Текст книги "Бытие и сознание"

Рефлекторное понимание психической деятельности мозга необходимо влечет за собой новый подход к вопросу о «локализации» психических функций и новое понимание соотношения функции и структуры мозга. Рефлекторная теория выявляет неотделимость психической деятельности от мозга. Вместе с тем рефлекторное понимание психической деятельности мозга исключает необходимость или даже возможность искать в мозгу «седалище» души, искать источник психической деятельности внутри мозга, в его клеточном строении, отрывая, таким образом, психику от внешнего мира.

До Павлова безраздельно господствовало учение о локализации функций в коре, сложившееся в физиологической науке в 70-х гг. прошлого столетия. Основной недостаток допавловского учения о локализации психических функций в мозгу заключался в том, что оно соотносило психическую деятельность, лишенную какой бы то ни было материальной физиологической характеристики, с анатомической структурой, точно так же лишенной какой бы то ни было физиологической характеристики того, что в ней происходит.

Эта общая установка объединяла все допавловские учения о соотнесении психических функций и мозга, независимо от того, более узко или более широко решали они собственно локализационную проблему. Все расхождения между различными локализационными теориями допавловского периода – между Мари и его предшественниками, между Хэдом и предыдущими теориями – были второ– или третьестепенными расхождениями внутри одной общей концепции, которой противостоит сейчас концепция павловская.

Хотя это учение и связывало психику с мозгом, оно было пронизано дуализмом, поскольку для него существовала, с одной стороны, материальная анатомическая структура мозга, с другой – лишенная всякого материального субстрата и физиологической характеристики, значит, чисто духовная, психическая деятельность мозга. Дуализм – такова основная черта и основной порок этой концепции.

Непосредственное соотнесение психических процессов с мозговыми структурами безотносительно к динамике совершающихся в них нервных процессов, по существу, исключало всякую возможность вскрыть материальный мозговой субстрат какого бы то ни было конкретного процесса, в характерных для каждого случая особенностях его протекания. С анатомическими структурами как таковыми, безотносительно к совершающимся в них материальным физиологическим процессам, может связываться не определенный, конкретный процесс восприятия, а лишь восприятие вообще, общее понятие, категория или функция восприятия.

Каждый конкретный психический процесс связан с конкретным физиологическим процессом, с конкретной деятельностью или состоянием мозга. В силу этого объяснение психических процессов их зависимостью от структуры или зоны мозга как механизма не может быть продвинуто на реальные психические процессы (восприятия, мышления и т. д.). Эти последние, взятые в своей конкретности, выступали все же вне конкретной связи с деятельностью мозга, значит, как чисто духовная деятельность, для которой не может быть указано материальной основы.

Психика как функция мозга выступает в этой концепции, с одной стороны, как абстрактное, формальное образование, не как реальный процесс, а с другой стороны, трактуется очень примитивно – не как деятельность, всегда извне обусловленная, а лишь как отправление определенной ткани.

В силу того, далее, что психоморфологическая концепция соотносила психику с анатомическим строением мозга безотносительно к динамике его нервной деятельности, психика неизбежно представлялась как детерминированная изнутри свойствами самого мозга, вне его отношения к внешнему миру. Психика человека отрывалась, таким образом, от условий его существования. Условия жизни могли выступить по отношению к психике разве лишь в качестве внешнего фактора. В таком случае психика представлялась якобы детерминированной, с одной стороны, мозгом, с другой стороны – объективным миром; с одной – природными свойствами мозга, с другой – условиями общественной жизни. Проблема детерминации психического заводилась в тупик.

Это учение давало основание для того, чтобы, исходя из фактической неизменности строения мозга человека в ходе исторического развития человечества, умозаключать о неизменности сознания людей и, отрывая таким образом сознание от изменяющихся материальных условий общественной жизни людей, рассматривать сознание как нечто косное, неизменное, внеисторическое. Вместе с тем учение о локализации таило в себе опасность грубого биологизаторства и открывало путь расизму. Оно неизбежно толкало на то, чтобы объяснять различие сознания людей, стоящих на разных ступенях исторического развития, различием в строении их мозга и сводить его к органическому различию мозга людей разных народов, рас.

Если допустить, что результаты исторического развития речи и мышления, являющиеся, конечно, деятельностями мозга, откладываются в самих анатомических структурах, то это неизбежно приводит к выводу, что народы, не прошедшие этого пути исторического развития мышления и речи, органически не способны овладеть соответствующими категориями, продуктами более позднего исторического развития.

Попытка фиксировать историю человечества в структуре мозга означает, собственно, не столько «историзацию» учения о мозге, сколько биологизацию трактовки исторического развития. Вступив на этот путь, нетрудно докатиться и до расистских выводов.

Таким образом, недостаточно формально принять положение, что психика – функция мозга. Важно, как раскрывается это положение, какое конкретное содержание в него вкладывается.

Психоморфологизм локализует психическую деятельность, лишенную какой бы то ни было физиологической характеристики, в морфологической структуре («зоне») без приурочения к ней какой-либо функциональной нервной деятельности. В действительности, сама психическая деятельность как высшая нервная деятельность имеет и свою физиологическую, нейродинамическую характеристику. Такую характеристику имеет вместе с тем в каждый данный момент и всякая морфологическая структура мозга, поскольку мозг – не мертвая вещь, кусок неживой природы, а функционирующий, работающий орган. В этой нейродинамической характеристике морфологическая структура и физиологическая функция мозга и смыкаются, сливаются, совпадают, так что не приходится внешне их соотносить. Происходит в известном смысле «слитие», объединение физиологии и морфологии; функция и структура объединяются в «конструкции». Это объединение основывается не только на зависимости функции от структуры, но и на том, что образующиеся в процессе функционирования связи откладываются в структуре, что формирование структуры само обусловлено функцией.

Конструкция – это структура в действии, не просто форма вещи, а структура органа, выполняющего определенные функции. Характеристика функциональной динамики «конструкции» – это и есть локализация в ней определенной функции.

Нет нужды специально останавливаться на павловском учении о локализации в более специальном смысле. Здесь можно совершенно отвлечься от специального содержания павловских локализационных представлений. Должна ли быть принята более широкая или более узкая локализация функций в мозгу, надо ли относить к «периферическим» частям анализатора в коре человека наиболее элементарные, низшие или высшие функции и существуют ли вообще в коре человека эти периферические части анализатора – это вопросы не принципа, а факта. Вопрос о более широкой или более узкой локализации решается, и притом по-разному, для разных ступеней эволюции в зависимости от фактических данных. Принципиальное значение функциональной динамической локализации заключается в следующем: для объяснения любого конкретного психического процесса в качестве его материального (мозгового) «субстрата» должна заодно со структурой быть взята и приуроченная к ней функциональная физиологическая динамика – «конструкция», по выражению И. П. Павлова, а не клеточная структура сама по себе, обособленная от физиологических процессов, в ней происходящих.

Если ряд установленных наукой фактов говорит против некоторых морфологических предположений И. П. Павлова, во всяком случае против их распространения на мозг человека, то не только теоретические соображения, но и все известные нам факты говорят в пользу вышеприведенного принципиального положения.

В связи с этим определенным образом конкретизируется и само понимание психического как функции мозга.

В психоморфологической концепции функция означает, собственно, отправление клеточной ткани определенной структуры, целиком детерминированное ею изнутри. В динамической концепции функция, естественно, выступает как деятельность мозга, обусловленная воздействием извне. Психоморфологическая концепция, рассматривающая психическую деятельность как отправление мозга, в принципе совпадает с концепцией Мюллера – Гельмгольца, рассматривающей ощущение как отправление рецептора. Так же как в этой последней, и в психоморфологической концепции вульгарно-механистическое представление о психическом как отправлении органа оборачивается другой своей стороной как физиологический идеализм.

Таким образом, мозг, служащий для осуществления взаимодействия человека с миром, характеризуется как работающий орган, орган психической деятельности, структура которого связана с его функциями. Психическое как функция мозга не сводится к отправлению его клеточного аппарата, а выступает как внешне обусловленная деятельность мозга. То положение, что речь идет о деятельности мозга, обусловленной внешними воздействиями, а не об отправлении клеточной структуры, обусловленной лишь изнутри, никак, конечно, не исключает признания специфических особенностей строения мозга, сложившихся под влиянием внешних воздействий в ходе развития, и их роли как условия осуществляемой мозгом деятельности.

Из динамической концепции о локализации функций в мозгу вытекает необходимость коренного изменения и общего понимания психических функций или процессов. С морфологическими структурами или анатомическими зонами как таковыми, безотносительно к физиологическим процессам, в них совершающимся, можно связать не определенный конкретный процесс, скажем, восприятие таким-то человеком в данных условиях такого-то предмета, а в лучшем случае лишь восприятие «вообще» – категорию или «функцию» восприятия. Понятие функции как абстрактной формальной категории, сложившееся в конце прошлого столетия в «функциональной психологии», – это естественное дополнение к установившемуся в 70-х гг. прошлого столетия в физиологической науке представлению об анатомической зоне или морфологической структуре, взятой обособленно от ее функционально-динамического состояния как непосредственном «механизме» психических процессов. Психоморфологическое учение о локализации функций в мозгу и идеалистическая функциональная психология – это две взаимосвязанные части единой концепции. Динамическая локализация связана с представлением о психических процессах как рефлекторной деятельности мозга.

Рефлекторная теория деятельности мозга – это учение о тех нервных процессах или актах, посредством которых осуществляется взаимодействие организма, индивида с окружающим миром. Рефлекс – это осуществляемый нервной системой закономерный ответ организма на внешнее воздействие. Процесс, начинающийся с рецепции внешнего раздражения, продолжающийся нервными процессами центрального аппарата, т. е. коры больших полушарий головного мозга, и заканчивающийся ответной деятельностью индивида, – и есть рефлекторный процесс. Нервный путь, идущий от рецептора к рабочему органу, составляет, как известно, рефлекторную дугу. Она включает рецептор, нервные пути, идущие от него к мозгу (так называемые афферентные нервные пути), самый мозг, нервные пути, ведущие от него к рабочим органам (эффекторные пути), и самые эти органы, посредством которых осуществляется ответ (эффекторы – мышцы, железы). Если под ответной деятельностью разуметь акт поведения, более или менее сложное действие человека, то связь его с исходным воздействием представляет собой сложную ассоциацию рефлекторных дуг. Осуществляется эта связь в результате не одного рефлекса а системы рефлекторных актов.

Весь процесс взаимодействия начинается с воздействия внешнего раздражителя на рецептор (орган чувств). Уже рецепция раздражителя – исходное условие адекватной реакции организма – сама является рефлекторным процессом, в котором рецепторы выполняют и функции эффекторов. (Современные исследования свидетельствуют о наличии в рецепторных приборах целого ряда эфферентных нервных путей.) Воздействие внешнего раздражителя на рецептор влечет за собой включение в действие центрального коркового аппарата, а его импульсы изменяют возбудимость рецепторов[223]223
  Еще С. Р. Рамон-и-Кахаль установил в составе зрительного нерва эфферентные волокна, оканчивающиеся в сетчатке (1909). Е. Г. Школьник-Яррос (1955) исследовала нисходящие волокна, следующие из коры в подкорковый отдел зрительного анализатора. Согласно А. М. Гринштейну, нисходящие к сетчатке волокна связаны с регуляцией процесса адаптации. Р. Гранит обнаружил изменение электрической активности ганглиозных клеток сетчатки под влиянием раздражения талямической области (1954). Обратное влияние центров на рецепторы было показано и для про-приоцепторов (Хант, 1952). Роль обратных влияний на слуховой рецептор в процессе слуховой адаптации отмечают Дэвис, Тасаки, Гольдштейн (1952).
  Важное значение в перестройке функционального состояния рецептора играет собственный про-приомускулярный аппарат, имеющийся в каждом анализаторе. Корковое представительство этого аппарата расположено в ядрах соответствующих анализаторов (Квасов, 1956).


[Закрыть]. Периферический рецептор и центральный корковый аппарат функционируют как единый прибор. Это фундаментальное положение и получило свое выражение в павловском понятии анализатора, предвосхищенном сеченовским пониманием чувствующего снаряда. Подлинный смысл его у Павлова заключается, несмотря на буквальный смысл слова «анализатор», конечно, не в обособлении аналитических функций коры от синтетической ее деятельности, а именно в объединении периферического рецептора и коры в единый прибор. Суть дела не просто в том, что в рецепции внешнего раздражителя участвуют и периферический рецептор и центральный корковый аппарат, а в совместном действии периферического и центрального конца одного и того же прибора как единого целого. Этот единый прибор осуществляет и анализ, и синтез, и дифференцировку, и генерализацию раздражителей. Продуктом его аналитико-синтетической рефлекторной деятельности является ощущение или восприятие как образ вещи, служащей раздражителем.

Рефлекторная деятельность, вызываемая воздействием нового раздражителя, выражается прежде всего в ряде реакций, обеспечивающих лучшие условия для восприятия свойств внешнего раздражителя (например, рефлекторные движения глаза в сторону раздражителя, изменения диаметра зрачка и т. д.). Ориентировочный рефлекс – это прежде всего рефлекс на новый раздражитель, создающий благоприятные условия для выявления его свойств. Он сохраняет свое значение и при восприятии уже ранее действовавших раздражителей (движения глаз, прослеживающих контур предмета, и т. п.).

В процессе восприятия ориентировочные реакции организуются и складываются в определенные стереотипы, когда, например, вырабатываются и закрепляются определенные «ходы», или «маршруты», движения глаза, ощупывающего предмет. Выработка в процессе индивидуального развития таких (генерализованных и стереотипизированных) «ходов» и «маршрутов» ориентировочных движений глаза и образует способность смотреть.

Способность смотреть, как и способность к любой психической деятельности, формируется в самом процессе этой деятельности.

Однако смотреть и видеть – не одно и то же: смотреть еще не значит видеть, хотя и нельзя видеть не смотря. Каждое ощущение и восприятие необходимо предполагает специфические для него рефлекторные реакции, а не только ориентировочные. Ориентировочными рефлексами, общими для разных раздражителей, очевидно, никак не объяснить специфичность различных ощущений.

Основное значение для каждого вида ощущений имеют специфичные для него рефлекторные реакции, как безусловные, так и условные.

В последнее время рядом исследований показана роль условных рефлексов в формировании ощущений (Гершуни, Быков, Пшоник и др.). Подтверждением этого же положения, по существу, являются и не связывавшиеся с учением об условных рефлексах многочисленные опыты со зрением. Например, давнишние опыты Страттона и последующие работы некоторых ученых доказали, что, если человеку надеть очки, переворачивающие изображение предметов вверх ногами, он по прошествии некоторого времени будет правильно воспринимать предметы. Опыты, доложенные на XIV Международном психологическом конгрессе в Монреале, показали, что такой условно-рефлекторной перестройке поддается и цветоощущение.[224]224
  См. Kohler Ivo Experiments with prolonged optical Distortions // Ada Psychologica. – Vol. XL – № 1. – Amsterdam, 1955. – P. 176. См. также описание двух фильмов: Erismann Theodor and Kohler Ivo Upright Vision through inverting Spectacles (p. 187) и Pronko N. H. and Snyder F. W. Vision with Spatial Inversion (p. 187—188) // Contemporary Psychology. – 1956. – Vol. 1. – № 6, June.


[Закрыть]

Фактический материал исследований свидетельствует о существенной роли условных связей в формировании ощущений. Однако из этого никак не следует, что они состоят только из условных рефлексов. Как и все условные рефлексы, они имеют и безусловно-рефлекторную основу, состоящую из специфических для данного рецептора безусловных рефлексов. Раздражители, адекватные, как принято говорить, тому или иному рецептору[225]225
  Следовало бы, собственно, говорить, наоборот, о рецепторах, адекватных определенным раздражителям.


[Закрыть], это и есть не что иное, как безусловные раздражители, а реакции на них глаза или другого анализатора это и есть безусловные рефлексы, образующие основу рефлекторной деятельности каждого анализатора. Такой безусловной рефлекторной реакцией зрительного прибора является, например, разложение зрительного пурпура в светочувствительных клетках глаза, рефлекторно вызываемое воздействием света. Безусловные рефлексы, специфичные для данного рецептора, совместно с надстраивающейся над ними системой условно-рефлекторных реакций образуют единую рефлекторную деятельность анализатора. В силу этого единства и взаимосвязи можно, изменяя условные компоненты рефлекторной деятельности, изменять и ее конечный результат. Изменяемость конечного результата в зависимости от изменения условно-рефлекторного компонента деятельности анализатора никак, однако, не свидетельствует об отсутствии безусловной рефлекторной основы.

В системе единой рефлекторной деятельности анализаторов, начинающейся с воздействия внешнего раздражителя на рецептор, сохраняют свое значение и ориентировочные реакции, но они занимают в ней подчиненное положение. Ориентировочный рефлекс на индифферентные раздражители более или менее быстро угасает. В структуре условно-рефлекторной деятельности ориентировочный рефлекс восстанавливается, но уже в качестве реакции явно подчиненной, следующей за сигнальной функцией раздражителя. В структуре условного рефлекса ориентировочные реакции возникают на все изменения сигнального раздражителя – как сильные, так и слабые. Слабые сигнальные раздражители в большей мере вызывают ориентировочные реакции, чем сильные несигнальные. Усиленные ориентировочные реакции возникают, когда сигнальный раздражитель становится трудно дифференцируемым. Ведущая роль сигнального значения раздражителя и, значит, специфической условно-рефлекторной деятельности анализаторов проявляется и в том, что в опыте, при инструкции считать световые сигналы, сильные ориентировочные рефлексы возникают только на свет, а при инструкции считать звуки —только на звуковые раздражители.[226]226
  См.: Соколов E. H. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. – 1955. – № 1. – С. 62.


[Закрыть]

Таким образом, воздействие раздражителя на рецептор вызывает рефлекторную деятельность соответствующего анализатора (т. е. рецептора и соединенного с ним афферентными и эфферентными нервными путями центрального коркового аппарата). Эта рефлекторная деятельность представляет собой сложнейшую систему специфических для каждого рецептора безусловных и условных рефлексов, в которую включаются также и ориентировочные рефлексы, как безусловные, так и условные[227]227
  Ориентировочный рефлекс обычно характеризуется как реакция на новое. Но этим не определяется, что в отношении этого нового осуществляется в результате ориентировочной реакции. По существу, ориентировочный рефлекс осуществляет первичное различение раздражителя. Констатируя, что что-то изменилось, что перед индивидом сейчас не то, что было раньше, ориентировочный рефлекс осуществляет, как и рефлекторная деятельность вообще, некий, пусть первичный, анализ ситуации.


[Закрыть]. Внутри такой системы рефлексов между ориентировочными и специфическими условными рефлексами возникают сложные динамические отношения: сильный ориентировочный рефлекс на один раздражитель тормозит образование условных рефлексов на другие раздражители; если по ходу опыта индифферентный раздражитель, вызывающий на себя ориентировочный рефлекс, становится сигнальным, он переключает ориентировочный рефлекс с других, даже физически сильных, но индифферентных раздражителей на себя[228]228
  См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. – 1955. – № 1.


[Закрыть]; ослабление сигнального раздражителя, делающее его трудно дифференцируемым, вызывает усиление ориентировочного рефлекса по отношению к нему и т. д. Общая картина рефлекторной деятельности, таким образом, еще более усложняется.[229]229
  Стоит теперь вспомнить ту наивную в своей простоте картину, которую рисовала нам по старинке рецепторная теория: внешний раздражитель воздействует на рецептор и в зависимости от его качества (длины волны и т. д.) вызывает те или иные изменения его состояния. Сведения об этих изменениях в состоянии рецептора по проводящим путям доносятся до мозга; мозг принимает эти «донесения» – и налицо ощущение! Как далека эта прямо-таки святая наивность от правды жизни со всей ее сложностью!


[Закрыть]

Такова в первом грубом приближении та сложная рефлекторная деятельность, которая своим жизненно важнейшим для индивида результатом имеет ощущение или восприятие.

Образ предмета является продуктом целой системы или ассоциации рефлекторных актов. Каждый из них изменяет положение воспринимающего по отношению к раздражителю, и лишь вся совокупность следующих друг за другом рефлекторных актов, вызываемых действием предмета на рецепторы и осуществляющих анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей, и образует ощущение. Образ, собственно, это и есть совокупность последовательно совершающихся и друг с другом ассоциирующихся, смыкающихся в единое целое рефлекторных актов, в результате которых перед нами симультанно выступает вещь в многообразии ее сторон и свойств. (Построение образа в процессе зрения можно сравнить не с запечатлением изображения на фотопластинке, а с построением изображения в телевизоре, когда электронный луч, обегая изображение, последовательно посылает электрические импульсы.) Образ существует, лишь поскольку длится рефлекторная деятельность мозга. Он неотделим от нее. Нигде поэтому не существует образа как такого идеального, которое было бы вовсе обособлено от материального процесса, от материальной деятельности мозга.

Никак не приходится внешне соотносить образ, психические явления с материальной деятельностью мозга и какими-то спекулятивными соображениями решать вопрос о том, как они соотносятся. Изучение реального процесса рефлекторной деятельности, возникающей в результате воздействия раздражителя на рецептор (орган чувств), прямо показывает, как в процессе рефлекторной деятельности возникают психические явления. Они ее закономерный продукт.

В результате этой рефлекторной деятельности раздражитель выступает отраженным в ощущении или восприятии. На отраженный в ощущении, в восприятии раздражитель в непрерывном потоке рефлекторной деятельности замыкаются новые рефлекторные реакции, и в этом потоке образуется ответ человека на воздействие внешнего мира – его действия, которыми он удовлетворяет свои потребности, изменяет мир.

Так же как чувственный образ предмета является продуктом сложнейшей аналитико-синтетической рефлекторной деятельности, так и действия людей – это более или менее сложный продукт целой совокупности рефлекторных дуг, замыкание которых требует образования связей двигательного (и речедвигательного) анализатора с зрительным, слуховым и т. д.

Осуществление любого действия посредством соответствующих движений (так называемых произвольных движений) предполагает образование связей между потоком чувственных сигналов, поступающих по ходу движения в мозг от перемещающегося органа, и потоком чувственных сигналов, идущих от воздействия внешних условий, в которых совершается действие, от предметов, на которые оно направлено. В силу этих связей и их обратимости, чувственные сигналы от предметов и условий, в которых они находятся, начинают регулировать действия.[230]230
  Павлов И. П. Физиологический механизм так называемых произвольных движений // Полн. собр. соч. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – Т. III, ч. 2. – С. 315—319.


[Закрыть]

В результате образования сложнейшей системы рефлекторных дуг образ того или иного предмета или явления (точнее – отображенный в нем предмет) выступает как сигнал для того или иного действия.[231]231
  В силу этого И. П. Павлов и характеризовал ощущения, восприятия как сигналы действительности, а условный рефлекс, являющийся реакцией на сигнальный раздражитель, как явление не только физиологическое, но и психическое. «Существенный признак высшей нервной деятельности» И. П. Павлов усматривал именно в том, что в ней действуют сигнальные раздражители, и в том, что «они при определенных условиях меняют свое физиологическое действие» (Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Полн. собр. соч., т. IV, 1951. – С. 30) (подчеркнуто нами. – С. Р.). Это возможно только в силу того, что высшая нервная деятельность есть деятельность не только физиологическая, но и психическая. (Павлов И. П. Условный рефлекс // Полн. собр. соч. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – Т. III, ч. 2. – С. 322.)


[Закрыть]

Следовательно, никак не приходится внешне соотносить психическую деятельность с рефлекторной нервной деятельностью мозга и провозглашать их единство на основании каких-либо умозрительных соображений;прямое изучение фактического хода рефлекторной деятельности мозга показывает, как в процессе этой деятельности, по ходу ее возникают психические явления – ощущения, восприятия и т. д. и как отраженные в них раздражители становятся сигналами деятельности животного или человека. Мы имеем, таким образом, перед собой фактически единую деятельность. Это психическая деятельность, так как в ней осуществляется отражение объектов, в ощущениях и восприятиях; это вместе с тем нервная деятельность материального органа – мозга, подчиненная всем законам динамики нервных процессов. Положение о неотделимости психических явлений, психической деятельности от материальной нервной деятельности мозга приобретает очевидность и осязаемость; оно отчетливо выступает из всей совокупности реальных фактов и выделяется из них как их общий смысл и итог.

В последние годы у нас неоднократно ставился вопрос о месте психических явлений в рефлекторной деятельности и о реальной роли, выполняемой в ней образом. Попытки решения этого вопроса не раз заводили в тупик. Это происходило прежде всего потому, что его пытались решить в рамках фиктивной схемы – одной рефлекторной дуги, в которую хотели втиснуть и построение образа предмета и действие с ним человека.

Это была рефлекторная дуга «вообще», осуществляющаяся неизвестно в каком анализаторе и никак не объединяющая рефлекторные дуги разных анализаторов. В ней, естественно, никак не могли уместиться и построение образа предмета и действие человека. Всякая попытка вклинить в рефлекторную дугу образ в качестве особого звена и сделать ее эффекторный конец зависимым от образа, неизбежно грозила разрывом материальной непрерывности рефлекторного акта и идеалистической дематериализацией рефлекторной деятельности мозга.

Все становится на свои места и получает свое естественное разрешение, если отбросить эту фиктивную схему и обратиться к действительному процессу рефлекторной деятельности в его реальной сложности как к потоку, состоящему из множества сложно взаимодействующих рефлекторных дуг.

Рефлекторная деятельность мозга вызывается раздражителем, выступающим сначала как физический агент. В ходе вызванной им рефлекторной деятельности возникает ощущение, и раздражитель, выступавший первоначально лишь как физический агент, принимает характер чувственно воспринимаемого объекта. Дальнейший ход рефлекторной деятельности совершается под воздействием этого чувственно отраженного посредством ощущения объекта (который не перестает при этом быть и физическим агентом). Таким образом, ощущение включается в поток рефлекторной деятельности.

Необходимой философской предпосылкой правильного решения вопроса о реальной роли психических явлений, образа в рефлекторной деятельности служит при этом понимание того, что в этой деятельности сигналом является объект-раздражитель. Когда его воздействие вызывает ощущение, это последнее опосредствует зависимость дальнейшей рефлекторной деятельности от раздражителя. Сигнал в таком случае – это раздражитель, отраженный в ощущениях, воспринимаемый в качестве объекта. Благодаря отражению раздражителей и условий, в которых они выступают, раздражители в зависимости от условий меняют, говоря словами И. П. Павлова, свое физиологическое действие.

Признание реальной роли ощущений, восприятий, вообще психических явлений в детерминации рефлекторной деятельности не вносит никакого субъективизма в ее понимание в силу того, что – в соответствии с основной линией материалистического монизма в теории познания – ощущения, восприятия и т. д. – это отражения, образы реально существующих вещей. Поэтому действие ощущений и восприятий – это действие раскрывающихся перед познающим человеком вещей, отражением которых ощущения и восприятия являются.[232]232
  Раздражители, отраженные в ощущениях, естественно, могут вызывать реакции, которые не вызывают раздражители, в ощущениях не отраженные. Это сказывается даже на таких явлениях, как адаптация. Судя по опытам (в лаборатории Е. Н. Соколова), адаптация возникает по отношению к слышимым звукам; по отношению к звукам подпороговым адаптация не создается.


[Закрыть]

Рефлекторная деятельность дает два особенно жизненно важных результата: отражение мира – непосредственное чувственное и опосредствованное словом – и действия человека, посредством которых он удовлетворяет свои потребности, реализует свои цели и соответственно преобразует действительность.

Между чувственным отражением и действием – этими двумя важнейшими итоговыми результатами рефлекторной деятельности – имеются существенные взаимоотношения. С одной стороны, чувственное отражение действительности – условий, в которых совершается действие, и предмета, на который оно направлено, – служит для регуляции действия. Вместе с тем именно через свое отношение к выполняемому человеком действию те или иные прежде индифферентные раздражители приобретают сигнальное значение. С приобретением прежде индифферентным раздражителем сигнального значения чувствительность к нему повышается (пороги снижаются); его анализ, более тонкая его дифференцировка осуществляется именно через связь с ответной деятельностью, по отношению к которой он имеет сигнальное значение. Для того чтобы два близких впечатления стали дифференцироваться, нужно, чтобы по ходу и задачам осуществляемой человеком деятельности возникла потребность в их дифференцировке; при успешном выполнении этой деятельности дифференцировка раздражителя получает «подкрепление» со стороны действительности.

Однако «подкрепление», необходимое для успешного осуществления рефлекторной деятельности, для рефлекторного построения чувственного образа предметов действительности, надо, очевидно, искать не только в конечном подкреплении действительностью реакций двигательного анализатора. Рефлекторная деятельность, осуществляющаяся, скажем, в зрительном анализаторе, получает «подкрепление» в рамках этой деятельности. Подкреплением для нее служит самое получение отчетливого образа предмета. Образ, в котором удовлетворяются «потребности» глаза, связанные с его функциями, образ, удовлетворяющий потребность в отчетливом видении, устраняющий необходимость в дальнейшем разглядывании, – это и есть подкрепление. Иначе говоря, успешное выполнение специфической для зрительного рецептора аналитико-синтетической деятельности видения служит подкреплением для ориентировочной деятельности смотрения. То же и со слухом: само слышание, удовлетворение потребностей слуха, формирующихся вместе с его функциями – выявлять свойства звука во всех ему свойственных отношениях: звуковысотных, ладовых, гармонических и т. д., – служит подкреплением слушания, прислушивания, вслушивания, т. е. всей активной работы действенного человеческого слуха.

Здесь, вероятно, первые истоки «теоретического» познания, эстетического созерцания и радости, с ними связанной, – радости познавать действительность, прослеживая ее очертания, созерцать красоту ее форм, воспринимать жизнь в полноте ее звучаний.

* * *

Рефлекторная теория как учение о замыкании связей теснейшим образом связана с учением об ассоциациях, означая при этом глубокое и принципиальное преобразование традиционной ассоциативной теории старого эмпиризма.

Первая отличительная особенность рефлекторного понимания ассоциаций заключается в том, что ассоциация как целостный процесс, не только психический, но вместе с тем и физиологический, мыслится в виде связи не одних только центральных звеньев рефлексов и якобы только к ним приуроченных представлений, а цельных рефлекторных дуг. Это значит, что ассоциация – это не просто связь между двумя представлениями; реальными звеньями ассоциации являются взаимодействия индивида с миром, с объективной реальностью. Из этого исходного положения вытекает коренная перестройка всего традиционного учения об ассоциациях.