Текст книги "Кризисное обществоведение. Часть вторая. Курс лекций"

Лекция 11
Типостазирование. Учебный пример: отчуждение

Одним из следствий, а теперь и факторов углубления российского кризиса является деградация рациональной компоненты общественного сознания. Поскольку ее самопроизвольного восстановления (хотя бы до минимально необходимого уровня) не происходит, требуется основательная реконструкция «истории болезни». Надо обнаружить и распознать те «вирусы», которые были внедрены в программы рационального мышления. Как уже не раз отмечалось, одним из таких «вирусов» стала в конце 1980-х годов программа гипостазирования[34]34
  Как сказано в словаре, «Гипостазирование (греч. hypostasis – сущность, субстанция) – присущее идеализму приписывание абстрактным понятиям самостоятельного существования. В другом смысле – возведение в ранг самостоятельно существующего объекта (субстанции) того, что в действительности является лишь свойством, отношением чего-либо».


[Закрыть].

Непосредственной целью этой операции была дискредитация (подрыв легитимности) советского строя, но, видимо, произошла передозировка, и поражение общественного сознания приобрело характер цепного процесса. Агентом, который создавал «вирусы» этого типа и делал их инъекции в сознание «пациентов», была авторитетная часть профессионального сообщества специалистов в гуманитарных и социальных науках.

Здесь рассмотрим в качестве учебной задачи гипостазирование понятия отчуждение. В деформации мышления советской интеллигенции оно сыграло очень важную роль. Один демократически настроенный гуманитарий с удивлением писал в 1992 году:

«Начиная с горбачевского призыва строить социализм „с человеческим лицом“, „отчуждение“ стало входить в отечественный лексикон борьбы за лучшую советскую жизнь. Громом среди ясного неба прозвучали возгласы покончить с отчуждением, порожденным казарменным, тоталитарно-бюрократическим социализмом. Появились статьи, брошюрки, в которых с усердием, с обилием цитат разъяснялось, что бюрократия – враг народа, а разгадка ее тайны – в отчуждении власти от простых людей, от народа, что общественная собственность – ничейная, собственность без хозяина, т. е. не принадлежит народу. Были и научные дискуссии, и постоянные семинары, даже провели конкурс на лучшую работу по проблеме отчуждения, а победители получили премии. Короче, колесо попало в наезженую колею – интеллектуалы засучили рукава, философы – в первую очередь.

Оказывается, десятилетиями мы копили деформации и вот столкнулись лицом к лицу с отчуждением, когда, как оказалось, созданное усилиями поколений общественное здание вовсе не «наш» дом, а тюрьма, задавившая инициативу, творчество, семью, нацию, гражданскую жизнь, наконец, свободу человека. Обязательно нужно преодолеть отчуждение – перестроить здание, избавить его от последствий дегуманизации, деперсонализации. Многое нужно преодолеть – отчуждение людей от труда, от продукта труда, от власти, от управления, от культуры, духовности, друг от друга» [92].

Выскажу и я свои сугубо субъективные впечатления. В 1968 году я ушел из родной лаборатории в «гуманитарную науку». Там встретил много умных образованных людей. И время от времени, но довольно регулярно, слышал от них, что самое главное открытие Маркса – «отчуждение». Это говорилось как будто без всякого повода, как какой-то опознавательный крик типа «Слушай!». В университете мы касались этой темы, но ничего внятного преподаватели нам не сказали, туманно намекнули, что это, мол, очень сложная тема, рано вам. Мне лично это было неприятно и тревожно, наука – открытое знание, там этого совершенно не было, даже в самых малоизученных областях. Когда я пытался выяснить у моих умных и образованных коллег, в чем смысл этого открытия Маркса, мне отвечали, что это очень сложная категория, плохо понятая. Становилось еще неприятнее.

Идол отчуждения не удалился и после ликвидации советского строя. Он дышит из текстов и выступлений множества обществоведов, включая «просвещенных левых». В Приложении дана небольшая подборка таких суждений некоторых видных авторов.

Представление отчуждения как таинственной сущности (и даже субстанции), объясняющей природу советского строя, опирается на раннего Маркса, который выводил из этой сущности свою концепцию грубого (уравнительного, «казарменного») коммунизма. Возможно также, что непосредственно идею использовать это понятие как средство подрыва легитимности СССР подал Троцкий.

В статье «Троцкий» в Новейшем философском словаре «Академик» сказано: «Осуществленный Т. анализ ряда существенных тенденций в эволюции советского общества. предвосхитил появление достаточно заметной обновленческой традиции в идеологии социалистического и коммунистического толка. Проблема отчуждения людей при социализме от продуктов собственного труда и от политической власти была не только легитимизирована для международной радикальной интеллигенции левой ориентации, но и приобрела статус атрибутивно сопряженной с процедурами социально-философского и социологического планирования последствий революционно-утопических экспериментов» [162].

Во всяком случае, сам Горбачев, нагнетая ненависть к советскому государству, использовал старый троцкистский тезис об «отчуждении» советского работника от собственности: «Массы народа, отчужденные от собственности, от власти, от самодеятельности и творчества, превращались в пассивных исполнителей приказов сверху. Эти приказы могли носить разный характер: план, решение совета, указание райкома и т. д. – это не меняет сути дела. Все определялось сверху, а человеку отводилась роль пассивного винтика в этой страшной машине» [40].

Это – грубое гипостазирование, имеющее целью подавить разум человека потоком ничего не значащих слов. Почему же люди, имевшие надежное и прилично оплачиваемое рабочее место на государственном предприятии, становились вследствие этого «отчужденными от самодеятельности и творчества»? Это просто глупость, кирпичик фантастического здания, выстроенного на ложных основаниях.

Прежде чем перейти к исходным рассуждениям Маркса, обратимся к здравому смыслу и сначала вникнем в буквальное значение слова отчуждение. Профессиональный жаргон, конечно, далеко уходит от буквальных значений слов, но все же обычно не порывает с ними. В русском толковом словаре слово отчуждение означает отделение, удаление, разрыв, отбирание. В этом же смысле оно перешло из латыни (alienatio) в европейские языки, правда, с добавлением значения беспамятство, психическое расстройство. Не вдаваясь в психиатрию, заметим, что явление отделения и удаления – необходимая часть бытия и в неживой, и в живой природе, а тем более в обществе.

Само слово особь указывает на тот факт, что на определенной стадии эволюции живые организмы существуют в состоянии фундаментального отчуждения от себе подобных (в отличие от лишайников, полипов и кораллов). Биологическое отчуждение неизбежно сопровождается и социальным. Даже рой пчел или колония муравьев нуждаются в развитых системах коммуникации, чтобы особи могли собраться в общество. В человеческих общностях типы и механизмы социального отчуждения менялись в ходе развития, но без него невозможно было помыслить никакое общество. Например, Новое время на Западе ознаменовалось самоосознанием человека как индивида – атома, неделимой частицы. Это – радикальное отчуждение, которому Вебер посвятил свой главный труд «Протестантская этика и дух капитализма».

Еще в 60-е годы ХХ века, когда проблему отчуждения пытались поставить в повестку дня «шестидесятники», И. Кон предупреждал:

«Уже в „Экономическо-философских рукописях 1844 года“ и в позднейших работах Маркс связывает возникновение отчуждения с частной собственностью и антагонистическим разделением труда. Почему получается, что общественные силы людей становятся господствующими над ними? – спрашивает Маркс. И отвечает: причина этого – разделение труда… Разделение труда, дающее людям возможность проявить и развить свои индивидуальные способности, было предпосылкой становления индивидуальности и культуры… Таким образом, отчуждение – это объективное историческое явление, и третье значение понятия (отчужденность как психологический феномен) – лишь выражение этого основного факта» [76].

А когда во время перестройки начал нарастать поток откровений о том, что и советское общество основано на отчуждении, было подано несколько слабых голосов, которые пытались воззвать к здравому смыслу. Культурологи, например, писали (1990): «Каждый конкретный этап человеческой истории имеет свою форму социально-экономического и духовного отчуждения. Особая форма отчуждения культуры присуща и социализму. Мы исходим из того, что отчуждение при социализме так же естественно, как и при капитализме, и, впрочем, при первобытно-общинном строе. Это не аномалия, а нормальный, естественный процесс, свойственный развитию каждого общества и охватывает он не только сферу экономики, но и сферу духовности, культуры» [106].

На эти голоса внимания не обратили, да они и были слишком неуверенными – действовала тяжелая артиллерия и противостоять ей не решались. Академик Т.И. Заславская в марте 1990 года представила в АН СССР доклад с очень жесткими установками. Придется дать из него выдержку, это важный документ[35]35
  Т.И. Заславская, к счастью, изъясняется на вполне понятном языке. Дальше придется делать усилия, чтобы уловить смысл. Приношу извинения, но надо постараться хотя бы прочитать выдержки из текстов видных гуманитариев.


[Закрыть]. Она заявила:

«Возникает вопрос, какой тип общества был действительно создан в СССР, как он соотносится с марксистской теорией?. Политически советское общество было и остается тоталитарным. Социально советское общество резко поляризовано. Полюса его социальной структуры образуют высший и низший классы, разделенные социальной прослойкой.

Нижний полюс советского общества образует класс наемных работников государства, охватывающий рабочих, колхозников и массовые группы интеллигенции. Границы этого класса в значительной степени совпадают с часто используемым газетным клише «трудящиеся». С моей точки зрения, «трудящиеся» составляют единый класс, отличительными особенностями которого служат практическое отсутствие собственности и крайняя ограниченность социально-политических прав. Положение этого класса характеризуется скученностью в коммунальных квартирах или собственных домах без удобств, низкими доходами, ограниченной структурой потребления, неблагоприятными экологическими условиями жизнедеятельности, низким уровнем медицинского обслуживания и социальной защиты. Сотни миллионов обездоленных, полностью зависимых от государства представителей этого класса пролетаризированы, десятки миллионов – люмпенизированы, т. е. отчуждены не только от средств производства, но и от собственной истории, культуры, национальных и общечеловеческих ценностей.

Главное социальное отношение советского общества на протяжении десятилетий заключалось в экономической эксплуатации и политическом подавлении трудящихся партийно-государственной номенклатурой. Возникшее в начале 30-х годов и резко углубившееся к 80-м социальное противостояние этих классов носило и носит антагонистический характер.

Единственно разумной политикой является последовательный демонтаж тоталитарной государственно-монополитической системы в целях ее замены более эффективной системой «социального капитализма», сочетающего частную собственность с демократической формой политического правления и надежными социальными гарантиями для трудящихся… Такое развитие советского общества надо рассматривать как переход от самого негуманного и антисоциалистического капитализма в мире к значительно более цивилизованному, гуманному и «социализированному» капитализму» [57].

Этот доклад – целая хрестоматия гипостазирования. Это и образ советского общества: «трудящиеся – единый класс с практическим отсутствием собственности и крайне ограниченный в социальных правах», и его «скученность в коммунальных квартирах» (в 1989 году в РСФСР в коммунальных квартирах проживали 6,1 % семей), и его «низкий уровень социальной защиты». Отдельные, быстро изживаемые свойства выдаются за сущность всего жизнеустройства. Это и «десятки миллионов люмпенов, которые отчуждены не только от средств производства, но и от собственной истории, культуры, национальных и общечеловеческих ценностей». Это и «антагонистический класс партийно-государственной номенклатуры, эксплуатирующий трудящихся», и светлый образ «цивилизованного, гуманного и "социализированного" капитализма», который вот-вот придет на смену советскому строю. Во всем этом отсутствует целостное представление о большой системе – общественном строе – и грубо нарушается мера, на удивление.

Академику вторят другие видные социологи – ныне профессор ГУ-ВШЭ О.И. Шкаратан и первый проректор ГУ-ВШЭ, зав. кафедрой экономической социологии, профессор В.В. Радаев. Они пишут:

«Обычный советский человек, вплоть до университетского профессора, десятилетиями жил в мире мифов и легенд, начало которым положил великий мистификатор Сталин… Повседневные реальности: коммунальные квартиры, плохая, фальсифицированная пища, врачи, не умеющие лечить, чиновники, которым нужно дать взятку. Где-то там далеко писались книги советологов, в которых было немало правды. Да и в стране находились еретики, расположенные на двух полюсах общественной лестницы. С одной стороны, некоторые работники ЦК КПСС, а с другой – высоколобые диссиденты, черпавшие непонятными путями информацию об обществе, их окружавшем. Но до прорыва, совершенного М. Горбачевым, … в стране не было еще той критической массы интеллектуализма, которая необходима для решения судеб страны!» [118].

Тут объектом гипостазирования стал даже сам Горбачев с его «критической массой интеллектуализма». Какие призраки и демоны заполняли разум социологов перестройки! Вот уж, действительно, alienatio.

В отчуждении видит причину краха советской системы и А.И. Фурсов – историк-марксист, известный как противник Горбачева и неолиберальной реформы. Уже сегодня, после опыта двух десятилетий, он пишет об отчуждении в СССР «материальных и социально-духовных факторов», существенно расширяя перечень объектов отчуждения:

«Отношения по поводу социальных факторов производства – это отношения по поводу социальных же процессов, опосредующих отношение человека к веществу и информации. Если именно социальные факторы отчуждаются в качестве главных, то это означает, что именно они суть системообразующий объект отчуждения, а следовательно, системы производства в целом. Присвоить социальные факторы производства значит лишить группы индивидов возможности по своей воле и в своих непосредственных интересах создавать коллективные формы (организации), устанавливать социальные отношения и т. п., короче, распоряжаться своей способностью („социальной силой“) выступать в качестве субъекта. Речь, таким образом, идет о контроле над сферой „субъект – субъект“, о ее отчуждении.

Духовные факторы производства суть идеи (представления, верования), образы, символы, ценности, посредством которых человек соотносит себя с материальным и социальным миром (т. е. с веществом и энергией). Духовные факторы производства – это то, во что верят люди, ценности, которыми они руководствуются в социальном поведении и материальном производстве и, самое главное, цели и смыслы, определяющие их поведение. Контроль над этой сферой, ее отчуждение означает лишение групп и индивидов возможности самостоятельно определять ценности и цели своего существования. Отчуждение в некоем социуме двуединой сферы «субъект – субъект» – «субъект – дух» в качестве главной (а следовательно – системообразующей производственной) означает, что антагонистические отношения производства (распределение факторов производства) складываются в данном социуме по поводу человеческой способности (силы) формировать коллективы, цели и ценности, а не по поводу вещественных факторов производства (отношения «субъект – предмет»)» [146].

Попробуйте распутать эти хитросплетения! Реальность, о которой можно рассуждать в общедоступных понятиях, заменяется клубком оригинальных сущностей, рожденных воображением. Социум двуединой сферы «субъект-субъект» – «субъект-дух», антагонистические отношения производства. Что это такое, зачем? Почему контроль над какой-то сферой называют отчуждением, которое «лишает индивидов возможности самостоятельно определять ценности и цели своего существования»? Разве возможно существование общества без всяких норм (контроля)? Уже кроманьонцы в своих пещерах взяли и наложили табу на инцест – не дали индивидам возможности самостоятельно определять ценности сексуальной жизни. Как историк-марксист представляет себе диктатуру пролетариата без контроля над «образами, символами, ценностями, посредством которых человек соотносит себя с материальным и социальным миром»?

Каким же образом в СССР удалось устроить такое отчуждение, «что широка страна моя родная» превратилась в «империю зла»? А.И. Фурсов пишет:

«В соответствии с Уставом КПСС партия выступает как ядро (т. е. организующий и направляющий центр) всех без исключения общественных (будь то „государственные“ или „хозяйственные“) организаций… А поскольку она – ядро „государственной“ организации, то именно она разрешает все остальное. – процесс создания и функционирования других коллективных форм. Это и есть отчуждение социальных факторов производства.

Но это, естественно, не все. Поскольку официальной социальной целью развития объявлялось построение коммунизма под руководством КПСС и на основе марксизма-ленинизма, то обязательное принятие. населением последнего в качестве комплекса идей и ценностей, необходимого, обязательного для функционирования в качестве элементов данной системы означает не что иное как отчуждение духовных факторов производства. Само наличие суперорганизации, сверхколлектива становится процессом, целью и средством отчуждения духовного комплекса, т. е. общества в целом» [146].

И эту схоластику нам предлагают как «теоретико-методологический анализ системы исторического коммунизма»! Ну, назови КПСС суперорганизацией, как из этого следует, что ее «наличие становится целью отчуждения духовного комплекса, т. е. общества в целом»? Ведь это бессмыслица. А из нее делается вывод о самой сущности советского строя, якобы «основанного» на отчуждении! (См. также Приложение).

На этом остановимся, ибо плести эту паутину «противоречий советской кратократии» можно бесконечно. Наша тема – отчуждение. Обратимся к источнику, из которого российские гуманитарии – от левых коммунистов до неолибералов – черпают идеи и вдохновение, чтобы превратить в пугало советскую реальность.

Философ (тогда ведущий научный сотрудник Института социологии АН СССР, а позже профессор социологического факультета МГУ) А.И. Кравченко опубликовал в 1990 году большую статью «Мир наизнанку» – так он квалифицировал советское общество. Он начинает статью так:

«Безо всякого преувеличения категория „социальная превращенная форма“ обладает столь же мощным эвристическим потенциалом, как, например, категория „идеальный тип“, сформулированная и впервые широко апробированная в социологии Максом Вебером. Между тем, история распорядилась иначе: „идеальный тип“, который до Вебера использовался Марксом, прочно вошел в арсенал социологической науки. Этого, к сожалению, нельзя сказать о „социальной превращенной форме“. Видимо, причиной служит трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил.

Насколько нам известно, Маркс употребил этот термин только один раз в жизни – во втором черновом варианте «Капитала», т. е. в окончании экономической рукописи, созданной в период с августа 1861 по июль 1863 г…

Обращает на себя внимание тот факт, что понятия «социальная превращенная форма» и «отчуждение» используются Марксом как рядоположенные, но не обязательно как синонимы. Их парное употребление свидетельствует скорее о том, что оба понятия стоят среди важнейших, принципиальных по своей значимости экономико-социологических категорий. Категория «превращенная форма» относится не только к числу самых важных, но и самых ранних в учении Маркса» [80].

Итак, все упомянутые выше сущности, которыми объясняется природа советского общества, выводятся из категории, которая «относится к числу самых важных в учении Маркса». Но, к сожалению, Маркс употребил термин, обозначающий эту категорию, «только один раз в жизни – во втором черновом варианте "Капитала".». Отсюда «трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил». Такое обращение с «самыми важными» категориями немыслимо ни в какой упорядоченной системе рационального знания. И это называют общественной наукой!

Можно даже предположить, что и сам Маркс в этой категории не разобрался, потому и упомянул ее один раз в жизни во «втором черновике». Но советские философы за нее уцепились, вот что поразительно. И зачем? Чтобы доказать необходимость ликвидации СССР!

Мы категорию «социальная превращенная форма» упомянули здесь потому, что Маркс использует ее как рядоположенную с «отчуждением» или даже как его синоним («хотя и не обязательно»). Странно, впрочем, как может Маркс использовать эту категорию и так, и эдак, «употребив этот термин только один раз в жизни». Скорее всего, все это домыслили за Маркса уже философы нашего времени.

А.И. Кравченко признает, что и советское обществоведение (на тот момент 163 тыс. научных работников) слабо разобралось в этой категории. Он пишет: «В советской литературе одно из самых ранних – и до сих пор, пожалуй, самых обстоятельных – исследований превращенной формы принадлежит М. Мамардашвили. Согласно его предположению, подобная форма, являясь результатом искажения внутренних связей социальной системы, скрывает их фактический характер, подменяет видимыми, или косвенными. Искаженные связи обретают настолько прочную самостоятельность, что начинают вести себя как отдельное, качественно новое и самостоятельное образование. В этом и состоит проблема превращенной формы: искаженные связи (черты, свойства, качества) настолько очевидны, что их можно фиксировать эмпирическим путем, напротив, о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться. Превращенная форма выступает своеобразной субстанцией, носителем этой видимости» [80].

Рассмотрим эту конструкцию через призму здравого смысла. Итак, «превращенная форма есть своеобразная субстанция», т. е. продукт гипостазирования. Но какова познавательная ценность придания форме статуса субстанции, вещества? Если превращенная форма «является результатом искажения внутренних связей социальной системы», то почему «искаженные связи очевидны, а о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться»? Разве «искаженные связи» не стали именно реальными, а «бывшие» реальные связи, существовавшие до искажения, разве не превратились в воспоминание? В чем же иначе «результат искажения» как не в изменении реальности, пусть неприятном? Это рассуждение о мутации субстанции – откат к логике алхимиков.

Что же вытекает из этой конструкции? Допустим, работал человек инженером на заводе, но началась реформа и произошло «искажение внутренних связей социальной системы». В результате инженер стал челноком, а потом бомжем. Его превращенная форма как «результат искажения» – бомж? А «о реальных чертах [инженера?] приходится только догадываться»? Или, наоборот, превращенной формой была именно ипостась советского инженера, а его освобождение от тоталитаризма обнаружило его истинную сущность бомжа? Какого, однако, тумана напустили.

А.И. Кравченко далее цитирует М. Мамардашвили: «Особенность превращенной формы, отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в объективной устраненности здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное „сущностное“ значение, обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случаях символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем. роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы… Прямое отображение содержания в форме здесь исключается».

Вряд ли кто-нибудь смог бы это пересказать, не сверяя каждое слово с текстом. Да и трудно согласиться с этими мыслями. Ведь если «видимая форма действительных отношений играет роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами» и даже «становится на место действительного отношения», то она и должна изучаться как реальное социальное явление, без эпитета «видимое». Вводя подобные понятия и эпитеты, исследователь лишь создает себе возможность играть ими, ничего не объясняя.

Своими словами мысли Маркса и Мамардашвили А.И. Кравченко излагает так: «Маркс описывает важнейшие признаки, отражающие суть явления и его теоретическую матрицу. Первый признак – замещение реальных отношений (между людьми или вещами) символическими (деньгами); второй – замещение явных отношений, которые эмпирически фиксируются либо переживаются, символическими, невидимыми, скрытыми; третий – доминирование символических и скрытых отношений; четвертый – отрыв такого рода иллюзорных (ненастоящих) отношений от нормальных (реальных) и превращение их в самостоятельную сущность, господствующую над людьми. Символические отношения, затаившиеся при нормальном ходе вещей на втором плане и вдруг выступившие на первый, – это, по существу, абстрактные отношения. Нормальное отношение – это обмен товаров между людьми. Даже вторжение денег в качестве посредника еще не переворачивает первоначального отношения. Но вот когда деньги, символизирующие стоимость (которая и есть абстрактное отношение), начинают подчинять себе обычные человеческие отношения, т. е. когда человек становится рабом денег, тогда и только тогда можно говорить о превращенной форме. В качестве посредника могут выступать не только деньги, но и, например, документы» [80].

Ничего себе, теоретическая матрица. Нормальное отношение – это обмен товаров между людьми, а если вторгаются деньги, человек становится их рабом. Что за мистика!

А.И. Кравченко делает многозначительное заявление: «Определение превращенной формы, данное Марксом в „Экономическо-философских рукописях 1844 года“ [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42], важно для нас во многих отношениях. Оно завершает начатый ранее анализ, доводит его до логического конца, до совершенной ясности».

В поисках «логического конца и совершенной ясности» я несколько раз провел поиск слов «превращен» и «форма» в машиночитаемом тексте «Экономическо-философских рукописей 1844 года», но словосочетания «превращенная форма» найти не удалось. Наверное, оно и вправду только один раз появилось, в другом черновике. Ничего, зато половина этих рукописей посвящена рядоположенной сущности – отчуждению.

А.И. Кравченко тоже признает, что это «похожие категории»: «В отчуждении какое-то качество человека, черта межиндивидуальных или общественных (коллективных) отношений отрывается от носителя (субъекта) этих качеств или черт и становится чем-то самостоятельным, а затем и господствующим над субъектом. Для Маркса было неважно, переживает как-то индивид состояние отчуждения или нет. Для него отчуждение – объективно существующее отношение коллективного бытия людей, независимое от их воли и сознания».

Тут, на мой взгляд, нет «совершенной ясности». Что значит, что «какое-то качество человека отрывается от него и становится чем-то самостоятельным»? Это уже в стиле Кафки.

А.И. Кравченко с уважением пишет о методологии Маркса: «Как правило, у Маркса не прослеживается одна-единственная трактовка проблемы, напротив, в его работах встречаются самые разные, едва ли не отрицающие друг друга оценки: отчуждение то разрастается у него до метафизического знака, под которым проходит развитие современной цивилизации, то сводится чуть ли не к технической операции, например, отделению (отчуждению) работников от управления. Нет единства у Маркса и в понимании превращенной формы. В одном случае она выражает результат технико-экономического по своей сути процесса обращения капитала, в другом разрастается до вселенских масштабов раздвоения мира. Маркс понимает превращение то как всецело позитивный процесс, то как однозначно негативный. Какой-то устоявшейся трактовки он не дал и, видимо, подобной цели не преследовал вовсе» [80].

Ну, не дал Маркс «какой-то устоявшейся трактовки», так зачем вы пристегиваете его к своим собственным трактовкам, тем более таким сырым и неубедительным? Если «Маркс понимает превращение то как всецело позитивный процесс, то как однозначно негативный», то какое у вас право ссылаться на Маркса, проклиная советский строй за его «превращенные формы»?

И уж совершенно нелогичным является довод, что для Маркса неважно, «переживает как-то индивид состояние отчуждения или нет». Представьте: жили себе люди, радовались жизни, работали на родном заводе, никакого отчуждения не переживали. Явились философы с социологами и начали убеждать, что этот завод и эта работа – фикция, превращенная форма, отчуждение. Людям стало стыдно, и они отдали завод Абрамовичу, перестали рожать детей и спились. А если кто-то из них просил философов объяснить, что это за отчуждение такое и как они его узрели, то его заставляли выучить пару абзацев из Мамардашвили. Результат – волна суицидов.

А что если не искать невидимые субстанции, о которых «приходится только догадываться», а принимать за реальность именно то, что мы можем наблюдать эмпирически? Иными словами, принимать за социальные отношения то, что люди «субъективно переживают». Не даст ли нам такой подход более достоверное знание? Возьмем родственное отчуждению явление – неравенство. Ведь социальный характер этому явлению придают именно субъективные переживания, представляющие собой исторически обусловленный продукт культуры.

Л.Г. Ионин пишет (1996): «Неравенство людей является эмпирическим фактом. О социальном неравенстве можно говорить только тогда, когда важность различий людей по какому-то из. параметров закреплена институционально и сделана базисным принципом классификации. Несмотря на наличие объективного неравенства, социальное неравенство не возникает, пока оно не осознано и не интерпретировано как таковое.

Обратимся к традиционному обществу. Здесь социальное неравенство не выглядит и не является проблемой, ибо объективное неравенство в этих обществах воспринимается как часть божественного порядка. Принцип вертикальной классификации интерпретируется как частное проявление идеи мирового порядка – божественной иерархии, воплотившейся в иерархии сословий и каст. Такая (или подобная) теория характерна для всех традиционных обществ, где бы они ни существовали, в частности же, она ярко проявилась в европейском средневековье.

Наиболее выразительные последствия социальная дифференциация имела в индийской кастовой системе, где объективно выражавшееся неравенство достигло максимума возможного. Но, парадоксальным образом, это неравенство не только не способствовало стремлению к социальному равенству, но даже затрудняло его: божественное происхождение неравенства затрудняло истолкование кастовой системы как выражения социального неравенства.