Текст книги "Живые и взрослые"

6

– Значит, так, – говорит Марина, – главное – не паниковать. Если уменьшить порции, еды нам хватит на неделю как минимум – а то и больше. За это время мы либо выйдем к этому озеру, либо добредем еще до какого-нибудь жилья. К тому же здесь полно ягод.

– А еще мы можем охотиться, – говорит Лева.

– Да, если будет совсем плохо – будем охотиться, – кивает Марина, – но я думаю, это не понадобится.

– Какое охотиться? – нервно смеется Зиночка. – Чем охотиться? Колышком от палатки?

Обхватив колени руками, она сидит на большом валуне, покрытом извилистым орнаментом лишайника. Марина старается не смотреть в ее сторону – мало того что спалила карту, так еще все время ноет! Мы все здесь погибнем! Нас никто не найдет! О нас все забыли! Тьфу.

– Вообще-то у нас есть оружие, – мягко говорит Гоша, – вы, Зинаида Сергеевна, просто не в курсе. На белок им, правда, не поохотишься, но медведя завалить – запросто.

– Это правда, – говорит Зиночке Ника, – у нас действительно есть пара боевых пистолетов.

– Да, совершенно случайно, – кивает Марина, – кроме того, у нас совершенно случайно есть еще разные другие приборы. И если мы вспомним, зачем мы сюда пришли, то как раз сейчас самый подходящий момент пустить их в ход.

– Я с дэдоскопом вчера весь день ходил – ничего, – говорит Лева.

– Может, он не определяет точки бифуркации? – спрашивает Марина.

– Нет, я точно помню – было написано, что дэдоскоп годится. Потому что по своей природе эти бифуркационные точки все равно что-то вроде дыр в Границе.

– Понятно, – кивает Марина, – значит, продолжай искать.

Правильно говорил Павел Васильевич – командир отвечает за всех. Вот теперь она, Марина, и оказалась таким командиром – и больше всего ее потрясло, как легко это приняла Зиночка. Вот если бы она только не ныла – все вообще было бы отлично.

– Значит, поделим обязанности. Лева занимается дэдоскопом, Гоша пытается разобраться, где север, где юг, и следит, чтобы мы не сбились с пути. Ника и Зиночка, то есть Зинаида Сергеевна, готовят еду и собирают ягоды. Все ясно?

Ребята кивают, и Марина добавляет про себя: а я пытаюсь что-нибудь придумать, чтобы мы в самом деле здесь не сгинули.

Два дня назад пейзаж поменялся. Вместо леса – бесконечная равнина, поросшая редкими карликовыми березами и кустами черники. Мхи под ногами сменились лишайниками: огромные замкнутые кривые, опоясывающие валуны и скалы. Тоже – красные, белые, бурые. А еще – зеленые, всех оттенков зелени, от тускло-елового до ярко-изумрудного. Издалека лишайники напоминали пятна плесени, но под ногой опять превращались в доисторический лес.

Гигантские камни громоздятся террасами, налезают друг на друга, внезапно обрываются под ногой – и вот вместо упругого равномерного шага приходится прыгать, словно по ступеням инопланетной лестницы, не приспособленной к человеческой анатомии. Да, идти стало трудней, но Лева говорит, что помнит – только так можно выйти к берегу моря. А ближайшая бифуркационная точка, отмеченная в файле Гошиной мамы, как раз и находится на берегу.

– А озеро? – спросила Зиночка.

– Озеро тоже где-то здесь, – сказал Лева, но как-то неуверенно.

Марина не очень верит, что они могут дойти до озера без карты. Хорошо еще, если выйдут к берегу моря и там наткнутся на рыбацкий поселок или посигналят проходящим лодкам. Опять же – рыбы можно будет наловить.

От голода у Марины сосет под ложечкой. Хорошо еще, черника кругом – но одной черникой не наешься, тем более что они и собирать ее не могут как следует: только на привале. А на привале больше всего хочется упасть и не вставать. Черт с ней, с черникой.

«Вот ведь как все получилось, – думает Марина. – Еще год назад была я обычная домашняя девочка. Мама, папа, мертвые джинсы, школьные друзья. Спешила после школы домой, играла с Люси, читала книжки – и знать не знала, что случится со мной, с нами всеми. Сейчас даже не верится, что это была я: точно, другая какая-то девочка. Хорошая, наверное, – но не я.

Эта девочка любила свою квартиру, доверяла своим родителям. Ей никогда в голову бы не пришло уехать на край света, даже не объяснив им – зачем.

А теперь это не моя квартира, – думает Марина. – Папина, мамина – но не моя. А у меня нет своего дома. Место, где я встретила Майка, было моим секретным пристанищем – но и то ненадолго».

Марина часто вспоминает Майка: прилипшие ко лбу светлые волосы, худые руки. Хорошо бы увидеться с ним снова – может, второй поцелуй в самом деле окажется таким, как пишут в книгах?

Уже третий день они идут двумя группами: впереди – Гоша, рядом с ним – Ника и Зиночка в своей красной куртке, а сзади, чуть отстав, – Лева с дэдоскопом и Марина. Где-то она читала, что в походе командир должен быть не впереди, а сзади – чтобы подбадривать отстающих. Да кроме того – Лева действует на Марину успокаивающе: с дэдоскопом в руке и большим рюкзаком за плечами, он все равно не замолкает ни на минуту и все равно несет примерно то же самое, что по дороге домой из школы: как будто они не идут без всякой карты в совершенно незнакомой местности, на ходу решая, с какой задачи начать – не сдохнуть с голоду или разрушить Границу?

– Я вот думаю: когда Границу откроют, то мертвых фильмов столько будет – вовек все не пересмотреть!

– И книжки еще, – говорит Марина.

– С книжками совсем плохо, – соглашается Лева, – их ведь переводить труднее. С фильмом-то все понятно: бах, трах, бултых, – а кто что говорит, не так уж и важно. Всегда догадаться можно. А вот с книжками…

– А вдруг окажется, – говорит Марина, – что большинство мертвых фильмов – страшная лажа. Вот будет обидно!

– Ну, это вряд ли, – возражает Лева, – вот смотри: мертвых товаров у нас ведь довольно много последнее время – и все качественные, красивые. Почему с фильмами должно быть иначе?

– Наверно, – уклончиво соглашается Марина. Честно говоря, сейчас ее меньше всего беспокоит – много ли в Заграничье хороших мертвых фильмов. Но все равно – разговаривать про мертвое кино с Левой куда приятней, чем слушать нытье Зиночки и утешения Ники.

– А ты когда-нибудь думала, что с тобой может случиться настоящее приключение? – говорит Лева.

– Какое приключение? – не понимает Марина.

– Ну, как сейчас, – поясняет Лева, – одни, среди диких лесов в поисках таинственного прохода…

Марина чуть не рассмеялась: вот, оказывается, почему Лева так спокоен – для него все, что происходит с ними, просто приключение, как в какой-нибудь книжке или фильме. Он знает: такие приключения всегда кончаются хорошо – так что чего волноваться?

Марина улыбается и говорит:

– Нет, я даже мечтать никогда не могла о такой удаче.

– А я, – говорит Лева, – всегда мечтал быть героем книжки, а не ее читателем!

Вот о них и напишут книжки, почему-то вспоминает Марина и ей становится не по себе.

«Если мы погибнем, – думает она, – то надо будет в Заграничье разыскать Майка. – Она вспоминает прощальный поцелуй и думает: – Главное – узнать Майка. Да и вообще – не забыть все, что здесь было».

А что? У Алурина ведь получилось – почему бы и Марине не попробовать?

– А вот я еще все время думаю, – говорит Лева, – если у мертвых нет времени – откуда у них всякие изобретения? Они же не должны меняться, правильно? И значит, ничего нового придумать не могут. Так почему у них все – и ай-по, и видики, движки всякие?

– Не знаю, – говорит Марина, – вот попадем в Заграничье – там и узнаем.

Этим вечером костер развели в расщелине, чтобы не задувал ветер. С трудом укрепили палатку и приготовили ужин – еще более скудный, чем последние три дня.

– Ты уверен, что мы идем правильной дорогой? – спрашивает Марина Гошу.

– Нет, не уверен, – отвечает Гоша, – а у нас что, есть другой вариант? Залезть на высокое дерево, чтобы увидеть, где здесь море? Собрать из веточек и камешков радиоприемник и вызвать спасателей?

– Вообще-то нам не нужно собирать радиоприемник, – сказал Лева, – у нас же есть интердвижок.

– И что мы с ним будем делать? – спрашивает Марина. – У нас ведь ник-коды только Майка и Гошиной мамы.

– Вот хотя бы Майка и наберем, – предлагает Лева, – по крайней мере еды нам принесет.

– А может быть, – говорит Ника, – и до Гошиной мамы удастся: чего не бывает.

– Ну что, Марин, попробуем блюдце покрутить? – спрашивает Лева.

Марина молчит. Все-таки они толком никогда не пользовались этим интердвижком. С другой стороны – прошло уже четыре дня, и, похоже, это их последний шанс.

– Доставай, – говорит она, – давай попробуем, хуже не будет.

– Ура-а! – кричит Лева и лезет в рюкзак.

«А вот насчет “хуже не будет” я зря сказала», – думает Марина.

Они стоят кругом, как учил их Майк. Матовый диск держат в руках, пальцы просунули в привязанные к нему кольца.

– А мне обязательно участвовать? – спрашивает Зиночка.

– Чем больше народу, тем лучше прием, – поясняет Лева.

– Ты думаешь, у нас все получится? – спрашивает Ника. – Вдруг выйдет как в первый раз с Майком – хотели вызвать привидение, а вызвали мертвого.

– Вызвали мертвого! – вскрикивает Зиночка и пытается выпустить кольцо.

– В первый раз еще ничего, – замечает Лева, придерживая ее руку, – а вот во второй, когда пытались вызвать мертвого, а вызвали зомби-команду, – вот тогда была потеха!

– Ну и шутки у вас, – облегченно вздыхает Зиночка.

Лева пробегает пальцами по экрану, диск начинает слабо светиться.

– С кого начнем? – спрашивает он.

– С Гошиной мамы, конечно, – говорит Ника.

Лева пробует один ник-код, потом другой – диск слабо вращается, но больше ничего не происходит.

– Наверное, слабый прием, – неуверенно говорит Лева, – может, надо на какую-нибудь гору забраться? С радиоприемниками обычно помогает.

– Нет уж, – говорит Марина, – на гору мы на ночь глядя не полезем. Давайте уж сегодня спать – а завтра еще раз попробуем.

«Какая глупость этот интердвижок, – думает она со злостью. – Неудивительно, что ничего не получилось!»

Марина просыпается посреди ночи от какого-то тревожного предчувствия. Рядом мирно спят Ника и Зиночка, но ей чудится – что-то не так.

Может, дурной сон?

Да нет, последние дни так находишься, что падаешь и спишь без снов – разве что лишайники да камни приснятся, но это не считается.

Или она что-то услышала? Ветер подул сильней? Камень со скалы упал?

Нет, не то. Марина прислушивается: в самом деле… какие-то звуки… будто кто-то ходит снаружи.

Сон как рукой сняло: медведь? Зиночка говорила, что ДэДэ рассказывал: здесь водятся медведи.

Марина осторожно вылезает из спальника, лезет в рюкзак. Хорошо, что сквозь стены палатки просачивается ночной свет, а то в темноте искать – замучаешься.

Где же они, в конце концов?

Ага, вот.

Серебристая рукоятка удобно ложиться в руку. Да уж, медведю не поздоровится!

Марина улыбается и осторожно приоткрывает полог палатки.

Сразу видит: он сидит у погасшего костра, спокойный, невозмутимый.

Незнакомый мужчина, лет сорока. Высокий, крупный. Чем-то неуловимо знакомый.

– Доброй ночи, – говорит он, – простите, я не хотел вас пугать. Вот увидел вчера дым и решил познакомиться с соседями.

– Кто вы? – спрашивает Марина, осторожно пряча пистолет обратно в палатку.

– Да, простите, я не представился, – говорит мужчина, – я Федор, местный охотник.

– Ух ты! – доносится из соседней палатки.

Это, конечно, Гоша.

7

Длинная полоса вдоль моря. То тут то там валяются выброшенные приливом бревна. Под ногами влажно хлюпают пузырьки водорослей, пахнет морской водой, гнилью, йодом.

Лева знает: это называется литораль – часть берега, скрытая под водой во время прилива. Отсюда – полуживые водоросли, соленые лужицы, иногда – мелкие рачки, морские звезды.

Гоша говорил: мама ему обещала такую с Белого моря привезти. Ну вот теперь они сами на Белом море, и звезд этих на литорали – полным-полно.

Да, Леве казалось, он к экспедиции как следует подготовился, читал дома книги о Белом море, атласы изучал, фотографии смотрел. Лучше бы, конечно, карту как следует вызубрил. Оказалось ведь, что все эти дни море было совсем близко – вместо того чтобы прямо вывести их к берегу, Гоша вел их параллельным курсом: не то запутался в сторонах света, не то что-то не так понял в обгоревшей карте. С дороги они, конечно, сбились и последние два дня только удалялись от озера. Сейчас они идут к рыбацкой деревушке – Федор сказал: день ходу. А там, может, вездеход дадут или на катере провезут вдоль берега, поближе к озеру. ДэДэ, небось, места себе не находит, нервничает.

Хорошо, что Федор им повстречался: хотя бы поели с утра как следует. Как-никак охотник: отошел, добыл птицу, ощипал, приготовил… объеденье.

Лева присматривается к Федору: настоящий охотник, интересно! Раньше только в книжках о таких читал, а вот теперь шагает следом за ним по литорали, море плещется совсем рядом, солнце греет вовсю – даром что Север.

Федор – высокий, крепкий. За спиной – холщовый мешок, в руках – суковатая палка, на плече – ружье. Он идет быстрым шагом, за ним – Гоша с Никой, следом – Зиночка, а потом – они с Мариной.

– Классно здесь, правда? – спрашивает Лева.

– Ага, – соглашается Марина, – классно.

У нее даже голос изменился: бодрый, веселый. А последние дни была нервная, напряженная. Лева из кожи вон лез, чтобы только ее успокоить. Чего только не нес: мертвые фильмы, настоящее приключение! – самому вспомнить смешно. Но вроде ничего, помогало – Марина хотя бы немножко отвлекалась, выплевывала изо рта каштановую прядку, усмехалась, отвечала на шутки.

Слава Богу, что больше не надо придумывать тем для беседы – иди себе за Федором, смотри по сторонам. Красота-то какая! С одной стороны – море, огромное, шумящее, с пенными гребнями прибоя, с другой – скалы, огромные, поросшие лишайниками, с расщелинами, пещерами, тайниками. Раньше, когда в книжках читал «седые скалы», не понимал – почему седые? Теперь-то видно: лишайник взбирается по ним, как седая щетина по скулам. Чайки кричат в небе, водоросли хлюпают под ногами, солнце жарит так, что хоть раздевайся – жалко, рюкзак тут же плечи натрет: это Гоша сказал, да Лева и сам понимает.

«Вот для чего нужны приключения, – думает Лева, – чтобы в конце идти с друзьями по берегу моря, слушать пронзительный визг чаек, всей кожей чувствовать соленый ветер и горячее северное солнце. Это, наверное, и называется “счастливый конец”. Это, наверное, и называется “счастье”».

Тут Лева сам одернул себя: какой еще «счастливый конец»? Он что, забыл, зачем они тут? Надо искать бифуркационные точки, Гошину маму вытаскивать…

Впервые за утро Лева достает дэдоскоп – вот те раз! Рамка вращается, да еще как: быстро и уверенно. Выходит, они наконец-то попали в правильные места!

Как только узнать, какое же место самое правильное, если карту он совсем не запомнил? Впрочем… есть у Левы одна идея – и он убыстряет шаг.

– Скажите, Федор, – спрашивает он охотника, – а вы родились здесь или приехали сюда?

– Местный я, – отвечает Федор, – и отец мой, и дед – все здесь охотились. Пушнину добывали, в город продавали. Раньше-то зверя было – ого-го сколько, не то что теперь!

«Удивительно, – думает Лева, – в самом деле – настоящий охотник! И говорит даже, как в книжках пишут – народным таким говором!»

– То есть предки ваши здесь всегда жили? И до Проведения Границ?

– Завсегда, завсегда. И до Проведения, и во время, и до войны, будь она неладна!

– А разве война и тут была? – удивляется Гоша.

– А то как же! Конечно, – отвечает Федор. – Места-то у нас какие – заповедные, колдовские! Мы, местные, завсегда шаманили помаленьку – и до Проведения, и опосля. Граница-то здесь хлипкая, непрочная – разрывов энтих полным полно. Мы их местами силы кличем. Там любой мальчишка пройдет, коли обучен. Ну вот они и ломанулись, чтоб им повылазило!

«Вот так удача, – думает Лева. – Он-то рассчитывал, что придется долго наводить разговор на шаманов, на потайные места, на всякое такое. А вот, гляди-ка, Федор и сам заговорил!»

– А вы тоже – шаманите? – спрашивает Лева.

– Ну, разве что помаленьку, – отвечает Федор, – если по делу что. Вот ружьишко себе добыл, мерканское, хорошее! У нас таких не делают. До Проведения, говорят, знали секреты, но мертвые как ушли – все с собой унесли. А куда ж охотнику без ружья?

– И места знаете? – спрашивает Лева. – И отвести можете, если попросим?

– Да вы с ума сошли, ребята! – кричит Зиночка. – Что значит, «вот туда и пойдем!». Вы что, забыли? Нас Дима с ребятами у озера какой уже день ждет, волнуется! Вы, конечно, извините, Федор, но ни в какие шаманские места мы с вами не пойдем! И не смейте со мной спорить! Я ваш учитель, в конце концов! Я старшая! Вы должны меня слушать!

– Нет, – спокойно говорит Марина, – старшая здесь – я. И я говорю: у нас есть дела поважнее, чем идти к озеру. Мы не для этого сюда приехали. И сейчас мы пойдем туда, куда нас обещает отвести Федор. И вы, Зинаида Сергеевна, замолчите и пойдете вместе с нами.

Марина старается говорить спокойно, но Лева видит: губы у нее побелели, ноздри дрожат от гнева, маленькие кулачки плотно сжаты.

– Марина! – удивляется Зиночка. – Как ты со мной разговариваешь! Ты забыла, я все-таки учитель!

– Заткнись! – вдруг кричит Марина. – Заткнись, я говорю! Ничего я не забыла! Кто карту спалил? Кто по ночам рыдал? Ах, Димочка меня больше не любит! Тьфу! Влюбленная курица, дура! Вот кто ты, а не учитель! И ты сейчас замолчишь и пойдешь с нами – или останешься здесь, на берегу. И выбирайся тогда сама, как знаешь! Мы тебе помогать не будем!

Лева впервые видит Марину в такой ярости. Даже когда пятнашки избили его и Марина клялась отомстить – нет, даже сравнить нельзя!

Марина стоит у самой кромки прибоя, визг чаек словно вторит ее крику, каштановые волосы развеваются под ветром… Лева любуется на нее.

– Зачем ты так? – говорит Ника.

– А ты за нее не заступайся, – зло отвечает Марина, – она за тебя не слишком-то заступалась! И когда Оля тебя травила, и когда Димочка ее милый требовал, чтобы ты рюкзак потяжелее несла, – где она была?

– Она пыталась… – говорит Ника.

– Ну, ты тоже попыталась, – отвечает Марина, – вы квиты теперь.

– Ладно вам, девчонки, – говорит Гоша, – как маленькие, в самом деле. Ты, Марина, тоже – разоралась, прям как Рыба в учительской. Зинаида Сергеевна, хватит плакать, пойдемте с нами. Мы ненадолго совсем, нам одно дело надо сделать – а потом и к озеру двинем. Нам в самом деле надо, и нас четверо, а вы одна. Считайте, что мы проголосовали и большинством голосов решили. Давайте я вам рюкзак подам – и пойдемте.

Они трогаются в путь и Лева замечает: Ника тихо говорит Гоше «спасибо», а потом берет его за руку.

«Вот странно, – думает Лева, – еще неделю назад я бы распереживался, что Ника на меня вообще внимания не обращает, – а теперь ничего, нормально. Ну и пусть она от Гоши не отходит, он же в самом деле клевый. И друг – самый лучший. И с Никой мы все равно друзья. Вот и хорошо, вот и ладно».

Лева замедляет шаг, Марина догоняет его. Теперь они идут рядом. Лева смотрит на дэдоскоп – рамка все еще крутится волчком, – но нет-нет да скосит глаза: ветер развевает каштановые волосы, и в солнечном свете они окружают лицо Марины, словно колышущийся ореол.

Интермедия
Как кровь

На стеклянных дверях – табличка «Закрыто на спецобслуживание», но Володя Петров хозяйским жестом распахивает створки.

– А, Владимир Михайлович! – швейцар широко улыбается. – С супругой сегодня? Проходите, проходите! Столик в углу, как вы любите!

Монетка исчезает в широкой ладони, Володя с Наташей проходят в полупустой зал. Официант снимает со стола табличку «Заказано», отодвигает стул. Наташа садится.

Сегодня она – во франкском синем платье. Володя смотрит на жену, улыбается и раскрывает меню.

Наташа хихикает и показывает через стол – наверху затейливым шрифтом написано: «Прейскурант фирменных и старинных блюд живой кухни».

– Даже когда хотят как у мертвых – все равно не могут, – говорит она, – хоть что-нибудь надо обязательно испортить. Почему не написать по-нормальному – «Меню»?

«Действительно, – думает Володя, – почему мы всегда всё делаем так тупо и неотесанно? Неужели это никогда не изменится? Как же мы ошибались тогда, лет двадцать назад!»

По работе Володя часто бывает в этом ресторане, привык к нему и не замечает, как сквозь роскошный декор пробивается обычное убожество. Сегодня он смотрит вокруг Наташиными глазами, и ему немного неприятно.

– Да и интерьер так себе, никакого дизайна, – говорит он, с удовольствием перекатывая на языке мертвые слова.

Официант принимает заказ и гордо удаляется.

– Заметила, какая у него улыбка? – говорит Володя. – Умеют же улыбаться. Для каждого – своя улыбка. Кому – подобострастная, кому – покровительственная, кому – презрительная.

– А нам какая? – спрашивает Наташа.

– Нам – дружелюбная, – говорит Володя. – Это потому, что я знаю, сколько на чай оставлять.

Наташа хихикает.

– Помнишь кафе «Приморское»? – говорит она. – Тогда нам не до официантов было!

– Еще бы! – отвечает он. – «Две чашечки кофе, пирожное и бутылку тавридского портвейна».

Наташа чуть слышно прыснула. Володя очень любит этот ее смех – словно она хочет расхохотаться и сдерживается только усилием воли.

Так же она смеялась, когда уже в столице они снова решили сходить в ресторан, а швейцар не пустил их, студентов. Сказал что-то вроде ходят тут или рано вам еще, помянул войну и Проведение Границ, когда такие же молодые ребята, как вы, а теперь… Володе было очень обидно, а Наташа только смеялась. Потом пошли в сквер с бутылкой портвейна, купленной в ближайшем гастрономе.

Зато теперь – куда хочешь можно идти, швейцары только двери распахивают. Жизнь определенно удалась.

– Сколько лет прошло, – говорит она.

– Пятнадцать лет без десяти дней, – быстро отвечает Володя.

В самом деле – легко посчитать: через десять дней после знакомства он ее и отвел в «Приморское». Хотел ухаживать красиво, как в мертвом кино.

Они тогда все вели себя немного как в мертвом кино: казалось, еще чуть-чуть – и все вокруг будет таким же, как показывали в трофейных фильмах, доставшихся после войны.

Возвращается официант:

– Простите, похлебки с курником нет сегодня, могу предложить щи в горшочке с гречневой кашей.

– Хорошо, пусть будут щи, – соглашается Володя.

Официант снова уходит.

– Похлебка с курником – это куриный суп? – спрашивает Наташа.

– Ну, не называть же его «бульон», – отвечает Володя, – мертвое слово, не забывай.

Она снова смеется – точь-в-точь как пятнадцать лет назад в Тавриде, когда они встретились в спортивном лагере мертвяза. Володя потом удивлялся – как он только не заметил ее раньше в институте? Наташа была на два курса моложе, но в коридорах-то они должны были встречаться? Куда он только смотрел целый год?

Это было прекрасное время, время надежд. Казалось, скоро все изменится: залечились раны, нанесенные войной, мертвые стали приезжать из Заграничья, исчезало недоверие, подозрительность… Думалось – вот-вот мир станет лучше. Мы будем сотрудничать с мертвыми, они отдадут нам свои технологии, мы будем учиться у них, обмениваться идеями… потому-то Володя и пошел в Институт мертвых языков, думал – переводчики будут ох как нужны!

Без работы в самом деле не остался – но о том ли мечталось?

Официант приносит закуски, открывает бутылку франкского вина…

– Ну что, – говорит Наташа, – выпьем за нас? Ведь сегодня – наш день.

Бокалы встречаются с переливчатым хрустальным звоном, Наташа смеется, Володя улыбается и думает: почему мне так грустно? Ведь все хорошо. Любимая жена, хорошая работа, прекрасная дочь…

Вот да – прекрасная дочь. В этом-то все и дело. Марина как-то отдалилась последнее время. Володя понимает: это после того разговора, про Гошу Ламбаева и его родителей. Наверное, она не поняла то, что он пытался ей объяснить. Ну да, когда ему было тринадцать, он бы тоже не понял. И в двадцать, и даже в двадцать пять. Ведь он тогда надеялся на мирное сотрудничество с мертвыми, Коля еще над ним смеялся: какое, мол, сотрудничество? Кто кого быстрей обманет – вот и все сотрудничество.

Брат был циничен, как все эмпэдэзэшники. Наташка однажды спросила: он всегда таким был? Володя задумался, но так и не смог понять: то ли Коля пошел работать в Министерство, потому что был циник, то ли стал циником, потому что работал в Министерстве.

– А я помню, как впервые тебя увидела, – говорит Наташа, – я со Светкой разговаривала, а ты шел с пляжа. Весь такой спортивный, мускулистый… я даже помню, как у тебя на плечах капли воды сверкали…

– Вот-вот, – говорит Володя, – ты на меня посмотрела и даже вида не подала, а я, когда на следующий день тебя увидел, – сразу пошел знакомиться.

– Пятнадцать лет прошло, – вздыхает Наташа и тут же улыбается.

Володя смотрит в ее голубые глаза и думает: как же все-таки хорошо, что мы встретились в том тавридском лагере! Ведь могло же не случиться, могло случиться совсем по-другому… мало ли вокруг было красивых девчонок? Женился бы абы на ком, потом бы разводился, как Пашка или тот же Коля.

– Мне повезло, что я тебя встретил, – говорит он.

Они снова чокаются, официант приносит горшочки со щами, спрашивает:

– Еще хлебца?

– Да, спасибо, – говорит Володя.

Никогда не может отказать себе в хлебе – военное детство как-никак. Лучше хлеба еды не было.

Мог ли он подумать мальчишкой, что будет вот так сидеть с женой в лучшем столичном ресторане, куда ходят только мертвые гости?

Впрочем, мальчишкой он о мертвых гостях думать бы не захотел. А между тем вот вошли только что, садятся за большой стол, чуть левее, в тени, подальше от окна. Володя чуть скашивает глаза: пялиться на мертвых неприлично, за годы работы переводчиком научился себя вести.

Наташа тоже заметила, спрашивает шепотом:

– Мертвые?

Володя кивает. Ну да, мертвые. Судя по повадке – скорее коммерсанты, чем дипломаты. Две высокие белокожие женщины в черных платьях с открытыми плечами, двое мужчин в джинсах и водолазках. Еще один – в костюме, это, понятно, сопровождающий. Может, Володин коллега, а может – Колин.

Мысль о Коле почему-то кажется сегодня неприятной. Брат звонил утром, вроде поздравить с годовщиной. Что за ерунда, никогда Коля их не поздравлял. Тем более – это же их личная, почти секретная годовщина: пятнадцать лет знакомства, даже не юбилей свадьбы.

Зачем звонил, на самом-то деле?

– А знаешь, мне в «Приморском» больше всего понравилось, как ты говорил о том, что мы – в начале новой эпохи, что всё зло, поднятое войной, скоро должно уйти и тогда мы, живые и мертвые, будем жить совсем иначе. Помнишь?

Володя кивает. Он помнит – и ему немножко стыдно за эти воспоминания. И немножко грустно, что теперь он не верит в новую эпоху и чудесные перемены.

– Это все ерунда, – говорит он, – неважно, что я говорил. Мы просто были молодые и были влюблены друг в друга. Вот это и была наша новая эпоха – персональная, только для меня и для тебя.

– И для Марины, – говорит Наташа.

– И для Марины, – соглашается Володя.

«Ничего Марине не объяснишь, – думает он, – ничего. Как объяснить, что ничего никогда не изменится? что не нужно ждать будущего, торопить перемены? что ей безумно повезло жить в мирную, спокойную, сонную эпоху? В эпоху, когда главное – не раскачивать лодку, не высовываться, не шуметь, чтобы, не дай бог, не разбудить те силы, которые спят до поры до времени, не потревожить демонов разрушения. И тогда, если повезет, все будет хорошо: поступит в Университет, найдет хорошую работу, встретит какого-нибудь милого мальчика из правильной семьи, будут любить друг друга, нарожают детей, будут счастливы, как они с Наташей… и вот это счастье и будет частью каких-то незаметных, тихих перемен, мелких изменений, перманентной эволюции, если говорить мертвыми словами. Вот так мир и станет лучше, постепенно, медленно, но станет – ведь стал же он лучше за время его, Володиной, жизни? А ведь обошлось без Воздвижения и без Разрушения. Дай бог, и дальше обойдется, – думает он, – дай бог на Маринкин век хватит», – и тут понимает, зачем звонил Коля.

– А со своего Белого моря она нам позвонить может? – спрашивает он.

– Откуда? – удивляется Наташа. – Она же в походе! Где они телефон возьмут? Разве что в поселке каком-нибудь, да и то вряд ли. Телеграмму пошлет в лучшем случае, но мы вроде об этом не договаривались.

– А у них нет, я не знаю, рации какой-нибудь?

– Ты что? – смеется Наташа. – Откуда у школьников рация? Да что ты так разволновался?

Сказать? Нет, не надо. Только зря будет нервничать – тем более и связаться никак нельзя. Изо всех сил Володя улыбается, отвечает: «Просто соскучился», – и понимает, что Наташку он никогда не обманет, пятнадцать лет вместе, знает как облупленного.

Вот сидит напротив, в синем мертвом платье, каштановые волосы рассыпались по плечам, улыбается своей улыбкой – лукавой, ироничной, чуть грустной. Смотрит на него и видит насквозь.

Любимая, родная.

Володя отводит глаза, наливает вино в бокалы.

– Хорошее вино, – говорит он, с видом знатока рассматривая бутылку.

Нет, вовсе не поздравить с годовщиной звонил с утра Коля. Он звонил узнать, нет ли вестей от Марины. И это значило, где-то там — в глубине Министерства, в самом Комитете или даже в Заграничье – дернулась какая-то ниточка, натянулась струна, закружились зубчатые колеса, завертелись вокруг своей оси магнитные стрелки, и одна из них, дрожа, указала на его дочь. Зачем? Почему? Что случилось? Какие-то проблемы в школе? Дело Ламбаевой? Поездка на Белое море?

Только вечером, лежа в постели и обнимая спящую жену, Володя сложит два плюс два и поймет, что мама Гоши исчезла именно там, куда сейчас отправилась его дочь.

«Я идиот», – с прозрачной ясностью подумает он. Сообрази я чуть раньше, я бы ее не отпустил.

Сон снимет как рукой. Станет холодно, холодно до дрожи. Он пойдет на кухню, нальет мертвого коньяку прямо в чашку, выпьет до дна – но дрожь не уймется. Он будет сидеть, смотреть, как светлеют за окном контуры новостроек, и думать: «Позвонить Коле? Спросить – что он знает? Что указало на Марину? Кто упомянул ее? В каком документе, докладе, донесении? Можно ли сделать хоть что-то?» А под утро тихонько прокрадется в спальню, ляжет рядом с Наташей, обнимет ее и заснет – словно провалится в бездонную темную пропасть без сновидений.

Но это будет потом. А сейчас Наташа говорит, улыбаясь:

– Давай выпьем за нее. Хорошо, что мы ее родили, правда?

– Да, – кивает Володя, – подумать только: если бы мы не встретились пятнадцать лет назад – ее бы не было.

Он поднимает бокал: в хрустальном конусе плещется франкское вино – красное, как кровь.