Текст книги "Точная дата"

8. Четверг 2 июля

Плотно позавтракав несложной, но здоровой и вкусной пищей, Андрей Юрьевич Дорохов выписался из клиники. Хотя, слово «выписался» здесь было, вряд ли применимо, – по его просьбе ему просто принесли одежду, и, сказав, что об оплате беспокоиться не стоит, – видимо, Лена таки расплатилась одной из его карт, – пожелали хорошего дня.

То, что на лавочке в маленьком зелёном скверике перед клиникой сидел Пал Палыч Огородников, Андрея совсем не удивило. Он заметил, что перестал вообще чему-либо удивляться, просто устал, и если бы сейчас из-за угла вышел какой-нибудь диплодок или тираннозавр, наверное, и тогда бы Дорохов вряд ли повёл даже бровью.

– Привет, – односложно сказал Палыч, улыбнувшись своей фирменной улыбкой, способной очаровать кого угодно, разве что, кроме Андрея.

– Привет, – ответил Андрей. – Ну, скажи теперь, что оказался здесь случайно.

– Ну почему случайно? – снова улыбнулся Огородников. – Специально пришёл посмотреть, как ты.

– С чего такая забота?

– Так ведь это я же тебя сюда предложил направить.

– Вот как?! – тут Андрей уже несколько удивился. – И как же такое случилось?

– Да я просто был в Веткине по оказии. Ну, нравится мне твой город просто. А тут смотрю – жена твоя выбежала из подъезда «скорую» встречать. Но ты ведь сам знаешь, как быстро у вас в городе экстренные службы приезжают. Слово за слово и разговорились. Жаловалась она на тебя: пьёшь, куришь, и не закусываешь совсем. Я и предложил ей после «скорой» сюда тебя направить. Она мне даже «спасибо» сказала. Вообще она создала о себе впечатление воспитанного и образованного человека.

– А с чего это ты обо мне так заботишься? Боишься, как бы я алкоголем не отравился и теорию твою не разрушил? Вот умер бы я позавчера от отравления алкогольного как Фидель, и твоя идея про геморрагический инсульт десятого июля полетела бы к чертям. Как тебе такое?

– Вот ты вроде неглупый, а не допускаешь, что у меня просто возникло желание помочь человеку, которому плохо. Да я сейчас даже не про тебя говорю, ты сам в запой ушёл, я про жену твою.

– А вам разве можно вообще вмешиваться и корректировать предназначение.

– Кому это «вам»? – Палыч прищурился.

– Ну, я не знаю из каких ты там высших или потусторонних сил. Ведь не будешь же ты мне говорить, что ты обычный человек? Обычные люди такими знаниями не обладают, – кто когда умрёт с точностью до секунды и диагноза. Кстати, – вспомнил Дорохов, – сосед мой, что в палате со мной лежал, надолго меня переживёт?

– На восемь дней, – отвлечённо, и думая о чём-то своём, ответил Огородников. – Вечером в субботу семнадцатого июля. Только ты ему не завидуй. Метастазы активизировались и пошли в печень. Это очень больно, поэтому это он бы тебе позавидовал.

– Значит, не выпить ему больше красного винца и не посетить этой богадельни, – Андрей кивнул на здание клиники. – А медсестра здешняя сказала, что он вернётся через неделю.

– Нет, не получится, – ответил Палыч. – Сил уже не хватит. А по поводу твоего замечания о моей нечеловеческой природе, – чушь всё это. Я такой же, как ты, только знаю чуть больше, вот и всё.

– А откуда знаешь?

– Знаю и всё. – Палыч замолчал, давая понять, что обсуждение этой темы закончено.

– Выходит, – продолжил Андрей, возвращаясь к начатой теме, – что даже мне с моими оставшимися восемью с половиной днями лучше, чем этому бедолаге-любителю красного вина?

– Да не любит он вино, он водку любит, – ответил Палыч, – Придумал себе иллюзию.

– Вот интересно, – сказал Дорохов, размышляя вслух. – Ведь он неглупый человек, и понимал…, понимает, – поправился он, – всю безысходность ситуации, и страшно ему, наверняка, а нет – шутит и балагурит, как будто у него сто жизней впереди, а не шестнадцать дней.

– Да пойми же ты, наконец, – ответил Палыч. – Я с первого дня нашего знакомства пытаюсь донести до тебя одну мысль. Неважно, сколько денег на твоих счетах, живёшь ты во дворце или в лачуге, неважны твои увлечения и окружение, семья, друзья, знакомые. Главное – это твои чувства, мысли и эмоции, которые ты испытываешь. Только они влияют на твою жизнь, могут сделать её лучше или хуже. А мысли эти ты думаешь сам, и как надумаешь, такими они и получатся. Жалость же к себе – это эмоция, основанная на инстинкте самосохранения. Она нужна нам чтобы сохранить границы личности. Развитие же этой самой личности возможно только в безжалостном состоянии.

– Но нужно же как-то стараться победить смерть, а он уже даже не пытается.

– Это не совсем так, – серьёзно ответил Огородников и немного вытянул вперёд ноги, затёкшие от сидения в одной позе. – Мы всегда стараемся победить смерть. Едим, чтобы не умереть с голоду, тепло одеваемся, дерёмся с хулиганами на улице, защищая собственную жизнь, пьём таблетки по поводу и без, надеясь пожить подольше. Но обмануть смерть, вернее, обмануть жизнь ни у кого не получалось. Ведь жизнь – это и есть смерть, просто отсроченная.

– Просто каждому хочется этой отсрочки подольше, – грустно улыбнулся уже Андрей.

– Извини, тут уж кому как повезёт.

– Так в итоге никому же не повезёт.

– Если бы человек мог жить вечно, человечество давно бы себя изжило, – уверенно сказал Пал Палыч. – Ресурсов бы на всех не хватило, а в один прекрасный день, даже если бы человек научился обходиться без питания и воды, люди бы просто не поместились на планете. Это же так просто! Или ты хотел бы жить вечно один, а другие пусть мрут, и освобождают место? Тебе не кажется, что это не совсем справедливо?

Андрей ничего не ответил. Если смотреть на вещи без эмоций, а чисто с прагматической стороны, по всему, что говорил Огородников, он получался прав. И все его, Андрея, стенания о своей горькой судьбе, не имели под собой никакого обоснования. Да, по всем принятым нормам он довольно молод, чтобы умирать, но ведь у него нет метастаз в печени, а значит, и жаловаться он права не имеет. Да и кому жаловаться?

Андрей посмотрел на Пал Палыча и вспомнил, как они с Колей Захватовым хотели его поймать и допросить с пристрастием. Где-то сейчас Колян? Андрей отвлечённо посмотрел на небо, потому что с детства некоторые недалёкие и не всегда образованные взрослые говорили ему, что мёртвые попадают на небеса. Почему на небеса? Может они попадают на дно Чёрного моря? Или Жёлтого? Или превращаются в семечки подсолнуха. Или в отвёртки с чёрно-жёлтыми ручками. Не знает никто. Он моргнул и снова обратился к Огородникову.

– Так что же мне теперь делать?

– Ну что ты, в самом деле, как маленький? – ответил тот. – Я не твой отец, не учитель и уж никакой не проводник по жизни. Тебе удалось прожить без моей помощи до сегодняшнего момента сорок три года три недели и четыре дня, уверен, у тебя получится делать это самостоятельно и дальше. Одно могу сказать точно, – самое страшное ты уже прошёл. Дальше будет проще.

– Надолго ли?

– До конца. И не переживай ты так. Умей понижать важность происходящего. Тот, кто может пользоваться таким приёмом, живёт в гармонии.

– Как можно понизить важность самого важного в жизни – саму жизнь?

– Я не призываю тебя отказаться от еды, если хочется есть, и от одежды, когда холодно. – Фирменная улыбка вновь озарила лицо собеседника. – Просто думай обо всём проще. Мы – это наши мысли, и этот мир – это наше отношение к нему. И если понизить важность проблемы, она не будет такой уж большой. Никто не живет вечно, и время относительно. Даже самый седой долгожитель живёт не более одной трети процента от всей известной истории человечества. А сильные мира сего, жили и того меньше, хотя, возможно, и интереснее. И вклад каждого из нас в эту жизнь, вклад самим нашим существованием, самим участием в этой жизни, не менее весом, чем вклад Пушкина или Моцарта. Быть может тот момент, что ты успокоил в аэропорту Челябинска четырнадцать лет назад плачущего ребёнка и помог ему найти маму, важнее для жизни, чем «Лунная соната», которую многие не слышали, и отлично проживут до конца своих дней, так её и не услышав.

Андрей вспомнил про тот случай в Челябинске и подумал, что тогда совсем не придал ему значения. Он почти забыл его, и если бы Палыч сейчас не напомнил, вряд ли вспомнил бы сам. Может это и есть то самое «понижение важности», о котором говорит Огородников? Ведь любое событие или явление становится важным для нас, когда мы сами считаем его таковым. И то, что важно для одного человека, группы людей или даже целого народа может быть абсолютно безразлично другому, который обращает на него внимания не больше, чем на мелкие камешки на обочине дороги. Дорохов с неприязнью подумал, что Палыч и здесь оказывается прав. Но потом остановил себя, – почему с неприязнью? Ведь неприятно не то, что твой собеседник оказывается прав, а то, что неправым из вас двоих выходишь ты. А он, Андрей Дорохов, уже особо и не спорит, больше соглашаясь. Получается, нет у него неприязни к этому широко улыбающемуся человеку.

Андрею вдруг захотелось рассказать об этом Палычу, он встряхнул головой и посмотрел на лавочку перед собой, но никакой Пал Палыч Огородников на ней уже не сидел. Дорохов огляделся по сторонам – места кругом были открытыми так, что скрыться из виду нормальному человеку за несколько секунд представлялось совершенно невозможным. Андрей с усмешкой отметил для себя этот факт, но снова не удивился.

Часть пятая.
Принятие

7. Пятница 3 июля

Место, где мы живем, конечно, влияет на нас. Если человек родился и всю жизнь провёл в каком-нибудь северном городе нефтяников, с одной большой улицей из типовых панельных коробок, на которой расположены все достопримечательности города, включая администрацию, кинотеатр и городской вытрезвитель, его гораздо больше поразит красота Флоренции, чем местного итальянского жителя, который видит её каждый день и давно уже ничего в ней не замечает. Причём итальянец этот и город-то свой может совсем не любить, ему надоели толпы туристов, мигрантов и торговцев всех мастей, по вековой брусчатке неудобно ходить, а церковь Санта-Мария-дель-Фьоре значительно уступает собору святого Петра в Ватикане. Северянин же, наоборот, город свой любит, он здесь вырос, всё с рождения ему знакомо, а если весной дойти до конца главной, пусть и единственной, улицы, увидишь тундру, которая сказочно красиво цветёт весной. Такой вот парадокс.

После завтрака Андрей вышел в город. Он не чувствовал ни усталости, ни голода, ни какого-либо иного дискомфорта. Правда, в его голове не было ни одной мысли, куда теперь идти и что делать. Не отдавая себе точного отчёта в своих действиях, Андрей пошёл в сторону центра. Причём выбрал для себя не сто раз исхоженные Новокузнецкую, Пятницкую, или Большую Татарскую улицы, а прошёл до Водоотводного канала Москвы-реки и двинулся вдоль него по Озерковской набережной. Несмотря на то, что жил в этом районе уже много лет, Андрей никогда не ходил этим путём, что делало прогулку ещё более интересной. Канал не был рекой и не претендовал на это, своим видом он больше напоминал маленькие водные артерии размером не шире большой улицы, какие во множестве представлены в Санкт-Петербурге.

Андрей глубоко вдохнул полной грудью, подсознательно надеясь почувствовать запах солёного балтийского ветра, но чуда не случилось, – Москва пахла Москвой. Он моргнул глазами, отгоняя видения, и двинулся дальше вдоль канала. Андрей никуда не торопился, он специально шёл медленно, как ходят буддистские монахи, которые давно уже всё поняли про эту жизнь. К удивлению Дорохова сегодня Москва была поразительно красива. То ли это было связано с повышенной заботой властей о центре столицы, то ли просто сегодня было такое настроение, но Андрей шёл, и просто на физическом уровне, на уровне мурашек на коже, ощущал какую-то особую красоту города.

Надо сказать, он по—настоящему никогда не любил Москву. Да, он признавал ценность работы в столице, и старался устроить себе жизнь в этом шумном, суетном и очень быстром городе максимально комфортно для себя, но комфорт этот был деланным, и его нужно было постоянно поддерживать, чтобы, не дай бог, не войти в резонанс с Москвой, и окончательно не увязнуть в её бешеном ритме. То ли дело Питер! Деловой, но не суетливый, энергичный, но не хамоватый, гордый, но не горделивый, не купечески-размашистый, а дворянски-сдержанный, благородный и вежливый. Тем более был поражён Андрей, увидев сегодня Москву совсем по-другому, как будто неожиданно разглядев не просто внешнее убранство привычных улиц и обычных зданий, но чётко улавливая дух города, его внутреннюю красоту.

Учитывая стоимость земли в центре, казалось, каждый уголок, каждый кусочек этой самой земли использовался здесь для чего-то нужного и интересного. В неожиданных местах ютились нотариальные конторы, частные стоматологические кабинеты, сувенирные лавки, крошечные офисы, мини– и даже микро-салоны связи и красоты. То тут, то там попадались непонятно когда открытые маленькие гостиницы, по-видимому, рассчитанные не больше, чем на три-четыре номера. Около их входа, как правило, курили постояльцы, на несколько дней примерившие на себя самозваный статус хозяев жизни, оплачиваемый их работодателем в пределах лимитов командировочных расходов. Андрей сам часто ездил в командировки, и ему было знакомо это обманчивое чувство, чувство того, что все эти богато убранные номера сделаны и существуют специально для тебя, что это дано тебе за твои заслуги, и так теперь будет вечно. Но командировка закончится, гости вернутся домой, в свои небогатые квартиры в Ярославле или Нижнем Новгороде, которые тоже являются отличными городами. Но они не Москва.

Несмотря на то, что будний день пятницы ещё не подошёл к полудню, то есть рабочие часы были в самом разгаре, навстречу Андрею попадались не слишком занятые люди. Вернее, занятые, но по-другому, чем он привык думать. Встречаемые им прохожие не торопились и никуда не бежали, они неспешно прогуливались, некоторые негромко разговаривали по телефону, кто-то с любопытством озирался по сторонам, безуспешно пытаясь скрыть кричащий статус гостя столицы. Андрей тоже с интересом оглядывался вокруг, но его интерес был совсем иного рода, – он изучал город, по-новому открывая его для себя. Здесь, в центре, просто физически витал дух успеха, и люди, которые ему попадались, тоже выглядели успешными. Да и сам он со стороны, наверняка, производил точно такое же впечатление. Андрей усмехнулся про себя, – действительно, ведь менее успешные сейчас по улицам не ходят, – они работают на производстве, стоят за прилавками в магазинах, водят маршрутки и автобусы, те же, кому повезло чуть больше, сидят за компьютерами в офисах. Давно ли и он был таким? Заслужил ли он праздное шатание? Нет, он был таким же самозванцем, просто теперь, когда на жизнь осталась неделя, на многие вещи смотрел по-другому.

Вот навстречу идёт молодая пара – парень с девушкой, обоим лет по девятнадцать-двадцать. Интересный период. Они только формируют отношения, пробуют на вкус. Пока это большая, захватывающая радость от общения и новые ощущения от физической близости. Втайне, и он и она ждут не дождутся, когда можно будет остаться наедине где-нибудь в укромном месте, в пустой квартире до прихода родителей или в комнате общежития. У них всё ещё впереди, – будут и недопонимания, и обиды, и ссоры из-за поменянной без спроса любимой чашки. Но пока они молоды, и они в самом начале пути, на котором предстоит обменивать годы на мудрость. Это если повезёт, мудрость в этой схеме вариативна.

«Вот, молодёжь, – подумал Андрей. – Кругозора никакого, оттого и желания ограничены. Парадокс поколений, – в молодости энергии много, а знаний нет почти, оттого и реализация хромает. В зрелости же наоборот, знания есть, а сил необходимых нет уже, и снова страдает реализация». Андрей вспомнил своего сына Максима и поймал себя на мысли, что рассуждает как стареющий брюзга. Как будто его, Дорохова, опыт даёт ему право не решение извечных вопросов и вселенских задач. Он улыбнулся. А почему бы и нет? Ведь, если верить Палычу, ему, Андрею Юрьевичу Дорохову осталось жить не более половины тысячной доли процента, от того, что он уже прожил, а значит, его опыт является опытом всей жизни, и, скорее всего, значительных прорывов всё равно уже не случится.

Рассуждая таким образом, Андрей пересёк безымянный остров, оставив слева от себя Никольскую церковь, и, перейдя Москву-реку по Большому Устьинскому мосту, повернул налево на Москворецкую набережную и зашагал в сторону Кремля. Ещё через десять минут он вышел к парку Зарядье. Зайдя на территорию комплекса, Дорохов ещё раз отметил про себя работу городских властей, вернувших этому несправедливо обделённому вниманием району, его значение для города. Ещё до недавнего времени Андрей об этом районе даже не знал. Конечно, он слышал раньше это название, но казалось, что это имя какого-то древнего села, типа Коломенского или Царицыно, которое, хоть и находится в Москве, но ближе к окраине и уж никак не возле Красной площади. Сегодня же это был современный комплекс европейского уровня с огромным количеством праздных зевак, туристов, гуляющих пенсионеров и молодёжи, на их вечных скейтах и самокатах.

Андрей с интересом рассматривал разношерстную публику. В большинстве своём люди выглядели счастливыми. Наверняка, у всех их были свои индивидуальные проблемы, – повышенное давление, необходимость замены лобового стекла на автомобиле, недоделанный отчёт на работе, да мало ли. Но день сегодня такой хороший, что всем кажется, что проблемы эти там, далеко, не сегодня и не здесь. А здесь лето, солнце, синее небо и красивый город.

От философских размышлений Андрея отвлёк мужчина лет шестидесяти, который о чём-то его спросил. Андрею стало немного неловко оттого, что он задумался настолько, что не услышал вопроса и он, извинившись, попросил мужчину повторить его.

– Еще раз простите, – смущённо сказал собеседник неожиданно высоким голосом с легкой сипотой. – Я просто хотел поинтересоваться, а где здесь развод почётного караула? Я всегда думал, что у мавзолея, а тут прошёл по Красной площади, – так у мавзолея никакого караула не стоит.

– Так это не здесь, – с готовностью ответил Андрей, который всегда был рад помочь приезжим, поскольку сам не раз оказывался на их месте в незнакомых городах. – Пост Номер Один теперь не у мавзолея, а у Могилы Неизвестного Солдата. Это по другую сторону, вам нужно спуститься с холма, снова перейти через Красную площадь и в Александровский сад пройти, налево.

– А правда, что развод караула каждый час происходит? – спросил мужчина, радуясь, что встретил такого отзывчивого местного жителя.

– Правда, – ответил Андрей. – Сейчас всего пятнадцать минут первого, вы вполне успеете.

– Спасибо вам большое, – гость столицы даже немного подобрался, чтобы выглядеть чуть повыше.

– Первый раз в Москве?

– Да. Видите ли, дожил до шестидесяти, а в столице так и не был никогда. Далеко это от нас.

– Вы ведь с Дальнего Востока? – поинтересовался Дорохов.

– Точно! – удивлённо вскинул брови мужчина. – Из-под Хабаровска. А как вы догадались?

– Я бывал в ваших краях, а у вас там говор специфический, – улыбнулся Андрей.

– Неужели? – недоверчиво поинтересовался собеседник. – Вот бы никогда не подумал. Это, наверное, оттого, что сравнить не с чем, может и правда у нас говор особый. А так живешь всё время в одном посёлке, а как люди в других местах говорят, и не слышишь.

– И что же вы за всю жизнь ни разу в Москве не были? – недоверчиво спросил Дорохов.

– Да что там в Москве! Мы и в Хабаровск-то не каждый год ездим. А зачем? Магазины у нас в посёлке есть. Если что нужно с Большой Земли, дети по интернету закажут, а службы привезут то, что надо.

Андрей ещё раз улыбнулся про себя, вспомнив, как жители Дальнего Востока называли европейскую часть страны «Большая Земля» или «Запад».

– И что никогда не хотелось? – продолжил он расспрос.

– Как не хотелось? Хотелось, конечно. Но всегда дела какие-то были, а с нашей зарплатой, – я наладчик токарных станков на нашем комбинате, – на поездку в Москву копить надо. Это же только самолёт, вы знаете наверняка, если бывали у нас. А поезд и не дешевле получится, да и ехать почитай неделю в один конец.

Андрей кивнул, он знал, что многие жители Дальнего Востока, действительно, никогда не бывали по эту сторону Уральских гор. Жизнь там была вполне автономной, можно было неоднократно ездить в Китай, Корею или Японию, но так и не побывать в столице своей Родины.

– И что же теперь? Накопили?

– Почти, – с гордостью ответил мужчина. – Действительно почти накопил и уже в следующем году сам бы поехал, а тут и юбилей подошёл, – дети поездку в Москву подарили, и перелёт, и гостиницу. Кремль видел, Красную площадь видел, памятник Пушкину на Тверской видел. Осталось развод почётного караула посмотреть, по Арбату пройти и на ВДНХ съездить. А там уже можно домой возвращаться и помирать спокойно.

– Вы это серьёзно?

– А что? – горделиво выпрямился мужчина. – Главное в жизни я уже сделал. Детей воспитал, квартиру от предприятия получил, план годовой выполнял всегда, а теперь вот и Москву посмотрел. А больше и не нужно ничего. Спасибо вам ещё раз, пойду я, а то Александровский сад ваш не найду, и смены караула ещё час ждать придётся.

Андрей ещё раз объяснил собеседнику, как пройти к Могиле Неизвестного Солдата, и тот удалился, разглядывая на ходу Храм Василия Блаженного, и не замечая, что идёт с раскрытым от удивления и восторга ртом.

Дорохов задумался, глядя вслед незадачливому дальневосточнику. Вот человек, считает, что прожил жизнь не зря. Андрей не знает, какова она эта жизнь, какие в ней были события, вехи, свершения. Знает он только то, что для закрытия жизненных задач человеку нужно было побывать в Москве, и он теперь эту задачу закрыл. А ему, Андрею Дорохову, что нужно для закрытия жизненных задач? В Москве он уже был, на Дальнем Востоке тоже, и вообще посмотрел и страну, и мир. Получается, что в сравнении вот конкретно с этим жителем Хабаровского края Андрей Дорохов не то, чтобы духовно богаче, а как-то полновеснее что ли. Ведь всего увидеть всё равно невозможно, а на своём веку Андрей посмотрел достаточно. Вот если бы всё было так просто – съездил в какой-нибудь город, и всё, можно «помирать спокойно».

Правда, у его мимолётного знакомого дети, которые подарили ему московскую поездку. Значит, как минимум, двое. У Дорохова один, сын Максим. С другой стороны, и сиротой он всего одного оставляет, безотцовщины меньше. Андрею стало противно от циничности этой мысли, отгоняя её, он снова спустился на Москворецкую набережную и неспешно пошёл вдоль кремлёвской стены, поглядывая на другую сторону Москвы-реки. И тут на плечи ему упали первые капли дождя.

Андрей просто поразился этому чуду природы – не более получаса назад небо было абсолютно голубым до самого горизонта во все части света, в теперь крупные кучевые облака, как серая вата, быстро ползли с юга, со стороны Якиманки, и на поверку оказались вовсе не милыми и живописными облачками, а серьёзными грозовыми тучами. Гроза разыгралась в считанные секунды. Он, конечно, раскрыл зонтик, но стихия развернулась так широко и полномасштабно, что, казалось, вода льётся с неба даже не вёдрами, а огромным водопадом, при этом сильный боковой ветер добросовестно помогает ей в доказательстве беспомощности зонтов. Можно было вернуться и переждать ливень под мостом, но, обернувшись назад, Андрей понял, что находится почти посередине между двумя мостами и решил идти вперёд. Через минуту бесполезной борьбы в попытках оставить сухой хотя бы голову, побеждённый Андрей закрыл свой зонтик, подставив лицо тёплому ветру и мягким потокам воды. Одежда в секунду промокла насквозь, ботинки стали тяжелыми и каждый шаг давался труднее, чем обычно. Под Большим Каменным мостом Андрей решил постоять и переждать основную фазу стихии. Летние дожди, хоть и интенсивны, но в здешних широтах, в отличие от тропиков, скоротечны.

Стоя под мостом с двумя десятками сограждан, волею погоды, ставшими сегодня его случайными соседями, Андрей вдруг вспомнил, как интересно было смотреть на летний дождь в детстве в бабушкином доме. Окна комнаты, где они обычно обедали, выходили в аккурат на крышу большого сарая, стоявшего на той стороне двора. Крыша эта была покрыта кровельным железом, выкрашенным в красный цвет. Именно на этой крыше и происходило во время дождя самое интересное. Сперва на неё падали одинокие крупные капли. Падали редко, как будто командование наверху, на Большой Туче, послало только небольшую группу десантников, послало на разведку, чтобы выяснить, – как тут на крыше, готовы к Проливному Дождю? Но в считанные секунды капель становится больше, расстояние между мокрыми разводами от них всё меньше, и уже через полминуты сухого места на полотне крыши не остаётся. Сперва робкие, удары превращаются сначала в частую дробь, а затем в несмолкаемый гул, сопровождающий падающую с неба воду. Крупные капли выбивают из уже плотно ползущих вниз потоков пузыри, которые наперегонки бегут в водосточный жёлоб, установленный по нижнему краю крыши, напоминающий теперь мощную горную реку в миниатюре. Вода плещется, иногда переливается через бортики, но в целом послушно движется и уходит в воронку водостока, отводящую её напрямую в большую бочку. Этой воде суждено потом быть разобранной на лейки и использованной для полива. Но не сегодня. Сегодня дождь справился с поливом на «отлично». Сухая земля благодарно впитала влагу, чтобы сначала напиться самой, а затем уже напоить все те овощи и фрукты, которые бабушка заботливо выращивала на еду и заготовки. Прекращается дождь так же быстро, как начался. Гул переходит сначала в частую дробь, которая становится всё реже, превращается в отдельные удары редеющих капель, как будто опоздавших на основное веселье и старающихся с последними ручейками всё-таки попасть в заветный водосток, забравший их товарок. Но вот отдельные стуки смолкают, и крыша начинает сохнуть. Сначала на самой верхушке, у конька, маленькими очагами цвет её меняется с насыщенно-мокрого на привычно-сухой. Потом эти очаги прямо на глазах в секунды разрастаются, захватывая всё больше пространства, и через очень короткое время крыша абсолютно суха. Трава, листва на деревьях, сама земля ещё хранят на себе следы недавней стихии, а крыша уже как бы говорит: «Какой дождь? Я здесь абсолютно не при чём!». И тогда Андрей с братьями выбегают на двор, а через него в огород, чтобы полной грудью вдыхать этот воздух после дождя с его особенным запахом. Этот запах даже имеет своё название, Андрей его не помнит, но спутать этот запах нельзя ни с чем, пусть даже пройдет тридцать лет.

Андрей вдохнул полной грудью. Прошло тридцать лет, а запах, действительно, остался прежним. Конечно, город, а тем более, такой большой город как Москва, не мог не добавить в него свои детали, но в целом это был запах летнего дождя, так хорошо ему знакомый.

Дорохов посмотрел на шагомер. Если ему верить, жить Андрею оставалось неделю и пять часов, но сегодня это мало его заботило.