Текст книги "Высота смертников"

Глава восемнадцатая

Во взводе Нелюбина потерь оказалось больше. Воронцов шёл по ходу сообщения, перешагивал через убитых. Бойцы уже расчищали траншею, складывали в ячейках погибших. Снимали с них вещмешки с патронами, гранатами и сухим пайком.

– Ну что, Иван Матвеич, – хлопотал возле одного из убитых пожилой боец в разорванном ватнике. – Вот и взяли мы их. Вот и искупил ты, земляк, перед Родиной… Нету у тебя теперь никакой вины.

– Где командир взвода? – спросил бойца Воронцов.

– Там. – Боец устало и, как показалось Воронцову, безразлично махнул рукой вдоль траншеи. – Там он. Сержанта ранило. Так он с ним.

– Стукалина? Сержанта Стукалина? Ну что молчишь, боец?

– Кажись, его. Разведчика. Шустрый такой…

Воронцов побежал вперёд, расталкивая бойцов.

– Там они, – кивнул ему на вход в блиндаж санинструктор. – Я ему уже ничем помочь не могу. А работы много…

Воронцов спустился по земляным ступенькам в блиндаж. На топчане лежал Степан. Он тяжело дышал. Смотрел неподвижными глазами в брёвна накатника. В другом углу, сгрудившись над столом, сидели офицеры. Слышался голос старшего лейтенанта Солодовникова. Среди офицеров Воронцов увидел артиллериста и ещё кого-то из связистов.

– Воронцов, давай сюда. Какие у тебя потери? Докладывай. – Ротный махнул ему рукой. – План твой оказался верным. Буду писать на тебя реляцию. И ворвался твой взвод хорошо. И контратаку отбили. На тебя все кинулись. Какие у тебя потери?

– Сержанты сейчас подсчитывают.

– Да мне примерно. Чтобы знать, чем мы располагаем.

– Думаю, человек десять потеряли. Если считать раненых, то ещё человек восемь.

– Раненых придержи в траншее. Не отправляй пока в тыл. Только – тяжёлых. Ты что, Воронцов, квёлый такой? – Голос старшего лейтенант Солодовникова доносился, как из тумана. – Ранен, что ли?

– Нет, Андрей Ильич, со мною всё в порядке. Разрешите мне с другом поговорить?

Сидевшие вокруг стола затихли.

– Да-да, вы ведь вместе выходили… Молодец твой Стукалин. Пулемёт вывел из строя первыми же гранатами.

– Что с ним?

– В траншее уже… Очередь из автомата. Прямо в грудь. Фельдшер сказал, что в тыл нести бесполезно. Вот такие дела, взводный. Так что прощайся с другом и давай сюда.

Воронцов взял руку Степана. Лицо его сразу вздрогнуло.

– Ну, как ты, Стёп? Я ротного попрошу, чтобы в тыл тебя отнесли. А?

– Спасибо, Сань. – Степан говорил с трудом, медленно разлепляя спёкшиеся чёрные губы. – Помнишь, как мы… наша Шестая… на речке той…

– Тихо, тихо, молчи. Тебе больно?

– Сань, в кармане у меня письмо от матери. Старое… прошлогоднее… Адрес на нём обратный… Не хочу под чужим именем…

– Хорошо, Стёп, ты только не переживай. Всё сделаю. Будем жить, Стёп! Будем жить!

Ротный снова позвал Воронцова.

Степан шевельнул губами:

– Не оставляй меня, Сань. Умирать скоро… Боюсь один остаться… А там… там не боюсь… Там нас много…

– Я с тобой, Стёп. С тобой. Ты, может, хочешь чего? Пить хочешь? У меня и водка есть. – Воронцов достал из кармана трофейную фляжку, потряс ею.

Степан снова шевельнул губами. Голос его уже стал совсем тихим. Воронцов наклонился к нему и услышал:

– Сань… устал…. Ох, как я устал…

Через двадцать минут, когда на гору заволокли три 76-миллиметровых пушки и миномёты, рота снова пошла в атаку.

Связисты тащили катушки с проводами. И спустя некоторое время старший лейтенант Солодовников уже кричал в трубку со своего передового НП:

– Первый! Давай огня! Где батальоны?

– Дуй вперёд и не оглядывайся! – слышал он в трубке возбуждённый голос полковника Колчина. – Твоё дело – выйти на шоссе, оседлать его и отрезать их к чёртовой матери!

– Я и иду! Иду, товарищ Первый! Но у меня оголённые фланги!

– От твоих флангов я их сейчас отгоню миномётным огнём! Так что не бойся! Вперёд! Какие потери?

– Большие, товарищ Первый. Семьдесят пять человек выбыло из строя. Тридцать два – безвозвратные.

– Лейтенанты?

– Трое.

– Убиты?

– Двое ранены. Эвакуированы в тыл. Один убит.

– Этот-то, курсант, как себя ведет? Не зря я его водкой поил?

– Воронцов?

– Да, он.

– Младший лейтенант Воронцов действует храбро и уже отличился при штурме траншеи и отражении контратаки. После боя буду ходатайствовать о награждении его орденом.

– Готовь, Андрей Ильич, представление. Я подпишу. И на всех, кто отличился. А младшему лейтенанту скажи об этом. Пусть старается, землю когтями рвёт.

– Да он и так рвёт, товарищ Первый.

– Боеприпасов мы вам подбросим. Держитесь. Скоро пойдут батальоны. Всё. Конец связи.

Старший лейтенант Солодовников положил трубку на рычаг, вспомнил капитана, который сидит сейчас внизу, под горой, в своём тёплом блиндаже…

– Скоро пойдут… Скоро… Это когда? Когда у меня от роты взвод останется? Хрен ты, Илья Митрофанович, их с места сдвинешь, свои батальоны. Они по взводу бросят на пулемёты, положат на проволоке по десятку людей и назад отведут. Доложат: захлебнулась атака! Что ты тут сделаешь? Хвать её в душу! – Так рассуждал сам с собой командир штрафной роты старший лейтенант Солодовников. Уж он-то, воробей битый, знал, что почём на войне. Он бы и сам, будь у него простая стрелковая рота, без основательного усиления и без обеспечения флангов не полез бы на скаты. Так, потоптался бы внизу и – ползком, с кровавыми соплями, назад.

В следующее мгновение справа и слева всё потонуло в чёрных взрывах. Батя не обманул, подбросил огоньку. А через минуту зазвонил телефон:

– Пошли батальоны, Андрей Ильич! Встречай. Ты скажи вот что: до второй траншеи дошёл?

– Дошёл. Третий взвод ворвался и ведёт рукопашный бой. Четвёртый пытается атаковать миномётную батарею. Второй и первый прижаты сильным огнём с флангов. Ещё бы туда огоньку.

– Дадим. Третий – это кто у тебя?

– Власовцы. Воронцов. С ними лейтенант Гридякин ушёл.

– Зачем? Не его это дело в атаку ходить. Зачем ты его отпустил?

– Останови их… Молодые, ретивые. Дело пошло… Азарт…

– Срочно отзови его на свой НП! Отзови, слышишь? Скажи: Колчин приказал срочно выйти из боя! Ранят, не дай бог, а то ещё и убьют, затаскают тогда нас с тобой. Сами в штрафбат пойдём. Пленные есть?

– Нет пленных.

– Как нет? Траншею взяли и пленных нет?

– Не берут они пленных.

– Вот и прикажи Николаю, чтобы организовал захват пленных, и пусть с ними возвращается назад. Жду его здесь, внизу. Я – на НП Второго. Ты меня понял?

– Всё понял, товарищ Первый.

Прибежали связные:

– Третий в траншее! Большие потери!

– Второй пытается атаковать! Четвёртым отделением уже ворвался! Идёт рукопашный бой!

– В первом большие потери! Прижат плотным огнём пулемётов. Бьёт снайпер! Есть потери от огня своих миномётов!

– Четвёртый двумя отделениями зацепился за траншею! Большие потери! Убит младший лейтенант Никонов! Ранен младший лейтенант Тимошкин!

Из второй траншеи немцев они через минуту-другую выдавят. Изрубят сапёрными лопатками самых упорных и займут вторую линию. Но после этого надо ждать контратаку немцев. И судя по тому, как они пролезли узким клином, не обеспечив флангов, на этот раз немцы контратакуют не так, как час назад. Было бы слишком примитивно с их стороны…

Уже рассвело. Воронцов и не заметил, как всплыло над дальним лесом, над верхушками нетронутых снарядами берёз оранжевое солнце. Вдруг спохватился, что не взлетают ракеты. Да и вообще тихо стало кругом. Немцы притихли. Наших не слыхать. Первая мысль: где батальоны? Почему не слыхать боя на флангах? Там сейчас должна стоять пальба и дыбом вставать земля! Значит, не пошли батальоны?

Приполз связной с НП командира роты:

– Донесение лейтенанту Гридякину! Кто из вас лейтенант Гридякин?

– Я. – Гридякин открыл глаза. – Давай, что там у тебя.

Связной передал записку. Гридякин прочитал её и порвал.

– Скажи ротному, что приказ будет выполнен. Можешь быть свободным. – И лейтенант Гридякин снова закрыл глаза.

Левая ладонь его была перевязана. Когда прыгал во вторую траншею, немец встретил его на штык. Гридякин машинально выбросил вперёд руку, и штык проткнул ладонь. Сейчас, после второй траншеи, он выглядел ничуть не лучше штрафников. Вот почему связной не сразу разглядел его среди бойцов. В оборванной шинели, с закопченным лицом, кровоподтёком на скуле, разбитым лбом и рассечённой губой. Теперь он дремал, прижавшись к пулемётчику.

Воронцов обошёл свой взвод. Бойцы провожали его молчаливыми взглядами. Послушные и безропотные в бою, они и во время отдыха не досаждали своими вопросами и просьбами. Будто всё знали наперёд, смирившись со своей судьбой и готовностью свою чашу нести до конца.

– Чинко, – окликнул он помкомвзвода, – раненые до сих пор не отправлены. Почему?

Взгляд у сержанта Чинко спокойный. Будто и не было двух рукопашных. Голос тоже:

– Снайпер бьёт, товарищ младший лейтенант. Сами видите, что делается. Дождёмся темноты, отправим. Ребята потерпят.

В строю из семидесяти пяти человек оставалось тридцать восемь. Тридцать девятым был лейтенант Гридякин.

– Дронов, оба пулемёта – на фланги. Пусть заряжают диски.

– Они уже заряжают, – ответил зам по строевой.

Трупы немцев бойцы выбросили из траншеи, образовав с западной стороны бруствер. Теперь сидели в ячейках и делили трофеи, щёлкали зажигалками, курили в рукава, посмеивались друг над другом. Обычная реакция после атаки. Живые вспоминают что-нибудь смешное. О мёртвых не говорят. Мёртвым уже ничего не нужно, они даже покурить не просят.

– Чинко, откуда бьёт снайпер?

– Да кто ж его разберёт. Лупит на каждое движение. Двоих уже в блиндаж унесли.

– Ты МГ освоил?

– Да я его давно освоил, – признался Чинко тем же спокойным тоном.

– Стреляешь хорошо?

– На сто шагов в середину корпуса не промахнусь.

– Тогда слушай меня внимательно. По фронту снайпер огонь не ведёт. Как правило, стреляет с фланга. Я сейчас высуну каску, а ты понаблюдай. Постарайся засечь вспышку выстрела. – Воронцов протянул сержанту бинокль.

– Не нужен мне никакой бинокль. У меня глаза хорошие.

– Когда увидишь вспышку, молоти по тому месту, пока ствол не перегреется. Кончится лента, спрячь голову и лежи, не высовывайся.

Воронцов подобрал винтовку с разбитым прикладом, надел на неё каску, валявшуюся под ногами, и поднял её на четверть над трупом немца. Затем он шевельнул труп, подтащил его к себе. Пусть снайпер подумает, что русские продолжают обшаривать убитых. Опустил каску и снова приподнял. И в это мгновение пуля щёлкнула по каске, так что та отлетела в глубину траншеи. И тут же торопливо заработал МГ. Воронцов на четвереньках подбежал к сержанту. Тот, прижав к щеке верхний рог короткого приклада, молотил из пулемёта по крыше сарая, стоявшего возле дальнего леса, метрах в ста пятидесяти от их траншеи. Вскоре плоский наконечник целиком отстрелянной ленты, щёлкнув, выскочил из приёмника. Сержант быстро убрал с бруствера пулемёт и поставил его на дно траншеи.

– Перегрел, – сказал он и швырнул на кожух горсть снега. – Пахнет, как в кузнице…

Подошёл лейтенант Гридякин.

– Что там?

– Снайпер в сарае засел.

– Думаете, вы в него попали?

– Попасть, может, и не попали, – сказал Чинко, – но напугали всерьёз. Он теперь отсюда уйдёт. Он понял, что и за ним охота началась. Снайпер – хищник осторожный.

– Как думаешь, – спросил Гридякин, – почему они молчат? Хреновая какая-то тишина.

– Скоро узнаем…

Воронцов позвал к себе командира отделения противотанковых ружей. Худощавый сутулый сержант с раскосыми карими глазами степняка доложил, что расчёты расположились углом вперёд, что запасные позиции тоже отрыты и замаскированы. Фамилию командира отделения бронебойщиков Воронцов никак не мог запомнить. Запомнил имя.

– Карим, как вы думаете, если они пустят танки, откуда надо ждать атаки?

– Танка нада маневр, – с сильным акцентом ответил Карим. – Сюда болото, сюда болото. Там – дорога. Оттуда ждём, товарищ младший лейтенант.

– Хорошо. Один человек пусть ведёт постоянное наблюдение. Остальным – отдыхать.

– Есть, товарищ младший лейтенант. – Карим махнул ладонью у обреза каски и пошёл по ходу сообщения к позициям ПТР.

Две бронебойки были расположены в глубине траншеи, третья – непосредственно в одной из стрелковых ячеек.

Во второй половине дня началась стрельба на флангах. Немцы, казалось, забыли о прорвавшейся роте, оседлавшей одну из высот. Они сосредоточили огонь своих орудий и миномётов на скатах справа и слева от штрафников. Несколько раз там слышалось: «Ра-а-а!» Но всё тонуло в сплошном гуле взрывов и пулемётном грохоте. Девятка пикировщиков пронеслась над деревьями. Самолёты сделали вираж, набрали высоту и начали почти отвесно пикировать на скаты. Разгрузившись, «лаптёжники» улетели. Внизу всё трещало и горело. Дым и копоть сносило в лес.

– Вот и вся атака наших батальонов, – сказал спокойным голосом сержант Чинко и осторожно спросил: – Товарищ лейтенант, как вы думаете, приказа на отход не будет?

– Не будет, Чинко.

Сержант докурил немецкую сигарету, уронил колечко окурка между колен и сказал:

– Я тоже так думаю. Но вы не сомневайтесь. Никто из наших, товарищ младший лейтенант, второй раз в плен не пойдёт.

– А я и не сомневаюсь. Пойдём-ка проверим позиции пулемётных расчётов, сержант.

Пошли на левый фланг. Пулемётчики сидели на дне просторного окопа. «Максим» без щитка стоял внизу, прикрытый трофейной плащ-палаткой. Пулемётчики, развязав один из принесённых с собой вещмешков, набивали брезентовые ленты патронами.

– Где запасная? – спросил Воронцов первого номера.

– Там, товарищ младший лейтенант, – вскочил боец. – В двадцати шагах отсюда. Глубже и немного левее.

– Хода сообщения туда конечно же нет.

– Да где ж тут его откопаешь, товарищ младший лейтенант. Они уже сейчас пойдут.

Все бойцы были уверены, что немецкая контратака начнётся с минуты на минуту.

– Следите вон за тем отрезком дороги. Это – ваш сектор. Стрелять – только во фланг. Фронт – не ваше дело. Только в крайнем случае. Если подойдут на бросок гранаты.

– Если подойдут на бросок гранаты, то стрелять уже поздно, – сказал первый номер. – Тогда надо будет на запасную уматывать.

Народ во взвод подобрался бывалый. Что и говорить, взвод, который достался ему в начале офицерской карьеры, оказался хорошим взводом. Вот только истаивал он быстро. И задача оказалась непомерной.

Пошли дальше. Впереди Воронов увидел пулемётчиков второго взвода. Соседи тоже устроились и отдыхали. Там, во втором взводе, уже не было сержанта Стёпки Смирнова. Потёртое письмо его матери, которое Степан сохранил и в плену, и в роте Радовского, теперь лежало в полевой сумке Воронцова.

Во второй взвод он идти не хотел. Разве что проведать Кондратия Герасимовича. Нет, Нелюбину сейчас не до него. Тоже, видать, обходит своё хозяйство и отдаёт распоряжения пулемётчикам, стрелкам и бронебойщикам.

– Чинко, – сказал Воронцов своему помкомвзвода, – я обещал вам написать на вас ходатайство за умелые действия в составе передовой группы. Учтите, я не забыл.

– Я об этом не думаю, товарищ младший лейтенант. – В глазах Чинко сияла благодарность.

– Во время боя следи за левофланговым пулемётом. Пусть не спешит обнаруживать себя. Но когда откроет огонь, пусть не робеет, что сейчас мина прилетит.

– Понял. Они ребята надёжные.

Потом, пересиливая дремотную усталость, Воронцов услышал, как Чинко тихо разговаривал сам с собой и напевал:

 
Ой, гора-гора, гора высокая.
А под горой лежат четыре сокола…
 

Чинко сделал паузу, глухо прокашлялся в рукавицу. Словно нарочно дразнил тех, кто его слушал. Потому как те, кто его слушал, задумались. А может, сам он задумался, потому и не торопил себя.

 
Четыре сокола, четыре сизова…
Любил я девочку ещё до призыва…
 

Контратака началась вечером. В лоб немцы не пошли. И взвод Воронцова, занимавший оборону в середине траншеи, занятой ротой, в начале схватки сидел без дела. Чтобы не засвечивать основную позицию, Воронцов приказал левофланговому расчёту «максима» быстро перебраться на запасную и поддержать фланговым огнём первый и второй взводы. Два «дегтяря» он держал в центре. Что-то подсказывало ему, что главные события ещё впереди. Немцы нажимали на первый и четвёртый взводы. Особенно доставалось первому. Первую атаку те отбили сами. Вторую смели миномётчики. Заболоченный луг, глубокие канавы, заполненные водой и теперь замёрзшие и присыпанные снегом, похоже, довоенные торфоразработки, исключали применение танков. Данные разведсводки, которую перед выдвижением на исходные зачитывал им старший лейтенант Солодовников, свидетельствовали о том, что на станции Милятино, в четырёх-пяти километрах отсюда, немцы держат резервы. Резервы расположены в два эшелона: около пятнадцати танков и до двух батальонов пехоты в первом и батальон средних танков и до дивизии пехоты – во втором. Батальоны, как можно предположить, подошли. Танки они могут пустить только отсюда, с фронта. И только на их взвод.

– Карим, слушай внимательно, – предупредил Воронцов командира бронебойщиков. – На фланги не отвлекайся. Твоё дело – танки. Пока их нет, слушай, наблюдай и протирай патроны.

– Задача ясный, – коснулся обреза каски степняк.

Ротный, видимо, обрывал всё телефоны. Через минуту шквал артиллерийского огня накрыл пустошь и березняк справа и слева от траншеи, занятой штрафниками. Чёрная стена взрывов шла, продвигаясь в глубину немецкой обороны, пошатывалась из стороны в сторону. Некоторые снаряды, будто выпадая из геометрии заданных траекторий, падали возле окопов первого взвода.

По ходу сообщения, который вёл в тыл, прибежал связной с НП командира роты. Связист нёс «маузер» с оптическим прицелом. Винтовка была завёрнута в пятнистую трофейную плащ-палатку. Воронцов сразу узнал этот длинный свёрток.

– Товарищ младший лейтенант, велено вам передать. – Связист сунул в карман руку и выгреб оттуда горсть патронов. Потом другую. Патроны были облеплены крошками рыжего табака. – Вот всё, что есть. Двадцать один.

Ещё четыре в магазине, вспомнил Воронцов.

– А где лейтенант Гридякин?

– Ушёл во второй взвод.

Связист потоптался в грязном, перемешанном с торфом снегу, посмотрел в сторону второго взвода, откуда тянуло толовой гарью. Не хотелось ему идти туда.

– Ему велено явиться на НП командира роты. Ротный ругается.

– Хорошо, передам. И скажи старшему лейтенанту Солодовникову, что мы ждём танковой атаки. Когда пойдут, пусть артиллеристы помогут нам.

– Так и передать?

– Слово в слово. Идите.

Воронцов распеленал «маузер», открыл затвор, дозарядил магазин. Расчехлил прицел и начал осматривать сарай, углы, дыры в крыше. Сарай лучше было бы сжечь. С его чердака наверняка хорошо просматривается наша траншея со всеми и основными, и запасными позициями пулемётчиков и бронебойщиков. Идеальный наблюдательный пункт для корректировки огня. На месте офицера, который решился бы на танковую атаку с фронта, было бы разумным послать на этот НП наблюдателя и корректировщика. У них каждый танк и каждый артиллерийский расчёт оснащены радиостанциями. Знал Воронцов и другое: если во время боя командир подразделения начнёт в полном объёме исполнять работу бойца, пусть даже снайпера, то некому будет командовать подразделением. Но в бою, Воронцов знал и это, наступает такой момент, когда никакие команды уже не влияют на ход стремительно развивающихся событий, и офицеры дерутся плечом к плечу с солдатами, и их главная роль сводится к тому, что они – рядом, в окопе, и так же, как и все, продолжают вести огонь, доводя его, как написано в уставе, до наивысшего напряжения…

Первая мина шлёпнула с недолётом.

– Убрать винтовки! – скомандовал Воронцов. – Всем, кроме наблюдателей, лечь в траншею и приготовиться к бою!

– Сашка, что? Начинается?

Воронцов оглянулся. Перед ним стоял лейтенант Гридякин. Лицо его было бледным. То ли от усталости, то ли от того, от чего всегда бледнеет солдат перед атакой.

– Вам приказано прибыть на НП командира роты, – сказал Воронцов, стараясь не смотреть ему в глаза.

Лейтенант Гридякин это заметил. В такие мгновения, когда в человеке напрягаются все силы, и физические, и иные, видится многое и многие мысли приходят, и многие откровения охватывают душу, чтобы напоминать потом о себе всю оставшуюся жизнь. Если её суждено прожить. Если жить человеку не до первого разрыва мины и не до первой пули…

– Чего ж ты отворачиваешься, Сашка? А? Уже заранее меня презираешь, да? Он, мол, сейчас в тыл поползёт, шкуру спасать. Чтобы донесения писать, как мы тут храбро дрались. А нам – умирать… Ну, скажи честно, ты это подумал?

Воронцов посмотрел в глаза Гридякину. Губы лейтенанта дрожали.

– Никуда я не пойду! У меня ещё два диска патронов, две гранаты.

– Бойцов у меня во взводе хватает. Тогда иди к Прохоренке. Он там один остался. Ему помощь нужна. – И Воронцов вытащил из противогазной сумки ещё один диск и сунул в руки лейтенанту Гридякину.

Они обнялись. Лейтенант Гридякин, пригибаясь после каждого взрыва, пошёл на правый фланг. А Воронцов вскинул винтовку и снова обшарил в прицел углы сарая. Наблюдателя-корректировщика он просмотрел. Или тот подполз со стороны леса и так же незаметно поднялся наверх. Или сидел там всё время, пока рота обживала траншею, и просто не обнаруживал себя. Надо было послать кого-нибудь в разведку. То, что наблюдатель там, Воронцов знал точно: мины, прилетавшие откуда-то из-за гряды смешанного леса, ложились прицельно, плотно накрывая полосу траншеи, с каждым взрывом обжимая её всё плотнее и плотнее.

Воронцов осмотрел чёрные провалы в крыше. Их всего оказалось пять. Возле одной из них сейчас стоит немец, наблюдает за огнём своих миномётов и передаёт поправки.

Уже слышались крики раненых.

– Санитара сюда! – закричали сразу несколько голосов.

Свист мины, раздавшийся совсем рядом, заставил Воронцова прижаться к стенке отводной ячейки. Немцы, видимо, начали рыть запасной ход сообщения, но не успели. И Воронцов теперь стоял на коленях в этом недорытом окопе и ждал взрыва мины.

Взрыв! Мина взорвалась в двух шагах от него. Запахло толовой гарью. Осколков он не услышал. Заложило уши. Выглянул. Поднял винтовку. И раз за разом, быстро перезаряжая, положил пять пуль в нижний обрез проломов в крыше сарая. Перезарядил винтовку и зачехлил прицел.

Гула моторов он не услышал. В ушах ещё звенело. Да и миномётный обстрел продолжался, сдвигаясь на левый фланг, ко второму и первому взводам. Но крик командира отделения бронебойщиков услышали все:

– Танки! Расчёты! Приготовиться к бою!

Карим делал своё дело. Он знал, что наступил его час, что его работу, кроме его самого и расчётов бронебоек, не сделает уже никто.

Вот они, показались, красавицы… Воронцов смотрел в бинокль на дальний поворот дороги, где происходило основное движение. Справа и слева виднелся лес и перед лесом – болотина. Там танкам не пройти. Вот и выползали они по узкому участку дороги, чтобы потом здесь, на лугу, развернуться в боевой порядок. Другого выхода у них не было.

– Расстояние триста метрий! – слышался гортанный голос Карима. В минуты боя акцент степняка становился ещё сильнее. – Стрелят подождит! Подождит!

Карим рисковал, стараясь подпустить танки на верный выстрел. Он выстраивал свой бой, и Воронцов понимал, что в его тактику сейчас лучше не вмешиваться. Карим воевал с сорок первого. Под Тулой сжёг первый танк и получил орден. Затем был ранен. Вернулся снова в один из ИПТАПов[45]45
  Истребительно-противотанковый артиллерийский полк. Особенно много таких полков было создано в начале войны, в 1941 и 1942 годах, когда существовала угроза прорыва немецких бронетанковых и моторизованных колонн к Москве, Ленинграду, Туле, Сталинграду, Ростову и другим жизненно важным центрам и коммуникационным узлам, оставлять которые противнику было нельзя. В состав ИПТАПа входили также подразделения ПТР.


[Закрыть], подо Ржевом попал в окружение. Плен, Вяземский концлагерь, русская рота в составе РОА…

– По головному направляющему! – зло заревел Карим. – Залпом! Пли!

Все три бронебойки вздрогнули, поднимая перед окопами облачка снега и порохового дыма.

– Целься в гусеницу!

Снова загремели бронебойки, теперь уже не так дружно.

– Взвод! – закричал Воронцов. – Приготовиться! Пулемётчики молчат до моего приказа! До сарая и гряды ракит – только огонь из винтовок! Когда пройдут ракиты, всем взять трофейные автоматы и приготовить гранаты!