Текст книги "Живые и взрослые"

6

– Хороший вопрос, дочка, – говорит Маринин папа, – очень интересный, хороший вопрос. В учебнике на такой вопрос ответа не найдешь, это уж точно.

Папа сидит на своем любимом месте – во главе стола, напротив телевизора. Марина – на узеньком кухонном диванчике, поджав под себя ноги, поглаживая шелковистую спинку Люси. На подаренных часах – час ночи. Сегодня папа пришел рано, еще не было полуночи. Мама уже спала, а вот Марина – дождалась.

– В большинстве случаев ответ на твой вопрос очевиден. Есть тело, есть факт смерти – значит, человек ушел, стал мертвым. Но тебя, наверное, интересует – как быть, если тела нет?

Марина кивает. Когда-то, много лет назад, она очень любила вот так сидеть рядом с папой. Тогда он еще не работал по ночам и каждый вечер присаживался у Марининой кровати: читал книжки, рассказывал сказки, а когда Марина выучилась читать – просто разговаривал.

До сих пор Марине немножко жалко, что больше по вечерам они не сидят с папой вот так, вдвоем. Может быть, поэтому она и обрадовалась поводу – дождалась его с работы и вот слушает, склонив голову на бок.

– Я так и думал. Мне есть что сказать тебе об этом, но я хочу быть честным. Давай я сначала отвечу на все твои вопросы – а потом дам тебе совет, и ты послушаешь меня. Идет?

– Конечно, – Марина улыбается и пожимает плечами. Она ведь для этого и сидит здесь, на кухне, – чтобы внимательно слушать.

– Итак, как определить, мертвый человек или нет, если у нас нет его тела? – Папа откидывается на стуле, закладывает большие пальцы за отвороты поддетой под пиджак жилетки. – Для этого существуют специальные приборы, и приборы эти, разумеется, глубоко засекречены. Собственно, дело в том, что они существуют не совсем для этого: они позволяют связываться с мертвыми, обмениваться с ними сообщениями. Для начала мы посылаем запрос, делаем вызов – и если человек откликается, то он, очевидно, мертвый. А вот если мы не получаем ответа – то это, к сожалению, не значит ничего. Может, человек жив, может – мертв, но недостижим, может – ни то ни другое, застрял где-то в промежуточных мирах.

Марина удивляется: как спокойно папа говорит обо всем этом. Ну да, последние пять лет он работает с мертвыми – но все равно.

– Что значит – в промежуточных мирах? – спрашивает она.

Папа достает из кармана пачку сигарет – разумеется, мертвых, – не спеша закуривает.

– После смерти человек не сразу попадает в Заграничье, – говорит папа, – некоторое время он скитается по, как бы это точнее сказать, приграничным областям. Ни мы, ни мертвые не контролируем эти области – именно там и происходит обычно наше общение с мертвыми. Торговля, переговоры, ну и, конечно, взаимный шпионаж, подкуп, вербовка, перевербовка… Большинство ученых шаманов и орфеев не проходят дальше этих мест – в принципе, там достаточно материалов для работы: все-таки мертвые тоже привозят в эти области все свои технологические новинки – оттуда-то мы их и забираем.

– Покупаем? – спрашивает Марина

Папа смеется.

– Покупаем тоже. Но, конечно, не только покупаем. Часть приходится вывозить тайком – в особенности, если речь идет о последних технологических разработках. Но тут надо иметь в виду одну вещь, – и он затушил сигарету в массивной пепельнице, – все, что мы получаем от мертвых, – потенциально опасно.

– Даже джинсы? – улыбается Марина.

– На самом деле – да, – отвечает папа, – джинсы тоже. Откуда мы знаем, что у них внутри нет специальной начинки, которая передавала бы секретную информацию в Заграничье? Почему я так уверен, что эти сигареты не отравлены? Готов ли я поручиться, что плеер работает только в одну сторону – то есть воспроизводит звук, а не записывает его? Если честно – нет. Но мы вынуждены идти на этот риск, потому что технологически все еще сильно уступаем мертвым.

Папа говорит очень серьезно: как всегда в такой момент между бровей у него залегает глубокая морщина. Марина смотрит на нее и думает: папа совсем не изменился. Точно так же когда-то он объяснял мне, как переходить улицу.

– Так вот, прибор для разговоров с мертвыми – это неоправданный риск. Не следует говорить с мертвыми – они всегда врут, всегда сообщают недостоверную информацию. Вступив с ними в переговоры, ты сразу оказываешься на чужой территории: в том, что касается слова и его ловушек, им нет равных. Недаром у них не один язык, как у нас, а множество.

Люси устало урчит под Марининой рукой, девочка смотрит на кошку, потом – на мужчину, сидящего за столом.

– Почему, кстати, у них много языков?

– Это нормальное следствие распада. Точно так же, как человеческое тело после смерти начинает разлагаться, после пересечения Границы начинает разлагаться язык. Он распадается на множество языков, чем-то похожих друг на друга, но с каждым годом все больше и больше разъезжающих в разные стороны.

– Разве у всех мертвых тела разлагаются? – снова спрашивает Марина.

– Нет, – отвечает папа, – обычно тела разлагаются у тех мертвых, которые покидают свой мир, пересекают границу в обратную сторону. Обычному мертвому это так же нелегко сделать, как живому человеку – не шаману и не орфею – попасть живым в Заграничье. Иногда мертвые появляются в нашем мире как призраки – то есть души, лишенные плоти. Иногда – как зомби, фульчи или ромерос, то есть тела, лишенные сознания, фактически – движущееся оружие, пушечное мясо. Некоторые мертвые становятся упырями – довольно неприятная разновидность, обычно они служат низшими чинами в армии и слепо подчиняются своему создателю-командиру, который и сделал из них упырей. Но я, как правило, имею дело с другими мертвыми, с мертвыми экстра-класса, которые могут спокойно перемещаться через Границу в обе стороны. Именно они и становятся торговцами, дипломатами или шпионами. Их почти нельзя отличить от живых – и они-то опасней всех.

– Почему же ты встречаешься с ними только ночью? – спрашивает Марина.

– Ну, они же ходят с охраной – а у охраны известные проблемы с дневным светом, – улыбается папа, – я, правда, думаю, проблемы с дневным светом у очень многих, но это не принято обсуждать, а они и ездят всюду с охраной, так что не разберешь – из-за кого мы вечно встречаемся по ночам.

Люси устало спрыгивает на пол. Марина вспоминает, как они играли когда-то втроем: папа, Люси и маленькая Марина. Папа привязывал катушку к нитке, Люси ловила лапами, играла, а девочка хлопала в ладоши и смеялась. Сейчас Марина вспомнила об этом так отчетливо, словно увидела в кино.

– Ну вот, – говорит папа, закуривая следующую сигарету, – а теперь я скажу тебе, почему ты спрашиваешь меня обо всем этом, и дам тебе тот совет, которого ты обещала послушаться.

Марине кажется: она обещала не послушаться, а послушать, но сейчас не время спорить.

– Давай, – говорит она.

– Ты спрашиваешь меня про мертвых, потому что у твоего друга Гоши исчезла на Белом море мама, – говорит папа, – если тебе интересно, я знаю об этом уже неделю.

– Откуда? – спрашивает Марина.

И если знал – то почему не сказал? Почему ждал, пока она сама придет с разговором?

– Коля рассказал, – улыбается папа. На мгновение его лицо скрывает голубоватый дым, потом он продолжает: – В министерстве заинтересовались этим делом. Это ведь не просто исчезновение – выяснилось, что в лаборатории практической этнографии они занимались прелюбопытными вещами. И вовсе не такими уж невинными, как может показаться на первый взгляд.

– Разве Гошина мама – этнограф? – удивляется Марина. – Он мне никогда не говорил.

– Ну, формально они были геологи. Но лет семь назад им удалось убедить руководство Академии наук, что важная геологическая информация скрыта в древних преданиях. Для извлечения этой информации как раз и была создана эта лаборатория. Надо ли говорить, Марина, что занимались они чем угодно, только не поиском полезных ископаемых.

Теперь папа сидел, облокотившись на стол и глядя на Марину почти что в упор.

– Чем занимались родители твоего друга Гоши, становится ясно только теперь. Они, как и многие этнографы, изучали древние предания и обычаи, возникшие еще до Мая. Но только те предания, что интересовали их, были предания о путешествиях в мир мертвых. О героях-трикстерах. О мужьях, спасающих из царства мертвых своих жен. О великих шаманах – я не имею в виду ученых шаманов, я говорю о древних шаманах, которые действовали не по науке, а по наитию. Ты понимаешь, что это все значит, Марина?

Девочка качает головой. Папа сидит перед ней в облаке голубоватого дыма, крупный, массивный. Он смотрит Марине прямо в глаза – и ей становится страшно.

– Они искали способ нелегально пересечь Границу. Они хотели уйти туда. Судя по всему, маме твоего приятеля это в конце концов удалось. Единственное, что непонятно: почему она сделала это одна?

– Я не верю, что она бросила Гошу, – твердо говорит Марина. – Вот ты бы смог бросить меня и маму?

Папа улыбается сквозь сигаретный дым.

– Я бы не смог. Но множество мужчин бросают своих жен и детей. И, не забудь, я бы никогда не стал искать способ нелегально перейти Границу. Поэтому вот тебе мой обещанный совет: тебе не нужны такие друзья, как Гоша. Он, конечно, хороший мальчик, спортивный и все такое – но ты понимаешь, что значит быть сыном невозвращенки? И у него, и у его отца могут быть серьезные проблемы – мне бы не хотелось, чтобы они затронули тебя, пусть даже немного.

Марина замирает. Ей кажется – она ослышалась. Папа советует бросить друга? Бросить, когда у него дома беда? Не может быть.

Всю жизнь, и в школе, и дома, ее учили: дружба – самое главное, что есть у человека. Друзей не предают. Друзей не бросают в беде. От друзей не отказываются.

– Я понимаю, – продолжает папа, – это будет нелегкое решение. Но, поверь мне, оно единственно правильное. Гоше самому будет легче, если он будет отвечать только за себя, а не за всех, кто в этот момент случайно оказался рядом.

Это не мой папа, говорит себе Марина. Мой папа никогда бы так не сказал. Мой папа читал мне книжки о смелых людях, рассказывал сказки о бесстрашных героях, учил не бояться и не отступать – он не может советовать бросить Гошу.

– Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, – говорит папа, – но придет время, и ты поблагодаришь меня за этот совет.

Марина молчит, ничего не отвечает.

Папа вздыхает и медленно встает. Он идет по коридору к ванной, Марина смотрит вслед, вспоминает, как они когда-то играли с Люси, и впервые понимает: не только кошки стареют, не только дети растут – взрослые тоже меняются.

На пороге ванной папа оборачивается:

– Кстати, если тебе интересно: Гошину маму приборы не находят. Но это, как я уже говорил, ничего не значит.

Марина кивает.

– Спасибо, – говорит она, – я поняла.

Марина произносит эти слова уверено: и в самом деле – этой ночью она поняла что-то очень важное. Вряд ли – про Гошину маму. Может быть – про папу, может быть – про себя.

7

Гоша открывает дверцу шкафа и замирает на пороге.

Когда он был маленький, он любил здесь прятаться. Он зарывался в мамины вещи, тихонько закрывал дверь и ждал, пока его начнут искать. Взрослые бегали по квартире, кричали: «Георгий! Гоша! Ты где?» – а он лежал, вдыхая запах маминой одежды, и ждал, пока наконец не распахнется дверь и тогда уже можно будет выскочить с криком, колесом пройтись по квартире, вознаградить себя за долгие минуты неподвижности.

Сейчас ему кажется – мама играет с ним в такую же игру. Она спряталась где-то – и теперь уже он, Гоша, должен ее отыскать.

Марина сказала: секретный прибор не находит Гошину маму среди мертвых. Она также сказала, что это ничего не значит, – но Гоша убежден: если бы мама случайно погибла, она бы обязательно вышла на связь. Значит, ее исчезновение – часть какого-то большого и сложного плана, который он, Гоша, должен разгадать.

Благодаря Марине он теперь знал, что такое практическая этнография, – и, как ему казалось, мог наконец-то поговорить с отцом в открытую. Гоша злился на него: почему его заставляют разгадывать загадки, почему нельзя было сразу все рассказать? А если бы Маринин папа работал где-нибудь в другом месте – как бы тогда Гоша обо всем узнал?

Гошин папа сидел в глубоком кресле перед телевизором. Кажется, он дремал – во всяком случае, когда Гоша вошел в комнату, глаза его были закрыты.

– Я знаю, чем вы с мамой занимались, – сказал Гоша, – в древних легендах вы искали указания на то, как можно тайком перейти Границу, как можно посещать Заграничье так, чтобы об этом никто не знал.

Папа рассмеялся.

– Глупость, – сказал он, – какая чудовищная глупость! Тебе-то кто все это наговорил? Мало мне идиотов в институте, этого паразита-директора и двух бездельников-замов – так и родной сын то же самое заладил. Подумай сам, как можно в древних легендах искать указание на переход Границы – ведь сама Граница появилась совсем недавно! Мы с мамой сто раз объясняли тебе: в древности мертвые не были врагами, у разных народов они назывались по-разному – Духи Предков, Пращуры, Основатели. Живые уважали их, а мертвые давали им знания, учили ремеслам, земледелию, начаткам технологий. То, что сейчас выкрадывают наши ученые шаманы, в древние времена мертвые отдавали сами – в обмен на уважение, подношения и символические жертвы. Вот это мы с твоей мамой и изучаем – точнее, изучали, потому что, похоже, лабораторию прикроют и мне придется искать себе другую работу, попроще.

– Если вы не хотели убежать, – сказал Гоша, – то что же вы хотели? Неужели вы просто читали эти тексты или, ну, я не знаю, записывали древние сказания?

Папа рассмеялся – горько, одними губами.

– Вот это и есть сложный вопрос – чего мы хотели. Но уж точно не того, что получилось, тут уж ты мне поверь.

– Ты все время говоришь «это сложный вопрос», – разозлился Гоша, – ты думаешь, я это хочу от тебя услышать?

Папа пожал плечами:

– Ты, вероятно, хочешь услышать, что это легкий и простой вопрос. Но я же не могу тебе соврать, правда? Если я говорю «это сложный вопрос» – значит, так оно и есть. К сожалению, это единственный ответ, который ты от меня получишь. Поверь, с ним тебе будет куда проще жить, чем с любым другим правдивым ответом. А врать я не люблю, ты же знаешь.

И он снова устало закрыл глаза.

Вот так они поговорили вчера – и вот поэтому Гоша сейчас стоит перед раскрытым шкафом, как будто опять собирается играть в прятки.

Но нет, Гоша осторожно опускается на колени и начинает перебирать мамины вещи.

Гоша думает: если мама понимала, что может не вернуться, она бы наверняка оставила что-то для него, для Гоши. Она бы спрятала это в таком месте, куда Гоша не полезет до ее возвращения – но где сможет найти, если с ней что-то случится.

Лучшего тайника, чем шкаф, нельзя было и придумать.

Гоша выбрасывает на родительскую постель ворох летней одежды – платья, цветастые юбки, легкую куртку, несколько рубашек. Потом он внимательно проверит карманы – а сейчас посмотрит, что лежало под всем этим добром на дне шкафа.

Ну, босоножки на платформе. Туфли на каблуке.

Большая картонная коробка из-под зимних сапог.

Гоша открывает крышку – коробка плотно заполнена тетрадями. Гоша пролистывает их одну за другой – похоже, это институтские конспекты, старые, никому не нужные. На всякий случай он просматривает все тетрадки – нет, ничего, что могло бы дать ему хоть какую-нибудь подсказку.

Он снова залезает в шкаф. Пахнет нафталином, старым деревом. Гоша закрывает дверцы и на мгновение представляет: ему опять шесть лет, он опять играет в прятки.

На этот раз его никто не ищет.

Вздохнув, он открывает двери и подходит к постели, где цветочной грудой разложена мамина одежда.

Гоша уже не надеется найти что-либо. Он ощупывает платья и рубашки – механически, одну вещь за другой. Последним лежит белый летний пиджак с большими карманами – мама надевала его, когда они ездили в гости или когда ей предстоял какой-нибудь важный доклад. Гоша сует руку в карман и нащупывает что-то твердое, точнее – гибкое, достаточно большое, чтобы с трудом умещаться.

– Ух ты! – говорит он тихо.

Это – компьютерный диск. Плоский черный квадрат, со стороной сантиметров двенадцать. На уроках информатики Зиночка говорила, что на таком диске может уместиться целый роман.

Наверное, это и есть – весточка от мамы.

Гоша откладывает диск в сторону, еще раз берет белый пиджак, прижимает к лицу, замирает на краю кровати.

Да, Гоша не может обмануться, это в самом деле он – слабый-слабый, почти позабытый мамин запах.

Интермедия
Только кровь и грязь

Тетя Света, Светлана Васильевна, режет на кухне картошку, краем глаза смотрит в телевизор: маленький, черно-белый, старый. На экране – красивый мальчишка с трофейным шестизарядным «смитом» отстреливается от мертвых серебряными пулями. Как фильм называется? Ах да, «Неуловимый».

Такие фильмы совсем не страшно смотреть. Там война совсем другая, нестрашная. Даже если герои в конце гибнут, даже если все плохо кончается.

Как может фильм кончаться хорошо или плохо? Он кончается словом «конец», вот и все. А потом передают новости, а в новостях – каждый день одно и то же.

Каждый день – все хорошо.

Все хорошо – потому, что нет войны.

В жизни войны нет, в новостях нет и даже в фильмах про войну. Потому что в фильмах война ненастоящая.

В фильмах у войны нет запаха.

Нож равномерно двигается в руке тети Светы. Вжик-вжик. Тонкие ломтики картошки ложатся на разделочную доску. Вжик-вжик.

Где-то в глубине шкафа, в старой коробке лежит серебряный нож. Майор Николаев отдал ей, когда уходил, – так всю войну с собой проносила. В ладонь ложился как будто влитой. Одно движение – и только дымок вьется. Главное – попасть прямо в сердце.

Жаль, до войны никого не учили с ножом обращаться. Винтовки, пистолеты – сколько угодно. Вот и казалось, что враг будет где-то далеко, как в тире, знай целься и стреляй. Опять же – никакого запаха.

Потому никто и не знал, какая она – война. Думали – повоюем неделю-другую, отбросим мертвых, закрепим границу – и по домам, праздновать победу. Не война – так, легкая прогулка. Нинка, когда к ним в отряд пришла, с собой взяла летнее платье и плюшевого медвежонка, трогательного такого, с пуговицами вместо глаз. Как она его звала? Мишка Сашка, да.

Что случилось с медвежонком, Светлана Васильевна не помнит. Зато она помнит, что стало с детьми в деревнях, захваченных мертвыми.

Иногда она хотела бы об этом забыть.

Хорошо, что мертвые игрушечные медвежата не приходят назад. Вата лезет из разорванных швов, глаза свисают на ниточках. И запах… тяжелый, сладкий, мертвый запах.

На черно-белом экране смазливый парнишка рапортует командиру о выполнении задания. Командир отечески улыбается. Вот дети – насмотрятся таких фильмов, все мечтают о подвигах, о сражениях и победах. Ника, когда была маленькая, тоже все расспрашивала: как оно там было, на войне? Тетя, расскажи, как ты воевала!

А что тут рассказывать? Там, на войне, только кровь и грязь. И еще – запах.

Но девочке, конечно, такое не скажешь. Зачем девочке об этом знать? Война – не женское дело. Дай бог, обойдется. Проживет Ника всю жизнь – и войны так и не случится.

Вот племянница Маша, Никина мама, войны и не застала – а уже ушла. С одной стороны, жалко, что такая молодая. А с другой – повезло. Счастливая жизнь. Ни грязи, ни крови. А если пахнет плохо – так это в магазине тухлую замороженную курицу подсунули. Выкинуть – и все. Денег, конечно, жалко, а так – не страшно совсем.

Маше можно только позавидовать. Любимый муж, чудесная дочка. Счастливая жизнь, иначе и не скажешь.

Короткая только.

А ведь раньше жизнь никогда не была короткой. Старшина Егоров рассказал как-то ночью, после фульчи-атаки: он-то помнит, раньше никто не боялся уходить, потому что все уходили ненавсегда, ненадолго. Родные шамана позовут, дары принесут, свечи зажгут или там палочки специальные – и возвращайся на здоровье. И главное, раньше, до Проведения Границ, мертвые все помнили: всех родственников, чей там муж или, скажем, сын. Если бы Маша тогда ушла – возвращалась бы сколько влезет, Нику бы навещала. Нашли бы как-нибудь на шамана денег, на ребенке экономить бы не стали.

Но это все до Мая было, теперь уже, конечно, мертвые совсем другие.

Раньше изображения мертвых всегда в домах на почетном месте были – это Светлана Васильевна и сама помнит. У них в гостиной большая картина висела. Бабушка, папина мама. Папа с ней здоровался каждый день, говорил «здравствуйте, мама». Иногда, конечно, бабушка и сама приходила, но картина запомнилась гораздо лучше.

Куда она делась после Проведения Границ – кто ж знает?

У самой Светланы Васильевны спрятан в шкафу фотографический альбом и там – карточки ее мамы и папы, а еще – Маши и Степы, Никиных родителей. Говорят, это небезопасно – хранить дома снимки мертвых, но чего уж тут бояться? Что бы ни случилось – страшней, чем на войне, не будет.

Все будет хорошо – лишь бы войны не было. Она, проклятая, до сих пор по ночам снится. Проснешься ночью – лежишь в кровати, сердце бухает в груди. Иногда такое увидишь, что и забыла уже.

В кино такое не показывают. Вот стояли они в одной деревушке, местных жителей почти не осталось, так что расселились по пустым избам. И вдруг ночью полезли мыши – изо всех щелей, из подвалов, с чердаков. С писком, скрежетом, визгом. Галка, оказывается, с детства мышей боялась – залезла за скамью и визжит. А они отовсюду валят – спереди, сзади, сверху, с боков… Галка визжит, мыши пищат, а Светке вроде и противно, и вместе с тем – смешно. Галка же всегда смелая была. Фульчи, ромерос, тинги – хоть бы что, зубы стиснула и вперед. А тут – визжит как маленькая.

Хотя чего уж страшного – всего-навсего мыши.

А на рассвете – началось… те, кто уцелели, обсуждали потом: мыши бава-прорыв чуют, вот и убегают.

Считай, верная примета. Может, Нике рассказать? Вдруг пригодится?

Впрочем, не дай бог. И так девочке досталось. Родители ушли, совсем одна осталась. И в спортшколе, оказывается, дети ее травили – как я только не поняла сразу? Сейчас вроде наладилось – друзья какие-то появились, даже мальчики вроде.

Ника-то уже скоро совсем большая будет. Если не уйду быстро – может, и правнуков дождусь.

А уходить – не хочется. Егоров рассказывал, что после ухода не сразу по ту сторону попадаешь: сначала бродишь в каких-то промежуточных мирах. В старые времена живые тебе помогали дорогу найти: то ли шаманов посылали, то ли молитвы читали, то ли еще чего. Опять же – все заранее понимали, что там будет, после ухода. Мертвые приходили, рассказывали, объясняли. А сейчас – уйдешь и сама не знаешь, куда попадешь. Как ночью в тумане бродить, даже страшнее.

Иногда Светлане Васильевне снится: горит спелая рожь, полыхает во мгле, а она с девчонками пробирается этим горящим полем, словно ищет брод. Все они – молодые, яростные, злые. Готовы сражаться, пока хватит сил, до последней капли крови, до последнего патрона.

Они готовы уйти этой же ночью.

Они не знают: впереди – целая жизнь.

Светлана Васильевна думает: может, в самом деле лучше было уйти тогда, в пылу битвы, в азарте схватки, там, где кровь и грязь, где душный сладкий запах мертвой разлагающейся плоти? Уйти – и не знать, что дома никого не осталось, только племянница Маша, совсем маленькая, военная сирота? Уйти – и не знать, что Маша уйдет раньше нее, что она снова останется с девочкой-сиротой на руках? Может, так в самом деле – лучше?

Так она думает – но потом успокаивается, лежит в ночной тишине, закрыв глаза. Лежит и повторяет про себя: все будет хорошо, все будет хорошо. Только бы войны не было, лишь бы не было войны.

Вжик-вжик, говорит нож, вжик-вжик. Надо все-таки научить девочку с ножом управляться, думает Светлана Васильевна. Не дай бог, конечно, но вдруг пригодится?