Текст книги "Высота смертников"

Глава восьмая

Зинаида разбудила Прокопия:

– Вставай, сынок, пора идти.

Иванок вылез из самолёта, посмотрел по сторонам, сказал:

– Мыши всё пожрали, даже ремни.

Зинаида развязала шаль, вытащила из волос гребень, причесалась. Спросила Иванка:

– С нами пойдёшь?

– Не знаю. – Иванок циркнул через щербу. – Нечего мне там у вас на хуторе делать.

– В деревню тебе нельзя. А то и мамку в управу потянут.

– Да я знаю. – Иванок закурил. Винтовку он из рук не выпускал. – Жратвы нет. Вот что плохо. А то бы я и тут пожил. В лесу.

– Хочешь есть? – И Зинаида вытащила из кармана несколько сухарей. – Возьми. Тут как раз всем по одному.

– Да нет, тёть Зин, спасибо. Я потерплю.

– Бери, бери.

– Спасибо, теть Зин.

Она оглянулась на Иванка:

– Какая я тебе тёть Зина? Я ж всего на четыре года старше тебя.

Иванок засмеялся. Снова огляделся, прислушался.

– А погони, похоже, не было.

– Иванок, я тебе вот что расскажу. Когда мы с Прокошей в Прудки шли, людей здесь видели. Шли туда, в сторону аэродрома. Разговаривали кто по-русски, кто по-немецки.

– Сколько их было?

– Уже не помню. Напугали они нас до смерти. Человек семь.

Теперь гремело по всему северному краю. Они слушали канонаду, стараясь понять, что там происходит. Но говорили о другом.

– Разведка. – Иванок докурил сигарету, сунул в снег, под листву, окурок. – Перед наступлением всегда разведку через фронт посылают.

– Так это что, наши были?

Иванок пожал плечами:

– Может, и наши.

– Да нет, на наших не похожи.

– Я, тёть Зин, тоже в разведке воевал. Между прочим, вместе с твоим хахалем. – Иванок заметил, как напряглись плечи Зинаиды. – Мы с ним под Вязьмой вместе были. В окружении. Коней дохлых ели. Что там было… Ох, тёть Зин!..

– Он мне рассказывал.

– Кто, Курсант?

– Да.

– Он что, живой?

– Живой. Он на льдине выплыл. В плен попал. А Прокоша его на шоссе узнал. Представляешь, вышел к колонне военнопленных и узнал Сашу. Я перед конвоирами на колени встала, дочь его распеленала, они его и отпустили. Вот так дело было. Рассказать кому, не поверят.

– Да, история… А меня он, видать, тоже похоронил давно.

– Вспоминал тебя. Жалел, что в разведку тебя послал.

– Да, тёть Зин, что мы там пережили, лучше не вспоминать. Мы с Курсантом в лесу расстались. После того как генерал наш застрелился, все начали разбегаться кто куда. С нами какая-то разведка прорывалась. По костям лезли. А как перешли речку, начали нас по лесу гонять, как зайцев. И дядю Кондрата я там потерял. А может, он тоже живой? Вот бы разыскать их! Курсант куда пошёл?

– Пошёл к фронту. Через лес. А куда, я ж не знаю. – Она повернулась в сторону дальней канонады. Замерла. Но орудийная канонада – это не гроза, которую можно понять, куда она сейчас пойдёт. И сказала, не глядя на Иванка: – Не ходи ты никуда. Перезимуешь у нас на хуторе. А там, глядишь, всё переменится. Наши придут.

– У вас и без меня едоков хватает.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю. Я же в разведке воевал.

– Ты что, на хутор приходил?

Иванок махнул рукой.

– Ну что? Пойдём? – Иванок закинул винтовку за спину. – Провожу вас. А там – пойду…

Они выбрались к речке Вороне, перешли по льду на правый берег. Полдня просидели в сосняке, наблюдая за левым берегом. Но никто на их тропе не появился. Только лисица пробежала, держа на отлёте пушистый свой хвост, покрутилась под берегом, пошебуршала в сухой траве, помышковала и снова ушла в березняк. А после полудня повалил снег. Он падал на землю крупными лохматыми шапками, укрывал звериные и человечьи следы, ложился на тяжёлые лапы елей, придавливал их всё ниже и плотнее к земле.

– Тёть Зин, теперь можно идти. Нас уже никто не найдёт.

Вечером они вышли к озеру. Иванок, зажав между колен винтовку, всю ночь просидел в стогу сена – стерёг тропу. Иногда ему казалось, что там, внизу, вдоль озера, кто-то крадётся. Поскрипывают осторожные шаги, слышатся голоса. О чём они говорят? О нём, об Иванке. О том, что он спрятался в стогу и его нужно забросать гранатами… И вот прилетела первая, шлёпнулась совсем рядом, где-то возле ног, завертелась на ребристом боку, зашипела взрывателем, отмеряя последние секунды Иванковой жизни… Он хотел отбить её прикладом, отбросить куда-нибудь в сторону, но руки не слушались, винтовка, которой он всегда так ловко управлялся в любых обстоятельствах, настолько отяжелела, что он не смог поднять её… Но тут пришло избавление – он проснулся и обрадовался, что это всего лишь сон. Но в следующее мгновение понял, что настолько окоченел, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кошмар не дал ему замёрзнуть.

Утром за ним пришла Зинаида и увела в дом. Его раздели, растёрли гусиным жиром и уложили на печь. Он спал целые сутки. Когда проснулся, было раннее утро. Он встал, оделся. Попросил дать ему еды в дорогу и пошёл на юго-восток, туда, где гремел фронт.

Через несколько дней на Варшавском шоссе его, полузамёрзшего, подобрал конный патруль одного из стрелковых батальонов, державших оборону на подступах к Зайцевой горе. Вначале его отправили в ближайший госпиталь и даже приставили часового. Как только он пришёл в себя, в госпиталь тут же прибыл начальник особого отдела полка, лейтенант госбезопасности Гридякин. Он вошёл в избу, внимательно осмотрел Иванка и сказал:

– Ну что, рассказывай…

– А что вам, дяденька, рассказывать?

– Да всё. Всё рассказывай. Кто батька с мамкой, откуда шёл и куда. И куда, для проверки, запрос посылать?

– Для какой проверки?

– Для такой. Чтобы мы, к примеру, точно знали, что ты не вражеский шпион.

– Шпион… Да я в разведке воевал! Я в отряде Курсанта был! Да мы казачью сотню в Прудках почти всю положили!

– Ох ты, какой вояка! – Но глаза особиста не были злыми. – Давай-ка лучше по порядку. Фамилия…

– Ермаченков Иван Иваныч. Отец – Ермаченков Иван Иваныч.

– Тоже Иван Иваныч? – переспросил особист.

– Тоже. Пропал без вести на фронте. Ушёл на войну в прошлом году, летом. Мать – Ермаченкова Степанида Михайловна. Вы, дяденька, записывать успеваете?

– Да кое-как успеваю, – усмехнулся особист и вдруг спросил: – А что ж ты, Иван Иваныч, ко мне, лейтенанту, не по уставу обращаешься? Говоришь, в разведке воевал, а дисциплины армейской не понимаешь.

– Та и вы ко мне, товарищ лейтенант, не по уставу.

– Ну-ну, товарищ рядовой Ермаченков, давай дальше, – снова усмехнулся особист. – Парень ты, я вижу, находчивый. Может, и правда, в разведку тебя определим. А?

– Я не против.

– А может, лучше домой тебя отправить?

– Нет. Мне на фронт надо.

– Это ж зачем?

– Воевать.

– Тут, на фронте, есть кому воевать.

– Ничего. И мне дело найдётся. Курсант тоже вначале брать не хотел. А потом самые важные задания поручал. – И вдруг Иванок спросил особиста: – У вас сестра есть?

– Есть. Младшая.

– Где она?

– В Горьком. С родителями живёт. В госпитале сейчас работает.

– У меня тоже сестра есть. И тоже младшая. Её десять дней назад немцы угнали в Германию. Я себе поклялся, что домой без сестры не вернусь. Мать не переживёт. Отец пропал. Или в плену, или погиб. Сестру немцы угнали… Я должен её разыскать. Я теперь в семье за отца.

Особист слушал Иванка, молча делал в блокноте какие-то пометки.

– Вот проверим, и, если у тебя всё чисто, то одно из двух: либо отправим домой, либо зачислим в штат, – сказал он.

– Винтовку вернёте? Винтовка моя где? Вы её на трофейный склад не сдавайте. Она мне пригодится. В разведку с ней буду ходить.

– Ну что ж, Иван Иваныч, тогда давай поговорим о твоей винтовке. Вот откуда у тебя немецкая винтовка? И… – Особист заглянул в блокнот. – …сорок семь патронов?

– Я же воевал. В бою взял. Когда солдат воюет, у него всегда трофеи должны бать. Чем лучше воюет, тем больше трофеев. Так?

– Ну, брат, не совсем так, – засмеялся лейтенант Гридякин.

– Конечно, так. А как же иначе? У меня вначале ружьё было. А потом, после одного боя, я винтовкой разжился. Курсант на дороге ганса шлёпнул, так я его и раскулачил. Наши все так оружием разживались.

– А Курсант… Кто это такой?

– Командир наш. Он к нам в деревню осенью прошлого года пришёл. К нам в Прудки на зиму много зятьков прибилось. Пришёл и он. У тётки Пелагеи жил. Потом в лес ушёл. Зятьков с собой увёл. С самолёта приказ скинули: всем бойцам Красной армии, кто оказался на оккупированной врагом территории, всем патриотам начать партизанскую войну. Вот мы и начали.

– Что ж, листовка такая действительно была разбросана над занятыми противником районами. – Лейтенант Гридякин усмехнулся. Иванок ему нравился. Хотелось ему поверить. Но проверка есть проверка. К тому же в последнее время немецкая разведка часто использовала подростков. Засылала их через линию фронта. Идёт такой Гаврош по дороге. Голодный, в тряпье. Какой патруль его остановит? Любой солдат, увидев его, подумает о своём сыне или младшем брате. Походит он по селу, покрутится возле постов. А вечером, когда патрульные сменятся, – назад. Через пару часов несколько артиллерийских снарядов прилетают с той стороны. Или пара пикировщиков. Штаб – в щепки. Госпиталь – в щепки. Автобат – в щепки. Склад ГСМ – сплошной пожар до неба.

– А кто такие зятьки?

– А будто вы не знаете? Окруженцы. Податься-то им некуда. На всех дорогах – немцы да полицаи. Вот и оставались на житьё у наших баб.

– Когда Курсант пришёл в деревню?

– Да где-то в конце октября. Ну, может, в начале ноября. Снег только выпал. Немцы нашу местность заняли. Правда, в нашей деревне их не было.

– И он, как ты говоришь, возглавил партизанский отряд?

– Да. Я ж вам говорил про листовку-приказ. Когда над нашей деревней самолёт те листовки разбросал, зятьки сразу все собрались. Что делать? А тут полицаи начали нас со свету сживать. Деревню данью обложили. Зятьков всех заставили зарегистрироваться в управе в Андреенках. Курсант регистрироваться не пошёл. Кое-кого арестовали, увели в управу. Ну и началось… Сам атаман Щербаков прибыл со своей сотней. А мы их тоже встретили. Вот где война была! Курсант из своей винтовки шестерых застрелил! А потом мы их в деревне окружили. Вот где бойня была. Топорами рубили. Правду говорю! За всё отомстили. А потом они нашу деревню сожгли. Шуру и ребят всех в Германию угнали. Вот за это я и хочу им отомстить.

– Курсант… Его так называли?

– Ну да. Так и звали – товарищ Курсант. И в отряде, и потом, когда мы через фронт ходили под Вязьму.

– А какое его настоящее имя?

– Александр Воронцов. Он учился в Подольском пехотном училище. Вот война закончится, и я тоже туда пойду.

Особист засмеялся, мотнул головой. Встал. Подошёл к окну. Снова мотнул головой:

– Александр Воронцов… Сержант Воронцов, Шестая курсантская рота…

– А вы, товарищ лейтенант, что, знаете его?

– Я ведь тоже Подольское пехотно-пулемётное окончил. И воевать начал тоже здесь недалеко. Ладно, выздоравливай. Я к тебе завтра ещё зайду. Может, тебе принести чего?

– Морковку.

– Чего?

– Морковку. Мы в Прудках всю зиму морковку ели. Чтобы губы не трескались и глаза хорошо видели.

– Ну, брат, не знаю, найду ли я теперь где морковку.

О хуторе Иванок помалкивал.

На следующий день лейтенант госбезопасности снова пришёл к Иванку. Охраннику, стоявшему у двери, он приказал идти в землянку комендантского взвода, отрытую неподалёку. Вытащил из командирской сумки кулёк и положил его на одеяло, рядом с Иванком. Иванок развернул кулёк и вытащил оттуда морковку. Морковка была крупная, видимо, сочная, очищенная. Бери и ешь.

– Рубай, разведчик. В столовой специально для тебя выпросил.

Через несколько дней на Иванка пришло подтверждение. Деревня недавно была освобождена. Ничего подозрительного, кроме того, что всю зиму Иванок в деревне отсутствовал, уйдя с партизанами, люди, посланные в Прудки, не выяснили. А ещё немного спустя пришло подтверждение и из штаба партизанского полка о том, что действительно в период февраля – марта 1942 года в районе Чёрного леса и Богородицких болот в направлении Вязьмы активно действовала партизанская группа связных курьеров, которые, хорошо зная местность, осуществляли переправку в район окружённой противником Западной группировки 33-й армии важных грузов, в том числе медикаментов, что в первых числах апреля связь с группой прервалась и с тех пор других сведений о ней не поступало. Группой действительно руководил бывший подольский курсант Александр Григорьевич Воронцов.

Однажды сменять повязки на обмороженных ногах Иванка пришла худенькая медсестра. Она посмотрела на него и вдруг вскрикнула, и связка бинтов и пузырёк с каким-то раствором, видимо, для обработки поражённых участков кожи и удаления отмерших тканей, полетели к её ногам.

– Иванок! Это ты?!

– Тоня? Ну и ну!..

Перед ним стояла та самая девушка из армейского военторга, которую их разведгруппа выносила из Шумихинского леса к Угре. Её ранило во время прорыва. Генерал приказал нести раненую. Окликнул бойцов, которые оказались в тот момент рядом, и сказал, что за её жизнь они теперь отвечают головой. А рядом оказались люди Старшины и они, остатки взвода Курсанта. Старшина был человек странный. И на старшину-то он не походил. Вот дядя Кондрат – это настоящий старшина. А тот больше смахивал на офицера званием не ниже полковника. Не зря они сразу сдружились с Владимиром Максимовичем. Тоня… Иванок вспомнил, как переходили через Собжу, как Кудряшов переносил её, раненую, через разлив по ольхе и как все боялись, что они упадут в воду. Серые с зелёной радугой вокруг зрачков глаза Тони вздрогнули, и Иванку показалось, что она думает о том же.

О том, что с ними произошло под Вязьмой на Угре в апреле, вспоминать не хотелось. Ничего хорошего там не было.

Тоня принялась сматывать бинты. Иванок вначале никакой боли не чувствовал. Но потом, когда Тоня освободила от бинтов его ступни, он почувствовал невыносимый холод. Ноги мёрзли, будто снова он провалился в то проклятое болото…

Первую ночь он шёл. Днём решил остановиться на отдых. Недалеко от деревни нашёл копну старого, видимо, годовалого сена, раздёргал сбоку нору, примял её с боков, чтобы можно было свободно вытянуться, заткнул лаз охапкой и тут же уснул. Спал до сумерек.

И приснился Иванку отец. Никогда раньше не снился, а тут – как живой. В гимнастёрке, в потной пилотке. И кругом него будто бы облаком – летняя жара. Иванку даже пить захотелось. Отец кивнул, улыбнулся потрескавшимися от жары и жажды губами и ничего не сказал. Сделал предостерегающий жест рукой. И вскоре исчез. Иванок хотел крикнуть отцу, чтобы не уходил, подождал немного, хоть бы поговорил с ним. Иванку хотелось пожаловаться ему, что у них – горе, Шуру немцы угнали, и где она, никто теперь не знает. Но отец исчез, так и не проронив ни слова.

Проснулся. К чему снился отец? Прислушался – тихо. Только мыши попискивали где-то в ногах, шуршали в сене. Видимо, он потревожил их жильё, нарушил ходы, и теперь они деловито поправляли своё хозяйство. Он толкнул наружу сенную затычку, вылез. Осмотрелся. За перелеском и оврагом изредка, для порядка, побрёхивали собаки. Виднелась деревня. Судя по тому, что собаки живы, немцев в деревне не было. Но могли остаться полицаи. А это похуже, чем немцы.

Иванок не знал, что и немцы, и полицаи отсюда уже ушли. Целые сутки гудели на большаках их транспорты, тянулись гужевые обозы, шли вереницы пеших войск. Группа армий «Центр», реагируя на наступление советских дивизий, проводила срочную перегруппировку.

По звёздам, как учил Курсант, он определил направление и пошёл дальше. Вышел к болоту. Начал его обходить. В одном месте решил срезать, прыгнул через полынью. Мягкая, как гнилой хворост, кочка хрустнула под ногами и начала опускаться в чёрную вонючую жижу…

Потом, когда выполз на тонкий хрупкий лёд кочкарника, который весь дышал под ним, вспомнил сон: так вот о чём предупреждал его отец. Пополз к лесу, волоча за ремень грязную винтовку. Винтовка его и спасла. Когда падал, она зацепилась за упавшую поперёк окна трясины сухостоину, и Иванок, осторожно подтягиваясь, чтобы не обломить сук, кое-как, по сантиметру, подобрался к спасительному дереву и ухватился за него рукой. Так и лежал какое-то время, чувствуя, как ноги затягивает в прорву и как холодом стягивает всё тело, но уже зная, что он не утопнет в этом проклятом болоте.

На шоссе он выбрался к утру. Сознание уже мутилось. Иванок только запомнил, что остановился грузовик и из него вышел одетый в белый полушубок водитель. Водитель улыбался, что-то говорил, указывал на лес и на винтовку Иванка. А у него уже не было сил ни ответить ему, ни снять с плеча винтовку, которой водитель, видимо, побаивался. Вот так он и попал к своим. В хозяйство подполковника Колчина.

– Что, больно? – спросила Тоня и насмешливо, как показалось Иванку, посмотрела на него.

– Холодно, – засмеялся, дрожа голосом, Иванок, поддерживая руками свою ногу, чтобы Тоне было удобнее снимать с неё смрадные струпья.

– Это у тебя кожа молодая нарастает. Ты сейчас, как цыплёнок, который только что вылупился из яйца. – И она засмеялась.

Иванок отвернулся. Ему стало обидно.

Тоню он узнал сразу, как только она вошла в палату. Но теперь это была совсем другая девушка. Тогда на носилках лежала жалкая, дрожащая, с перепутанными волосами. И пахло от неё не очень. А теперь – в белом хрустящем халате, в такой же опрятной косынке. На ногах белые самовальные неуставные валенки по размеру ноги. И пахнет от неё хорошо, земляничным мылом и чем-то ещё, что незнакомо волновало и приводило в ещё большее замешательство.

Тоня, видимо, поняла его состояние. Нахмурилась и спросила:

– Кто-нибудь из наших ещё вышел?

– Курсант. Командир.

– А какой? Командиров там несколько было.

– Курсант среди них был один.

– Этот… высокий такой. Строгий. Да?

– Да, Воронцов. А ты чего покраснела? Влюбилась в него, что ли?

Тоня засмеялась. И сказала:

– Да у него, наверное, невеста есть.

– И невеста, и дочь, – сказал Иванок и вдруг спохватился, что ляпнул лишнее. – И дедушка, и бабушка…

Тоня снова засмеялась. Вспомнила, смущенно зардевшись:

– Он меня переодевал. Ну… там… в сухое…

– Понятно.

– А дядя Кондрат? Дядя Кондрат вышел?

– Про дядю Кондрата ничего не знаю.

– Кудряшова на льдине убило. Он за мной ухаживал, сахаром кормил. Может, потому и выжила. Мы на льдине поплыли. Ночь и день по реке плыли. Река так сильно разлилась… А мы – на льдине. На одном берегу – немцы, а на другом – наши. Потом случилось другое несчастье – шесты наши уплыли. Как без шестов к берегу причалишь? Так и несло нас по течению. Несло, пока не вынесло на немецкий берег…

– А ещё кто на льдине был?

– Курсант, дядя Кондрат, Кудряшов и ещё один, кажется, Смирнов. Со шрамом на лице.

– Подольский.

– Потом был бой. Я ничего не помню. Меня в деревню отнесли, старушке одной в хату. На печке спрятали. Больше ничего не помню. На улицу я первый раз вышла, когда трава уже зеленела и берёзки распустились. Летом немцы и полицаи начали партизанские отряды уничтожать. Меня переправили через фронт. И вот теперь работаю здесь, в госпитале. Тебя встретила.

– Радость какая, – сморщился Иванок.

– Радость. Конечно, радость. Вон мы с тобой где побывали, а живые выбрались.

– Ко мне тут лейтенант один ходит. Допрашивает. Не верит, что я разведчиком был, что под Вязьмой воевал.

– Гридякин. Он из штаба полка. Начальник Особого отдела. Меня он тоже допрашивал. Он не злой. Служба у него такая. Вон, месяц назад раненый к нам поступил. В лесу подобрали. С документами, с оружием. Красноармейская книжка на красноармейца Васильева. Я его запомнила. Перевязывала его несколько раз. По документам – из соседней дивизии. Так мы редко берём из другой дивизии. А тут свободные койки были. Взяли. Он уже поправляться стал, на выписку готовился. И вдруг привезли старшего лейтенанта, раненного в ногу. Я ему тоже перевязку делала. Его тут, неподалёку, миной ранило. Приезжал зачем-то в наш полк. А старший лейтенант, когда пришёл в себя, интересоваться начал, кто да откуда. Земляков искал. И, представляешь, спрашивает того Васильева. А тот: так, мол, и так, рядовой Васильев, имя и отчество назвал, такого-то полка, такой-то роты. Старший лейтенант и говорит: я этой ротой командую, рота действительно была в бою в тот день, говорит, и рядовой Васильев пропал без вести, но вы, говорит, не Васильев, потому как я Васильева хорошо знаю. И позвал часового. Лейтенант Гридякин его арестовал. К нам потом приходил, спрашивал, откуда да как поступил к нам этот раненый? Документы его забрал, одежду. Потом оказалось, что никакой это не Васильев, а шпион. Его немцы сюда забросили. Под видом раненого бойца.

– Понятно… Вот почему лейтенант меня всё выпытывает. Винтовку не хочет возвращать. А я её в бою взял.

– Тебя сегодня в общую палату переводят. Значит, Гридякин с тебя снял подозрение.

– Лучше бы винтовку вернул.

– Рано тебе ещё о винтовке думать. Вот поправишься, в полк переведут, и тогда получишь ты и винтовку, и форму новую, и на довольствие тебя поставят.

– Ты думаешь, возьмут меня?

– Возьмут. Вон ты какой боевой! И лейтенанту ты понравился. Всё справляется о твоём здоровье.

– В полк – это хорошо.

– А чего ты такой злой? – Тоня пристально посмотрела на Иванка. – Говоришь весёлое, а в глазах какая-то злость.

– Есть причина.

– Какая?

– Сестру мою, Шуру, в Германию на работы угнали. В деревне облава была. Всех, кто старше четырнадцати лет, согнали на школьный стадион, а потом увезли на станцию. Ты мне скажи вот что: мы наступаем или обороняемся?

– Раненых стало больше. Видимо, наступаем.

– Это хорошо. Значит, ближе до Германии стало.

– Перед нашим полком – высоты. На них немцы держат оборону. Траншей нарыли. Наступать тяжело. В полку много потерь. Может, и продвинулись, но не намного.

– Да хоть бы на один шаг. А всё равно ближе к Германии.

Тоня усмехнулась. Она ловко бинтовала его ступни, завязывала кончики марли. Мелькали её руки. Он пытался запомнить движения её пальцев, чтобы потом, когда она уйдёт, любоваться ими по памяти. Но ничего не получалось. И только ночью, проснувшись в общей палате, сквозь стиснутые веки он увидел сияющую перед ним зелёную радугу её глаз. Чесались ступни ног, и он, пытаясь превозмочь зуд, долго не мог уснуть. Потом вдруг понял, что сон не приходит по другой причине. Надо перестать думать о Тоне. Иванок перевернулся к стене и принялся думать о другом – о винтовке и о том, что скоро его переведут в полк. И вскоре уснул.