Текст книги "Живые и взрослые"

8

– Вы не понимаете, – говорит Майк, – вы совсем ничего не понимаете!

Руки его трясутся, по лицу течет пот, светлые волосы слиплись, голубые глаза широко распахнуты.

Никогда еще – даже месяц назад, при первой встрече – Марина не видела его таким напуганным.

Что месяц! Еще два дня назад Майк был уверен в себе, весел, остроумен. Он взялся прочитать диск Гошиной мамы, если понадобится – распечатать на бумаге, и даже обещал принести специальный движок, посредством которого можно связываться с любым человеком в любой области этого мира и Заграничья.

– Структура связи похожа на ячейки сот, – объяснял Майк, – чем больше людей будут образовывать отдельную соту, чем более надежной будет связь. Надо только знать ник-код человека, ну, что-то вроде адреса – и тогда можно связаться с ним, где бы он ни был.

– Даже в промежуточных мирах? – спросил Гоша.

– Да, даже в промежуточных мирах, – кивнул Майк, – но у твоей мамы ведь нету своего ник-кода, а если есть – мы его не знаем. Но зато мы можем связываться друг с другом, обмениваться письмами даже не приходя сюда.

Марине тогда очень понравилась эта идея – и она с нетерпением ждала, когда Майк принесет на пробу чудесный движок. В последнее время она вообще полюбила заколоченный дом – и было уже странно вспоминать, что когда-то он пугал ее, казался заколдованным, мертвым, пристально смотрящим сквозь окна-глазницы. Может, за эту зиму они обжили старое здание, наполнили его своей жизнью, которой дом не знал уже много лет, – а может, Марине просто было неприятно возвращаться домой, неприятно видеть не только отца, но и маму – как будто тот ночной разговор связал их с отцом какой-то грязной тайной, каким-то неслучившимся предательством, таким мерзким, что об этом разговоре невозможно было сказать никому, даже маме. Тем более – маме.

Вот и выходило, что заколоченный дом теперь – Маринина штаб-квартира, самое родное и любимое место в городе, единственное место, где Марина может чувствовать себя в безопасности.

И вот теперь здесь сидит Майк и, зябко обхватив плечи руками, раскачивается взад-вперед, монотонно повторяя:

– Вы не понимаете, вы совсем не понимаете!

Четверо ребят растерянно смотрят на него. Пять минут назад они вызвали Майка – но едва он появился, как тут же начал, путая живые и мертвые слова, умолять отпустить его назад. Несколько раз он пытался спрыгнуть в дыру, и каждый раз девочки удерживали его, пока Гоша не применил бойцовый захват и не отволок Майка подальше от выхода в Заграничье.

Вот тогда-то Майк сел на стул и начал, раскачиваясь, повторять:

– Вы не понимаете, вы совсем не понимаете!

Ребята стоят в растерянности. «Что же случилось? – думает Марина. – Что его так напугало? И если это что-то – в том мире, то почему он так рвется туда?»

Марина подходит к Майку и обнимает его за плечи, как папа когда-то обнимал ее, чтобы успокоить. Обнимал когда-то очень давно, когда он еще не работал ночами, не давал непрошеных советов, а только рассказывал на ночь сказки про дружбу, которую нельзя предать.

Запах Майка – терпкий, чуть затхлый, немного резкий. Это запах страха, а может быть – запах смерти. Марина не знает – она обнимает Майка за плечи и говорит:

– Успокойся, успокойся. Скажи мне, что случилось?

Марина гладит его по мокрым волосам и думает, что, наверное, со стороны это должно быть похоже на любовную сцену в кино. Эта мысль почему-то приятна Марине, и она еще раз повторяет:

– Ну, не волнуйся. Скажи мне, что случилось?

Майк поднимает огромные голубые глаза, в которых застыли слезы, еще раз всхлипывает, сглатывает и с трудом начинает говорить – сбивчиво, судорожно, то и дело путая живые и мертвые слова.

– Отстой, полный отстой. Я вляпался, да? Это так называется? Вы дали мне флоппи, а я облажался. У фатера в кабинете старый писюк, я и полез туда. Только вставил – упс, автономный режим, только копи-бар по экрану. Я пытаюсь вынуть – ни фига, заблокировано. Я – в полном дауне, чего делать – не знаю, и тут – дверь нараспашку, превед, медвед, отец пришел.

Марина слушает Майка, гладит его по голове, обнимает за плечи – и вдруг сквозь все эти всхлипы, бессвязное бормотание, сбивчивые слова проступает картинка, словно на экране старого телевизора, когда медленно разогревается кинескоп. Марина видит небольшую комнату, множество незнакомых предметов, какие-то из них, очевидно, компутеры, но совсем другие, не похожие на те, что у них в школе. Около стола – Майк, такой же перепуганный, но безмолвный. Посреди комнаты – высокий человек, Марина не может разглядеть его лица.

– Флоппи-диск копируем? – спрашивает мужчина. – Откуда антик?

Он подходит к компутеру и легко вынимает диск из щели, подносит к лицу, втягивает ноздрями воздух.

– Мне кажется, мой мальчик стал частенько наведываться за Границу, не так ли? Наверное, у него там завелись друзья, может быть, даже подружки, верно?

Майк молчит, и тогда мужчина подходит к нему и двумя пальцами берет за подбородок. Лицо совсем близко: Майк мог бы почувствовать его дыхание, если бы не замер, не в силах даже вдохнуть.

– Мне кажется, тебе лучше ответить самому, – говорит мужчина, – мне бы не хотелось поступать с тобой так, как я поступаю с людьми, которые не отвечают на вопросы.

Майк начинает тихо поскуливать, обвисая в руках отца. Брезгливым жестом мужчина роняет мальчика в кресло.

– Я помогу тебе, – говорит он, – я буду задавать очень простые вопросы, можешь только кивать. Итак, ты меня понял?

Майк неподвижен, и тут мужчина кричит, громко и страшно:

– Ты меня понял? – И Майк медленно кивает.

– Вот и хорошо, – говорит мужчина, а потом один за другим задает вопросы, и каждый раз Майк слабо дергает головой:

– Ты встречаешься с живыми? Это дети? Где это происходит? В городе? В заброшенном доме? Сколько их – четверо? Двое на двое? Прекрасно, просто чудесно, – и тут мужчина улыбается, и от этой улыбки Марину пробивает холодный пот. Она вцепляется в плечи Майка и дрогнувшим голосом говорит «не волнуйся, не волнуйся», словно несколько минут назад, но на этот раз, кажется, говорит себе самой.

– Я не должен сюда больше приходить, – всхлипывает Майк, – вы драйвовые чуваки, и мне клево с вами, но если он сказал «прекрасно, просто чудесно», то мне лучше больше никогда вас не видеть. Я не знаю, может, он даже сейчас у меня на хвосте. Может, он через минуту будет здесь.

– Не дрейфь, – говорит Гоша, – мы-то твоего отца не боимся: как придет – так и уйдет. В конце концов, здесь мы на своей территории.

Майк смеется – громким, отрывистым смехом. Марина отскакивает, смотрит на него испуганно.

– Я просто не объяснил вам, кто такой мой отец. Ему все равно – живые, мертвые. Он всюду на своей территории. Слышали про «черные отряды», да? Ну так отец у них – глава тринадцатого отдела, по работе с военнопленными. Он хотел, чтобы я прошел там стажировку – я продержался неделю. Я видел, как человек за несколько дней превращается в фульчи – как начинает заживо гнить плоть, отслаиваться кожа, выпадать глаза. Я слышал, как человек умоляет сделать с ним что угодно, как сам клянется сделать что угодно, что прикажут. Я видел, как матери приносят ее ребенка, и как она… – голос Майка прервался, не разберешь – от всхлипа или от смеха, – я много видел, а еще больше мне рассказывали. И вы еще спрашиваете, почему я боюсь? Почему я хочу навсегда закрыть сюда дверь? Почему прошу вас больше не приходить?

Все молчат. Марина видит: Ника прижалась к Гоше, а тот даже не замечает этого. Марину колотит дрожь, но тут раздается спокойный голос Левы:

– Хороший рассказ, Майк, но это всего лишь рассказ. Я столько книжек прочел в своей жизни, что меня не напугать еще одной историей – пусть даже такой, как твоя. Давай сюда наш диск и возвращайся. Ты еще обещал нам чудо-движок, но это уж ладно.

Майк вытирает слезы и протягивает диск Леве.

– Вы считаете меня трусом, да? – говорит он. – Но я же не за себя боюсь, за вас. Я же – только приманка. Ему зачем-то нужны два мальчика и две девочки – и я готов никогда вас больше не видеть, только чтобы этими четырьмя оказались какие-нибудь другие дети. Разве это трусость? – спрашивает Майк и обводит всех голубыми, наполненными слезами глазами.

– Нет, – говорит Марина, – это не трусость. Ты смелый парень, просто тебе сильно не повезло с отцом.

«А мне – повезло?» – думает она.

– Спасибо, – говорит Майк и делает легкое, почти невидимое глазом движение в сторону Марины, потом замирает на секунду, встает и медленно идет к зияющей посреди комнаты дыре.

– Ну что, попрощаемся? – говорит Лева и первый обнимает Майка. Затем подходят Гоша и Ника, последней – Марина.

Ей кажется, что Майк обнимает ее на секунду дольше, чем остальных ребят. Она снова вдыхает его запах – и на этот раз различает что-то еще, что-то кроме страха, паники и отчаяния.

Майк берет в руки магнитную свечу.

– Я на всякий случай закрою с той стороны, – говорит он и прыгает.

Светловолосая голова исчезает в провале, и Марина думает: «Вряд ли Майк закрыл окно с той стороны, чтобы его отец не нашел их. Скорее, Майк сделал все, чтобы они не могли снова вызвать его».

– Но мы ведь все равно будем сюда приходить? – говорит Гоша.

– Конечно, – тут же соглашается Марина, – прекрасное место, почему нам не приходить сюда?

«Штаб-квартира, – думает она. – Да, наш штаб, наше секретное убежище».

– И что мы будем теперь делать с диском? – спрашивает Гоша.

– Придется, значит, проникнуть в кабинет информатики, – отвечает Лева, – знал бы, что так выйдет, – вообще с Майком не связывался бы.

– Да ладно, – говорит Ника, – с кем не бывает. Он ведь на самом деле хороший парень, я по нему скучать буду.

«Я тоже», – думает Марина и с неожиданной грустью вспоминает, как вздрагивали под руками худые мальчишечьи плечи.

9

Сегодня Зиночка принарядилась, замечает Лева. А может, и не в одежде дело, думает он, может, просто у нее сегодня такое счастливое лицо, которое редко видишь у молодой учительницы в школе.

– Дети, – говорит Зиночка, – я хочу сделать важное объявление. Как вы знаете, каждое лето Дмитрий Данилович организует туристические походы. В этом году у него запланирован интереснейший маршрут по берегам Белого моря, самого северного моря нашей страны. Вы, конечно же, знаете об этом – но сегодня я говорю об этом походе, потому что мы договорились, что я тоже пойду туда. Мне кажется, это будет интереснейшее приключение – и конечно, я буду рада видеть всех вас.

Лева сразу вспоминает, как Гоша видел Зиночку проскальзывающей в подъезд ДэДэ. Леве немножко обидно: Зиночка всегда ему нравилась, а географ… что географ? Всем известный козел – занудный, противный и все время придирается. В поход с таким Леву не заманить никакими коврижками – и уж конечно, участие Зиночки в этой скучной бессмыслице ничего не меняет.

Возможно, впрочем, математичка так сияет вовсе не из-за похода. Как-никак сегодня олимпиада – а из Левиного класса неожиданно вызвались трое учеников: к Леве и Нике, на которых Зиночка давно рассчитывала, неожиданно присоединилась Марина. Прекрасно, что девочка тянется к математике, подумала, наверное, Зиночка – и, конечно, ошиблась: к математике Марина по-прежнему равнодушна. Просто на этот раз на олимпиаде обещана задача по программированию.

А это означает: олимпиада пройдет в кабинете информатики.

В отличие от любой другой школьной комнаты, кабинет информатики, он же – компутерный класс, заперт почти всегда, а ключ выдается только Зиночке, отвечающей за сохранность дорогих компутеров. Вот и получается, что олимпиада – единственный способ оказаться за компутером не на уроке.

Честно говоря, Лева сам еще не знает, как воспользоваться этим шансом, но на всякий случай он уговорил Марину присоединиться к ним: две головы хорошо, а три – лучше.

– Сегодня трое наших учеников примут участие в подготовительном туре олимпиады, – гордо объявляет Зиночка, – давайте пожелаем им удачи!

«Да уж, – думает Лева, – удача нам не повредит».

Лева всегда удивлялся: зачем проводят подготовительный тур олимпиады? Не то – формальность, не то – проверка на честность: ведь все участники решают задачи у себя в школе, и только потом работы отвозят в район и там определяют лучших. Лева уверен: не один и не два учителя помогают своим ученикам или в лучшем случае закрывают глаза на коллективное решение и списывание результатов. Его это, впрочем, не слишком волнует – Лева знает, что все равно выйдет в следующий тур, а потом, скорее всего, и на городской – как и последние три года.

Он очень гордится: на городском туре почти все – ученики специальных математических школ. Родители год назад хотели его в такую отдать, но Лева сказал, что он и в своей родной отлично все выучит. И ничего – справляется!

Задачи подготовительного тура, как всегда, легче легкого, но в этот раз Левина задача куда сложнее олимпиадных. Вот перед ним большая прямоугольная коробка с темным, покрытым пылью экраном. Это – компутер. В кармане у Левы – диск. Чтобы включить компутер и прочитать, что записала Гошина мама, требуется где-то полчаса – и, конечно, на такое время Зиночка их в классе не оставит. Можно, конечно, сделать вид, что он решает задачу по программированию, но Зиночка то и дело останавливается за спиной, сразу увидит, если на экране будет что-то не то.

Все, что может сделать Лева, – заранее включить компутер и надеяться на чудо. А пока – решать олимпиадные задачи.

За соседней партой Ника, покусывая ногти, сосредоточенно заполняет клетчатый листок. Туго заплетенные косички раскачиваются в такт движению правой руки. Сидящая чуть впереди Марина по обыкновению глядит в окно. Лева уже решил три задачи из пяти, когда Зиночка встает с учительского места, смотрит на часы и говорит, что вернется через пять минут.

– Что будем делать? – шепчет Ника. – Вставляй диск, может, хоть что-то успеем прочитать.

Через минуту на черном экране появляются зеленые буквы – Лева вводит несколько команд и видит содержимое диска. Он сразу понимает: за три минуты ничего не успеть: Гошина мама записала пять больших файлов, их читать – часа два, не меньше.

– Что будем делать? – повторяет Ника.

– Давайте я спрячусь, – вдруг предлагает Марина, – залезу в шкаф, а Зиночке скажите, что я ушла домой. А когда все уйдут, я вылезу, прочту файлы, отопру дверь изнутри – и уйду.

Лева распахивает дверцу шкафа: там сложены старые геометрические чертежи и блок-схемы. Он смотрит на Марину и качает головой: ничего не получится.

– Может, я помещусь? – говорит Ника. – Я маленькая.

– Нет уж, – возмущается Лева, – давайте лучше я.

Две драгоценные минуты проходят в препирательствах. В конце концов Лева побеждает: дверцы шкафа закрываются, и он оказывается в полной темноте, в обнимку с собственным портфелем.

Так ему сидеть часа два, не меньше.

«Надо было быстрей задачки решать, – думает Лева, – а то – три из пяти, не видать мне районной олимпиады как своих ушей.

Чтобы время текло быстрее, Лева думает про Зиночку и географа. Интересно, что она в нем нашла? Нет, никогда он не поймет женщин, так всю жизнь проживет один, состарится, будет старый, как Мина, морщинистый и с панцирем.

Не понимает он женщин – и, главное, ни маму, ни Маринку об этом спросишь. Разве что бабушку Розу? Вот кому не стыдно задать любой вопрос!

Интересно, думает Лева, случайно ли географ живет как раз напротив нашего дома с привидениями? А вдруг он присматривает за ним? Или даже поддерживает связь с отцом Майка, в точности как Оля – с Вадиком из «пятнашки»? И в поход он собирается как раз на Белое море – туда, где исчезла Гошина мама…

Не слишком ли много случайностей, думает Лева и жалеет, что у него нет часов: не определить, как долго еще сидеть в темноте.

Темнота. Только зеленые буквы на черном фоне. Лева осторожно нажимает клавиши – кажется, любой звук отдается по всей опустевшей школе. Пять файлов. Два часа чтения как минимум. Он смотрит на часы – интересно, догадается кто-нибудь зайти к Шурке и соврать, почему он задержался? Если нет – сидит сестренка дома, волнуется…

Три файла из пяти – первые главы диссертации. Четвертый – заметки, написанные Гошиной мамой для памяти, чтобы не забыть внезапно пришедшую в голову мысль. Что-то вроде научного дневника. И наконец, пятый – маршрут последней экспедиции, подробный, с указанием всех ключевых точек.

Через два часа Лева будет знать все; еще через час Гоша, Ника и Марина в молчании будут сидеть в Левиной комнате. Только что Лева коротко рассказал им, чем занимались последний год Гошины родители.

– Да, – говорит Марина, – ничего себе история. Ты точно ничего не напутал?

– Точно не напутал, – отвечает Лева, – только немножко сократил в пересказе.

Изучая древние предания, Гошина мама смогла восстановить картину мира, каким он был до Проведения Границ. В те времена между мертвыми и живыми не было вражды. Когда человек становился мертвым, все имущество оставалось ему – в благодарность за это, Духи Предков посылали живым уникальные знания, полученные ими в Заграничье. Они учили живых ремеслам, земледелию, архитектуре – потому что знали, что все, созданное живыми, рано или поздно попадет к мертвым.

В те времена мертвые не забывали о своей живой жизни и часто приходили к живым родственникам и любимым. Граница была проницаемой – и люди не боялись смерти.

В течение столетий система немного видоизменялась – например, часть накопленного богатства стали оставлять родственникам ушедшего, но основные принципы оставались неизменными: право мертвых на свое имущество, право живых на знания мертвых и свобода перемещения между двумя мирами. Более того, Гошина мама предполагала, что в тот момент два мира воспринимались как один Открытый Мир, единый и неразделимый.

Часть работы была посвящена обсуждению мелких, но дискуссионных вопросов, Лева даже не знал, что вокруг происхождения мертвых языков кипят такие страсти. Он всегда считал, что живой язык в Заграничье разваливается на множество мертвых, но теперь узнал противоположную теорию: изначально было множество языков, и живые заимствовали их у мертвых точно так же, как заимствовали технологии. Начиная с некоторого момента, заметно предшествовавшего Проведению Границ, все языки, которыми пользовались живые, объединились в один всеобщий язык. Как водится, разные народы называли в качестве объединителя разных героев.

Судя по всему, четвертая глава должна была рассказать о том, почему в конце концов случилось Проведение Границ, а пятая, как предположил Лева, объяснять, что не так в нынешнем положение вещей. Так, во всяком случае, он заключил из разрозненных заметок, составлявших четвертый файл.

Надо сказать, что краткое изложение этой теории Гоша еще несколько лет назад слушал на заснеженной лесной поляне. Однако даже для него полной неожиданностью стали последние записи в дневнике.

Выяснилось: во время осенней экспедиции Гошиной маме удалось ознакомиться с несколькими древними космогоническими текстами, описывающими – задолго до Мая – единственно возможную структуру Границы между мертвыми и живыми. Судя по всему, из этих текстов также следовало, что эта структура является условно-нестабильной – иными словами, Граница может быть разрушена бесконечно малым усилием, приложенным в определенное время в определенном месте. Последние несколько страниц дневника заняты вычислениями пространственно-временных координат этих, как их называла Гошина мама, бифуркационных точек. Несколько возможных мест были указаны на карте Беломорского побережья, как раз в том районе, где она пропала спустя несколько месяцев.

Финальные строки дневника не оставляли сомнений в настоящей цели экспедиции – Гошина мама вовсе не собиралась перебежать в Заграничье. Ее цель была куда грандиозней – одним точечным ударом она хотела вернуть на землю Золотой Век, когда не было страха смерти, а между живыми и мертвыми царил мир.

– А если твои родители ошибались? – спрашивает Марина. – Если нам говорят правду в школе, не было никакого Золотого Века, а была всего лишь эксплуатация мертвыми – живых?

– А я им верю, – перебивает ее Ника, – я считаю, так и должно быть: открытый мир, мертвые и живые вместе, рука об руку.

Ника не может сдержать восхищения: она-то думала, что Гошина мама – просто какой-то геолог, а она, оказывается, была готова разрушить Границу! Ничего себе!

Выходит, Гошина мама жила в каком-то совсем другом мире. Вот, например, в нынешней школе носить сережки – это страшное преступление. А в центровой школе, где Ника училась до смерти родителей, Аннабель запросто ходила не то что с пятью сережками, но вообще – объявляла себя смертницей. Это, конечно, было страшно круто – а теперь выходит: если сравнить Аннабель с Гошиной мамой, то… в общем, даже говорить не о чем!

Ника видела Гошину маму всего пару раз – и даже толком не помнит, как она выглядит. Разве что запомнила прическу «конский хвост», ничего особенного, многие взрослые прихватывают волосы резинкой.

То ли дело Аннабель – куртка с молниями, серьги в ушах! Ника даже боялась к ней подойти, такая она была крутая.

А теперь выходит – надо было с Гошиной мамой поговорить. Про Границу, про мертвых. Про маму и папу.

– Как же тогда война? – говорит Марина. – Все было зря, что ли? Надо было позволить мертвым нас завоевать и отменить Границу?

– Да, об этом там тоже написано, – вспоминает Лева, – после Проведения Границы по обе ее стороны установилась жестокая система подавления. В результате у мертвых к власти стали приходить такие, как отец Майка..

– …а у нас – такие, как Рыба, – смеется Ника.

– Примерно так, – кивает Лева, – короче, если снова сделать Границу прозрачной, то в течение нескольких лет оба мира изменятся и снова установится равновесие и гармония.

– По правде сказать, – говорит Марина, – меня несколько пугает такая перспектива. Мне кажется, с Границей жизнь как-то безопасней…

– А что граница? – говорит Лева. – Мой папа говорит, что для науки нет границ, она одна и та же, что тут, что в Заграничье.

– Так то для науки, – отвечает Марина.

– Ладно, хватит спорить, – подает голос молчавший до того Гоша, – в любом случае у них ничего не вышло. Граница как была, так и осталась. И лично я не собираюсь ее разрушать прямо сейчас: я бы сначала нашел маму, а потом уже разбирался с Границей и этими бифуркационными точками.

– Без бифуркационных точек нам не обойтись, – говорит Лева, – твоя мама должна быть где-то там, в этих областях нестабильности. Неудивительно, что ее не могут засечь ни живые, ни мертвые. Туда, наверное, вообще никакой сигнал не проходит.

– И что мы будем делать? – спрашивает Ника

– Поедем на Белое море, – говорит Марина, – искать эти бифуркационные точки. Вместе с Зиночкой и ДэДэ.

И она корчит недовольную рожу. Лева смеется.

– Ну поедем мы на Белое море… даже если мы найдем эти самые точки – у нас же нет ни оборудования, ни опыта, – говорит Ника, – мы даже не понимаем, как мы можем проходить Границу в тех местах, где может быть Гошина мама.

– Нам нужен эксперт, – говорит Марина, – кто-нибудь, кто хорошо понимает про мертвых и живых.

– Твой папа? – предлагает Лева.

– Забудь, – отвечает Марина, – и про моего папу, и про Гошиного. И про своих родителей тоже забудь, и про Павла Васильевича с Зиночкой. Взрослым нельзя доверять – они слишком напуганы. Если мы хотим спасти Гошину маму, мы должны действовать сами.

«Как это у нее получается? – думает Ника. – Как это Марина умеет так легко говорить “мы должны действовать сами”! Как мне все-таки повезло, что у меня такие друзья».

– Я знаю одну девочку, – говорит Ника, – которая, наверное, понимает в этих делах больше нас. Она старше меня на пару лет, но, наверное, все равно еще не слишком взрослая, ведь так?

– На пару лет старше – годится, – кивает Марина, – а что это за девочка?

– Из моей старой школы, – говорит Ника, – ее зовут Аннабель. То есть в журнале у нее какое-то другое имя, но на него она не отзывается. Два года назад она была самая крутая смертница во всем центре.

Крутая смертница. Да уж, после того, что рассказал Лева, не так уж круто быть смертницей.

Как же все-таки Гоше повезло с мамой.

– Смертница? – переспрашивает Гоша.

– Ну да, – кивает Ника, – да ты же ее знаешь: помнишь, когда вы с Вадиком дрались, она как раз проходила мимо?

– Я просто не знал, что ее зовут Аннабель, – отвечает Гоша, – и, сдается, она не захочет иметь дела со мной.