Текст книги "История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676"

Патриархи дали ответы, желанные в Москве: они осудили все изложенные в вопросах поступки: за некоторые из них прямо произнесли приговор низвержения виновному архиерею; провозгласили, что царь должен быть единственным владыкою во всех светских делах, патриарх должен ему быть подчинен и в светских делах не должен делать ничего противного царскому решению, а в делах церковных не должен переменять древних уставов; определили, что ни епископ, ни патриарх не должен никого отлучать от причастия прежде объявления вины; на патриарха может быть подана жалоба к престолу константинопольскому, и если остальные патриархи согласятся с константинопольским, то уже это решение верховное; это право верховного суда дано римскому папе, но так как последний, но гордости и злонамеренности своей, отлучен от кафолической церкви, то означенное право перенесено к патриарху византийскому; если бы патриархи и были совлечены славы своих престолов, но благодать духа святого никогда не стареет, и, кто не приемлет их верховного суда, тот подлежит наказанию, как противящийся божию изволению, повинующийся только чувствам и ничего высшего не разумеющий. Патриархи утвердили за поместным собором право ставить другого архиерея на место отрекшегося, право епископов судить митрополита или патриарха, их поставившего.

Патриархи прислали грамоты, но сами не поехали. Притом у Никона была сильная сторона между греками, которая с южною страстностию начала волноваться, узнав о приезде Мелетия, начала употреблять все средства, чтоб помешать ему. От приверженных к Никону греков из Москвы пошли письма в Константинополь, что Никон – это второй Златоуст, царь его любит, ночью приходил к нему для беседы, но бояре ненавидят за то, что он уговаривает царя выйти на войну против татар, пленящих москвичей и козаков, а боярам не хочется выступать в поход и расстаться с покойным житьем московским; писали, что Никон любит греков и ревностный защитник догматов восточной церкви; писали, что грамоты, привезенные Мелетием, сочинены Лигаридом, которого бояре подкупили деньгами и почестями; что Мелетию дано 8000 золотых, с помощью которых он и успел в том, что ответы даны были против Никона. Антиохийский архимандрит высказал все это пред самим патриархом и потом ходил и кричал по всему Константинополю, ища Мелетия; еще сильнее волновал константинопольских греков какой-то клирик Михаил, получивший от зятя своего Анастасия из Москвы письмо о 8000 золотых, привезенных Мелетием, а Мелетий, с своей стороны, писал Лигариду, что какой-то Еммануил Маивал тайно обещал двоим патриархам 15000 золотых, чтоб только не давали ответов, осуждавших Никона, и. не успев в этом, искал убить Мелетия. Письма, что Никон страдает за увещания к войне против татар, опустошающих Великую и Малую Россию, должны были производить особенное впечатление на константинопольских греков: к их городу ежедневно приставали по три и по четыре корабля, наполненные русскими пленниками; на торговых площадях стояли священники, девицы, монахи, юноши; толпами отвозили их в Египет на продажу; некоторые добровольно отрекались от христианства, другие принуждаемы были к тому насилием.

Приверженцы Никона не довольствовались тем, что возбуждали константинопольских греков против Мелетия: они решились употребить отчаянное средство в самой Москве: Государю дали знать, что приехал иконийский митрополит Афанасий в звании экзарха, племянник он константинопольскому патриарху, прислан от него и от всего собора. На представлении царю Афанасий начал говорить с необыкновенной торжественностью: «Прислали меня константинопольский патриарх и весь собор, велели сказать: как господь бог пришел к ученикам своим дверям затворенным и сказал: мир вам! так я от имени константинопольского патриарха и всего собора говорю тебе, государь: помирись с Никоном-патриархом и призови его на престол по-прежнему», Алексею Михайловичу показалось странным, что этот проповедник мира прислан без грамоты и велит на словах призвать Никона. «Знаешь ли ты о посольстве Мелетия?» – спросил государь у Афанасия. «Знаю, – отвечал тот, – патриархи Мелетия не приняли, твоих грамот и милостыни не взяли». «Как же это так? – продолжал царь. – Мелетий писал мне совершенно иное!» Афанасий, стоя перед Спасовым образом, объявил, что Мелетий писал ложно. Но вот 30 мая 1664 года приехал Мелетий и привез ответы, подписанные патриархами; царь созвал собор из русского и греческого духовенства для свидетельствования подписей; собор объявил, что подписи настоящие; один Афанасий сначала отвергал подлинность их, но потом и он согласился, что подписи подлинные. После открылось, почему он решился так смело обличать Мелетия во лжи: он спрашивал иерусалимского патриарха Нектария, как порешили с Никоновым делом? И тот, из осторожности, сказал ему. что они Мелетию никакого ответа не дали и рук своих ни к какой грамоте не прикладывали.

Как бы то ни было, царь не был успокоен: патриархи могли подписать ответы и в то же время просить, чтоб соблазнительное дело было оставлено, чтоб последовало примирение с Никоном; действовать против Никона на основании ответов, присланных патриархами, царь не решился: он знал, с кем имеет дело, знал, как Никон начнет громить собор, опирающийся на мертвых грамотах, недавно еще бывших предметом спора и в которых не было даже упомянуто имени Никонова. Чтоб окончательно уничтожить смуту и успокоить свою совесть, ему нужно было присутствие самих патриархов, тем более что при сильно разыгравшейся борьбе сторон трудно было полагаться на чистоту средств, употреблявшихся при этих отдаленных сношениях и переговорах с патриархами. Ложное посольство Афанасия иконийского не было единственным. К византийскому патриарху Дионисию отправился монах Савва. «Агие деспота! – говорил он Дионисию. – Царь Алексей Михайлович молит тебя, приди в Москву, благослови дом его и разные нужные вещи исправь, реши, что сделать царю? Умолять ли Никона-патриарха, чтоб возвратился, или другого поставить? Да иконийский митрополит Афанасий от тебя ли прислан и родственник ли тебе? Приказывал ли ты ему словесно, чтоб умолять Никона о возвращении? С Мелетием-дьяконом сколько грамот ты прислал? Стефан Грек был ли у тебя, и послал ли ты с ним грамоту, что митрополиту газскому быть экзархом?» «Ехать в Москву никак не могу, – отвечал Дионисий, – благословляю государя, чтоб он или простил Никона, или другого поставил, смиренного и кроткого; если он боится другого поставить, то мы принимаем грех на свои головы; царь – самодержец: все ему возможно. Мелетий приезжал сюда не смирно, все турки об нем узнали, и сделал мне убытку на 200 мешков. Иконийский митрополит Афанасий мне не родня; на нем был турецкий долг, он упросил срока на неделю да и ушел, а я с ним ни одного слова не приказывал, пусть держат его крепко и отнюдь не отпускают; если царь его отпустит, то большую беду церкви сделает. Как Мелетий-дьякон приходил, то мы с Нектарием-патриархом написали две грамоты слово в слово и руки свои приложили и одну послали с Мелетием в Александрию, а другую Нектарий послал с своим колугером в Антиохию. Стефан Грек у меня не был, только артофилаксий докучал мне, чтоб я написал в грамоте быть газскому экзархом; но я ему этого не позволил, и если такая грамота объявилась у царя, то это плевелы, посеянные артофилаксием; а Паисий Лигарид – лоза не константинопольского престола, я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек. Стефана Грека не отпускайте ж потому, что и он великое разорение церкви православной сделал, как и Афанасий иконийский».

Решительнее в пользу Никона отозвался иерусалимский патриарх Нектарий: в марте 1664 года он отправил в Москву посланца своего Савелия с двумя грамотами, к царю и Никону, с наказом, кроме них, не отдавать этих грамот никому. В грамоте к царю Нектарий увещевал призвать снова Никона на патриарший престол, показав ему присланные с Мелетием статьи вселенских патриархов, как руководство для его будущего поведения, и если он обещает руководствоваться ими, то достоин прощения; просил царя не приклонять уха к советам людей завистливых, любящих смуты, особенно если такие будут из духовенства. «В настоящем положении нашем, – пишет Нектарий, – когда наша церковь находится под игом рабства, мы уподобляемся кораблям, потопляемым беспрестанными бурями, и в одной вашей русской церкви видим ковчег Ноев». Нектарий увещевает царя последовать кротости Давидовой и не полагать во время своего царствования злого и гибельного начала сменять патриархов, правомыслящих о догматах веры; говорит, что нельзя обращать большого внимания на отречение Никона: указывает примеры, когда отречения иерархов были уничтожаемы; что же касается до Никона, то он не подал даже письменного отречения, царь и народ не принимали этого отречения, которое состоит только в словах. Нектарий заключает, что непременно должно или возвратить Никона, или возвести на его место другого, но гораздо лучше решиться на первое. Нектарию дано было знать, что Лигарид ищет титула экзарха патриаршеского и уже называется так в Москве; поэтому патриарх наказал своему посланному объявить в Москве, что это самозванство, что никто не облечен званием экзарха; Нектарий просил также, чтоб никого не принимали в качестве послов патриаршеских, если на грамотах не будет патриаршеской печати; переводить грамоты патриаршеские просит отдавать не грекам, но царским переводчикам, потому что греки искажают смысл грамот. Савелий объявил также: «Я слышал от патриарха, что, кроме Никона, на престоле другому никому быть нельзя, потому что вины его никакой нет».

Но еще до получения грамоты Нектария тот же Мелетий отправился опять на Восток с таким наказом от царя: «Непременно так сделать, чтоб александрийский, антиохийский, иерусалимский и бывший Паисий, а по нужде два, антиохийский и иерусалимский, приехали бы, А которые захотят прислать вместо себя, то говорить накрепко, чтоб прислали архиереев добрых, ученых, благоразумных, однословных, крепких, правдивых, могущих рассудить дело божие вправду, не желая мзды и ласкания, не бояся никакого страха, кроме страха суда божия. И ты, Мелетий, будучи у вселенских патриархов, памятуя страх божий, про патриарха Никона никаких лишних слов не говори, кроме правды».

Мелетий в январе 1665 года нашел Нектария иерусалимского в Молдавии: сам не поехал к нему, но послал с государевою грамотою Стефана Грека и подьячего Оловенинова. «Великий государь, – говорили они Нектарию, – просит и молит тебя, чтоб изволил потрудиться для христианского дела, пошел в Московское государство». «От великого государя, – отвечал Нектарий, – прислан был ко всем нам Мелетий Грек, и он знает, что я именно за тем и приехал в Молдавскую землю, чтоб отсюда идти в Москву, но за войною мне никак нельзя было проехать. С Мелетием мы послали к великому государю правила, и по ним для чего до сих пор ничего не сделано?» Оловенинов рассказал о приезде Афанасия иконийского, о свидетельствовании подписей, и когда Нектарий вторично спросил, почему же ничего не сделано по правилам, подлинность которых была засвидетельствована, то Оловенинов отвечал: «Без вселенского патриарха призывать Никона и другого на его место ставить невозможно; да у великого государя и другие дела есть, которых без вас никак устроить нельзя, весь церковный чин в несогласии, в церквах служит всякий по-своему, а пастыря нет». Узнавши, что во время отъезда Оловенинова государь еще не получил грамоты, отправленной с Савелием, патриарх очень горевал. «Если б моя грамота до государя дошла, – говорил он, – то и без нас давно дело сделалось бы». Нектарий обещал идти в Москву. «Пойду, хотя бы мне и смерть принять, – говорил он, – потому что я считаю великого государя вселенским царем; это единственный христианский царь, единственная наша надежда и похвала». Несмотря на то, Нектарий не поехал в Москву; Мелетию удалось уговорить ехать туда двоих патриархов: Макария антиохийского и Паисия александрийского.

Что же делал в это время человек, которого имя повторялось беспрестанно и в Константинополе, и в Яссах, в Египте и Сирии, что делал Никон? В 1663 году началось новое соблазнительное дело. Опять сосед Никона по землям Воскресенского монастыря, Иван Сытин, подал государю челобитную, что патриарх его крестьян пыткою пытал, а иных перевешал. Никон написал оправдательное письмо: «Извещаю о себе св. Евангелием, что ни, не знаю того дела, ни ведаю, сделал то дело малый иноземец: поймавши на озере Ивановых крестьян, побил батогами без нашего ведома, а у меня такого указа не было; бил он их за то, что у него рыбу покрали; я послал малого к тебе, великому государю: изволь его расспросить, хотя и с пристрастием. Сотвори суд праведный, припомни свое обещание, на избрании нашем пред всем собором и синклитом данное, что тебе ни во что священное не вступаться; а теперь делаешь над нами неправды великие, клеветников, врагов божиих, слушаешь и всех чинов людей в грех вводишь тем, что в патриаршей крестовой делается». Призванный к допросу патриарший сын боярский Лускин показал, что он действительно бил сытинских крестьян без Никонова ведома, но когда они стали похваляться поджогом, то он отвел их к патриарху, и тот велел бить их батогами в другой раз. В феврале 1664 года окольничий Сукин и дьяк Врехов отправились в Воскресенский монастырь с страшными, сокрушительными словами: «Ты писал, что про дело не ведаешь, а малый твой сказал, что ты крестьян батогами бить велел в монастыре в другой раз, значит, ты очень хорошо про дело знаешь. Ты писал, чтоб учинить суд праведный; но суд чинить здесь не в чем, потому что крестьяне биты батогами дважды без розыску и без свидетельства. Да объяви против своего письма, во что священное великий государь вступается, над тобою какие неправды чинит и клеветников кого слушает? Когда присылают ему бить челом на тебя и на твои монастыри, то он о розыске посылает говорить тебе, как и теперь по сытинскому делу. Объяви, чем великий государь в грех вводит в патриаршей крестовой? В патриаршей крестовой сидят теперь власти: рязанский архиепископ Иларион да боярин Петр Михайлович Салтыков – и розыскивают, что при твоем патриаршестве из соборной церкви и из монастырей взяты какие церковные утвари и книги, потому что этим церквам и монастырям взятые тобою утвари и книги даны при прежних великих князьях и царях и при нем, государе, а не келейной какой-нибудь казны сыскивают: за церковные вещи великий государь будет стоять и сыскивать и вперед».

Никон стал изворачиваться и погрузился еще глубже: «Я сказал, что не знаю про побои крестьянам на озере, а в монастыре велел я их бить за невежество, велел побить их слегка, и в том воля государева». Чтоб понравиться, он из обвиненного спешил перейти в обвинителя. «Как вы говорите, – сказал он, – что великий государь в священное не вступается? Он всем духовным чином владеет: кого в попы и в дьяконы поставить, об этом и об всяких духовных делах челобитные подписывают его указом; это не его дело, его обещание не исполнено, и за это он примет суд от бога. А неправды ко мне великие: выискивают, научают и накупают многих людей, чтоб на меня говорили и писали неправды всякие. Меня же поносят и бесчестят всячески, ко псу меня приравнивают, а государь не пожалует, оборонить меня от тех людей не велит. А клеветники на меня Роман Бабарыкин да Иван Сытин». «Патриарший престол, – отвечали ему посланные, – оставил ты своею волею, а не по изгнанию какому-нибудь, и такое долгое время церкви было не без пения стоять? Митрополитам и епископам в попы и дьяконы как не ставить и духовных дел как не ведать? А если в чем учинилось какое-нибудь неисправление, то это бог взыщет на тебе, потому что ты престол свой самовольно оставил». Никон : «В соборной церкви нет теперь пения; из нее сделали теперь вертеп или пещеру, она теперь вдовствует: а и патриарх новый будет, будет он прелюбодейца, потому: пошел я из Москвы от многих неправд и от изгнания, а неправды и изгнания от великого государя. Не только в мои дела вступались, но и бить моих людей начали: Хитрово сына моего боярского бил напрасно, а великий государь сыску о том учинить не велел». Посланные : «Не знаем, кто тебя бесчестит и ко псу приравнивает и кто тебе про это сказывал; а мы оо этом ни от кого никогда не слыхивали». Никон : «Всякая тайна откровенна бывает от бога».Посланные : «Разве ты дух прозорлив имеешь?» Никон : «Так-таки и есть». Посланные : «Как же! чай, приезжают да лгут ссорщики». Никон . «В патриаршей крестовой людей в грех вводят потому: многих людей на меня накупают и всякие неправды сочиняют. Архиепископам владеть и распоряжаться кто власть дал? Келейную мою рухлядь князь Алексей Никитич Трубецкой перебирал и переписывал, и из нее лучшее все изволил великий государь взять на себя. Да и теперь не про одно церковное сыскивают, про посулы и про взятки сыскивают, и государевы грамоты по всем монастырям о том посланы. И то я знаю, что по указу великого государя газский митрополит на меня сочиняет и выписывает и других таких же лжесвидетелей, которым быть на соборе, накуплено с 500 человек, а иных в Палестины накупать послано и денежной казны для того отправлено 30000 рублей. Собору я сам рад, только пусть будет собор праведный, а не накупной, а газскому я во всем ответ дам, не только правилами, но св. Евангелием». Посланные : «Если ты лжесвидетелями называешь властей Московского государства, то за это примешь месть от бога». Никон : «Какие власти? и кому книжным учением и правилами говорить? Они и грамоте не умеют!» Посланные : «Один ли ты в Московском государстве грамоте умеешь, и есть ли кто другой?» Никон : «Есть не много, а Питирим-митрополит и того не знает, почему он человек». Посланные : «Напрасно ты это говоришь, что ты только один грамоте умеешь; изо всяких чинов люди книжным учением и правилами с тобою говорить готовы, и говорить есть что; только все удержано государскою милостию до собора, а на соборе будут вселенские патриархи».

Услыхав эту страшную для себя весть о приезде патриархов на собор, Никон написал царю письмо с целью напугать его тем, что на соборе откроется много такого, что ему будет очень неприятно; хотел вместе напугать и архиереев русских. «Мы не отметаемся собора, – писал Никон, – и хвалим твое изволение, как божественное, если сами патриархи захотят быть и рассудить все по божественным заповедям евангельским, св. апостол и св. отец канонам – ей не отметаемся. Но прежде молим твое благородие послушать малое это наше увещание с кротостию и долготерпением. Твое благородие изволил собрать по нашем отшествии митрополитов, епископов и архимандритов на суд, вопреки божиим заповедям, потому что нет такой заповеди, по которой епископы могли бы судить своего патриарха, особенно же от него рукоположенные, и судить заочно». Выписавши евангельские повествования о суде над Христом, Никон продолжает: «Зри, христианнейший царь! даже в такой лютой зависти иудейской ничего не сделано не по закону и без свидетелей и заочно, хотя во всем поступлено неправедно: того ради рече: предавый мя тебе болий грех понесет. Так и здесь, смутивший твое благородие больший грех понесет. Если собор хочет меня осудить за один уход наш, то подобает и самого Христа извергнуть, потому что много раз уходил зависти ради иудейской. Когда твое благородие с нами в добром совете и любви был, и однажды, ненависти ради людской, мы писали к тебе, что нельзя нам предстательствовать во святой великой церкви, то каков был тогда твой ответ и написание? Это письмо спрятано в тайном месте одной церкви, которого никто, кроме нас, не знает. Ты же смотри, благочестивый царь! чтоб не было тебе чего-нибудь от этих твоих грамот, не было бы тебе это в суд пред богом и созываемым тобою вселенским собором. Я это пишу не из желания патриаршего стола, желаю, чтоб св. церковь без смущения была и тебе пред господом богом не вменился грех, пишу, не бояся великого собора, но не давая св. царствию зазора, занеже между двумя или тремя станет всяк глагол, кольми паче во множестве. Епископы наши обвиняют нас одним правилом первого и второго собора, которое не о нас написано. Но как о них предложится множество правил, от которых никому нельзя будет избыть, тогда, думаю, ни один архиерей, ни один пресвитер не останется достойный! Константинопольского патриарха русские епископы при поставлении клянут все. Тогда как нетопыри усмотрят свои деяния, смущающие твое преблаженство, крутицкий митрополит с Иоанном Нероновым и прочими советниками. Ты послал Мелетия, а он злой человек, на все руки подписывается и печати подделывает; и здесь такое дело за ним было, думаю, и теперь есть в Патриаршем приказе; есть у тебя, великого государя, и своих много, кроме такого воришки».

Ответа не было. Все в тревожном состоянии ждали развязки дела от прибытия патриархов; наступила зима 1664 года, приближался праздник Рождества Христова. Ночью с 17 на 18 декабря во время заутрень подъехало к заставе несколько саней. «Кто едет?» – закричали сторожа. «Власти Савина монастыря», – был ответ. Поезд был немедленно пропущен и направился в Кремль. В Успенском соборе служили заутреню, присутствовал ростовский митрополит Иона. На второй кафизме вдруг сделался шум, двери загремели, растворились, и вошла толпа монахов, за ними внесли крест, а за крестом явился патриарх Никон и стал на патриаршем месте. Раздался знакомый повелительный голос, которого давно было не слыхать в Успенском соборе: «Перестань читать!» Поддьяк ростовского митрополита, читавший псалтырь, повиновался, и воскресенские старцы, приехавшие с Никоном, запели «Исполаэти деспота!» и потом: «Достойно есть». Когда пение кончилось, Никон велел соборному дьякону говорить ектенью, а сам пошел прикладываться к образам и мощам; приложившись, вошел опять на патриаршее место, проговорил молитву «Владыко многомилостиве!» и велел позвать к себе под благословение ростовского митрополита Иону; тот подошел, за ним протопоп и все духовенство. «Поди, – сказал Никон Ионе, – возвести великому государю о моем приходе». Иона отправился вместе с успенским ключарем Иовом. Они нашли государя у заутрени в церкви св. Евдокии. «В соборную церковь пришел патриарх Никон, стал на патриаршем месте и послал нас объявить о своем приходе тебе, великому государю», – проговорил Иона. Немедленно забегали огни во дворце, отправились посланцы за архиереями и комнатными боярами; шум, смятение, точно пришла весть, что татары или поляки под Москвою; архиереи, бояре перемешались, все спешило вверх по лестнице. Наконец собрались архиереи: Павел, митрополит сарский (крутицкий), Паисий газский, Феодор сербский; собрались и комнатные бояре. Царь, в сильном волнении, объявил им новость; бояре начали кричать, архиереи, качая головами, повторяли: «Ах, господи! ах, господи!» Совещание, впрочем, не было продолжительно; в собор отправились люди, которых появление не предвещало Никону ничего доброго, – бояре князья Никита Иванович Одоевский и Юрий Алексеевич Долгорукий, окольничий Родион Стрешнев, дьяк Алмаз Иванов; они обратились к Никону с вопросом: «Ты оставил патриарший престол самовольно, обещался вперед в патриархах не быть, съехал жить в монастырь, и об этом написано уже к вселенским патриархам; а теперь ты для чего в Москву приехал и в соборную церковь вошел без ведома великого государя и без совета всего освященного собора? Ступай в монастырь по-прежнему». Никон: «Сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем не званный для того, чтоб великий государь кровь утолил и мир учинил, от суда вселенских патриархов я не бегаю, а пришел я на свой престол по явлению; вот письмо, отнесите его к великому государю». «Без ведома великого государя мы письма принять не смеем, – отвечали посланные, – пойдем известим об этом великому государю». Отправились во дворец, чрез несколько времени снова вошли в собор и сказали Никону: «Великий государь приказал нам объявить тебе прежнее, чтоб ты шел назад, в Воскресенский монастырь, а письмо взять». «Если великому государю приезд мой ненадобен, – отвечал Никон, – то я в монастырь поеду назад, но не выйду из церкви до тех пор, пока на письмо мое отповеди не будет». Письмо понесли к государю, начали читать: «Слыша смятение и молву великую о патриаршеском столе, одни так, другие иначе говорят развращенная, каждый что хочет, то и говорит, – слыша это, удалился я 14 ноября в пустыню вне монастыря на молитву и пост, дабы известил господь бог, чему подобает быть; молился я довольно господу богу со слезами, и не было мне извещения. С 13 декабря уязвился я любовию божиею больше прежнего, приложил молитву к молитве, слезы к слезам, бдение к бдению, пост к посту и постился даже до 17-го дня. не ел, не пил, не спал, лежал на ребрах, утомившись, сидел с час в сутки. Однажды, севши, сведен я был в малый сон и вижу: стою я в Успенском соборе, свет сияет большой, но из живых людей нет никого, стоят одни усопшие святители и священники по сторонам, где гробы митрополичьи и патриаршие. И вот один святолепный муж обходит всех других с хартиею и киноварницею в руках, и все подписываются. Я спросил у него, что они такое подписывают? Тот отвечал: о твоем пришествии на святой престол. Я спросил опять: а ты подписал ли? Он отвечал: подписал – и показал мне свою подпись: смиренный Иона, божиею милостию митрополит. Я пошел на свое место и вижу: на нем стоят святители! Я испугался, но Иона сказал мне: не ужасайся, брате, такова воля божия: взыди на престол свой и паси словесные Христовы овцы. Ей-ей так, мне господь свидетель о сем. Аминь. Обретаюсь днесь в соборной церкви св. богородицы, исповедая вашему царскому величеству, понеже отхождения своего вину исполнил, что задумал, то и сотворил и теперь пришел видеть пресветлое лицо ваше и поклониться пресвятой славе царствия вашего, взявши причину от св. Евангелия, где написано: „Вы, рече, взыдете в праздник сей, аз не взыду в праздник сей, яко время мое не уисполнися; егда же взыдоша братия его в праздник, тогда и сам взыде не яве, но яко тай“. И паки ино писание: рече Павел к Варнаве: возвращьшеся посети братию нашу во всех градех, в них же возвестихом слово божие, како суть. Такожде и мы пришли: како суть у вас, государей, и у всех сущих в царствующем граде Москве и во всех градех? Пришли мы в кротости и смирении. Хощешь ли самого Христа принять? Мы твоему благородию покажем, како господу, свидетельствующу: приемля вас, меня приемлет и слушай вас, мене слушает. Во имя господне приими нас и дому отверзи двери, да мзда твоя по всему не отменит. Это написал я твоему царскому величеству не от себя что-либо, мы не корчемствуем слово божие, но от чистоты яко от бога пред богом о Христе глаголем, ни от прелести, ни от нечистоты, ниже лестию сице глаголем, не яко человеком угождающе, но богу, искушающему сердца наша. Аминь».

В третий раз отправился митрополит Павел с боярами в собор и объявил Никону: «Письмо твое великому государю донесено: он, власти и бояре письмо выслушали, а ты. патриарх, из соборной церкви ступай в Воскресенский монастырь по-прежнему». Никон приложился к образам, взял посох Петра-митрополита и пошел к дверям. «Оставь посох», – говорили ему бояре. «Отнимите силою», – отвечал Никон и вышел из церкви. Еще оставался час до света; на небе горела хвостатая комета. Садясь в сани, Никон начал отрясать ноги, произнося евангельские слова: иде же аще не приемлют вас, исходя из града того, и прах, прилипшый к ногам вашим, отрясите во свидетельство на ня. Стрелецкий полковник, наряженный провожать Никона, сказал: «Мы этот прах подметем!» «Да разметет господь бог вас оною божественною метлою, иже является на дни многи!» – отвечал ему Никон, указывая на комету. Сани двинулись; окольничий князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий и любимец царский, Артамон Сергеевич Матвеев, ехали за патриархом; выехавши за Земляной город, остановились; Долгорукий подошел проститься и сказал Никону: «Великий государь велел у тебя, святейшего патриарха, благословения и прощения просить». «Бог его простит, если не от него смута», – отвечал Никон. «Какая смута?» – спросил Долгорукий. «Ведь я по вести приезжал», – отвечал Никон.

Возвратившись во дворец, Долгорукий немедленно передал Никоновы слова царю, и вот по Воскресенской дороге поскакали митрополит Павел крутицкий, чудовской архимандрит Иоаким, Родион Стрешнев, Алмаз Иванов с наказом взять у Никона посох Петра-митрополита и дознаться, по какой вести он приезжал? Посланные нагнали патриарха в селе Черневе. «Приезжал я в Москву не самовольно, по вести из Москвы, – начал Никон, – посоха не отдам, отдать мне посох некому; оставил я патриарший престол на время за многое внешнее нападение и за досады». Потом, обратившись к крутицкому митрополиту, продолжал: «Тебя я знал в попах, а в митрополитах не знаю; кто тебя в митрополиты поставил – не ведаю; посоха тебе не отдам и с своими ни с кем не пошлю, потому что не у кого посоху быть. Кто ко мне весть прислал, объявлю но времени; вот и письмо! а письмо это принял я потому: как великий государь был в Савине монастыре, то я посылал к нему архимандрита своего, и великого государя милость была ко мне такая, какой по уходе моем из Москвы никогда не бывало». Но посланные от него не отставали; они просидели в Черневе с 5-го часа дня до одиннадцатого часа ночи; наконец после многих разговоров Никон сказал: «Посох и письмо отошлю я сам к великому государю; ведомо мне, что великий государь посылал к вселенским патриархам, чтоб они решили дело об отшествии моем и о поставлении нового патриарха: я великому государю бью челом, чтоб он к вселенским патриархам не посылал; я как сперва обещался, так и теперь обещаюсь на патриарший престол не возвращаться; и в мысли моей того нет; хочу, чтоб выбран был на мое место патриарх, и когда будет новый патриарх поставлен, то я ни в какие патриаршие дела вступаться не стану, и дела мне ни до чего не будет; велел бы мне великий государь жить в монастыре, который построен но его государеву указу, а новопоставленный патриарх надо мною никакой бы власти не имел, считал бы меня братом, да не оставил бы великий государь ко мне своей милости в потребных вещах, чтоб было мне чем пропитаться до смерти, а век мой не долгий, теперь уже мне близко 60 лет». Никон исполнил обещание, отправил посох и письмо с своим посланцем, который должен обратиться к духовнику царскому с просьбою доложить государю, чтоб позволил ему. Никону, приехать в Москву помолиться богородице и видеть государевы очи. В ответ получен был прежний отказ, приправленный выговором и угрозою: «Великий государь указал тебе сказать: для мирской многой молвы ехать тебе теперь в Москву непристойно, потому что в народе теперь молва многая о разности в церковной службе и печатных книгах, и от твоего в Москву приезда и по готову ждать в народе всякого соблазна, потому что патриарший престол оставил ты своею волею, а не по изгнанию; так для всенародной молвы и смятения изволь теперь ехать назад, в Воскресенсьий монастырь, пока будет об этом собор в Москве, и к собору приедут вселенские патриархи и власти; в то время тебе дадут знать, чтоб и ты приезжал на собор, а на соборе великий государь станет говорить обо всем. Ты писал от себя к газскому митрополиту Паисию и жаловался, будто невинно с престола своего изгнан, и об иных тому подобных делах; во всем этом великого государя терпение от тебя многое, а как приспеет время собору, и в то время он, великий государь, обо всех этих вещах говорить будет».