Текст книги "Седьмой флот"

Засыпая в комнате на втором этаже, под мерное сопение лежащего на соседней кровати Молодязева, я думал о разговоре, который только что закончился.

Узнав о том, что, по всей видимости, Боровик не имеет отношения к событиям в Николаеве, Бокальчук даже обрадовался. Он сказал, что лучше иметь дело с многочисленными тайными конкурентами, чем с одним умалишенным маньяком. Конечно, с Вадимом можно было согласиться, если бы в деле не просматривалась связь между мифическими конкурентами и явно управляемыми действиями Гриба. Ведь получается, что они откуда-то узнали о желании Боровика отомстить своим обидчикам. Потом начали действовать, подражая ему, то есть использовать в давлении на Бокала олимпийскую символику. Но ведь Гриб сказал, что к Вадиму у него претензий нет. Вот и еще одна неувязка! Да и «Хаммер» внес немалую сумятицу в ход наших рассуждений. Это если предположить, что накануне в Николаеве и сегодня под Одессой действовала одна и та же машина. Снова целый ворох загадок без малейшего намека на ответ…

Рано утром, когда все еще спали, Саша Саечкин позвонил Зимберу и пригласил компанию в монастырь на завтрак. Но сославшись на дела Молодязев, Пуртев и сам хозяин поместья от утренней трапезы отказались. Зимберу нужно было заниматься ремонтом машины, у которой после встречи с воротами был изрядно помят весь передок. Молодязева вызвали на кафедру, а Сеня Пуртев отправился домой разгребать полученную за вчерашний день электронную почту. К Батону отправились только мы с Вадимом в сопровождении «Мерседеса» с охранниками…

***

В монастырском лесу возле сруба, как и несколько дней назад был накрыт стол. Завтрак состоял из ароматной пшеничной каши с жареными колбасками, свежих овощей и чая со сдобными булочками.

Батон нас радушно встретил и усадил за стол, но тут неизвестно откуда появился взъерошенный Лёнька Недоходов и ринулся на нас, как бык на красную тряпку. Он загреб меня в охапку и завопил:

– Серега! Брат! Если б не ты, я бы на кичи помер! Спасибо тебе и прости меня засранца!

– Помереть могу я, если не отпустишь. Ты тоже, Лёнька, не держи на меня зла.

Наконец отпустив меня, он нерешительно подошел к Бокальчуку и, потупившись пробубнил:

– Спасибо тебе, Вадим, за участие. Век не забуду.

– Да хорош тебе нюни распускать! – Бокальчук в свою очередь заключил Недоходова в крепкие объятия. – На то они и друзья, чтоб из беды выручать.

– Ну, хватит вам обнималки тут устраивать, – прикрикнул на них Батон. – Завтрак стынет! И страсть, как охота послушать рассказ Слона.

Мы расселись за столом и с удовольствием позавтракали. Одновременно я делился впечатлениями от поездки в Крым и Николаев. Рассказал о встрече с Боровиком и о наших вчерашних приключениях. Дослушав до конца, Доход неожиданно выпалил:

– Так я ж этот самый «Хаммер» и намывал в Лесках! А они вон как меня отблагодарили.

Услышав такое заявление, я чуть не поперхнулся глотком горячего чая.

– Так ты же говорил, что то был джип?

– А для меня, что милицейский Уазик, что «Хаммер» – все джипы. Я автомобилист никакой! Да и несущественно это было, – Лёнька немного помолчал, а потом заговорил с надрывом и сожалением. – И ведь не было у меня тогда особого желания лупить этого убогого. Гриб всегда был для меня пустым местом. Сработал эффект толпы. Вот и поплатился! Ну, и как теперь с этим жить?!

– Праведно, – ответил Саечкин. – Каждый день слезы лить, моля о прощении, но, при этом жить, как подобает человеку. Без видимых соплей и отпеваний самого себя.

– Как у вас проповедников все запутано, – желчно заметил Бокальчук. – Лить слезы, но без соплей? Это как?

Сан Саныч взглянул на него исподлобья и чуть заметно улыбнувшись, сказал:

– Я не проповедую – я опытом делюсь. Тебе, Вадим, просто больно сейчас за своих близких, поэтому ты готов шашкой махать направо и налево. А ведь они из-за тебя пострадали.

– Что это значит?! – взорвался Бокал, но сразу обмяк и, опустив голову чуть слышно сказал. – Наверное, ты прав.

– Больно. Я знаю, – продолжал Саечкин. – Всегда больно, когда вину чувствуешь. Только признаться в этом не всегда хочется. Самому себе признаться. Но при этом ты же не сидишь здесь с опущенными руками и мордой зареванной? Ты готов действовать, то есть обустроить все таким образом, чтобы подобное впредь не повторялось. Ведь так? И если устроишь все по-человечески, то и жизнь постепенно наладится. Но больно будет всегда.

– И что же это за жизнь такая, если больно всегда? – воспротивился Доход.

– Нормальная человеческая жизнь, Лёня. А разве есть хоть один человек, которому удалось прожить без боли?

– Наверное, нет, – согласился Бокальчук. – Рождается человек – больно, умирает – тоже больно. И страшно…

– Это ты о телесной боли говоришь, – подсказал Саечкин. – А я говорю о боли душевной. О переживаниях, об угрызении совести. У кого-то душа болит из-за себя, а у кого-то из-за поступков других. Но опять же по-разному. Возьми, например, случай с Боровиком. У Федора по-настоящему больная душа. Но это боль низменная, толкающая людей на месть. Это даже не боль, а самоистязание, ведущее к самоликвидации. Человек вроде бы живет на земле, а сам уже в аду. А вот если болит ради кого-то или из-за своих ошибок, то это, вроде, как и не боль. А то, без чего жизнь не имеет смысла.

Вадим, отвернувшись, смотрел куда-то в сторону леса, а Доход подпер обеими руками голову и, не моргая пялился на Саечкина. Молчание за столом нарушали только трели птиц, доносившиеся из лесной чащи.

Мне не раз приходилось наблюдать за тем, как разные люди сугубо индивидуально осознают свою вину. Внешне они могут вести себя по-разному, но глубоко внутри всегда проходит один и тот же покаянный процесс. Это и есть та боль, которую сейчас испытывают Вадим и Лёнька. Да и я не чувствовал себя лишенным болевых ощущений. А Саечкин, наверное, пытался им объяснить, что в такие минуты Сам Бог, умаляясь, внимает и помогает человеку. Он принимает его решение на равных и разделяет с Собой эту человеческую боль. А скорее всего, берет на Себя ее большую часть…

На тропинке появился послушник и сообщил, что к отцу Александру пришел посетитель. Из-за его спины появилось сосредоточенно-удивленное лицо Профессора.

– А вы тут с утречка значит, заправляетесь, – деловито заключил он, подходя к столу.

– Привет тебе, тезка, – отозвался Сан Саныч. – Садись и ты! Заправляйся.

Обнявшись с Бокальчуком и сдержанно поздоровавшись с Недоходовым, Самчуков пожал руку Батону и уселся напротив меня.

– Спасибо, я не голоден, – кивнул он и, перелистывая страницы в своей неизменной папке начал рассказывать. – Мы осмотрели дом Боровика. Что вам сказать? Первобытнообщинный строй. Не понимаю! Как в двадцать первом веке человек может жить в таком убожестве?! Из мебели только вшивый матрац на полу. И ржавый чайник на буржуйке.

– Зато машины менял, как перчатки, – вставил я.

– А еще оружием любил побаловаться, – дополнил мою реплику Самчуков. – Парочку «Макаровых» и десантный нож под полом схоронил. Три гранаты в ведре под картошкой припрятал. А еще мы полдюжины коробков с «медведями» нашли. Теперь о странном…

– А до этого все было в порядке вещей? – поинтересовался Недоходов.

– Не в порядке, Леонид Викторович, – отрезал Профессор. – Всё странно! Но наиболее странно то, что в этом хлеву на подзарядке стояла классная радиостанция. Нам о таких только мечтать приходится. Настройка, естественно, сбита и закодирована.

– Да уж. Частоту уже не вычислить – «цифра»! – по-милицейски резюмировал Саечкин.

– Теперь, самое странное, – Самчуков достал из папки несколько сложенных листов разной по качеству бумаги. – Полюбуйтесь! Это было в матраце.

Мы склонились над столом, рассматривая документы, которые он аккуратно разворачивал и накрывал ими пустые тарелки. Перед нами были компьютерные распечатки, грамотно начерченные схемы домов и квартир, фрагменты топографических карт. На «закуску» Александр Сергеевич придержал стопку фотографических снимков, отпечатанных на принтере.

На фотографиях, что лежали сверху были запечатлены все те, кто пострадал от действий Боровика. Первым я увидел сидящего на топчане Вишенцева, который задумчиво смотрел на море. На следующем снимке был Недоходов, заснятый с ведром на фоне черного «Хаммера». Потом были фото Славы Костюченко, сидящего за рулем своей машины, Кухаренко, выходящего из подъезда хрущевки и Сарычева, сидящего на скамейке где-то в парке.

Большой канцелярской скрепкой были скреплены сразу несколько снимков с изображением дома Слоника в Малореченском в разных ракурсах. Но особо показательными лично для меня оказались две следующие фотографии. На первой я увидел себя, входящего в здание Главка в Симферополе. А на втором снимке неизвестный папарацци запечатлел момент моей беседы с бомжами на кладбище в Скадовске.

– Профессиональная работа, – мрачно заключил я, понимая, насколько скрупулезно сопровождались все мои перемещения. – А Гриб-то меня пытался убедить, что он мститель-одиночка. Вот и верь после этого…

– А моей физиономии-то и нет! – удивился Бокальчук, повторно пересматривая снимки. – Даже обидно…

– Зато вот, кто есть! – Самчуков, подобно фокуснику извлекал из папки все новые сюрпризы. – Знакомые лица?

Конечно же, мы их знали. Перед нами лежали фотографии Брута и Штейна. Только снимки были сделаны не в поместье Бокальчука.

– Штейна засняли в Киеве, возле генпрокуратуры, – объяснил я остальным, узнав место съемки. – А где подловили Бориса Никифоровича, точно сказать не могу. Похоже, что возле администрации президента на Банковой.

– А ты нас убеждаешь, что Боровику можно верить, – посмотрел мне в глаза Бокальчук. – Если он не был в Николаеве, то зачем ему фотографии этих людей?

– Не знаю. Но Гриб говорил убедительно. К тому же он меня заверил, что лично к тебе претензий не имеет. Зачем ему врать перед смертью?

– А теперь послушайте меня, – поднялся со своего места Саечкин. – Я постараюсь доступно объяснить, какой мне видится картина всего происходящего. По всей видимости, кто-то тщательно спланировал и развязал против нас полноценную войну. Это не пафос! Просто я не могу подобрать других слов. А главный стратегический удар направлен на тебя, Вадим. Остальные тактические ходы делались для того, чтобы увести нас по ложному следу. Это отвлекающие моменты.

– Ничего себе, отвлекающие! – возмутился Недоходов. – Смертей-то сколько?!

– И это не удивительно, – продолжал Батон. – Для этих нелюдей человеческая жизнь ничего не стоит. Им важна окончательная сумма прибыли и количество завербованных союзников.

– Это что же получается? Преступный синдикат какой-то, – уточнил для себя Самчуков.

– Думаю, что довольно мощная организация, – согласился Сан Саныч. – Они выполняют чьи-то масштабные заказы. А скорее всего сами подыскивают для себя заказчиков и навязывают им свои услуги. Федя Боровик – это их «Выгодный контракт».

– Я ничего не понимаю, – признался Бокальчук. – Ты, Шура, здесь такого наплел!

– Ничего я не наплел. Слушай дальше, тогда и поймешь. Потенциальные цели организации – это состоятельные и влиятельные люди страны. Разрабатывая выполнение заказа на тебя, Вадим, они как-то узнали историю, которая приключилась с Боровиком в школе милиции. Вот и решили обставить свои действия подобным образом и привязать нас к версии о мести. Только не учли того, что сам Бокальчук не участвовал в избиении Гриба и поэтому претензий тот к нему не имеет. Промашка у них вышла. Но адская машина была уже запущена, и отступать им было некуда. А к тому времени и мы ухватились за версию мести. Гриб делал свое дело, а они просто «косили» под него и уверенно продвигались к своей главной цели. К тебе, Вадим! А при этом не забывали вставлять следствию палки в колеса. И делали это как в открытую, так и с помощью своего незримого умения манипулировать людьми.

Саечкин взял со стола и демонстративно показал нам фотографию Штейна. Потом подсел ко мне и, обняв за плечи спросил:

– А не было ли у тебя, Слон, намедни чувства особой подозрительности и недоверия? По отношению к своим, Серго?

Я оторопел: «Откуда Батон узнал, каким именем меня называет Брут?!». Мозги медленно закипали, но я попытался взять себя в руки. Действительно, под чьим-то умелым фокусом в течение последних дней стала подступно видоизменяться действительность в моих глазах. Я с этим боролся, но навязчивые мысли усиленно долбили сознание. «Но каким образом они это делают?!» – недоумевал я. – «Как можно залезть в мозги человека и заставить его подозревать всех вокруг? Для Брута честь офицера – превыше всего. Ради своей работы генерал пожертвовал всем. И в первую очередь собственной безопасностью и семьей. Но если честно, то я и сейчас его подозреваю. Бред какой-то! Неужели Штейн научился распространять изнутри своей гнилой сути яд недоверия, а потом проник в наши мозги, чтобы подорвать слаженность внутри команды?».

– Что, Серый, вырисовывается картинка? – вывел меня из оцепенения голос Саечкина.

Похоже, что и Бокальчук понял, о чем пытается говорить Батон. Он как-то растерянно посмотрел на меня и сказал:

– А я ведь тебя подозревал, Серго. Поэтому и сопровождение к тебе приставил.

Саечкин негромко похлопал в ладоши и довольно заметил:

– А ты говоришь: «Наплел». Но это, дорогой Вадим, только часть вражьего плана. Потому что им не выгодно, когда мы работаем слаженно. Когда за дело взялась команда – они начали ошибаться. Вот и прокололись насчет тебя. И не ожидали, что вы так быстро выйдете на Боровика.

– Тем не менее, у него почти все получилось, – заартачился Бокальчук. – И со мной они не совсем прокололись. Довольно мощно подранили мне психику, а теперь еще и добить пообещали. Опять же морально…

– У врага получилось многое, но далеко не все, – продолжал «держать аудиторию» Батон. – Если бы у них все вышло, то тебя бы сейчас в Одессе не было. Вообще могло бы не быть олигарха и депутата Бокальчука. А Гриб до сих пор «зачищал» бы свой список. Кстати, мне вчера позвонил Женя Лотяну из Килии. Помните нашего киномеханика? К нему тоже начал подбираться Боровик. Загримировался под цыгана и хотел, чтобы Лотяну его к себе на работу взял. Думал, что бывалый сыщик его не узнает. Жека в Килии сейчас охранным агентством заправляет. Говорит, что Боровика узнал сразу, но вида не подал, потому что накануне получил предупреждение от Пуртева. Похоже, что Гриб вчера из Килии возвращался, когда нарвался на вас. Поэтому далеко не все у них получается.

За столом стало тихо. Бокальчук пересматривал фотографии, а Доход, отойдя в сторонку, курил и шумно вздыхал.

– Для всех нас сейчас главное – не бояться, – спустя какое-то время заключил Саечкин. – И не опускаться до их методов. А еще очень важно не дать им себя приобрести…

В этот момент зазвонил телефон Бокальчука. Он слушал с минуту, странно посматривая на меня, а потом ответил своему собеседнику:

– Да, он здесь. Хорошо, я перезвоню, – положив свой мобильник перед собой на стол, он как-то спокойно сообщил. – За тобой, Слон, уже пришли. Это Нюра звонил. На твоей хате сейчас засада. Со слов хозяйки, это те же самые, что давеча с проверкой приходили, – Вадим сделал короткую паузу, а потом добавил. – А в переулке возле дома стоит черный «Хаммер».

– Ну, это уже, ни в какие ворота не лезет! – подскочил со своего места Профессор. – Мое терпение лопнуло! Я направляю туда штурмовую группу! А мы все вместе поедем в управу. Пока этих выродков запакуют и привезут, мы уже будем готовы к встрече. Тогда и поговорим…

– Нет, Саша! Так не пойдет, – возразил я, планируя в уме свои дальнейшие действия. – Захват ничего не даст. Вспомни николаевских разведчиков. Я почему-то уверен, что после задержания у этих тоже батарейка разрядится.

– И что делать?!

– Вызывать огонь на себя, – ответил я Самчукову и перевел взгляд на Бокальчука. – Распорядись, пусть Борила с Лютиком подбросит меня на место. Заодно и прикроют по-тихому – я с ними уже сработался. А дальше, как получится.

– Я все равно отправлю туда группу наблюдения, – настаивал Самчуков. – И сам поеду…

– Сам не поедешь, – вмешался Бокальчук. – Я с тобой!

– И я! – подскочил с лавки Доход.

– Отставить! – по-военному скомандовал Батон. – Вас, Леонид Викторович, я благословил с утра белить изгородь. Вот этим и занимайтесь!

Лёнька, насупившись, уселся на место, а мы с Бокальчуком и Самчуковым направились к срубу. Задержавшись на углу возле церквушки, я оглянулся и тихо сказал:

– Молитесь, батюшка.

– А я и не переставал, – отозвался Саечкин.

***

Черная громадина, перегородив своей устрашающей массой узенькую улочку Красных зорь, оценивающе пялилась на меня множеством своих фар, «противотуманок» и габаритных фонарей. Стоявший возле «Хаммера» худосочный юноша в белоснежной рубашке, заприметив объект наблюдения, быстро сказал что-то, обращаясь к своим часам на руке. Спустя несколько секунд к нему присоединились еще двое юношей в таких же рубашках. Они вышли со двора дома Марии и сразу направились в мою сторону. В таком молчаливом сопровождении я и подошел к машине, от которой разило раскаленным железом и кипящим машинным маслом. Почему-то вспомнились адские котлы и сковородки, изображенные на фресках Кирилловской церкви в Киеве.

Одним из сопровождающих мне было предложено сесть в машину, проехаться с ними до центра города и уделить буквально несколько минут моего драгоценного времени их руководителю. Если бы не вчерашние события на шоссе под Ильичевском, то можно было бы подумать, что «Хаммер» приписан к одной из дипломатических миссий, а ребята в белых рубашках – выпускники, как минимум, Стэндфордского университета.

Я устроился на заднем диване в просторном охлажденном салоне, декорированном черной и малиновой кожей. Сложилось впечатление, будто бы оказался в отдельном кабинете ночного клуба, который должен называться не иначе, как «Ночь перед вердиктом». Учтивые парни расположились по обе стороны от меня, после чего громадина резко тронулась с места и мы понеслись на встречу с неизвестностью.

Утомленный мозг в очередной раз взял тайм-аут. Он попросту завис. А из вакуумной прострации я вышел только после того, как машина резко затормозив, остановилась на углу улиц Преображенской и Дерибасовской.

– Вас ожидают на «Стуле» в Городском саду, – выпуская меня из утробы «монстра», сообщил один из сопровождающих.

Выбравшись из прохладного салона, я сходу погрузился в раскаленную атмосферу южного города. На Дерибасовской как всегда было многолюдно. Постояв полминуты на краю тротуара, перешел через улицу и медленно побрел к указанному месту. Конечно же, я знал, что «Стул» в Городском саду – это дань уважения одесситов творчеству Ильфа и Петрова. Памятник в виде одного из двенадцати стульев, описанных в известном романе писателей-сатириков, установлен у самого входа в Городской сад. Туристы очень любят фотографироваться, сидя на этом стуле, поэтому там всегда можно увидеть небольшую очередь.

Еще издали я увидел фигуру человека, сидящего на заветном для туристов месте. Казалось, что какой-то местный шутник удачно дополнил композицию скульптурой Кисы Воробьянинова – так подходила внешность и поза этого человека к одинокому постаменту. Только одет он был по-современному: черный костюм с легким шелковым отливом, белая рубашка, малиновый «люминесцентный» галстук и лакированные черные туфли. Такой себе атташе или консул одного из посольств Евросоюза. У ног этого человека стоял черный чемодан на колесиках с выдвижной ручкой. Казалось, что иностранный дипломат только недавно сошел с трапа самолета.

Но главное, что я узнал «Кису»!

Годы почти не изменили внешность парторга нашей школы милиции Андрея Птицына. Те же волосы пшеничного цвета и зализанная на бок челка. Все те же широкие скулы и массивный «ящикообразный» подбородок. Прямой нос, сильно выступающий вперед, как форштевень корабля и плотно сжатые тонкие губы.

Люди, которые хотели запечатлеть себя на знаменитом стуле, с недоумением смотрели на человека, сидящего без движения в позе пианиста. Кто-то что-то ему говорил и, пожимая плечами, отходил в сторону, но были и такие, кто фотографировал на память этот удачный архетип.

– Здравствуйте, Сергей Иванович! – крикнул издалека Птицын, не переставая позировать фотографам. – Как видите, я уже пользуюсь популярностью.

– Кончай балаган, Андрей! – раздраженно ответил я, понимая, кто именно назначил мне встречу на «Стуле». – Давай, слазь, и пойдем куда-нибудь в тень.

Он заулыбался, но на фоне неподвижной маски с хитро прищуренными глазами, приветливая с виду улыбка напоминала гримасу печального клоуна.

– Рад, что Вы с пониманием отнеслись к нашему предложению, – пропел он, не изменяя позы. – Нам предстоит решить один очень важный вопрос.

– Здесь говорить не буду! – настаивал я, оглядываясь по сторонам.

– Ну, как Вам будет угодно, – Птицын поднялся и сделал легкий поклон в сторону зевак. Потом одернул пиджак, поправил галстук и, подхватив за ручку чемодан, покатил его по аллее, направляясь вглубь Городского сада. Я не спеша последовал за ним, продолжая озираться по сторонам в поисках своего прикрытия. Отыскав удобное место в тени, он остановился, а потом вдруг развернулся на месте и приблизился ко мне вплотную.

– В этом чемодане десять миллионов долларов, – скороговоркой выпалил Птицын, пытаясь заглянуть мне в глаза. – Вам только нужно его взять, а потом вернуться в нашу машину и исчезнуть со сцены этих абсолютно не касающихся Вас событий раз и навсегда. Так, как это весьма разумно сделал накануне Александр Петрович Штейн.

«Нужно давать столько денег, чтобы человек не смог отказаться!» – вспомнилась фраза из какого-то кинофильма.

Я не могу утверждать, что в тот момент меня охватил праведный гнев неподкупности. Скорее, это была злость на самого себя из-за бессилия, умноженная на злость и омерзение по отношению к этому человеку. Чей-то насмешливый голос проскрежетал голове: «Выгодный контракт, Слон! Одним махом все твои материальные проблемы будут решены!». Я посмотрел в глаза Птицыну и вдруг ясно увидел, как поверх слащавой физиономии бывшего партийного лидера появилось лицо Фемиды с завязанными глазами. Постепенно начала проявляться вся ее фигура, закрывая собой прообраз Кисы Воробьянинова. Я четко видел весы в руке богини правосудия. На одной чаше лежал раскрытый чемодан с немыслимой суммой баксов, а в другой стояла группа людей. Это были все те, кого я знал. Люди, которые верили в меня и дорожили мною. Я увидел Вишенцева, Костюченко и Сарычева. Они стояли, обнявшись, и с надеждой смотрели на меня. Рядом была моя жена, Оля вместе с нашими детьми. А потом вперед вышел Саечкин, одетый в церковное облачение. В его руке был крест…

Я перевел взгляд на чашу с чемоданом и увидел, как гора денег медленно превращается в некое мерзкое существо. Оно с ненавистью зыркало на людей, стоявших в другой чаше, которые не обращали на эту мразь ни малейшего внимания. А потом в одночасье видение растворилось.

– Эх, Птицын, Птицын, – глядя в бесцветные глаза Андрея, тихо заговорил я и ощутил прилив еще большей ненависти к искусителю. Дыхание участилось, а мокрые от пота кисти рук медленно сжались в кулаки. – Попугай ты, полинезийский! Как был гнидой беспринципной, так и…

Вдруг со стороны летней эстрады послышался надрывный возглас. Казалось, что кричит испуганный ребенок:

– Не надо!! Не надо, дядя Сережа!

Я обернулся и увидел, как прямо по клумбам, перепрыгивая через кованые оградки, бежит зареванная Даша.

– Не злитесь на него! – размахивая руками, умоляла она.

Взглянув на Птицына, я заметил, как дрогнуло и окаменело его лицо, а уголки плотно сжатых губ медленно сползли вниз. Даша тем временем подбежала к нам и неожиданно для меня заслонила собой Андрея. Худыми ручонками она уперлась в мой живот и постаралась оттолкнуть в сторону.

– Вам нельзя на него злиться! – всхлипывая, повторяла девушка, и слезы градом котились по ее щекам. – Дядя Сережа! Не надо! Это Глот!!

Сказав это, она обессиленно присела на корточки и, уткнувшись лицом в коленки зарыдала в голос.

Только сейчас я заметил, что вокруг нас собрались какие-то люди. Но они не были случайными прохожими. Так незаметно для окружающих работала группа захвата Самчукова. Двое дюжих молодцов держали под руки Птицына, а еще несколько человек стояли полукругом, повернувшись к нам спинами. Молодой парнишка с видеокамерой в руке, зафиксировав перекошенное лицо Андрея, медленно перевел объектив в сторону чемодана. Ему что-то подсказывал стоявший рядом Профессор. В общем, шла стандартная операция по задержанию подозреваемого с поличным.

Прямо по аллее сада к нам подъехал знакомый микроавтобус, который накануне сопровождал помятую «Тойоту» Зимбера до его поместья. Потом я увидел наручники на руках Птицына, а вскоре его увезли. Вместе с ним исчезли с поля зрения и обещанные мне несметные богатства.

Возле Даши, опустившись на колени, стоял Нюра и нежно обнимал девушку за плечи. Я тоже присел рядом с ними.

– Спасибо тебе, дочка! – сказал я, не в силах скрывать накатившиеся слезы.

– Ну и напугала ты нас! – послышался голос Самчукова. – Я уже думал спецназ вызывать. Ну, слава Богу, обошлось!

Поднявшись, я хотел поблагодарить Профессора, но в этот момент заработала его радиостанция:

– «Линкор»? я «Второй». Объект потеряли.

– Так ищите! – крикнул он в ответ. – План «Перехват» уже объявлен, – потом убрал рацию и объяснил. – «Хаммер» этот долбанный опять как в воду канул! Фигня какая-то…

– Не переживай, Саша, найдется, – попытался я его успокоить. – И спасибо тебе за помощь!

– Пожалуйста, – с довольным видом отозвался Александр Сергеевич, почесывая антенной рации свой затылок. – Ладно, всем отбой! Детей развести по домам. «Сникерс» потом привезу. А ты, Слон – ко мне в машину! Поехали Птицына «колоть», пока еще тепленький!

***

Мы сидели в прохладной комнате, предназначенной для проведения следственных действий. Обычно здесь допрашивают тех, кто был задержан и помещен в изолятор временного содержания Одесского Главка.

Вскоре в сопровождении конвоя был доставлен Птицын. Его усадили на стул, надежно привинченный к полу рядом с массивным деревянным столом. На столе лежал злополучный чемодан с моим «гонораром». Андрей сидел молча в той же самой позе, что и накануне в парке. Его внешность и выражение лица абсолютно не изменились. Птицын казался спокойным и самоуверенным.

Чуть позже в комнату вошел статный майор с кожаной папкой подмышкой и молодой оперативник с видеокамерой, который усадил на лавку возле стены средних лет мужчину и женщину.

– Вот понятых доставил, – доложил он и встал у двери, готовясь к видеосъемке.

Один из конвоиров положил рядом с чемоданом бумажный пакет.

– Это все, что было при нем, – объяснил милиционер.

Самчуков вытряхнул содержимое на стол и начал рассматривать. Перед нами был стандартный мужской набор: портмоне с гривнами и долларами, кредитные банковские карточки, паспорт гражданина Украины, дорогие часы с браслетом, брючной ремень, расческа, снятые с туфель шнурки, и ушная клипса от мобильного телефона. Самого телефона не было, а еще я обратил внимание на отсутствие каких-либо ключей.

– Ну, что ж, начнем, – сказал майор, подсаживаясь к столу. Он начал задавать стандартные вопросы, чтобы заполнить бланк протокола анкетными данными задержанного.

Андрей послушно отвечал, поглядывая в потолок. Когда был задан вопрос о профессии и роде занятий, то сначала поморщился, а потом надменно заявил:

– Пенсионер МВД.

Услышав ответ, понятые удивленно переглянулись.

– Это Ваш чемодан? – спросил следователь.

– Это чемодан с моими личными вещами, – спокойно ответил Птицын.

Потом дал согласие на осмотр чемодана, после чего оперативник с видеокамерой приблизился к столу. Майор расстегнул замок и стал выкладывать на стол содержимое багажа. У меня на глазах медленно вырастали стопки из аккуратно сложенных брюк, рубашек, маек и прочих личных вещей.

Настало время переглянуться и нам с Профессором, потому что в чемодане не обнаружилось ни единой денежной купюры. Когда были выполнены все формальности, следователь и понятые удалились. Самчуков кивнул головой, после чего оперативник с видеокамерой тоже скрылся за дверью. В комнате остались мы втроем.

Птицын за время проведения досмотра ни разу не изменил позы. Даже тогда, когда подписывал протокол. Он только вытянул вперед руку, как будто был намертво приклеен к стулу. Выражение лица тоже не менялось: сдержанная улыбка и чуть заметный прищур хитрых глаз.

– Поговорим без протокола, Андрюша? – предложил Самчуков, усаживаясь на место следователя. – Мы ж тут свои! Кстати, мне доложили, что ты тоже до полковника дослужился. Слон вот тоже…

– Давайте без фамильярностей, – остановил его Птицын. – Во-первых, не Андрюша, а Андрей Владимирович. А во-вторых, к вашему сведению, я почти генералом вышел в отставку. Целый год на генеральской должности проработал. Представление просто не успело…

Он осекся на полуслове и замолчал. Как будто невидимый суфлер рявкнул в ухо: «Заткнись!».

– Ладно, «почти генерал» Андрей Владимирович, – миролюбиво, но с иронией продолжил Профессор. – С какой целью Вы организовали встречу с Сергеем Ивановичем?

– Утром приехал в Одессу, – начал Птицын и показал рукой на чемодан. – С вещами. Ожидая поселения в гостиницу, решил прогуляться по Городскому саду. Потом вдруг увидел, как по Дерибасовской идет Сергей Иванович.

«Где-то я уже слышал такую монотонную и лишенную интонации речь?» – подумалось мне. – «Ну, конечно же! Точно так же разговаривал с нами Штейн в Николаеве! Даже обороты речи похожие: «Не надо фамильярностей! Не Саша, а Александр Петрович».

– Вы же наверняка знали, что за «Хаммером» будет вестись наблюдение? – спросил Самчуков. – На что Вы рассчитывали?

– Это не имеет значения, – уставившись в потолок, ответил Андрей, но спохватившись, добавил. – И вообще я не понимаю, о чем речь!

«Ну, точно, его кто-то суфлирует!» – подумал я и решил, как говориться, запудрить ему мозги:

– Андрей Владимирович, – учтиво обратился я к Птицыну. – Мы все здесь юристы со стажем и отдаем себе отчет в том, что у милиции нет никаких оснований для дальнейшего разбирательства и Вашего задержания. Но!

Я подошел поближе и демонстративно уселся перед ним прямо на стол.

– Это не будет Вас шокировать?

– Кончай выпендриваться, Слон! – проскрежетал зубами «почти генерал», но тут же опомнился и спокойно сказал. – Да как Вам будет угодно, Сергей Иванович.

«Работает!» – ликовал я, не подавая вида. – «Птица только внешне спокоен, а на поверку, «плывет», как провинившийся школьник». Поэтому решил продолжить заумный «развод»: