Текст книги "Игрушки для императоров: лестница в небо"

Глава 5
Трудовые будни

Дальше, до самого корпуса, мы ехали молча. Ехали долго, где она только не петляла! Объехали почти весь город! Побывали даже на таких окраинах, где «Эсперансу» в иных обстоятельствах никогда не увидишь, куда и на более дешевой машине заезжать не стоит.

Мы же заезжали. И останавливались под недоуменными взглядами аборигенов, особенно детворы, стайками слетающейся к нашему транспорту, удивленно галдя. Моя спутница вновь выпускала дроидов, закрашивающих карту вокруг, после чего трогались и ехали дальше. Как я понял, таким образом она отрывалась от возможной слежки, от электромагнитных жучков. Судя по ее ругательствам и комментариям, минимум один жучок у нас имелся. В прошедшем времени, конечно.

В общем, к бело-розовому зданию мы подъехали не скоро, часа через четыре. Времени на тренировки оставалось мало, и в тот день я сдавал тесты интеллектуальные. Кружочки, треугольники, квадратики – расположи фигуры, найди лишнее, укажи, что должно идти потом.

Этих тестов тоже было много. Они дублировали друг друга, и после десятого или двадцатого я понял, что в принципе все они проверяют одно и то же.

Ну, это дело методистов и психологов корпуса. В конце концов, они не имеют права на ошибку. «Лучше перепроверим человека десять, двадцать раз, зато точно будем знать, годен он или не годен», – приблизительно такая по идее у них логика.

Согласно реакции Катарины, я относился к категории «годен» или «очень даже годен», и ей это обстоятельство не нравилось. Относилась она ко мне с подчеркнутым пренебрежением, словно я раздражающая ее муха, однако с уважительным пренебрежением. Ни словом, ни жестом, ни наклоном головы не позволила себе ничего, намекающего о происшествии и разговоре после школы. Ее глаза будто говорили: «Ты пожалеешь, Шимановский, но это было твое решение».

Да, мое, и я не отказываюсь. Но относительно нее самой я сегодня понял одну важную вещь, она сделает все от нее зависящее, чтобы меня не приняли, но бить в спину и подтасовывать факты не станет. Такое не в ее духе. Этакая принципиальная бесстрашная благородная амазонка, не способная на подлость к тем, кого не считает врагом.

Из новостей дня особо стоит выделить ее приказ, именно приказ, отданный, когда мы ехали домой (она вновь отвозила меня, но на обычной машине):

– Шимановский, с завтрашнего дня начинаются ускоренные тесты. Будут проходить с девяти утра. На ближайшие две недели о школе забудь – нет времени.

– Но… – Я попытался протестовать, но понял, что не из-за чего. Я куда собрался? Туда. А школа? Или школа, или корпус, это надо решать сразу.

– Или ты передумал? – с иронией поддела она.

– Нет. Я просто подумал, что если вы меня не примете…

– То ты самостоятельно догонишь программу, – мурлыкнула она, чуть прищурившись. – У тебя такие показатели, что…

– «Что»? – Я напрягся.

– Очень хорошие показатели, – ушла она от ответа. – Если б ты был девочкой, я бы пророчила тебе быстрый рост до звания офицера. А так, извини, покойникам и психам оно ни к чему.

Вот стерва! Достала уже! Я про себя выругался.

– Завтра в половине девятого я подъеду к углу вон того дома, – продолжала она, игнорируя мое раздражение. – Не будешь готов, доложу, что передумал.

– Я не передумал! – огрызнулся я.

– Тогда привыкай к порядку. В половине как штык.

– А почему опять ты? Тоже какая-то проверка? Я что, сам не могу добраться?

Она рассмеялась:

– Нет. Просто тестирование тебя корпусом – штука секретная. Не хотелось, чтобы ты лишний раз светился в воротах и показывал всем нашу в тебе заинтересованность. Дворец – гадючник, сплетни по нему расходятся молниеносно. А дальше выходят за его пределы. Кстати, мой рабочий день официально начинается тоже с девяти, – продолжила она. – И мне тебя подбросить не сложно, все равно по пути. До завтра.

– До завтра.

Ошалевший, я вылез из машины. Люк опустился, и та тронулась в противоположном от моего подъезда направлении.

М-да-а-а-а!

Следующий день начался с того, что я чуть не проспал. Сглазила!

Когда я, застегивая рубашку на ходу, мчался к машине, часы показывали тридцать четыре минуты. Сеньора еще была на месте, но уже развернулась, двигатель работал. Люк был открыт, я сиганул в него и только после этого отдышался.

Ее глаза насмехались: «Я же тебе говорила?»

Пусть издевается, виноват. Она подождала, не уехала, а это главное.

Когда мы уже тронулись, я соизволил обратить внимание на нее саму, на ее внешний вид. Тот поражал воображение.

Легкая блузка с огромным, просто шикарным декольте почти до пупка, в котором виднелась не менее шикарная грудь. Ого! Под форменной блузкой я ничего такого не заметил (да и до того ли было), оно и понятно – форма есть форма. Теперь же, когда она оделась в гражданское, я сполна оценил достоинства сеньоры майора. Еще под блузкой был лиф, прозрачный, как у Бэль, незаметный, но тоже поддерживал грудь, делая ее еще аппетитней, а при ходьбе, когда та начнет колыхаться…

Я представил себе эту картину. М-да, все мужики будут однозначно ее! Определенно. Далее сеньора была одета в короткую белую юбку выше колена с разрезом сбоку. Разрез находился как раз с моей стороны, я сполна оценил красоту ее ног. Немного мускулистые, впрочем не чрезмерно. В остальном же длинные, ровные и красивые. Никакого намека на целлюлит и другие заморочки, из-за которых женщины трясутся, на которые мужчины, правда, не обращают внимания, у нее не было. Юбка достаточно короткая, чтобы произвести эффект на вечеринке, но достаточно длинная, чтобы не походить при этом на шлюху. В ее возрасте носить подобное опасно – слишком легко перейти незримую грань. Катарине удалось удержаться.

У нее есть вкус, талант красиво и правильно одеваться и краситься. Накрашена она была не броско, но в то же время так, чтобы в случае нужды поколдовать над собой минимум времени и получить максимум эффекта. Так тоже может далеко не каждая.

«Cojonudo, а ведь она совсем не старая!» Эта мысль явилась для меня откровением. Вместо суровой сеньоры майора, способной двумя пальцами скрутить в бараний рог самого Кампоса вместе с дружками, рядом со мной сидела красивая сексуальная, пусть и немного старше меня женщина. Она говорила «мой бывший взвод». Значит, основной контракт уже завершила. А контракты в корпусе стандартные, до тридцати пяти лет, после этого считается, что бойцы теряют форму. Очевидно, ей где-то между тридцатью пятью и сорока. Возраст, когда женщина может все и никому при этом ничем не обязана. Успешная, состоявшаяся, живет для себя (за пределами работы, конечно). Наверняка ею интересуются ОЧЕНЬ хорошие мужчины. Самые разные, от тридцати и до плюс бесконечности. И самого разного социального положения: от богатых и очень богатых до баснословно и сказочно богатых.

– Что, Шимановский, оцениваешь? – усмехнулась она, не выдержав моих откровенных разглядываний. Слонику понятно, ей мой интерес приятен. Я и не стал отпираться.

– Отпад! По какому случаю праздник?

– У меня выходной, – бегло пожала она плечами. – Теоретически. Практически на мне ты. Потому сразу после работы я поеду по своим делам. Надеюсь, ты будешь умненьким мальчиком и не станешь меня задерживать отрицательными результатами тестов, Шимановский?

Тональность ее голоса отдавала весельем, но тайное и весьма холодное предупреждение я получил. И решил повыкаблучиваться.

– А если стану? – Я демонстративно развалился в кресле, напустив на себя бесшабашный вид заправского мачо. – С чего бы я такую красоту от себя отпускал? Если она при мне – так при мне. Вот когда твои «дела» попросятся в корпус, да когда к ним тебя приставят… А пока пусть рот не разевают!

– Ай-ай-ай, Шимановский! – Она покачала головой, принимая игру. – Как не стыдно! Я почти в два раза старше!

– Любви, между прочим, все возрасты покорны! – констатировал я, вспоминая книгу афоризмов.

– Пушкин.

– Что? – не понял я.

– Я говорю, Пушкин. Был такой русский поэт. Произведение – «Евгений Онегин».

И она процитировала на почти чистом русском, лишь с небольшим акцентом:

 
Любви все возрасты покорны,
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям.
 

Кстати, выдающаяся вещь. Каждая строфа написана по определенной схеме, с определенной последовательностью заглавных букв. Легко читается, и очень трогательно.

– Ты любишь русскую классику? – опешил я.

Она бегло кивнула.

– И не только русскую. Но ваша вся пронизана духом романтизма, ожидания чуда, чего-то светлого! Не могу это описать. Ваша классика более идеалистична, что ли.

Она задумалась.

– Но Пушкин мне не очень нравится. Я больше люблю Достоевского.

Я знал Достоевского. Но читал только о нем самом и о его творчестве.

– Это прозаик, он не писал стихов.

Сеньора Катарина безразлично пожала плечами:

– Ну и что? Зато КАК писал! Кстати, Шимановский, почему ты так уверен, что потянешь меня? – усмехнулась вдруг она, меняя тему.

Я обернулся и в упор разглядел ее раздевающим взглядом. Самым горячим и пренебрежительным, на который был способен.

– А почему бы и нет, малышка! – Наглеть так наглеть. – Влегкую!

Она рассмеялась.

– Мальчик, я говорю не о сексе. Я спрашиваю, с чего ты уверен, что потянешь МЕНЯ?

Я задумался.

– А разница?

Она улыбнулась, как воспитатели улыбаются маленьким детям, слушая наивные умозаключения.

– Секс? Чего я там не видела? Я взрослая незамужняя женщина, могу позволить себе все, что угодно. Я старший офицер корпуса королевских телохранителей… Не будем об этом, ты понял.

Я кивнул.

– Я могу позволить себе все, что угодно, с любым партнером, с любыМИ партнерами. Могу за деньги, так даже проще, никаких обязательств. Могу просто выйти в свет, а вернуться с молодым и энергичным мужчиной, достигшим в этой жизни многого, но готового расстелиться передо мной и носить на руках. Я могу ВСЕ, Хуан Шимановский. Чем можешь меня удивить ты?

И пока я молчал, переваривая вопрос, она продолжила бить:

– С другой стороны, секс – всего лишь секс, это не главное, когда речь заходит о взаимоотношениях мужчины и женщины. Главное – понимание!

Пауза.

– Вот скажи, ты сможешь постоянно думать обо мне? О том, где я и что делаю? В чем нуждаюсь? Сможешь звонить каждые три-четыре часа, спрашивать, как дела? Еще я люблю кофе в постели. Сможешь ли ты вставать раньше меня, готовить его и приносить, пока я пребываю в объятиях Морфея? А сможешь ли ты поговорить со мной, найти темы, которым нам обоим будут интересны? Я не люблю футбол, ты не любишь сериалы, это стандарт, но ты никогда не читал Достоевского, которого люб лю я, сомневаюсь, что знаешь Шекспира или Антуана де Сент-Экзюпери. За какое произведение Хемингуэй получил Нобелевскую премию, Хуан?

Я раскрыл рот, но не издал ни звука. Вот это баба! Умная, зараза!

«Умная зараза» не удовлетворилась достигнутым и продолжала закапывать меня. Чтобы уж наверняка.

– Ты в своем маленьком подростковом мирке, со своими подростковыми проблемками. У тебя вполне актуальные для своего поколения интересы, неплохие интеллектуальные данные, ты далеко не глуп и многим интересуешься. Для своего поколения, подчеркну. Не сомневаюсь, в постели ты хорош. Даже не так. В постели ты горяч, в силу юности. Твой темперамент сможет в случае нужды компенсировать недостаток опыта.

Но в любви это не главное, Шимановский. В любых отношениях главное понимание и доверие. Ты же никогда не поймешь меня, а я никогда не смогу доверять тебе. Повторяю вопрос: с чего ты уверен, что потянешь меня?

Далее мы ехали молча до самых ворот дворца. Уже проезжая КПП, я выдохнул:

– Вообще-то я имел в виду немного другое.

Она вновь рассмеялась.

– Секс на одну ночь? Посмешил, Шимановский! Посмешил! Зачем мне секс С ТОБОЙ на одну ночь?

Полный разгром по всем фронтам. Сеньора мягко приложила мою мордашку к куче дерьма и сказала: «Хуанито, будешь рыпаться, я ткну тебя туда с головой. И ты не сможешь мне ответить – ума не хватит».

Действительно, не хватит.

С другой стороны, что-то в этом есть. Встречаться с такой вот опытной и зрелой стервой? Очень-очень умной стервой!

Сюрпризы начались сразу. Для начала мне сунули белый легкий доспех, самый настоящий, не тренировочный. Такие выдают в школе на военной подготовке. На его груди гордо расправил крылья стремящийся к солнцу кондор Веласкесов. На вопрос почему я получил лаконичный исчерпывающий ответ:

– Зачем нам тренировочные доспехи? Пусть девчонки сразу привыкают к боевому. Сызмальства. Прикрутить гидравлику – и пожалуйста, вот тебе тренировочный!

– А как его надевать? – Я недоуменно уставился на белые пластины скафандра.

Мне показали. И как надевать, и как пользоваться навигацией. Занималась этим одна из инструкторов, что была рядом в прошлый раз на беговых дорожках. Поскольку кроме Катарины и Мишель никто в этом заведении не соизволил мне представиться, про себя я окрестил ее «Первая».

– Верхний ряд иконок в виртуале, семь штук, – линии связи, – инструктировала она, когда я с горем пополам нацепил скафандр.

М-да, боевой вариант весьма и весьма отличается от наших тренировочных! Но оно и понятно, нашим больше полтинника, они десятки лет как списаны, а этот новенький, включает самые последние разработки. Сомневаюсь, что корпус будет держать у себя что-то кроме самого современного и совершенного. Несмотря на нестандартный белый цвет, который вроде бы больше должен подходить женскому полу, я в нем смотрелся неплохо. Хотя и ощущал себя белой вороной не только в переносном смысле.

– Каждая из них отвечает за свое, – продолжала сеньора инструктор. – Например, первая линия – охраняемый объект в момент проведения операции. Вторая – командная. Связана с высшим командованием корпуса или с начальником операции. Предупреждаю, лезть в эти каналы просто так, с целью побаловаться, не стоит. Любое нецелевое использование линий связи жестко карается. Вопросы по первым двум?

Я поднял руку.

– Говорят, что принявшие присягу могут обратиться напрямую к ее величеству. По любому вопросу. Как вассалы. Я могу через первую линию обратиться к ее величеству?

«Первая» рассмеялась.

– Теоретически да. Но для таких целей существуют другие способы, первая линия все же оперативный канал, боевой. Со всеми вытекающими в случае нарушения. – Она взглянула на меня вроде весело, но грозно. Пропала охота задавать глупые вопросы. – Это все?

В общем-то я человек дрессированный. В школе генерала Хуареса свирепствуют такие законы, что волей-не волей привыкаешь к дисциплине. До нее раздолбаем я тоже не был. Так что пользоваться этими линиями, кстати работающими, непрерывно светящимися в режиме ожидания, не собирался. Так, праздное любопытство.

– Далее, третья, – продолжала она. – Диспетчерская. По ней же можно быстро найти оперативного дежурного. Знаешь, кто такой оперативный дежурный?

– Дежурный офицер? – предположил я.

Она кивнула:

– Именно. Самый главный человек в корпусе в любой текущий момент. Отвечает за проведение всех операций, координирует их. За нею идут четвертая и пятая линии. Это рабочие лошадки. Используются для координации между подразделениями в боевых условиях. Обращу внимание, боевыми у нас считаются любые условия, когда мы сопровождаем объект охраны. Надеюсь, это понятно?

Я кивнул.

– Специфика работы.

– Шестая линия – тактический уровень, уровень твоего взвода. По ней будешь общаться с напарницами, непрерывно, не мешая остальным взводам.

– У меня будет свой взвод? – удивленно воскликнул я.

– А как же! – Сеньора инструктор похлопала по плечу. – Солдат – минимально возможная боевая единица в армии, в пехоте и десанте. Выполняемые ими тактические задачи допускают это. У нас же минимальная единица – взвод. Пусть наш взвод не тридцать человек, а в пределах десятка, но меньшим количеством людей мы не сможем выполнить ни одной своей задачи. Понятно?

– Угу. Тоже специфика работы.

– Не «угу», а «так точно».

– Так точно! – подобрался я.

– В таком случае ответь, какая наименьшая боевая единица на флоте?

Я задумался.

– Эсминец. В смысле, целый корабль. Или взвод истребителей.

Она удовлетворенно кивнула:

– Молодец, понял. И последняя, седьмая линия – индивидуальная, для приватной беседы. Ее можно использовать как угодно, дело личное, но злоупотреблять не стоит. Любая посторонняя информация в боевых условиях отвлекает, толкает к ошибкам. А ошибки у нас ОЧЕНЬ жестоко караются. И хорошо, если покараем мы. Поверь, наши методы наказания мягче, чем в жизни.

Я снова кивнул и поежился.

– В данный момент тебе нужна только седьмая линия, на которой будем висеть мы. Остальные включать запрещаю. Есть вопросы?

Я бодро закачал головой из стороны в сторону.

– Вот и хорошо. Теперь вспомогательные функции. Я отключила их, они тебе не понадобятся, включать их пока также не рекомендую, будут отвлекать. Но вот этот значок, – она указала ногтем на красную точку со своей стороны моего забрала, – целеуказатель. Отключается, но тебе пригодится. Реагирует на положение глаз, помогает с концентрацией и прицеливанием. Позже покажу, как определять с его помощью расстояние до цели, ее физические параметры и прочее. Все это нужно для стрельбы. Быстрой и точной. Как подключить винтовку к целеуказателю, знаешь?

Я покачал головой. Этому в школе не учили. Наши скафандры старые, да еще «кастрированные», в них нет такой электроники. Прицеливались мы на занятиях дедовским способом – по стволу через мушку. Программы военной подготовки, видимо, рассчитаны на то, чтобы только научить держать оружие, а стрелять с использованием облегчающей эту задачу техники мы, в случае чего, научимся сами.

Действительно, как показала практика, система наведения в использовании не сложна, а без нее точность стрельбы падает чуть ли не экспоненциально. Случись оккупация, где гарантия, что у каждого из нас будет такая?

– Смотри.

Она протянула мне игломет и показала, как он подключается к управляющему блоку на рукаве, там, где в обычной жизни у меня браслет.

– А разъем такой же, как у браслета! – заметил я.

Она усмехнулась.

– Наоборот, это браслет оснащен аналогичным выходом. Специально, чтобы к ним можно было подключать оружие. Стандарт, принятый на случай войны.

Я присвистнул.

– Таким образом, можно подключить любую винтовку к любому браслету? Но это же опасно!

– Почему?

Я пожал плечами.

– Ну, преступность, криминал. Они могут этим воспользоваться.

– Когда начнется война, малыш, всем будет поровну на криминал. – Она понизила голос. – Повторяю, это все сделано на случай высадки врага на планету. А криминал в любом случае найдет, как использовать оружие. Раз могут достать иглометы, то достанут и управляющие блоки, какие бы выходы у них ни были. Это же элементарно.

Я задумался. Хм. Она, пожалуй, права!

Сколько тайн открывается, и все как-то мимоходом. А страна наша, получается, насквозь милитаризована?

Тогда я еще не знал, до какой степени она милитаризована. Готовилась к войне целое столетие своего существования, нашпигованная всем, что помогает сражаться или мешает противнику. Причем нашпигована не только предметами, но и идеями – разными патриотическими программами по работе с молодежью с военным уклоном, пропагандой, скрытой и открытой, в том числе пропагандой военных игр, которые у нас даже популярнее футбола. Ну, не менее популярны. И разумеется, тщательно поддерживаемый в СМИ образ абстрактного «врага», куда ж без него! Не считая запрятанных где-то под сотым метром гор оружия, которого хватит не на сто, а на все двести миллионов человек.

Все это находится на виду, мы сызмальства к нему привыкли, потому и не обращаем внимания на сложившееся положение. Хотя в той же Империи, например, слыхом не слыхивали о патриотических программах и сочтут за дикость установку в центре городов средств электронного подавления, замаскированных под объекты архитектуры.

На Венере все в той или иной мере сделано с расчетом, чтобы стать оружием в случае планетарной высадки. Ну, или для поддержки власти на случай вооруженного переворота.

– Оружие индивидуальное, – продолжала сеньора, возвращая меня от абстрактных размышлений на землю. – Хоть ты не кадет, оно тоже будет закреплено за тобой и твоим скафандром, будешь за него отчитываться. Привыкай. Вопросы?

– Оно тоже боевое? – Я внимательно рассматривал скорострельную винтовку, вертя ее так и эдак. Впервые держал в руках боевое оружие, из которого можно стрелять не пулями, а настоящими иглами, для которых не существует никаких преград. А что оно боевое, как и скафандр, не сомневался. Сеньора подтвердила это, презрительно скривившись:

– Естественно! У нас все боевое! Знаешь, как эта штука называется?

Я кивнул:

– «Жало».

– А какая модель?

Тут ответить не мог. В таких тонкостях не разбирался. Она назвала, словно читая лекцию:

– Скорострельная винтовка ALR-112 «Aguijуn». Игломет средней мощности и невысокой дальности стрельбы. Предназначена для ведения боевых действий в помещениях и закрытых пространствах. Достоинства: легкость, мобильность, высокая скорострельность. Недостатки: малая мощность и невысокая дальность прицельной стрельбы.

Я кивнул, стараясь все это запомнить.

– Штука как раз для тебя. Ты правило номер один знаешь? Насчет оружия венерианского солдата?

Я поежился. Естественно, знаю. Но от ее вмиг ставшего ледяным взгляда и прорезавшихся в голосе холодных ноток стало не по себе.

– «Оружие – часть тебя. Боец, оставивший свое оружие, недостоин носить гордое звание солдата Венеры», – как по писаному отрапортовал я, вытягиваясь в струнку.

– А знаешь, что оно означает на практике?

Разумеется. Это знает на Венере каждый, с пеленок.

Это тоже часть военно-патриотической программы.

– Если ты бросишь или выронишь оружие, Шимановский, – понизила она голос почти до шепота, – твои тесты на этом закончатся. За воротами. И это не мое правило, а Венерианского королевства. Вопросы по этой части?

Вопросов не было.

Оружие для бойца – продолжение его руки, часть его самого. Как сердце, печень или почки. Боец, потерявший оружие, равносилен бойцу, потерявшему жизненно важный орган. За такой проступок мгновенно выгоняют из армии, а в военное время даже расстреливают. Наша армия – наша гордость, защита и опора. Порядки в ней строже, чем в любой другой армии в мире, но это потому, что мы в кольце врагов. Нам НАДО выжить, несмотря ни на что. И такие суровые драконовские порядки – лишь составляющая выживания.

Боец всегда при оружии, в столовой, в спальне, в туалете. Без него он – никто. За пределами «имперского» сектора солдаты расквартированных там частей даже в увольнительные ходят вместе с ним. Тем более за пределами планеты. Для нашего государства и общества это норма, и я только что стал частью этой нормы.

Отныне я – солдат. Боец. Настоящий. Именно это означают ее слова. И требования ко мне теперь такие же настоящие, взрослые.

«Игры кончились, Шимановский! Ты хотел взрослой жизни – получай! И отвечай за нее по полной программе, без скидок».

Я вытянулся в струнку и козырнул, благо на мне был шлем.

– Так точно! Слушаюсь, сеньора инструктор!

Той моя реакция понравилась.

– Пошли, соискатель Шимановский. Будем делать из тебя человека!

* * *

Мною, как и в прошлый раз, занимались трое. «Первая», еще одна, до сей поры незнакомая тетка с суровым лицом и рваным шрамом на щеке, «Вторая» и Катарина. Сеньора майор, уже переодевшаяся в форму, в основном стояла в стороне с планшеткой, в которую время от времени что-то записывала. Остальные постоянно со мной общались, давали задания и объясняли непонятные моменты.

Для начала я повторил свои упражнения на дорожках, теперь в скафандре и с иглометом за плечом. Ну, скажу я, это что-то! Совсем не то, что бежать налегке!

Мешало все. В доспехах я не чувствовал земли, опоры, постоянно норовил потерять равновесие и завалиться в сторону, позорно растянувшись на земле. Несколько раз даже растягивался, чуть не умерев со стыда. Инструкторская группа делала вид, что не замечает, но про себя тетки мило улыбались.

– Ничего, поначалу всем сложно с доспехами, – подбодрила чуть позже Катарина, когда увозила домой. – Вначале все падают. К доспехам надо приноровиться, подстроиться. И это не так сложно, поверь. Зато потом сможешь спать в них, и, если они не надеты, будешь чувствовать себя голым.

Я пыхтел и отмалчивался. Она права, через это надо пройти и привыкнуть. Но есть ли у меня на это время?

Время, как оказалось, было. Точнее, инструкторская группа сделала все, чтобы оно появилось, не щадя меня.

Кроме чувства потерянного равновесия, доспехи мешали при движении, сопротивлялись, приходилось постоянно прилагать усилия, чтобы банально сдвинуться с места. Вроде небольшие усилия, но зато постоянные. Одна из инструкторов на мое замечание об этом отве тила:

– А представляешь, на что будет способно твое тело, если после такого тренинга включить гидравлику?

То, что тело адаптируется к доспеху, я понял, когда к вечеру, обессиленный, еле-еле смог стащить его. Я настолько привык напрягаться, переставляя с места ноги и двигая руками, что чуть не упал, делая первый же шаг налегке. Чем вызвал волну смеха.

– Привыкнешь! – ласково похлопала меня по плечу «Первая», помогавшая теперь уже снимать доспехи.

Я кивнул. Сил отвечать не осталось.

Если первый раз я занимался после школы, то есть не так уж много, всего несколько часов, и вымотался настолько, что чуть не проспал на занятия, то теперь, после целого дня тренировок, еле-еле передвигался. Тело болело полностью, с головы до ног, от постоянной раскачки лишенных гидравлического привода сочленений и суставов, от постоянной гонки и ускорения в непривычном скафандре, да еще с неизменным оружием за плечом, мешающим нормально двигаться. Это был ад.

Катарина, успевшая переодеться, повела меня в гараж, посадила в машину, села рядом и протянула бутылку с каким-то темным шипучим напитком. Я глотнул. Освежающе!

– Что это?

– Хорошая штука, – улыбнулась она, заводя двигатель. – Придает бодрости. На время. До дома тебе хватит, поесть, помыться и спать. Завтра не проспи.

В ее голосе я смог рассмотреть заботу и сочувствие. Впрочем, не пересекающие некую грань показного безразличия.

– Постараюсь, – буркнул я, чувствуя, как боль переливается из сустава в сустав, из мышцы в мышцу.

– Ты как, держишься?

Я кивнул.

– Я думал, ты отменила мне занятия в школе, чтобы я не пересекался с Кампосом, который обязательно захочет выяснить подробности. Или с дуболомами его папочки. А ты, оказывается, вон для чего.

Она усмехнулась:

– Да, действительно, в школе тебе лучше не появляться. Какое-то время. – Она помолчала. – Сегодня мой мнимый шеф с подачи главы корпуса должен был с ним связаться. С Кампосом. И объяснить, что его сын не прав. Но ты сам понял, причина не только в этом.

Я тяжело вздохнул и откинулся назад, проваливаясь в полудрему. Да, не только в этом. Хотя и в этом тоже.

Что ж, ей виднее. У нее в таких вещах есть опыт, до чего мне расти и расти.

Я не знал, как вести себя с матерью. Тяжело было видеть, как она на меня смотрит. С укоризной. Прекрасно понимает, со мной что-то не так, но в подробностях разобраться не может. Действительно, что думать на ее месте, если сын, имевший на неделе столько проблем в школе, вдруг пропадает неизвестно где вечерами, заявляется побитый и немощный, еле-еле хватает сил дотянуть до постели, и при этом не говорит ни слова? И сейчас, запихивая в себя ужин, я вдруг осознал, что, если не расскажу сегодня, случится что-то нехорошее.

– Это все она, да? – не выдержала долгого молчания мать.

Я покачал головой.

– Она тут ни при чем. То есть при чем, но косвенно.

– Это все после свидания с ней, – продолжала давить мама. В ее голосе слышались боль и отчаяние. – Ты другой, Хуанито. После того свидания стал совсем другим. Я не узнаю тебя. Что происходит, сын?

Я тяжко вздохнул и протянул руку, накрывая ее ладонь своей.

– Мам, я тебе сейчас одну вещь скажу, только ты не ругайся, ладно?

Она подумала и кивнула. Внутри ее колотило.

– Постараюсь.

– Это не только из-за нее.

И медленно, не торопя события, все-все обстоятельно рассказал. Про Бэль – мод-аристократку. Про Кампоса. Про мое решение навсегда изменить свою жизнь. Про беседу с сеньорой Тьерри и ее обещания мне. И даже про то, что не вижу в своей школе ничего хорошего в плане перспективы.

– Ты сам так решил или кто подсказал? – подняла вдруг она голову, выслушав.

– Сам.

Не поверила. Ну да ладно, главное – не осуждает.

Ее реакция оказалась странной. Пока я рассказывал, она не перебивала, не устраивала разнос, не обвиняла, дескать, щенок, что придумал, куда лезешь. Только слушала. Когда я все-все рассказал, у нее будто отлегло от сердца. Она встала и потрепала меня по голове.

– Какой же ты у меня взрослый, сынок!

Затем расплакалась и прижала к груди.

– Ты не злишься, мам? За мой поступок? Я ведь даже не посоветовался!

Она улыбнулась сквозь слезы.

– А ты бы меня послушал?

Я тоже обнял ее крепко-крепко. Нет, не послушал бы. Мама – святой человек, но серьезные решения мужчина должен принимать сам, иначе он не мужчина, а тряпка. И этому меня тоже учила она.

– Мам, я все равно тебя люблю! Больше всего на свете! Я никогда не предам и не подведу тебя!

– Я знаю. – И она разрыдалась.

Когда она успокоилась, я все-таки спросил:

– Ну, так как ты относишься к моему поступку?

Мама промокнула платком последние слезы и выдавила улыбку.

– Все-таки решил спросить благословения?

Я кивнул.

– Мне будет тяжело там, зная, что ты осуждаешь и злишься.

Она сделала попытку рассмеяться.

– Ладно, что уж теперь спрашивать. Иди, раз решил! Если это для тебя так важно. Но что бы ни случилось, что бы ты ни сделал, помни, я всегда с тобой, и ты всегда можешь на меня рассчитывать. На мою любовь и поддержку.

Я поднялся и обнял ее:

– Спасибо, мам!

– Она тебе понадобится. Поддержка. – По ее губам промелькнула тень улыбки. – И гораздо раньше, чем ты думаешь.

Помолчали.

– А то, что меня могут там убить? Как к этому относишься? Все равно отпускаешь?

Мама вновь улыбнулась, на сей раз улыбкой умудренной опытом женщины.

– Все мы смертны, сынок. Все умрем. Всевышнего не обманешь. А погибнуть просто так, не из-за чего, по дури, она тебе не даст. Защитит. Иди с миром.

Я склонился. Она перекрестила меня.

– И пусть твоя дорога всегда ведет к победе. Любая дорога.

– Спасибо, мам, – только и смог выдавить я.

Я не спросил, кто такая «она». Понял.

Следующие дни пролетели как в тумане.

Наутро после первого раза в доспехах я еле встал. Подняла меня, как ни странно, мама, у которой был выходной, сам бы я не поднялся. Больно было пошевелиться, не говоря о том, чтоб одеться или сделать что посерьезнее.

Мама после вчерашнего разговора прониклась, поняла меня, не стала вставлять палки в колеса. Дескать, если ты так решил, сынок, так тому и быть. Я не думал, что будет так легко, ждал накладок, но их не последовало. Она не кривила душой, и даже красочное описание кровавого Полигона, почерпнутое мною из разговоров с Катариной, не произвело на нее впечатления. Что ж, мама есть мама, а моя мама – лучшая на свете.