Текст книги "Живые и взрослые"

Часть вторая
Загадки взрослых

1

Елка в центре школьного зала – словно космический корабль. Огромный, серебряный, устремленный вверх. Кажется, еще минута – и заработают дюзы, вырвется пламя, раскатится сверхзвуковой шум – елка пробьет потолок, выйдет в открытый космос, станет еще одной серебряной звездочкой в черном зимнем небе.

Когда Гоша был во втором классе, по телевизору однажды показали мультфильм «Тайна третьей галактики». Там космонавты в сверкающих скафандрах со смешными круглыми головами путешествовали по другим планетам, отбивались от космических чудовищ и разоблачали мертвых шпионов, которые то и дело проникали на их корабль. Гоше безумно понравился этот фильм – и целый месяц он рисовал человечков с круглыми головами и огромные космические корабли.

Три месяца он ждал школьных каникул: в каникулы обычно еще раз повторяли мультфильмы, показанные во время четверти. В последнюю школьную субботу он прибежал домой и сразу кинулся читать телепрограмму в газете. Перечитал несколько раз – «Тайны третьей галактики» не было. Как же так? Он ведь так ждал! Где-то в голове начали набухать слезы, Гоша сдерживался изо всех сил – он был уже взрослый мальчик, взрослые мальчики не плачут. Сидел нахохлившийся и красный как рак, мама даже испугалась – не заболел ли. Вставила серебристый градусник, уложила в постель, налила молока с медом, спросила: «Что случилось?» Гоша знал: стоит ответить – и он разрыдается, поэтому буркнул совсем по-взрослому: «Ничего, все нормально», – а мама погладила его по голове и сказала: «Ну, не болей. Представляешь, как будет обидно: проболеть все каникулы», – и тут Гоша вспомнил, как он ждал этих каникул, как надеялся на «Тайну третьей галактики», как его обманули, – и все-таки разрыдался.

«Тайну третьей галактики» так и не показали снова – и как-то раз, уже в третьем классе, Гоша подслушал какой-то невнятный родительский разговор, из тех самых взрослых разговоров, которые, кажется, состоят из одних «сама понимаешь», «ах, вот оно как», «ну, конечно», «уехали туда» и «слышали оттуда» и где слова явно означают не то, что обычно. Гоше всегда становилось тревожно, когда родители начинали так говорить – особенно, если дело было после вечернего выпуска новостей, и вроде бы родители ни слова не говорят об этих новостях – и вместе с тем понятно, что они именно о них и говорят, каким-то неприятным, чужим тоном, как будто намекая, что по телевизору только что сказали неправду, не ту правду, не совсем правду. Гоша обычно старался уйти к себе в комнату, стоило папе улыбнуться тем самым особым образом или маме сказать «ну, конечно», – но и в кровати он все равно продолжал слышать отдельные слова и лишенные смысла реплики.

Именно в таком разговоре родители вдруг упомянули «Тайну третьей галактики» – и Гоша понял, что об этом мультфильме лучше родителей не спрашивать, а в школе о нем не упоминать. Но сейчас, глядя на серебряную елку, он снова вспоминает космические корабли и круглоголовых космонавтов – и удивляется, чем ему так нравился когда-то этот мультик.

То ли дело фильм «Неуловимый»! Или – фильмы об-гру!

А еще елка напоминает главную башню – такая же высокая, красивая, точно так же украшенная серебряной звездой, заключенной в круг. Когда-то на верхушках башен были орлы с зигзагообразными перьями – их сбросили после Проведения Границ и вместо них установили звезды в круге.

Звезда – это символ Живого, символическая фигура человека. Руки, ноги и голова. Обод, вокруг него – защита, оберег, Граница, проведенная, чтобы отделять живых от мертвых, защищать от упырей и зомби.

До Проведения Границ все, созданное живыми, принадлежало мертвым. В стране мертвых, той, что называют теперь Заграничьем, были построены огромные каменные пирамиды, куда свозили все, что делали живые. Когда человек становился мертвым, он забирал с собой все, что ему принадлежало. В древности – даже животных и близких людей, например, жен или детей. В школе они это еще не проходили подробно – древние времена проходят только в старших классах, а они пока только добрались до Мая. Впрочем, на уроке истории рассказывали об этих обычаях – незадолго до Проведения Границ они еще оставались в отсталых областях, – но все равно живые тогда были только рабами мертвых, во всяком случае, так говорили в школе и писали в книжках, но Гоша несколько раз видел, как скептически улыбался папа и подмигивала мама, стоило по телевизору заговорить о том, как Май принес живым свободу.

Из книг Гоша знает, что до Проведения Границ не было Нового года – был другой праздник, Возвращение, тот самый, в честь которого называют седьмой день недели. Этот праздник был посвящен Возвращению Мертвых – и когда Гоша был маленький, он думал, что речь идет о зомби, привидениях или даже мертвых шпионах, которые пересекают Границу, живут среди живых и вредят им. Теперь-то, конечно, он знает – мама объяснила, – что это было совсем другое Возвращение, когда одному мертвому удалось по-настоящему вернуться, снова стать живым. Его звали Бог, и когда сейчас люди говорят: «Слава Богу!» или «ей-Богу!» – это все осталось с тех пор, когда все живые верили в Бога.

Гоша и сейчас не может понять: что за смысл верить в мертвого, который вернулся? Вот если бы это был живой, который ходил к мертвым, как ходят орфеи или шаманы, – тогда другое дело.

Говорят, где-то в деревнях этот праздник до сих пор отмечают. Есть даже пророчество о том, что когда-нибудь всем мертвым удастся вернуться, снова стать живыми, тогда, мол, и наступит конец света. Когда во время войны мертвые перешли Границу, такие люди обрадовались, решили, что вот, сбылось все, что было предсказано, – и многие из них подались в приспешники мертвым, стали им помогать. Когда Павел Васильевич говорил об этих предателях, у него даже лицо менялось от ярости – видно было, он их ненавидел даже больше, чем самих мертвых.

Мертвые – это мертвые, что с них взять? А предать своих – что может быть хуже?

Впрочем, мертвые тоже разные бывают. Теперь-то Гоша знает это лучше других: в самом деле, не у каждого мальчика есть свой знакомый мертвый! Тем более мертвый, которого он с друзьями сам вызвал.

Неделю назад, когда Майк первый раз появился в заколоченном доме, Марина, Ника, Лева и Гоша поклялись, что никому об этом не расскажут: ни учителям, ни родителям, ни другим ребятам. Еще бы: они смогли открыть Границу, сделать дверь – и теперь, через эту дверь, к ним будет приходить мертвый! За такое, конечно, по головке не погладят.

Честно говоря, в тот, первый раз они здорово испугались. Думали, увидят привидение, а появился настоящий мертвый. Наверное, если бы он был взрослым, они бы просто убежали и, как нормальные дети, рассказали бы обо всем милиции или сотрудникам Министерства по делам Заграничья, коллегам дяди Коли. Но это был мальчик – и, кажется, перепуганный даже больше, чем они сами.

Обычный мальчик – только одетый сплошь в мертвые вещи, кроссовки, джинсы, футболку. Светловолосый, взлохмаченный, с большими голубыми глазами на бледном вспотевшем лице. Он казался совсем не опасным, он просто не мог оказаться шпионом или врагом – и еще он просил их о помощи, повторял, как заколдованный: «Спасите, ради Бога, спасите!»

Они замерли тогда, перепуганные, – и только Лева протянул мертвому мальчику руку и выдернул его из круга.

Сейчас Лева вместе со всеми носится по залу вокруг елки. Это последний класс, когда они отмечают Новый год вместе с малышней – восьмиклассники сегодня вечером пойдут на дискотеку, а Гошин класс топчется вместе с полутора сотней младших школьников на новогоднем маскараде, хотя какой уж тут маскарад, в седьмом классе! Вот было бы смеху, приди кто наряженный снежинкой или, скажем, космонавтом!

Разве что Марина, воспользовавшись случаем, пришла в своих знаменитых мертвых джинсах, сапогах на небольшом каблуке и клетчатой рубашке. Сказала: «Это ковбойский маскарадный наряд». Рыба только скривилась, но промолчала.

Сегодня Марина выглядит совсем взрослой – может, из-за каблуков?

Новогодняя елка напоминает девушку в длинном широком платье. Серебряный дождик сбегает вниз, как складки, разноцветные гирлянды свисают, как бусы, шары на кончиках ветвей – как кольца на пальцах.

Таких девушек описывают в книжках. Где-нибудь в далеких странах герой встречает вот такую красавицу – и влюбляется в нее. Все мальчишки читают об этом – и думают, что им тоже нужно влюбиться. Лева вечно влюблен в кого-то и всегда рассказывает об этом Гоше под большим секретом. То это была девочка с их двора, то Марина, теперь, наверное, Ника – и Гоше каждый раз смешно слушать Левины рассказы. Лева рыжий, нескладный, вовсе не похожий на героя книжек и фильмов – зачем ему влюбляться? Только смех один.

Из книжек Гоша знал: любовь – это когда все время думаешь о ком-то, представляшь себя рядом, волнуешься, что с ней, как она там? Это Гоше понятно: вот когда мама в командировке, как сейчас, он тоже за нее волнуется, тоже думает, что с ней? Папа говорит: уже неделю никаких вестей, ни звонков, ни телеграмм. Так, конечно, и раньше бывало – но Гоша все равно немножко беспокоится: вернется ли мама к Новому году, как обещала? Какой же Новый год без мамы? Еще хуже, чем без подарков.

Гоша смотрит на своих одноклассниц и думает: ни одну из них он бы не мог полюбить. Они все – обычные, обыкновенные. Может, это у них школа такая неудачная, может, просто с классом не повезло. Если бы с ним вместе училась такая девочка, как Леля, – тогда другое дело.

Быть смертницей – это же круто!

Вот бы она удивилась, если бы узнала, что Гоша знаком с настоящим мертвым! Смертники только хотят быть как мертвые – а у Гоши есть настоящий знакомый мертвый.

Но Леля об этом, конечно, не узнает – не только потому, что это тайна и Гоша дал слово. Просто Леля теперь с ним даже говорить не станет – после той истории с Вадиком. Гоша представляет, как это выглядело со стороны: всей шоблой на одного! И Гоша во главе, со своими приемчиками!

Нет, теперь, конечно, с Лелей ему лучше даже не встречаться.

Хотя интересно, конечно, как у Лели в школе отмечают Новый год. Она, наверное, уже ходит на дискотеку, серебряные молнии и расколотые сердца сверкают в свете танцевальных ламп, ноги в высоких ботинках отбивают ритм – все как в кино.

Гоша вздыхает: настроение у него испортилось.

Новогодняя елка похожа на что угодно, только не на елку. Настоящие елки – корявые, неправильной формы, с изогнутыми ветвями. В лесу они растут так тесно, что мешают друг другу, – только иногда на полянах можно увидеть аккуратную симметричную елочку, а под ее корнями обнаружить очистки лущенных белками орехов, словно остатки от новогоднего конфетти.

Гоша часто бывает в лесу, с мамой и папой – он хорошо знает, что такое настоящие елки.

Почему-то он вспоминает, как несколько лет назад, в четвертом классе, они отправились в такой однодневный лыжный поход. Сначала долго ехали на электричке, с трудом запихнув лыжи на верхнюю полку. За окном проносились заснеженные поля, сверкавшие солнечным серебром, Гоша читал книжку о детях-подпольщиках, помогавших готовить Проведение Границ (ту самую, в экранизации которой снимается сейчас двоюродный брат Илья), папа уткнулся в спортивную газету, мама сидела между ними, обнимая одной рукой Гошу, а другой – папу, и это было так здорово – вот они, все вместе, едут кататься на лыжах, – так здорово, что Гоша то и дело забывал про книжку, утыкался затылком в мамину подмышку, вдыхал мамин запах и, кажется, от удовольствия даже жмурился немного.

Потом они долго шли на лыжах. Папа с рюкзаком впереди разведывал дорогу, то и дело убегал вперед и снова возвращался, а Гоша шел, стараясь держать ровный темп, как его учили, а мама подбадривала, говорила: «Молодец! У тебя очень здорово получается!» А потом они устроили привал, развели костер, растопили в котелке снег и сварили густой суп из пакетика. Вот на этой прекрасной зимней поляне, окруженной елками, не похожими ни на что, кроме елок, папа сказал Гоше, что они давно хотели с ним поговорить, что он теперь уже совсем взрослый и поэтому ему нужно знать, что не все книжки хорошие, часть из них плохо написана и к тому же в них написана неправда. Почему-то Гоша сразу догадался, что речь идет о книжке, которую он читал в электричке, – но ничего не сказал, потому что папа рассказывал о том, что вовсе не все до Проведения Границ было так уж плохо. На самом деле во многом жизнь живых была лучше: они могли видеть своих мертвых, учиться у них, торговать с ними. Неправда, сказал тогда папа, будто все, что делали живые, отходило мертвым, – ведь до сих пор мы многое получаем от мертвых, а до Проведения Границ получали еще больше.

– Как вам объясняют в школе, что мертвые вещи настолько лучше наших? – спросил папа

– Это потому, – ответил Гоша, – что мертвые еще с дограничных времен накопили много ценностей. И во время войны еще много от нас вывезли.

– Чушь, – сказал папа, а мама засмеялась, – полная чушь. Если бы так – то зачем было бы столько институтов, которые заняты только тем, что отправляют в Заграничье ученых шаманов, чтобы те привозили оттуда разные мертвые секреты и технологии? Откуда у нас появились телевизоры, и магнитофоны, и даже компутеры? Их же все придумали мертвые, а мы только скопировали.

Дело в том, объяснил папа, что в старые времена мертвые накопили не материальные ценности, а знания. Знания всех живых в самом деле в конце концов достаются мертвым. Более того, у мертвых есть свое, особое, Знание – и до Проведения Границ живые могли им свободно пользоваться. Сейчас, конечно, тоже есть специальные люди, которые это Знание добывают, – но раньше-то это могли делать все кто угодно!

– Мне бабушка рассказывала, – сказала мама, – люди собирались, садились в круг, брались за руки, а на стол ставили такой специальный самописец, задавали мертвым вопросы, и мертвые писали ответы.

– Про что? – спросил Гоша. – Про будущее?

– Про будущее тоже, – ответила мама, – но чаще про разную ерунду. Что надеть к празднику, будет ли дождь, что сейчас с каким-нибудь дальним родственником, от которого нет писем.

– Клево, – сказал Гоша, но при этом немного напугался. Выходило, в школе говорят одно, а мама с папой – другое. Оказывается, великие изобретатели, портреты которых висят в школьном кабинете технологии, – они сами ничего не изобретали, а только копировали или тайком привозили из Заграничья то, что сделали до них мертвые. Конечно, путешествовать в Заграничье – опасно и страшно, но все равно получалось, что в школе говорят неправду. Во всяком случае – папа намекал именно на это.

Гоше было неприятно и немного страшно, он привык – во всех фильмах и книжках взрослые, которые говорят не то, что в школе, в конце концов оказываются злодеями и шпионами мертвых.

Мама и папа не могли, конечно, быть шпионами – и всю дорогу до станции Гоша думал об этом. Когда они сели в поезд, он прижался к маме, прошептал на ухо: «Но ведь Май все равно был не зря?» – мама ответила: «Конечно», и Гоша сразу успокоился.

С тех пор прошло три года. Выяснилось, многие ребята знают, что на самом деле многие изобретения сделаны мертвыми, а вовсе не живыми, как рассказывают в школе. Поэтому с мертвыми и приходится дружить, хотя вообще-то они – наши враги. Вот Маринин папа с ними торгует, а Рыба на одном из уроков рассказывала о подвиге ученого шамана, который вернулся из Заграничья слепым, но добыл рецепт лекарства от нового гриппа. У Рыбы получалось, что лекарство от гриппа было у мертвых, потому что мертвые сами грипп и придумали, но Лева после урока сказал, что это – глупости, новый грипп получается сам по себе, потому что вирусы мутируют, он об этом в учебнике за десятый класс читал.

«Интересно, – думает Гоша, – есть ли у Майка это специальное мертвое знание? Вот было бы клево, если бы не требовалось самим ходить в Заграничье, а можно было бы вытаскивать мертвых сюда, узнавать у них, что надо, и отпускать назад! Когда мама вернется, – думает Гоша, – обязательно спрошу ее об этом».

Он все-таки немножко волнуется: до Нового года всего три дня, успеет мама или нет?

2

– Как это называется? – еще раз спрашивает Марина.

На ладони у нее лежит белая плоская коробочка, чуть меньше магнитофонной кассеты. На матовой поверхности – несколько круглых кнопок и плоский квадратный экран, по которому ползут буквы мертвого языка.

– Это ай-по, – говорит Майк, – у вас еще нет таких?

Вчетвером они сидят в заброшенном доме, через забитые окна пробивается холодный зимний свет, посреди комнаты зияет дыра, сорванная с петель дверь валяется неподалеку от входа – все так же, как две недели назад, когда Майк впервые попал в мир живых. Только тогда им было страшно – а сейчас они приходят сюда как к себе домой.

– У нас только плееры, – отвечает Марина и вынимает из кармана куртки плеер фабрики «Электронная жизнь».

Майк вертит его в руках, открывает крышку, рассматривает штекер наушников.

– Это для кассет, да? – спрашивает он. – Говорят, в дальних областях такие есть. В нашем городе только в музее, наверное, можно найти. Но здесь, наверное, это такой крутой гаджет, что дайте две.

Они говорят на всеобщем языке, но Майк то и дело вставляет в речь неизвестные мертвые слова. Но и без этого его речь иногда кажется Марине неудачным переводом с мертвого языка – все эти бесконечные «прикинь?», «отжигать», «дайте две» или вот «гаджет».

Ника надевает наушники ай-по и нажимает кнопку.

– Что это за группа? – громко спрашивает она.

Марина забирает у подруги ай-по и нажимает «паузу».

– Подожди, – говорит она Майку, – я сама переведу. Это вот тут написано, верно? – Майк кивает. – Ну, значит, группа называется «Живые могут танцевать». Правильно?

– Ага, – говорит Майк, – только это еще и каламбур. Потому что по-нашему это звучит почти так же, как «в ожидании конца времен».

– Здоровско, – говорит Лева.

Свою шапку он отдал Майку, и теперь его рыжие волосы ярким пятном выделяются в полумраке. Марина прячет замерзающие ладони в карманы куртки и смотрит на зябнущего Майка. В разноцветном мертвом свитере, Марининых варежках, Никином шарфе и Левиной шапке он напоминал бы пленных мертвых из старых фильмов о войне – если б не широкая улыбка.

Раньше Марина считала, что мертвые должны быть мрачными и печальными. Так их описывали во всех книгах и изображали во всех фильмах – и не только в тех, что снимали здесь, но и в мертвых фильмах, которые два-три раза в год показывали в кино: безработные, несчастные, живущие в вечном сумраке. Первый раз, когда Майк появился в этой комнате, он был точно такой же: напуганный, потный, дрожащий. Когда Лева выдернул его из круга, он отскочил в угол и несколько мгновений затравленно озирался по сторонам.

– Где я? – спросил он.

– В мире живых, – ответил Лева на мертвом языке.

– Закройте окно, – попросил мертвый, и Марина сначала удивилась – все окна в комнате и так были заколочены, – но потом Лева сообразил: Майк говорит про дыру в Границе, которую они проделали. Гоша поднял погасшую магнитную свечу и показал: мол, все закрыли, можешь не нервничать.

И тогда мальчик впервые улыбнулся: широко, во весь рот, показав ровные белые зубы, схваченные сверкающей металлической скобкой.

– Меня зовут Майк, – сказал он на всеобщем языке и добавил: – Здесь у вас холодно.

Так они познакомились – и с тех пор несколько раз в неделю приходят в заколоченный дом и вызывают Майка. Теперь они научились это делать без грохота и шума: надо зажигать магнитную свечу через равные промежутки времени. Тогда Майк, где бы он ни находился, чувствовал, что его зовут, и мог выбрать удобное место для переноса.

Жалко только, он никак не привыкнет, что здесь холодно.

– А что у вас вместо кассет? – спрашивает Лева. – Я слышал про специальные диски. Куда их здесь вставляют?

– Диски – это отстой, – отвечает Майк, – мы берем музыку из компутера. Подсоединяем к нему ай-по и синхронизируем треклист.

– Это правда, что у мертвых компутеры в каждом доме? – спрашивает Марина.

– Что значит – в каждом доме? – удивляется Майк. – У каждого свой компутер, ну, если денег хватает.

Майк часто говорит о деньгах – Марина это сразу заметила. У нее дома не говорят о деньгах, и в школе, разумеется, тоже. Марина, конечно, понимает: у нее довольно богатая семья, например, богаче Левиной – хотя бы потому, что она никогда не видела у Левы ни одной мертвой вещи, – но это ведь совершенно неважно! Главное – они друзья, а у кого сегодня есть деньги на мороженое – никакой разницы.

Конечно, Марина знала, что деньги связаны с мертвыми, они заменяют им время, которого в Заграничье нет, и поэтому мертвые должны много говорить о деньгах, – но одно дело знать, а другое – слышать, как мальчишка, твой сверстник, то и дело говорит «если денег хватит», «у кого денег больше» и так далее.

– А еще, – продолжает Майк, – бывают записные компутеры, чтобы с собой носить, и даже движки с компутером, хотя, конечно, там компутер слабенький совсем.

Лева уточняет, что такое записной компутер и движок, а Ника спрашивает:

– Если у вас есть движки, то вы всегда можете связаться с другими мертвыми? Ну, узнать в справочном номер и позвонить, правильно?

– Ну, не совсем, – отвечает Майк, – многие не любят, чтобы им незнакомые звонили. Да и не у всех есть движок. Это от области зависит, я же говорил уже.

Оказалось, что Заграничье разбито на множество областей – в каждой из которых свой язык и свои обычаи. Вероятно, предположила Марина, в какую область попадает мертвый, зависит от того, где и когда он был живым. Люди, жившие давным-давно, попали в далекие области, где технологии толком не развиты и куда мертвые из области Майка забредают только как туристы или чтобы снимать кино.

В каждой из областей почти не происходит изменений: люди не старятся, дети не взрослеют, даже новые изобретения не появляются. Как известно, у мертвых нет времени – но теперь стало ясно, что у них есть много областей пространства, которые удерживаются вместе движением денег, которое регулируется сложными и непонятными законами.

Наверное, папа мог бы рассказать об этом подробней, но Марина не понимает, как начать с ним разговор. Хотя на каникулах вроде бы это гораздо проще: обычно, когда папа встает, Марина уже в школе, а сейчас можно дождаться, пока он проснется, и поговорить за завтраком (для Марины, конечно, это будет скорее обед). Но все никак не получается: вечно находятся какие-то дела – то на каток с Левой и Никой, то в кино, то в заколоченный дом.

Как все-таки Марина мало знала о мертвых до встречи с Майком! Ладно там всякие технологии, но только сейчас она выяснила: как правило, мертвые не помнят, кем были при жизни и как они ушли. Конечно, существуют специальные архивы, где хранятся персональные истории, но, как правило, доступ туда имеют только специальные сотрудники, по описанию похожие на коллег дяди Коли.

Поэтому Майк не знает, что было с ним до смерти. Не знает, например, кто была его мать.

Отец Майка живет с ним. Он – невозвращенец, работает в какой-то секретной лаборатории и целыми днями пропадает на работе. В тот день, когда они познакомились, Майк залез в отцовский кабинет и случайно запустил в компутерной системе какую-то программу. Система повела себя как-то странно – Майку явно не хватало слов живого языка, чтобы описать, как именно, – и он немного перепугался, а когда неведомая сила протащила его через распахивающееся окно в полу заброшенного дома, испуг перешел в панический ужас. Он был уверен, что отец телепортирует его в свою лабораторию, чтобы наказать за вторжение, – и поэтому сразу успокоился, когда понял, что всего-навсего попал в мир живых.

– Я всегда мечтал к вам попасть, – сказал он, – я раньше считал себя живчиком, ну, так у нас называют тех, кто хочет быть как живой. Одевался особым образом: вот, футболку носил специальную, там спереди написано «Быть живым, живым – и только», а сзади – «Живым – и только. До конца». Я даже ваш язык начал учить, ну, всеобщий язык, как вы его называете. По дядиному самоучителю. А потом его у меня отец отобрал и выкинул.

– Почему? – спросила Марина.

– Они в ссоре, дядя с отцом, – объяснил Майк. – Давно уже, еще до моего появления. Отец на него очень зол, – добавил Майк и поежился.

Марина уже заметила: каждый раз при упоминании отца Майк испуганно сжимается. «Наверное, у мертвых родители воспитывают своих детей, как в старые времена, – думает она. – Колотят, бьют, порют по пятницам – короче, все как в кино».

Марина, правда, не решалась спросить об этом Майка, а то однажды Лева спросил, мол, правда, что в Заграничье всюду преступность, гангстеры, мафия и все такое, а Майк ответил, что это все ерунда, они стреляют только друг дружку, просто надо свой город хорошо знать, куда можно ходить, куда нет, – и все будет нормально.

Марина так и не поняла, что значит – знать свой город? Что, в городе есть целые районы, куда лучше не заходить? А кто же там живет? А что делают все остальные – обходят их, что ли, как обходили «пятнашку», пока они не наваляли Вадику и его дружкам?

Непонятно, как это можно так жить.

Хотя чему удивляться: мертвые они и есть мертвые, это и по кино видно.

– А кино какое-нибудь ты можешь принести? – спрашивает Лева. – Я только несколько мертвых фильмов видел.

– Так вы, наверное, кино тоже на кассетах смотрите, – говорит Майк, – у меня на кассетах нет ничего.

– Не, мы его не смотрим на кассетах, – отвечает Лева, – для этого специальный магнитофон нужен, а у нас таких нет. Я думал, может, у вас какой-нибудь прибор специальный есть.

Марина улыбается: она-то помнит, что осторожный Лева был единственным, кто после первой встречи предостерегал друзей.

– Вы только представьте, что будет, если про это кто-нибудь узнает, – говорил он, – тайные встречи с мертвым! Это же чистый шпионаж, вы что, книжек не читаете?

– Так это книжки, – ответила Ника, – ты же сам видишь: он нормальный, наверняка из хороших мертвых.

– Мой папа тоже с мертвыми общается, – сказала Марина, – и никто его ни в чем не обвиняет.

– Твой папа – другое дело, – ответил Лева, – он на работе общается, а не абы где, неизвестно с кем!

– Да никто не узнает, – сказал Гоша, – мы ведь можем сюда другой дорогой ходить. Пару досок оторвать вон там и заходить не с улицы, а со двора. Майка отсюда выпускать не будем, так что никто ни нас, ни его не увидит.

Марина не видела Гошу уже дней десять: позвонила ему после Нового года, но никто не подходил к телефону. Она позвонила еще пару раз, а потом решила, что, наверное, Гоша, как в прошлом году, ушел с родителями в какой-нибудь зимний поход. «Странно только, что не позвонил предупредить, – удивляется Марина. – Ну ничего, – думает она, – вернется – позвонит».

Но до конца каникул Гоша так и не появился.