Текст книги "Живые и взрослые"

12

– Это ты первая сказала, что ДэДэ – шпион, – говорит Гоша.

– Нет, это Лева, – отвечает Ника, – я точно помню. Мы с ним были в зоомагазине, и он сказал, мол, ДэДэ шпион, потому что водит всех в какие-то странные походы.

– Не говорил я этого, – оправдывается Лева, – ну, или я пошутил, а ты поверила.

– Я – поверила? – возмущается Ника. – Это же Гоша его выслеживал, а не я! Я вообще об этом впервые слышу!

– А что я? – говорит Гоша. – Мне Лева сказал, что ты сказала, что ДэДэ – шпион.

– Глупости все это, – не выдерживает Марина, – с чего вы взяли? Почему шпион? Просто – сволочь.

Они сидят на полу в Марининой комнате. Гоша только что рассказал, как он несколько месяцев назад выслеживал ДэДэ и выяснил, что с ним дружит Зиночка: не такой уж большой секрет, если честно.

– Зато было интересно, – говорит Гоша, – знаете, как трудно выслеживать человека? Особенно в метро! Садишься в соседний вагон и все время боишься, что он выйдет на остановке, а ты не заметишь!

Ника смеется:

– Но ведь ты его выследил в конце концов?

– Ну да, – кивает Гоша, – выследил и даже наблюдательный пункт оборудовал. Там рядом заброшенный дом за забором – ну, я туда и пролез.

– Старый дом? – спрашивает Марина.

– Ну да, еще до Мая. Он заколоченный стоит, я внутрь не ходил.

– Вот в таких домах и водятся привидения, – говорит Ника.

– Да-да, – кивает Лева, – ты говорила: девочки из твоей старой школы видели однажды белесое облачко.

– Здоровско, – говорит Марина, – а где видели-то?

– В доме, – отвечает Ника, – в заколоченном и старом, я же говорю.

– А может, в Гошином доме тоже водятся привидения? – спрашивает Лева.

– Точно, – говорит Гоша, – мне даже показалось: кто-то оттуда смотрит.

– Наверное, ДэДэ? – невинным тоном спрашивает Лева.

– Не, – отвечает Гоша, – ДэДэ через дорогу живет, не может он в этот дом попасть.

– А по подземному ходу?

– Или по тайной подвесной дороге? – добавляет Марина.

– Да ну вас, – отворачивается Гоша.

– Ладно тебе, – говорит Марина, – давай лучше сходим в этот дом, привидения поищем.

Все знают: найти дом с привидением – только полдела. Главное – выманить привидение. Привидения, самые робкие среди мертвых, обычно живых боятся и сами в контакт не вступают. Поэтому у каждого охотника за привидениями свой набор специального оборудования: это в любой книжке написано. Правда, в книжках не рассказано, где найти все эти прекрасные вещи и вообще – существуют ли они на самом деле или выдуманы для большей увлекательности сюжета. Впрочем, насчет двух приборов Лева был уверен: для того чтобы обнаружить привидение, отлично подходит дэдоскоп, а растормошить их и вытащить на всеобщее обозрение легко можно с помощью магнитной свечи и звезды в круге.

«Магнитная свеча, – объясняет Лева Нике, – на самом деле никакая не свеча. Это электронный прибор, который работает по принципу свечи. То есть там есть фитиль и его надо поджечь. А дальше инициируется специальное электромагнитное поле, которое притягивает мертвых – привидений в частности».

– А звезда в круге зачем? – спрашивает Ника.

– Как зачем? – удивляется Лева. – Резонатор, как всегда. Нам это на физике объясняли, ты что, не слушала?

Ника не очень уверена, что им объясняли именно про это, – но Лева так уверен в своей правоте, что с ним не хочется спорить. Ну, резонатор так резонатор, главное, чтобы сработало.

– А где мы возьмем магнитную свечу? – спрашивает Марина.

– Украдем в кабинете физики, – предлагает Гоша, – там точно есть, я видел. В шкафу в лаборатории лежит несколько штук – можно туда заскочить на перемене, когда в классе никого нет, и одну позаимствовать. А потом вернем, никто и не заметит.

– А дэдоскоп где возьмем? – спрашивает Лева.

Дэдоскоп все множество раз видели в кино. Небольшой стеклянный шар, около десяти сантиметров в диаметре, внутри – подвешенная на тонкой нити серебряная рамка. При обнаружении мертвых рамка начинает вертеться. Чем ближе мертвый – тем сильнее вращение. Принцип «горячо-холодно».

Массовое производство таких дэдоскопов было налажено в первые месяцы войны – с тех пор появилось множество новых моделей, но достать их почти невозможно: они засекречены и, в отличие от магнитных свеч, в школы не поставляются.

– Ну что? – говорит Марина. – Пойдем с одной свечой и будем во всех комнатах рисовать звезды, пока не получится?

Ей очень нравится новая игра: заколоченный дом – это здорово. Даже если никакого привидения внутри не обнаружится. Все равно веселей, чем выслеживать ДэДэ. Мальчишки все-таки совсем помешались на своих шпионских играх.

– Придется так и сделать, – грустно говорит Лева.

– Чем дольше искать, тем интересней находить, – говорит Марина.

– Если честно, – подает голос Ника, – я подозреваю, у тети Светы найдется такой дэдоскоп. У нее в шкафу целая коллекция всякого военного оборудования. Говорит: боевая память.

– Ух ты! – говорит Гоша.

– Да, – кивает Лева, – с дэдоскопом мы это привидение в два счета найдем!

– Осталось понять, что мы после этого с ним будем делать, – замечает Ника.

– Неважно, – говорит Марина, – главное начать, а потом разберемся.

13

Перед ними – чистое белое поле.

Только кое-где торчат высохшие стебли борщевика да несколькими холмиками возвышаются засыпанные снегом кусты.

Они стоят рядом, все четверо. За спиной – дощатый забор, с колючей проволокой наверху, с одной оторванной доской. За забором – переулок. В переулке пусто. Проедет редкая машина – и снова тишина.

Перед ними – чистое белое поле. По ту сторону – черный, пустой, заколоченный дом.

– Ну что, пошли? – говорит Марина.

Как-то само собой выходит: она то и дело оказывается за главную. Лева захотел поиграть в шпионов, Гоша нашел дом, Ника сказала про привидения, а Марина все время только посмеивалась – но в конце концов все равно оказалась главной.

Сейчас, когда от дома их отделяет всего несколько шагов, Марина понимает: ни у кого из них нет ни малейшего представления, что они будут делать, если в самом деле увидят привидение. Будут держать пленником? Попросят отдать какой-нибудь клад?

«Ладно, – думает Марина, – там видно будет».

Осторожно она делает первый шаг – и сразу проваливается по колено в снег.

Теперь, когда они подошли к самому дому, Марине вдруг становится не по себе. Ей кажется: кто-то смотрит на нее через щели в заколоченных ставнях, словно сквозь приоткрытые веки. Тяжелый, недобрый взгляд. Взгляд человека, который не до конца проснулся.

Взгляд человека, которого сейчас разбудят.

Гоша подцепляет гвоздодером доску. Хруст взрезает морозный воздух. Ника вздрагивает.

За ставнями – разбитое окно.

– Полезли, – говорит Марина почему-то шепотом, словно тоже боится кого-то разбудить.

Гоша с Левой подсаживают девочек, потом, подтянувшись, влезают сами.

В пустом доме темно и страшно – словно поздней ночью в детской спальне.

– Гоша, фонарик, – шепчет Марина.

Гоша вынимает из рюкзака походный фонарь, нажимает кнопку.

В узком луче света появляется его встревоженное лицо, потом – рыжая шевелюра Левы, мелкий цветочек выцветших обоев, выгоревший прямоугольник на месте исчезнувшей картины, поломанный шкаф, забитое окно…

«Здесь нечего бояться, – говорит сама себе Марина, – здесь никого нет».

Только пустой темный дом.

Пустой темный дом, который недавно посмотрел на нее сквозь глазницы полуприкрытых окон. Посмотрел, как живой.

Может быть – как мертвый?

Марина слышит шорох и тут же – резкий визг, над самым ухом.

Это Ника.

– Меня что-то коснулось, – говорит она.

– Извини, это я, – сознается Лева.

– А я думала – призрак, – отвечает Ника.

Никто не отвечает, все молчат, стоят неподвижно, ждут, что глаза привыкнут к темноте.

– Ничего не выйдет, – собравшись с духом говорит Марина, – давайте зажжем свечи, а то не видно ни черта.

Изнутри дом не такой уж большой: несколько анфиладных комнат, кладовка, кухня, передняя и еще одна комната – видимо, спальня. Марина и Гоша расставляют свечи, Лева достает из рюкзака дэдоскоп и передает его Марине. Девочка медленно идет сквозь анфиладу комнат. Рядом – Гоша, подсвечивает прибор фонариком, на всякий случай, чтобы не пропустить малейшее колебание рамки.

Марина не сводит глаз с серебристого прямоугольника – потому что со всех сторон клубится тьма, дрожат тени, доски скрипят под ногами.

Дом смотрел на Марину сквозь ставни – и, пройдя через разбитый глаз, они попали внутрь. Длинный коридор, покосившиеся стены, кривой пол – как извилины чужого спящего мозга, по которому они ползут крошечными насекомыми.

Чувствует ли спящий мозг щекотку? Может ли он пробудиться?

В первых комнатах – ничего. В третьей комнате рамка начинает слабо вибрировать – Марина замирает, Гоша медленно поводит фонариком. Шорох в углу, Ника вцепляется Леве в руку – чтобы не закричать.

Лева замирает – не то от прикосновения Никиной руки, не то от сжимающегося в животе ледяного комка.

Луч шарит в углу, два слабых огонька вспыхивают в ответ – что-то серое мелькает в круге света и скрывается в темноте.

– Крыса, – говорит Гоша.

– Посвети на прибор, – просит Марина.

Рамка по-прежнему подрагивает.

– Вряд ли это была мертвая крыса, – говорит Лева, – давайте запомним место и пойдем дальше.

В четвертой комнате рамка дрожит, в пятой – начинает крутиться, а в спальне уже трепещет, словно бабочка, бьющаяся о стекло зажженного фонаря.

– Значит, здесь, – говорит Лева. – Давайте принесем еще свечей и начнем.

– Свечи кончились, – говорит Гоша.

– Возьмем из первых комнат, – предлагает Марина.

Все согласно кивают, но никто не трогается – кому же хочется одному идти назад, а потом возвращаться, оставляя за спиной темноту опустевших комнат?

– Что, жребий будем кидать или всем скопом пойдем? – ехидно спрашивает Марина.

– Один справлюсь, – бурчит в ответ Гоша.

Он проходит пятую, четвертую, третью комнату (ту, где рамка впервые завертелась, ту, где их напугала крыса), потом вторую, первую. Одну за другой Гоша собирает свечи и возвращается: третья, четвертая, пятая, спальня.

– Принес, – говорит он и протягивает свечи Марине.

Ника смотрит на мальчика с восторгом. Гоша этого не замечает.

Марина зажигает свечи и старается не думать о том, как лучи света просачиваются сквозь щели в ставнях – словно желтый взгляд чуть прикрытых кошачьих глаз.

Взгляд кошки, подстерегающей мышь.

Теперь, когда комната освещена, они видят небольшую кушетку, стол у окна, глубокое кресло.

– Наверно, это все-таки кабинет, а не спальня, – говорит Лева.

– Ну, значит, привидение больше любит работать, чем спать, – отвечает Гоша.

«Не привидение, – вдруг понимает Марина, – нет, не привидение. То, что скрывается здесь, – вовсе не привидение».

Она сама не знает почему.

Лева достает из кармана мел и, выбрав место, где рамка крутится сильней всего, рисует на дощатом полу звезду, заключенную в круг. Потом вынимает из рюкзака магнитную свечу, осторожно устанавливает ее в геометрический центр круга и зажигает.

Они слышат только дыхание друг друга, а потом раздается далекий треск – словно в глубине дома что-то рухнуло. Хлопает дверь, одна, затем – другая. Резкий порыв ветра задувает несколько свечей – и Марина понимает: все остальные свечи в доме давно погасли. Кабинет – единственный островок света в пустом и темном доме; из этой пустоты и тьмы на них надвигается нечто: с треском, шумом, хлопаньем.

– Мне кажется, мы делаем что-то не то, – говорит Гоша, – привидения так не появляются.

– Это не привидение, – говорит Марина.

– Мы сделали все по инструкции, – дрожащим голосом говорит Ника.

Дверь кабинета с грохотом захлопывается – и тут же рушится на пол вместе с вырванным из стены дверным косяком.

– Мы делаем что-то не то, – повторяет Гоша.

– Не то или не там, – перебивает его Лева, – мы ведь думали, что это – дом с привидениями?

– А разве не похоже? – спрашивает Ника.

– А если это дом с привидениями, – старается перекричать грохот Лева, – скажи мне, зачем дому с привидениями колючка поверх ограды?

– Случайно? – предполагает Гоша.

Марина молчит.

«Это клетка, – думает она, – оно было в клетке, а теперь мы открыли ее».

– Нет, неслучайно, – говорит Лева, – колючка – потому что этот дом охраняют. Или – охраняли когда-то.

– Дома с привидениями никто не охраняет, – говорит Ника.

– Да, – кивает Лева, – поэтому здесь нет привидений. Этот дом охраняли, потому что здесь проходила Граница.

– И сейчас мы ее открываем! – кричит Гоша и ногой сшибает магнитную свечу.

Но уже поздно: дощатый пол внутри круга вспухает, как огромный деревянный нарыв, щепки летят во все стороны, как брызги прорвавшегося гноя, – одна из них втыкается Нике в щеку, крик, острая боль, несколько капель крови.

Волдырь лопается, столб зеленоватого света бьет в потолок, и вот внутри столба уже проступают слабые очертания.

Ника кричит где-то рядом, а Марина смотрит во все глаза, как постепенно гаснет зеленоватый свет, неясный контур обретает плоть, призрак – тело, и вот кто-то стоит внутри мелового круга, с трудом балансируя на краю провала.

Худощавый, мускулистый, со светлыми, падающими на глаза волосами, чуть выше Марины ростом, в светлой футболке и синих джинсах.

Первый мертвый, которого она видит в жизни.

На его лице – смятение. Он разлепляет бледные губы, слова мертвого языка отдаются тихим шелестом, потрескиванием досок, шорохом по углам.

Лева и Марина сразу понимают – да тут и переводить нечего, все ясно!

Мертвый протягивает к ним руки и говорит:

– Спасите! Умоляю: спасите меня!

И, услышав эти слова, Марина замирает – но не от слов, а от голоса – ломающегося, нетвердого, неуверенного.

Не голос взрослого – голос мальчишки.

Конец первой части

Интермедия
Цветущий кизил

Розе Борисовне не спится. Луна светит сквозь занавески огромным круглым глазом. В тишине квартиры часы тикают так громко, что кажется, сейчас всех разбудят: Сонечку, Феликса, Левушку, Шуру.

Но нет – все спят. Одна только Роза Борисовна не спит. Смотрит в темноту, слушает ночь.

Ночь совсем не изменилась за семьдесят лет. Все как в детстве: перевернешь подушку холодной стороной вверх, лежишь, слушаешь, как тикают в тишине часы, смотришь, как светит сквозь занавеску луна.

«Какая луна была в Майбаде! – вспоминает Роза Борисовна. – Круглая, огромная, волшебная. Словно космический корабль, плыла она над пустыней, лишь иногда отражаясь в мелкой воде арыка». Когда они с Марком и маленькой Сонечкой приехали в Майбад, она сразу полюбила этот арык. Кругом шум, крики, жара, все на нервах, женщины рыдают, мужчины кричат, дети плачут – и только вода неспешно течет меж двух обсаженных деревьями берегов. Роза сразу решила – как-нибудь обязательно надо прийти сюда, сесть, посмотреть на воду, подумать, помечтать…

Два года прожили они в Майбаде – но было не до посиделок: дай бог Сонечку прокормить, хорошо еще – у Марика был нормальный паек, все-таки главный инженер секретного завода, не кто-нибудь! Но, конечно, Роза все равно старалась где-нибудь подработать – жалко только, работы для нее не было: хлопок собирать она не умела, а мертвые языки – кому они были нужны? Особенно если на дворе – война и все мертвое вызывает ненависть и страх.

Не то что теперь! Вот каждый день, когда Роза Борисовна выходит погулять, она видит школьников, возвращающихся домой, – и у каждого хоть какая-нибудь мертвая вещь: то портфель, то джинсы, то куртка. Хотя бы многоэтиленовый пакет с рисунком, рекламой тех же джинсов или, того хуже, сигарет. «Мальбрук», «Верблюд»… Только после войны она такие и увидела: солдаты привозили в качестве трофеев, продавали на рынках. Но это уже было, когда из Майбада домой вернулись. Слава богу, дом уцелел, не то что у соседки, тети Поли…

Они такие счастливые, эти дети. Когда Сонечке было столько же, сколько сейчас Леве, страна все еще залечивала раны, с едой, конечно, получше стало, но свои платья она Сонечке перешивала, считай, до самого выпускного. Трудная была у них жизнь, это правда. Но, наверное, тоже счастливая.

Потому что они всегда были вместе: она, Марик и Сонечка.

Роза Борисовна хорошо помнит тот день, когда она принесла домой маленькую Сонечку. Был праздник, двадцать лет Проведению Границ. Весь город был в синих знаменах, люди несли огромные букеты цветов, пели песни, смеялись. Казалось – вот за двадцать лет удалось построить новую, прекрасную жизнь!

Никто ведь не знал, что через четыре года – война. Вот все и радовались, веселились. Праздничные шествия, цветы, знамена – и Розе казалось, что это немножко в ее честь, в честь новорожденной Сонечки. И соседка, тетя Поля, так и сказала: прекрасно, что Сонечка родилась в такой день, мы ведь как раз для этого и Проводили Границу, чтобы живые дети рождались и были счастливы!

Тетя Поля была заслуженным пограничником, до Проведения лет десять провела в подполье. Левушка, когда был маленький, все читал книжки о Проведении Границ и не в одной, так в другой обязательно была такая вот Полечка: молодая, задорная, смелая. Роза всегда Леве про нее рассказывала, когда он приставал: «Бабушка, расскажи, как было до Проведения Границ, ты же помнишь!»

Но Роза – ни в какую. Она лучше про тетю Полю расскажет, чужие истории пересказывать проще. А сама она – что вспомнит? Когда Границы провели – она была совсем девчонка. Роза и позабыла все, что было до того, – словно у нее самой провели внутри Границу и отсекли все, что по ту сторону. Или она сама эту границу провела, кто знает?

Нет, конечно, кое-что Роза Борисовна помнит: улыбающуюся маму в строгом платье, серьезное папино лицо в ореоле иссиня-черной бороды, серебряный подсвечник с пятью свечами, книжку Дюмаса о приключениях мушкетеров, свежую, только что переведенную…

Но что об этом рассказывать? Дюмаса Левушка и сам читал.

А теперь, гляди-ка, мальчик вырос, другие вопросы пошли, не чета детским. Совсем уже взрослые вопросы, если говорить начисто. Вот сегодня пришел из школы, спрашивает:

– Скажи, бабушка, ты вот часто дедушку Марика вспоминаешь?

Тут, конечно, ответила, чего ж не ответить:

– Часто, Левушка, часто. Мы ведь, почитай, полжизни вместе прожили, тридцать с лишним лет были вместе. Часто я его вспоминаю, хотя вот уже давно его нет с нами.

Левушка помолчал, а потом снова спрашивает:

– А как ты думаешь, дедушка Марик стал хорошим мертвым?

– Конечно, хорошим, – ответила Роза Борисовна, – как же иначе? Разумеется, хорошим.

Левушка замялся, чувствуется – хочет еще спросить, но не решается. Роза Борисовна ему улыбнулась, вихор пригладила, посмотрела выжидающе – давай уж, спрашивай, чего там.

– А почему? Почему ты так думаешь? Ведь никто не знает – от чего это зависит: хорошим мертвым человек становится или плохим?

Ну, Роза Борисовна, конечно, стала объяснять про то, каким человеком был Марик, как он любил Сонечку, как ненавидел мертвых, как допоздна работал на секретном заводе, всю жизнь: и здесь, в столице, и в Майбаде, куда они в эвакуацию поехали. Как же такой человек может стать плохим мертвым, посуди сам?

Левушка кивнул, ответил: «Да, в самом деле, конечно, бабушка», – и ушел читать книжку или решать свои задачки, но Роза Борисовна чувствовала: не то она сказала, не то! Будто мало она слышала историй о людях, которые при жизни были ну чисто ангелы, а потом становились злее самых злых мертвяков. Нет, не про завод надо было рассказывать, не про Сонечку!

Уже вечером пришла она в детскую, Левушка сразу одеяло до носа натянул – будто бабушка не догадывается, что у него там книжка и фонарик спрятаны! Улыбнулась только, присела на край кровати, заговорила шепотом, чтобы Шуру не разбудить:

– Знаешь, Левушка, я тебе неверно днем сказала… про Марика. Я почему говорю, что все у него хорошо? Я ведь рядом с ним была, когда он уходил, за руку держала, в глаза смотрела. И, знаешь, взгляд у него был спокойный-спокойный, ясный такой, чистый. Улыбнулся он мне, сказал: «Ну, что ты, не плачь, может, еще свидимся!» – и ушел. Понимаешь, Левушка, когда человек так уходит – все у него будет хорошо, это и в книгах во всех написано, и старики так говорили.

Правильно она сделала, что все рассказала. Взрослый уже мальчик, пора понимать, как оно все устроено.

«А сама-то ты понимаешь, как все устроено? – спрашивает себя Роза Борисовна, лежа без сна на холодной подушке, глядя на круг луны по ту сторону занавески, слушая тиканье часов в ночной тишине. Спрашивает – и сама себе отвечает: конечно, понимаю. Столько лет прожить – и главного не понять? Дура бы я была, если б ничего не понимала. Вот поэтому старикам уходить легче – жизнь позади, все повидали, всему научились. Это молодые уходят с криками, проклятиями, жалобами. Почему я? Почему сейчас? Злыми уходят – и злыми становятся. Пусть даже всю жизнь прожили как надо, хорошими людьми – ничего им не поможет. Старикам легче – неслучайно, наверное, среди злых мертвых стариков почти нет.

Жалко, что в школе не учат самому главному: как уходить, когда придет время. Говорят, как я сегодня Левушке днем сказала: главное, мол, быть хорошим человеком. Откуда они это взяли? Почему-то, когда читать учат или уравнения решать, никто не говорит: чтобы решать уравнения правильно, главное – быть хорошим человеком. А уйти правильно – не уравнение решить, не букварь прочесть, задачка-то посложней будет, главная, почитай, задачка. Хорошему человеку, конечно, с ней справиться легче, чем плохому, это тоже верно. Но все равно: у необученного, несведущего, несмышленого – почти нет шансов. Все равно что “Мир и войну” читать, не зная азбуки.

Не учат в школах самому главному, не учат. А я-то откуда знаю? Меня-то – кто научил? Ну, конечно, я видела, как Марик уходил, это правда, я всегда у него училась, недаром он и старше меня был на пять лет. Но я ведь и раньше, еще в Майбаде, все про это поняла. Как же я об этом-то забыла?»

Завод уже готовился к возвращению в столицу, Марик сутками пропадал то на вокзале, то в цехах, следил, чтобы все сделали как надо, нервничал, дергался. Слава богу, Сонечка уже ходила в школу, и Роза могла спокойно собраться и попрощаться с подругами. Впрочем, какое там спокойно: до самого последнего момента никто даже не знал, когда эшелон! Марик предупредил: скажут буквально за час, так что – будь готова, я мальчишку с завода пришлю, а ты хватай Соню, бери вещи – и на вокзал!

Вот Роза и сидела, ждала – когда прибежит мальчишка, даст команду, скажет «пора!».

Мысли бились в ее голове, словно бабочки у стекла керосиновой лампы: хотелось скорей домой, и жалко было покидать Майбад, расставаться с новыми друзьями, и страшно забыть что-нибудь важное, страшно, что там, куда они поедут, будет только хуже, ведь война все еще продолжается, и Роза боялась за Марика и за Сонечку, и этот страх, это прощальное ожидание сводило ее с ума.

Но однажды утром на обратном пути из школы Роза вдруг свернула не к дому, а туда, где начиналась пустыня, где тёк арык, так запомнившийся ей в первые дни в Майбаде. Солнце уже начинало припекать, и Роза с облегчением спряталась в густую тень джиды и шелковицы, росших по берегам. Тут она и села, у самой кромки.

Желтый круг солнца отражался в спокойной воде. Пахло мятой, еще какими-то местными травами, Роза не знала их названий. Из растений она научилась разбираться только в съедобных – та же джида с шелковицей да еще кизил.

Сидя на берегу арыка, Роза вдруг вспомнила, как ее первой весной в Майбаде соседка позвала полюбоваться цветущим кизилом.

Роза удивилась – кизил цвел по всему городу, издали похожий на огромную мимозу, он только вблизи показывал свои четырехлепестковые соцветия, ничем, кроме цвета, не напоминавшие циплячье-желтые бархатистые шарики первых весенних букетов. Еще вчера никому и в голову не приходило на него любоваться, но соседка, Джамиля Мусатовна, так уговаривала – «это обязательно нужно увидеть, и вам, и Сонечке!» – что Роза подхватила девочку и пошла следом за соседкой в городской сад, где уже толпились местные жители в неизменных халатах и тюбетейках.

Было душно и многолюдно, Роза боялась, что Сонечка испугается, но вдруг толпа вынесла ее прямо к цветущему кусту – Роза увидела его, все поняла и замерла, очарованная.

В отличие от своих желтых собратьев, этот куст был усыпан сверкающими белыми цветами – словно весенняя вишня или яблоня, но еще прекрасней. Роза стояла, сжатая толпой, и не могла отвести глаз от сияющих вспышек белого света, окружавших худенький ствол, словно снежки, на мгновение замершие в воздухе.

А потом она услышала голос акына – и акын пел о том, что он пришел с самого края света, из легких ветра, из той земли, где неизвестны слова. И там, в этой дальней северной земле, что древнее самой черной тьмы, там горит негасимый Кизилов Свет, и всякий, кто увидит его, становится мал и слаб, словно ребенок, невинен и безгрешен, словно ребенок, прекрасен и беззащитен, как новорожденный младенец. Кизилов Свет, пел акын, это свет рождения и ухода, смотрите на него, смотрите на цветущее дерево здесь, на холме, но помните – это всего лишь отблеск Кизилова Света, что сияет в далекой северной земле.

И вот, сидя на берегу арыка и вспоминая песню акына, Роза вдруг как живого увидела своего деда, о котором не думала уже много-много лет, возможно, с самого Проведения Границ. Глядя на отражение солнца в спокойной воде, она вспомнила, что дед говорил ей, совсем еще маленькой девочке:

– Розонька, золотце, не бойся, когда придет время уходить. Просто помни: там, куда ты пойдешь, растет прекрасное дерево сеф, у него двадцать две ветви и десять белых круглых цветов. Ясный свет исходит от него днем и ночью, хотя там нет ни ночи, ни дня. Доверься этому свету и ничего не бойся, когда придет пора уходить.

Розе пора было уезжать из Майбада – и нужно было довериться тому, что происходило. Она вдруг успокоилась, улыбнулась на прощание яркому солнечному отражению в тихой воде и пошла домой. На сердце было легко и радостно.

«Цветущий кизил, – думает Роза Борисовна, переворачивая подушку, – цветущий кизил. Прекрасное дерево с белыми цветами, источающими чистый, ясный свет. Глаза уходящего Марика – да, в них был отблеск того самого света, его отражение». Конечно, она уверена, что у Марика все теперь хорошо – и у нее тоже будет хорошо. Надо просто не бояться и ждать, когда Марик пришлет к ней гонца и тот даст команду, скажет «пора».

«Надо рассказать Левушке про цветущий кизил, – думает Роза Борисовна, – может, он сейчас и не поймет, но вспомнит, когда придет время».