Текст книги "Живые и взрослые"

10

Ника не была здесь почти два года. Ей казалось – она давно обо всем забыла, но нет – ноги сами находят дорогу, а сердце отзывается на каждый поворот, на каждый шаг.

Этой дорогой Ника шла в первый класс – с мамой и папой. Белый фартук, туго заплетенные косички. Вот здесь первые полгода мама встречала ее – потом она уже ходила из школы сама. Промокшая от дождя куртка, вечно мерзнущие руки. А вот здесь, однажды в субботу, ее встретил папа – нежданно-негаданно, без предупреждения, шел из магазина и решил встретить Нику.

Мамы и папы давно уже нет – и все эти месяцы только косички оставались теми же: туго заплетенными, торчащими над головой, словно антенны.

С первого класса – и до сегодняшнего дня.

Теперь Ника идет той же дорогой. Впервые ее волосы убраны в «конский хвост». Никаких косичек.

Она так и подумала утром – надо прийти в старую школу новой. Такой, чтобы никто не узнал ту Нику, какой она была когда-то.

Почему-то при этом Ника все время думала о Гошиной маме. Ну да, у нее была такая же прическа. Взрослая прическа, которую носят женщины, способные разрушить Границу.

Ника идет знакомой дорогой – той, по которой ходила с мамой и папой. Идет со своими тремя друзьями. Тремя новыми друзьями, ни один из которых никогда даже не видел ее родителей.

– А если Аннабель не будет в школе? – спрашивает Гоша.

– Значит, придем в другой раз, – отвечает Ника, но сама думает: хорошо бы все получилось прямо сегодня. Ей совсем не хочется снова и снова возвращаться сюда.

– А она тебя помнит? – снова спрашивает Гоша.

– Нет, – отвечает Ника, – но я ее помню. Я к ней подойду и поговорю, не прогонит же она меня?

Когда родители стали мертвыми, Ника еще несколько месяцев проучилась в этой школе. Именно тогда она заметила Аннабель: смертники только появились, газеты еще не писали о них фельетонов, и прохожие, оборачиваясь на девочку в черной с серебром куртке, даже не знали что и думать.

Весной после гибели родителей, теплым апрельским днем Ника увидела в дальнем углу школьного двора Аннабель и еще двух девочек-смертниц. Все трое курили – для этого и вышли во двор. Ника подошла поближе и прислушалась.

– Смерть, – говорила Аннабель, – это то, что нас объединяет. Как бы мы ни жили, в конце концов мы уйдем. Так почему же люди боятся смерти?

– После смерти мы становимся мертвыми, – сказала одна девочка.

– Правильно, – кивнула Аннабель и в этот момент стала похожа на учительницу, похвалившую прилежного ученика, – да, мы боимся стать мертвыми. И значит, чтобы избавиться от страха смерти, нам надо стать мертвыми прямо сейчас!

– Покончить с собой? – спросила другая девочка.

– Можно, но необязательно, – ответила Аннабель, – надо просто вести себя как будто ты – мертвая. Чувствовать как будто ты – мертвая. Ощущать мир как мертвая. Вот что я имею в виду!

Ника запомнила эти слова. Ее мама и папа только что стали мертвыми – почему бы не стать мертвой и ей? Она стала пытаться представить себе, как видят мир мертвые, как они воспринимают живых – но почему-то у нее никак не получалось жить вызывающе и ярко, как Аннабель. Вместо того чтобы шокировать прохожих черной с серебром одеждой и высокими ботинками (на которые все равно не было денег), Ника часами сидела, глядя в одну точку и кусая пальцы. И к концу третьего часа она чувствовала себя еще более мертвой, чем вначале.

«Наверное, – думала тогда Ника, – у меня и у Аннабель разные мертвые. Что тут поделать – не всем же быть яркими и запоминающимися. Вот даже рыбки у меня в аквариуме посерели, что уж там».

Сейчас Ника вовсе не хочет быть похожей на Аннабель. Она хочет познакомить с ней своих друзей и попросить у нее помощи.

– А если она нам откажет? – спрашивает Гоша.

– Что-нибудь придумаем, – раздраженно отвечает Марина.

«Наверное, Марина ревнует, – думает Ника. – Гоша же всегда с ней был, а тут так психует из-за этой Аннабели. А я – ревную? – спрашивает она себя и, подумав, отвечает: – Наверное, нет. Все равно я привыкла, что мальчики, которые нравятся мне, всегда выбирают других девочек. Марина так Марина, Аннабель так Аннабель».

Они входят на школьный двор в тот самый момент, когда Аннабель с подружками спускается по лестнице. На ней – теплая зимняя куртка, вся в серебряных молниях и сердцах, на плече – сумка, от руки разрисованная такими же узорами. Первым Аннабель замечает Гошу и презрительно поднимает брови.

Ника делает шаг вперед и говорит:

– Привет!

– Привет! – удивленно отвечает Аннабель.

– Я когда-то училась в этой школе, – говорит Ника, – ты меня, наверное, не помнишь.

– Ага, – кивает Аннабель, – не помню.

– Это мои друзья, мы теперь в одном классе, – продолжает Ника, – и нам нужна твоя помощь.

Ника еще раз смотрит на Гошу и, улыбаясь, говорит:

– Что, побить кого-нибудь маленького и слабого?

– Нет, – отвечает Ника, – мы никогда не бьем маленьких и слабых. Ты тогда пришла к самому концу, а в начале было все наоборот – их много, а я – одна. И Гоша с друзьями меня спас.

Ника не говорит, что сначала именно Гоша с друзьями оставили ее одну против целой толпы пятнашек – как говорится, проехали. Простили и забыли.

– И что же вам от меня нужно? – спрашивает Аннабель.

– Мы хотим изменить мир, – отвечает Марина.

– Иными словами, – говорит Аннабель, – вы примерно знаете место, но не понимаете, как освободить человека, застрявшего в этом месте между мирами?

– Ну да, – как всегда за всех отвечает Марина, – то есть мы знаем самые простые способы: дэдоскоп, звезда в круге, магнитные свечи и так далее. Но мы боимся, что в тех местах это не подействует.

Они сидят у черного хода старого каменного дома. Где-то здесь живет Аннабель, но никого к себе не зовет, принимает гостей здесь, на лестнице. Холодно, зато подальше от родителей.

«Интересно, – думает Ника, – если бы мама и папа были живы – я бы тоже со своими друзьями сидела на лестнице, а домой никого не приглашала? У тети понятно – в подъезде не рассидишься, а с мамой и папой мы тоже жили в старом доме, не хуже этого. И черный ход там тоже был. У нас, впрочем, есть наш заколоченный дом. Гораздо лучше любого подъезда. Секретное место, известное только нам четверым».

– Я, конечно, знаю более действенные методы, – говорит Аннабель, – есть места, где Граница тоньше. И если там сделать правильный ритуал – то в Границе образуется брешь.

– Прекрасно, – говорит Марина, – а ты можешь показать нам этот ритуал?

Аннабель задумчиво поднимает голову, развернувшись к собеседникам в профиль. Как и полтора года назад, Ника любуется – настолько все у Аннабель выходит выразительно и красиво.

– Да, могу. Если вы, конечно, не боитесь.

– Я ничего не боюсь, – говорит Гоша, – я уже все равно что мертвый.

– Вот и умничка, – отвечает Аннабель, – а все остальные – тоже готовы?

– К чему? – спрашивает Лева.

– Ко всему, – отвечает Аннабель, – ко всему и к самому худшему.

Внезапно Нике становится смешно: для них с Гошей самое худшее уже случилось. Были ли они готовы к нему? И как им следовало подготовиться?

Впрочем, Ника прячет улыбку в ладонь – всем кажется, что она как всегда обкусывает ногти, – и с самым серьезным видом повторяет «да» за Левой и Мариной.

– Ну что же, – говорит Аннабель, – тогда на той неделе я отведу вас туда, где мы сможем проделать брешь в Границе. Если, конечно, за это время никто не передумает.

– Если кто передумает – пойдем без него! – говорит Гоша.

– Не выйдет, – поправляет его Аннабель, – нужно пять человек, ни больше, ни меньше. Так что если кто струсит – все отменяем.

– Мы не струсим, – говорит Марина, – а ты нас не пугай попусту!

Некоторое время обе девушки с вызовом смотрят друг на друга. Аннабель первой отводит глаза.

– Ладно, – говорит она, – мне пора идти. Встретимся через неделю у школы, после уроков.

– Договорились, – говорит Марина, а Ника думает, что, кажется, она зря затеяла эту историю: ничего хорошего из прогулки с Аннабель не выйдет.

11

Весна всегда наступает внезапно: еще вчера серое небо нависало над столицей, сугробы громоздились по обе стороны дороги, метель бросала в лицо пригоршни снега – а сегодня капель отбивает свою барабанную дробь, и солнце светит так, что хоть шапку снимай. Еще немного – и вдоль дорог побегут ручьи, малыши запустят кораблики, в школу понесут брызгалки, а куртки оставят дома: придет весна.

Сегодня – только предчувствие весны. Яркое солнце в голубом небе, перестук капель, срывающихся с исполинских сосулек, первые лужицы посреди ледовых дорожек. Гоша идет рядом с Левой, чуть сбоку – Ника, а впереди – Марина и Аннабель.

Гоша смотрит на черную спину Аннабель, покрытую серебряными молниями и сердцами, расколотыми так, что расколы кажутся негативом все тех же молний. Рисунки наносились по трафарету – и теперь Гоше видно, что местами краска облетела и протерлась.

Сегодня Аннабель без шапки, и короткие черные волосы колышутся при каждом ее шаге – то ли от ветра, то ли от того, что девушка все время оборачивается, будто проверяя: не следят ли за ними. Когда она оглядывается слишком сильно, Гоша видит ухо – то левое, то правое – с гирляндой серебряных колец, спускающейся к самой мочке.

Эх, если бы на месте Гоши был его кузен Илья – он бы легко подошел к Аннабель, поговорил с ней, рассказал что-нибудь смешное про киносъемки, показал бы класс.

Гоша так не умеет.

Лева спрашивает шепотом:

– Как ты думаешь, куда она нас ведет?

Гоша пожимает плечами: он и сам не знает. Аннабель обещала отвести их туда, где два года назад вместе с девочками видела привидение. Именно там, сказала она, и надо ломать Границу.

– А я знаю куда, – говорит Ника.

– Да ну? – спрашивает Лева. – И куда же?

– Прямо в пасть мальтийской птицы, вот куда! – отвечает Ника и на всякий случай показывает язык.

Обиженный Лева замолкает: Ника сегодня какая-то злая, будто не она предложила идти к Аннабель.

Уже четверть часа они петляют по дворам и пустынным переулкам, словно их проводница пытается запутать следы – или, наоборот, сделать так, чтобы ребята не смогли второй раз найти дорогу. Наконец они выходят из арки и видят знакомый дощатый забор.

– Здесь, – шепотом говорит Аннабель.

Гоша замирает в растерянности. «Это же наше секретное место, – думает он, – сюда нельзя никому, кроме нас».

И тут же другая мысль догоняет его: «Как все-таки здорово, что Аннабель сама нашла этот дом! Значит, она будет здесь вместе с нами! Мы будем вместе! Как здорово!»

– Здесь, – повторяет Аннабель.

– Здесь мы уже были, – отвечает Марина, – и не раз. И как раз сюда мы совершенно не собираемся идти. Я имею в виду – вместе с тобой.

Аннабель смотрит на нее с презрением:

– Что, струсила? Я так и знала: у вас кишка тонка.

– Вовсе и не струсила, – пожимает плечами Марина, – просто мы с тобой в этот дом не пойдем!

– Конечно, не пойдете, – говорит Аннабель, – потому что боитесь, да?

– Ничего мы не боимся, – отвечает Марина, – мы там сто раз были, а с тобой – не пойдем.

– И почему это?

– А почему это я тебе должна отчитываться?

Теперь они стоят друг напротив друга: Аннабель немного выше, и Марине приходится тянутся вверх, чтобы стать с ней вровень. Девочки стоят к Гоше в профиль, он видит, как у обеих раздуваются крылья носа.

– Да вы все трусы, – говорит Аннабель, – только и умеете, что вдесятером на одного!

Тут Гоша не выдерживает:

– Вовсе мы не трусы, – кричит он, – мы в этом доме уже были и даже вызвали… не то что привидение – настоящего мертвого!

– Ты что, мы же слово дали? – шепчет Лева, а Аннабель поворачивается к Гоше и, кажется впервые, смотрит на него с интересом:

– Это как – настоящего мертвого?

– Да врет он все, – быстро говорит Марина, – никакого мертвого мы не вызывали, с чего бы это?

Но Гоша видит: Аннабель сразу поверила ему.

– Да ладно, ребята, – говорит он, – раз уж мы к ней пришли – чего в молчанку играть? Давайте все расскажем, а?

– Трепло, – говорит сквозь зубы Марина.

Даже Лева смотрит исподлобья, но тут Ника неожиданно говорит:

– В самом деле, ребята. Мы же собрались Гошину маму спасать – чего секреты разводить? Давайте расскажем, чего уж там.

– Я видела привидение здесь, – говорит Аннабель, останавливаясь посреди третьей комнаты, той самой, где когда-то их напугала крыса. – Давайте здесь и начнем.

Она снимает с плеча разрисованную молниями и сердцами сумку, кладет на пол и, порывшись в учебниках, вынимает два свертка: один, небольшой, из черного бархата, другой – из обычной газеты. Гоша заглядывает через плечо и, когда девушка разворачивает ткань, видит маленький серебряный ножик. Не боевой кинжал, знакомый Гоше по военным фильмам, – обычный столовый нож, только остро заточенный с двух сторон.

– Вампиров убивать? – ехидно говорит Марина.

– Нет, – отвечает Аннабель, – вены резать.

Марина фыркает. Гоша смотрит на нее с упреком и быстро спрашивает Аннабель:

– А зачем резать вены?

Девушка убирает бархотку в сумку, застегивает молнию.

– Когда-то это был такой способ самоубийства, – говорит она. – Способ сделать себя мертвым. Разрезать себе вены. Самоубийство – главное, что может сделать человек. И когда любой из нас режет себе вены, он говорит мертвым и всему Заграничью – смотрите, я ваш! Я хочу быть с вами! Мы, смертники, часто режем себе вены. Это как клятва верности смерти! Да вообще, перерезать вену – это как будто немного прорезать брешь в Границе.

Аннабель закатывает рукава, и Гоша видит худые руки, покрытые небольшими шрамами.

– Ух ты! – говорит он.

– А это больно? – спрашивает Лева.

– Конечно, это больно, – отвечает Аннабель, – но мы не боимся боли. Мы считаем себя мертвыми и поэтому ничего не боимся.

– И часто вы это делаете? – спрашивает Марина.

– Когда надо – тогда и делаем, – отвечает Аннабель.

– Что-то ты слишком живая для мертвой. И одежда у тебя как у живых, и даже ножичек – самодельный.

– Мертвая одежда – для мажоров, – говорит Аннабель, – смертники сами делают себе одежду. Мы сами делаем и свою одежду, и свою судьбу!

Девочки опять стоят друг напротив друга, и Гоша думает: что они, как с цепи сорвались? Неужели нельзя по-нормальному? Ему неудобно перед Аннабель, он хочет ей объяснить: Марина на самом деле вовсе не такая вздорная, она – клевая девчонка, с ней хорошо дружить. Но Гоша помнит: Аннабель не забыла драки у гаражей, – и молчит.

Лева смотрит на друга, потом вздыхает и говорит, почти как взрослый:

– Девочки, может, хватит? Что вы, в самом деле, как маленькие, ей-богу.

Марина пожимает плечами и отворачивается. Аннабель берет в правую руку нож и рассекает вену на левой.

Ника вскрикивает.

– Теперь вы, – говорит Аннабель, – потом мы смешаем кровь, нарисуем звезду и попробуем пробить дыру. Ну, кто первый?

Она смотрит на четырех друзей.

– Чего, опять боитесь? – говорит она, и тогда Гоша протягивает руку.

Пальцы у Аннабель совсем холодные.

Гоша сжимает нож покрепче – короткая вспышка боли, вовсе не так страшно, как он думал. Он растерянно смотрит, как порез набухает кровью. Густые капли падает на пол.

– Дай мне, – слышит он голос Ники.

Девочка берет нож, Гоша встречает ее взгляд. Не отводя глаз, Ника делает почти незаметное движение – и тут же вскрикивает, выронив нож.

Гоша думает: надо сказать Нике что-нибудь, но не может придумать – что.

Марина поднимает упавший нож, смотрит на него с недоумением, закатывает рукав, пожимает плечами и каким-то будничным жестом – словно режет хлеб – рассекает вену.

– Ну, Лева, давай, – говорит она.

– Давай, Левка, это не больно совсем, – вторит ей Гоша, хотя рука с каждой минутой болит все сильнее.

Лева прикладывает лезвие к запястью и несколько раз возит туда-сюда.

– Резче давай, – советует Гоша. Лева дергается – получилось! – и возвращает нож Аннабель.

К этом моменту она уже размотала второй сверток: теперь Гоша видит, что в газете лежат пять магнитных свечей, таких же, как та, которой они три месяца назад вызвали из Заграничья Майка.

– Ну вот, – говорит Аннабель, – теперь мы должны кровью нарисовать звезду в круге, стать каждый в верхушке луча, поставить перед собой магнитную свечу, зажечь и взяться за руки. Тут главное – не разжимать рук, что бы ни происходило.

– Мне кажется, мы это уже однажды проходили, – говорит Марина, – только без крови и с одной свечой. Боюсь, во второй раз этот дом вообще развалится.

– Ладно, – говорит Ника, – давайте уж закончим, если начали.

Звезда получилась совсем небольшой и ребята почти касаются друг друга плечами. Гоша держит за руку Нику и Леву, Лева – Аннабель, та – Марину. Магнитные свечи горят уже несколько минут. Ничего не происходит.

– А почему ты думаешь, что это должно сработать? – говорит Марина.

– Я знаю, что должно, – отвечает Аннабель.

– А ты пробовала когда-нибудь?

Аннабель молчит.

– Пробовала или нет?

– Сама нет, но мне говорили…

Марина смеется.

– Обалдеть! Мы, как дураки, режем себе руки, заливаем все кровью, жжем магнитные свечи и водим здесь этот дурацкий хоровод – а оказывается, тебе это только говорили! Где говорили? В детском саду? В младшей группе?

– Вовсе и не в детском саду! – отвечает Аннабель, и в этот момент в дальнем конце дома раздается грохот.

– Началось! – говорит Ника

– Я же говорила! – торжественно заявляет Аннабель.

– Тихо! – говорит Лева, и только тогда Гоша слышит, что кто-то идет к ним анфиладой комнат. Ника что есть силы сжимает его руку.

Гоша смотрит на Аннабель: ее глаза широко распахнуты, она смотрит куда-то ему за спину. Он оборачивается: в проеме двери мало-помалу проступает угловатая фигура.

– Я так испугался, чуваки, – говорит Майк, – а это снова вы!

12

– А еще у меня с собой есть интердвижок, смотрите!

Майк достает из кармана небольшой диск, чем-то похожий не то на ай-по, не то на блюдце. Со всех сторон торчат провода с кольцами на конце.

Они все сгрудились вокруг. Даже Аннабель молча заглядывает Майку через плечо. «Небось, первый мертвый в ее жизни, – злорадно думает Марина. – Тоже мне, смертница!»

– Надо всем взяться за кольца, – поясняет Майк, – чем больше народу, тем лучше прием. Потом надо натянуть провода, чтобы интердвижок висел в воздухе.

Майк просовывает палец в одно из колец и тянет на себя. Другой рукой он по-прежнему сжимает кисть Марины. Ей чуть больно, но почему-то это пожатие ей приятно. Рука у Майка теплая и немного влажная.

– Он начнет вращаться, и надо, чтобы кто-нибудь набрал вот здесь ник-код, – и Майк, отпустив кольцо, тыкает в буковки на небольшом экране, – мы называем этого человека СМИ — сокращенное от Старший Модератор Интердвижка.

– Ник-код – это что-то вроде номера телефона, да? – спрашивает Лева. – А тут есть телефонная книжка?

– Да, конечно, – Майк быстро пробегает пальцами по экрану, и Марина видит, как сменяют друг друга незнакомые имена и фамилии, написанные на каком-то мертвом языке, – но вам это не нужно, вы же никого здесь не знаете. Это я все удалю, а впишу свой номер.

– А как люди получают такие номера? – спрашивает Лева. – Им их выдают?

– И долго надо стоять в очереди? – спрашивает Ника.

– Зачем – в очереди? – удивляется Майк. – Нужно вот сюда зайти, ввести свое имя и выбрать себе ник-код.

– Любой?

– Нет, свободный, – Майк отпускает Маринину руку, – я сейчас сам сделаю, это нетрудно, подождите минутку.

Некоторое время Марина смотрит, как пальцы Майка бегают по экрану. Сегодня он совсем не похож на того перепуганного мальчишку, которого она видела в последний раз. Губы чуть приоткрыты в полуулыбке, поблескивает скобка, голубые глаза не отрываются от маленького экранчика.

– Вот, – говорит Майк, – я завел вам ник-коды. Легко узнать: там обязательно должна быть такая загогулина, ну, вот эта. Мы ее называем собачий хвост или просто хвост. В записной книжке, смотрите – я только по-нашему имена написал, ничего?

– Нормально, – говорит Лева, – мы в школе мертвые языки проходим, уж имена-то как-нибудь прочтем.

– А на каком из мертвых языков ты говоришь? – спрашивает Аннабель.

Это первые слова, которые она произносит с тех пор, как появился Майк.

– На инглском, – говорит Майк, – и немного на франском.

– Здорово! – Аннабель берет его за руку и говорит на инглском: – Я специально изучала ваш язык, чтобы говорить с мертвыми. Я – смертница, я хочу быть такой, как вы!

Майк смотрит на нее удивленно.

– Зачем? – спрашивает он на всеобщем языке. – Зачем ты хочешь быть мертвой? Ты ведь рано или поздно все равно такой станешь? Все живые станут мертвыми, а вот мертвые живыми – никогда.

Аннабель замолкает, и Гоша трогает Майка за плечо:

– А ник-код моей мамы – никак нельзя узнать?

– Ну я и лох! – Майк хлопнул себя по лбу, – чуть было не забыл! Я же прочитал ваш флоппи: у отца сохранилась копия в писюке. Там в одном файле есть код твоей мамы. Я его уже ввел в интердвижок.

– Спасибо, – сказал Гоша, – значит, я могу связаться с моей мамой?

– Ну да, – смутился Майк, – если там, где она есть, нормальный прием. Если долго вращать блюдце, то должно получиться.

«Ага, – подумала Марина, – вращать блюдце – это значит звонить по этой штуке. Надо запомнить». Она протянула руку и взяла у Майка интердвижок. «Вот клево, теперь у нас будет своя мертвая вещь. И не какой-нибудь плеер или видик, а совсем уникальная, секретная вещь! Небось, даже папа такой никогда не видел! Разве что дядя Коля, да и то – вряд ли».

– Спасибо, – говорит она Майку и пожимает руку. Пальцы мальчика на мгновение стискивают ее ладонь, Майк смотрит Марине в глаза, словно хочет сказать что-то – и в этот момент они слышат треск, а потом – истошный визг Ники.

Марина сразу понимает: кто-то отрывает доски от заколоченного окна, – она почему-то сразу думает про Дмитрия Даниловича. Но нет: снаружи к стеклу прижимается нечто — не лицо, не маска, не морда, нет, сплошные струпья, язвы и гнойники; раны, открытые словно лишние пары глаз или беззубые рты.

Нике кажется: ее крик заглушает все остальные звуки, но все равно она слышит треск, с которым существо за окном отдирает доску за доской, слышит скрип, с которым гниющие пальцы скребут стекло.

– Ромерос, – шепчет Майк, – зомби. Кранты, чуваки, надо валить отсюда.

– Шкаф! – кричит Лева. – Надо закрыть окно шкафом!

– Верно, – отзывается Гоша, – в кино так всегда и делают!

Все вместе они бросаются к шкафу, стоящему у стены, валят, волокут к окну. Ника старается не смотреть в ту сторону – но все равно слышит треск и скрип. Шкаф такой тяжелый, что ей кажется: еще немного, и у нее что-то порвется внутри. Она видит покрытое потом лицо Аннабель, совсем близко. Девушка тяжело дышит, мокрая черная челка прилипла ко лбу. Пальцы у Ники почти разжались, она упирается спиной в стену и, скосив глаза вправо, видит страшное существо совсем близко – и тут стекло со звоном лопается. Ника кричит, разжимает пальцы и отскакивает.

Шкаф с грохотом падает, завалив окно и преградив путь зомби.

– Откуда он взялся? – говорит Гоша.

– Я не знаю, – отвечает Майк, – они лезут через дыры в Границе, но откуда они снаружи дома?

В этот момент снова раздается треск – это отлетают доски на противоположном окне.

– Бежим отсюда, – кричит Марина, – мы не закроем все окна! Надо прятаться!

Ника бежит, перед ней – Марина и Майк, следом – Аннабель и Гоша с Левой. Анфилада кажется бесконечной, слева и справа трещат доски на окнах, Ника старается не слушать, не смотреть.

Они вбегают в последнюю комнату – что-то вроде кладовки. Ника понимает, почему Марина вела их сюда – здесь нет окон.

– Надо чем-то завалить дверь, – говорит Лева.

Ника осматривается в полумраке – если не считать нескольких поломанных стульев, комната пуста.

– Сундук в соседней комнате, – говорит Марина, – если притащить сюда, мы сможем забаррикадироваться.

Гоша распахивает дверь и кивает Аннабель:

– Пошли!

Майк и Лева бегут следом, Марина и Ника – за ними.

Сундук старый, обитый железными обручами, с четырьмя кожаными ручками по бокам.

– Майк, Гоша – беритесь спереди, – командует Марина, – я с Левой – вот эту, Аннабель с Никой – ту. Поднимаем на раз-два-три!

– Мы не дотащим, – говорит Майк, – они уже в доме.

– Не дрейфь, – говорит Марина, и Ника удивляется ее спокойствию. – Это – как эстафета на физкультуре. Кто быстрее: мы или они? Главное – держаться всем вместе. Мы хорошая команда, у нас – все шансы на победу. Раз-два-три!

Сундук отрывается от пола, Ника слышит шумное дыхание Аннабель, видит перекошенное лицо Гоши, набухшие жилы на шее.

Шаг за шагом они двигаются к спасительной кладовке.

– Еще немного, – хрипит Марина, – мы почти дошли.

И в этот момент медленно, словно в кошмаре, распахивается боковая дверь, и Ника видит, как сочащийся гноем обрубок хватает Гошу за плечо, а следом уже тянется клоака рта, кровоточащие десны, желтые зубы.

Кожаная ручка вырывается из сведенных пальцев, Ника кричит, не в силах пошевелиться – и в этот момент кто-то отталкивает ее, она падает на сундук и едва успевает заметить черную с серебром спину, метнувшуюся навстречу зомби, а потом – выкрик хэ! на самом выдохе, и тут же – звериный визг, не то стон, не то плач. Ника поднимает голову: это вопит зомби. В полуметре от нее, покачиваясь, блюя кровью, размахивая обрубком. Вместо кисти – дымящийся срез. Ника видит, как Гоша разворачивается и бьет ромерос ногой в грудь – тем же ударом, что когда-то Вадика. Уродливая фигура вываливается в дверной проем. Аннабель в замешательстве смотрит на дымящийся серебряный нож, словно раздумывая, что с ним делать, потом сует в карман куртки.

– Что стоите? – кричит Марина. – Раз-два-три – взяли!

– Они его точно не сдвинут? – с опаской спрашивает Ника.

В кладовке темно и тесно. Совсем рядом – шумное дыхание. Чьи-то пальцы касаются Марининой руки – и она узнает Майка.

– Не сдвинут, – говорит она, – ты же видела, какой он тяжелый.

– Все равно, – говорит Аннабель, – мы должны подготовиться. У кого-нибудь есть оружие?

Все молчат.

– Мы можем заточить ножки от стульев, – предлагает Гоша, – и стараться бить в голову.

– Можно и не затачивать, – говорит Марина, – просто – бить!

Пальцы Майка сжимают ее кисть, и она думает: да, я молодец. Быстро взяла себя в руки. Теперь главное – не расслабляться. Даже если они смогут опрокинуть сундук – одну дверь всегда можно оборонять.

Вот только вопрос – как долго?

В темноте слышно, как Гоша с Левой обламывают ножки от стульев и передают их Аннабель.

– Нет, – говорит девушка, – прочное дерево, серебряный нож такое не возьмет. Марина права: будем просто бить.

– Я все время думал о тебе, – шепчет ей Майк, – все эти годы. Ждал, пока ты позовешь. Я так счастлив, что мы снова вместе. Я еще тогда хотел тебе сказать – ты самая лучшая на свете.

Марина пытается в темноте разглядеть его лицо – но ничего не видно. Она пожимает плечами: самая лучшая? С чего бы это?

– Глупости, – тоже шепотом отвечает она, – я самая обычная.

– Нет, нет, – шепчет Майк, – ты смелая, ты умная, ты очень красивая.

Она чувствует руку на своем плече. «Он обнимает меня, – удивляется Марина, – он, что, влюбился?»

Марина знает: мальчики иногда влюбляются в девочек. Девочки тоже все время влюблялись, на переменах вечно обсуждали – кто в кого. Мальчики говорили с мальчиками, девочки – с девочками. Никогда мальчики не говорили девочкам о любви, не говорили таких слов. Несколько лет назад Марина подозревала, что Лева влюблен в нее, – но они никогда не говорили бы об этом.

Влюбленные должны вздыхать вдалеке, писать любимое имя на своей сумке или в своих тетрадках. Если и заговорить – то о какой-нибудь ерунде. Сказать «ты самая лучшая на свете», взять за руку, обнять за плечи – это невероятно, невозможно.

Так же невозможно, как атака зомби-команды посреди столицы.

Марина замирает. Ладони Майка касаются ее лица. «Как будто гладит», – думает Марина и совсем близко чувствует в темноте дыхание, а потом – чужие мертвые губы прижимаются к ее губам.

Это – поцелуй, да. Марина чуть разочарована: в книжках столько написано – сердце рвется из груди, все такое.

Не похоже: сердце вроде на месте.

Может, все случилось слишком неожиданно?

Майк шепчет, уже совсем тихо: «Я тебя люблю», а потом – страшный хруст, снова визжит Ника, сундук больно бьет Марину по бедру, откуда-то пробивается слабый луч света.

– К двери! – кричит она. – Они атакуют!

Впятером они пытаются придвинуть сундук назад, но дверь выгибается под тяжестью множества тел, одна за другой отлетают доски дверного косяка, в комнату тянутся гниющие руки, сочащиеся слизью пальцы, покрытые струпьями обрубки.

Марина что есть силы колотит ножкой, где-то визжит Ника, на два голоса раздается уверенное хэ! Гоши и Аннабель, но щель все расширяется, и вот в кладовку просовывается голова с распахнутой пастью, с обвисшими слизистыми мешками щек. Марина вбивает палку прямо в пустую глазницу – зомби рушится куда-то вниз, унося с собой ее оружие.

– Дайте еще! – кричит Марина, и Лева из темноты кидает гнутый обломок спинки. Марина принимается орудовать им, как серпом.

Руки, пальцы, головы. Глаза, рты, язвы. Кровь, слизь, гной.

Она не чувствует времени. Опять и опять ругается на мертвом языке Майк, издает боевой клич Гоша, что-то кричит Ника. Хрюканье, визг, стоны – все звуки сливаются.

Зомби падают под ударами, но щель становится все шире. Пот заливает глаза. Марина хочет сбросить куртку, но некогда – зомби все лезут и лезут, тела все рушатся и рушатся.

«Майк сказал: он меня любит, – думает Марина. – Мертвые такие странные».

Ломается спинка, Ника подает какую-то новую деревяшку, рука поднимается и опускается, механически, как во сне. При каждом ударе хлюпает мертвая плоть зомби.

Вдруг все прекращается. Марина переводит дыхание и сбрасывает окровавленную куртку. Недвижные тела почти полностью закрывают проход – возможно, поэтому зомби остановились.

– Хотел бы я увидеть это в кино, – говорит Лева.

– Эй, пацан, покажи класс! – переводя дыхание говорит Гоша, и все смеются.

– Ладно, кино, – говорит Ника, – лучше – в книжке прочитать.

– Ты не поняла, – говорит Лева, – я бы хотел, чтобы про нас сняли кино. Мы же – герои!

– Я – нет, – отвечает Ника, – я жуткая трусиха.

– Мы – герои, – повторяет Марина и, вспомнив слова Майка, добавляет: – Мы – самые лучшие на свете!

– Они вернутся, – говорит Аннабель, – они всегда возвращаются. Что мы будем делать? У нас почти не осталось оружия.

– Давайте посмотрим, – предлагает Гоша, – может, еще что-нибудь найдем?

Марина нагибается и начинает шарить по залитому кровью и слизью полу.

– Черт, ничего не видно!

– Подожди, – говорит Майк и вытаскивает из кармана ай-по. В слабом свете маленького экрана Марина различает лица своих друзей: растрепанные, грязные, окровавленные, они смотрят друг на друга и улыбаются.

– Когда мы станем мертвые, – говорит Ника, – мы же все равно останемся друзьями, правда?