Текст книги "Лабиринт фараона"

Ануна повернула голову, стараясь увидеть, что произошло. И тут она увидела их всех: Хоремеба, Хузуфа, Падирама… Они лежали на спине, устремив глаза к луне; бандиты, толпившиеся у выхода, перерезали им горло, одному за другим, по мере того как они вылезали из прохода.

Она чуть было не закричала, но мозолистая ладонь зажала ей рот. Рука принадлежала молодому человеку с вьющимися волосами. Его горячие губы прижались к ее уху.

– Ты думала, я уступлю твоему капризу? – прошептал он ей, не скрывая радости, в которой было больше ненависти. – Никто не смеет говорить мне, что я должен делать. Никогда. Это так же верно, как то, что меня зовут Нетуб Ашра.

10

Анахотеп вышел на террасу. Ветер доносил из пустыни свежий запах фиников. Не зная почему, он вдруг подумал о старом Мозе, который предпочел дать поглотить себя песчаной буре, нежели позволить грабителям захватить порученные ему царские мумии. Отважный слуга…

Дакомон тоже хорошо ему служил, но со временем зазнался и, как это всегда бывает, стал опасен. Пришлось его нейтрализовать. Отныне Анахотеп стал единственным «носом» в Египте и мог наслаждаться «непахучими» благовониями, изобретенными архитектором. Только он один мог улавливать подземные «метки». И эта уверенность действовала на него умиротворяюще.

Анахотеп подошел к гонгу и ударил в него. Тотчас же появился слуга, лицо и тело его благоухали духами, которыми он успел прыснуть на себя перед тем, как предстать перед номархом.

– Я хочу пройтись! – бросил Анахотеп. – Погуляю немного. Пусть мне доставят мои живые посохи.

Спешно разбудили двух мальчишек, еще носивших детскую прядь волос. Номарх любил опираться на их плечи во время ночных прогулок. Этим мальчикам было лет по десять, и Анахотеп велел зашить им веки, чтобы они не могли узреть секреты фараона.

Другие, более беспощадные, чем он, без колебаний выкололи бы им глаза, но Анахотеп не считал себя жестоким, а зрелище маленьких обнаженных тел доставляло ему удовольствие, особенно когда они дрожали на холодном ветру, дующем из пустыни.

Его больные артритом руки впились в плечи мальчиков, зевающих и похныкивающих от недосыпа.

– Вперед, мои жеребятки, – погонял их Анахотеп голосом доброго дедушки: ему нравилась эта роль. – Вперед, я поведу вас, только будьте внимательны к нажатию моих ладоней. Хоп! Хоп!

И он пошел, согнувшись, прихрамывая, сладострастно сжимая смугло-золотистую плоть мальчиков, на которых перенес вес своего старческого тела с похрустывающими суставами.

С помощью своих «живых посохов» он пошел во дворец, чтобы еще раз полюбоваться подготовкой к своим будущим похоронам.

Вначале он осмотрел тела и съемные головы, вырезанные лучшими мастерами. Эти деревянные манекены в натуральную величину будут служить провожатыми его ка, когда тому вздумается прогуляться среди живых. Хитрый Анахотеп выбрал заменяемые головы с лицами тех, с кем он общался во дворце: писцов, министров, военачальников, вельмож… Он надеялся, что его ка, приняв на одну ночь облик этих людей, сможет проникнуть в их секреты, обладать их женами, дочерьми и даже сыновьями. При помощи этой уловки он рассчитывал забирать их золото, медь, чтобы делать подарки жрецам, в чьи обязанности входило ухаживать за его гробницей. Мысли об этих ничего не значащих злых выходках рождали в его груди радостное квохтанье, напоминающее смех попугая.

Он ощупал деревянные головы, выстроившиеся на полке, убедился, что никто не забыт. Все его придворные находились там, готовые к вечной службе. Тела же, вырезанные из дерева, по желанию Анахотепа были сделаны тяжеловесными, с гипертрофированными половыми органами.

Старик возобновил обход. Приходил он сюда все чаще и чаще, чтобы на душе было спокойнее.

Ряды больших кувшинов были полны золота, серебра, медных слитков. Номарх знал, что, унеся все это в могилу, он разорит провинцию, но относился к этому равнодушно. Разве он, как и все, не имеет права поступить сообразно своему статусу и финансовым возможностям? Отец, муж оставляли свои семьи ни с чем, заставляя хоронить себя, тратя на себя то, что заработали за всю жизнь. Иногда вдова и сыновья с ужасом узнавали, что дорогой покойник платил жрецам за то, чтобы они ухаживали за местами погребений его далеких предков… Подобные соглашения приносили служителям богов приличные барыши, не считая ежедневных подношений в виде хлеба, пива, меда и самого свежего мяса. Вторая жизнь умерших разорила немало семей, которые не могли отказаться от своих обязательств, поскольку все было записано в архивах Дома жизни, где хозяйничали писцы администрации.

Почему бы номарху не сделать со своей провинцией то же самое, что простой торговец мог сделать со своей семьей?

Так думал Анахотеп, пересчитывая кубки с драгоценными камнями, заполнявшие потайную комнату. Уходя, он собирался полностью опустошить дворец и казну. Нет, он ничего не оставит после себя – ни одной кровати, ни одного сундука, ни колесницы, ни оружия, украшенного золотом.

Он уже отдал приказ мумифицировать самых красивых лошадей конюшни. Такая же участь постигла и лучших борзых. Подготовка к его переселению в мир иной была похожа на сборы в дальнее путешествие: бальзамировщики работали не покладая рук. Гориллы, пантеры и азиатские тигры уже были убиты и погружены в раствор, приготовленный по лучшим рецептам консервации.

Анахотеп готов был разрушить все до основания. Он не довольствовался деревянными или глиняными подделками, как простые смертные. Нет, он все делал с размахом.

Однажды он спросил у одного жреца, какая участь ожидает мертвых, оказавшихся на полях Иалу.

– Господин, – ответил тот, – жизнь в загробном мире отличается простотой и похожа на ту, которую ведут крестьяне на этом свете. Великие и малые работают в поле, чтобы умилостивить богов. Простой феллах трудится рядом с дворцовым писарем, и оба они впрягаются в один плуг, и носят воду в больших кувшинах с одного берега реки вечности на другой. Так пожелали боги. Все, бедные или богатые, становятся слугами богов.

Анахотеп вздрогнул от ужаса, услышав эти слова.

– Ты хочешь сказать, что мне придется трудиться как последнему голодранцу? – вскипел он. – Мне, принцу?

Жрец ломал руки. От страха пот выступил на его обритой голове.

– Таков закон, – дрожащим голосом проговорил он. – И, тем не менее, важные персоны могут быть освобождены от этого, захватив с собой когорты слуг, которые будут работать вместо них. Для этого используют ушебти – тех, кто откликается на зов, – раскрашенные деревянные фигурки, держащие в руках миниатюрные орудия труда. Таким образом, покойный может больше не заботиться об обязанности выполнять черную работу, наложенной на него богами.

– Фигурки? – проворчал Анахотеп. – Куколки? И этого действительно достаточно?

Подобно большинству своих современников, он не доверял подделкам и предпочитал им нечто более существенное. Простые изображения были не для него, его постоянно возбужденный мозг стремился к совершенству, требовал максимально возможного приближения к правде.

У него никогда не было желания таскать плуг или черпать в шадуфе воду. Слишком высоко он поднялся при жизни, чтобы так низко пасть после смерти. Это было недопустимо.

Когда жрецы принесли ему сундук, наполненный ушебти, он с неподдельным отвращением повертел в пальцах деревянных раскрашенных кукол. Служители богов настаивали. Они процитировали ему магическое заклинание, с помощью которого можно было в подходящий момент «заставить расти» эти статуэтки:

«О ты, магическая фигурка, слушай, что тебе говорят.

Если я не приговорен к тяжелым работам, назначенным другим мертвецам в загробном мире, знай, что именно ты должен вместо меня засеивать поля, наполнять водой каналы и перевозить соль с востока на запад.

Ты здесь для того, чтобы заменить меня».

На это фигурка должна ответить:

«Я здесь, я повинуюсь твоим приказам. Говори, и я все исполню».

Как ни старался Анахотеп, он не мог в это поверить. Куклы! Детские игрушки… Как можно быть таким наивным? Если уж и в самом деле нужно избавиться от грязной работы, которая предстоит ему на полях Иалу, следует взять с собой более сговорчивых слуг. Так он и пришел к мысли убить и мумифицировать две сотни военнопленных и положить в их сделанные из акации саркофаги все необходимое для работы: лопаты, тесла, бронзовые ножницы, круглые наковальни, вальки…

– Ну, двигайтесь, мои жеребята! – приказал старик маленьким поводырям.

Вид крипта был впечатляющим. Более того, он придавал ему уверенность. Двести саркофагов для слуг лежали вдоль стен: простые ящики безо всяких украшений. Но больше впечатляли саркофаги, предназначенные для лошадей. Они были огромны, стояли парами перед боевыми колесницами, инкрустированными черным деревом и золотом.

Для пущей уверенности Анахотеп заставил отловить и запустить в несколько храмов нома две тысячи детей, которых заставляли целыми днями беспрестанно повторять его имя, потому что ему сказали, что мертвый, имя которого не вспоминали, постепенно разлагался, оттого что люди предали его забвению. Единственный способ сохранить силу и активность в полях Иалу – всеми средствами помешать стереть воспоминание о себе из памяти живых. Вид двух тысяч детей, монотонно повторяющих его имя, согревал сердце старого номарха.

Но чего больше всего опасался Анахотеп, так это самих богов. Эти бессовестные боги намеревались заставить владык работать, подобно простым феллахам. Мысль о такой возможности мучила его своей дерзостью, оскорбляла. Он никоим образом не собирался, попав в страну мертвых, утратить свои привилегии и спуститься вниз по социальной лестнице.

– В моем возрасте я не собираюсь пахать землю или пасти коз!

– В полях Иалу все по-другому, – старались объяснить ему жрецы с бритыми головами. – Там все вновь становятся молодыми, исчезают телесные болезни. Там тебе опять будет пятнадцать лет, и таким ты останешься навечно.

– Но мое положение! – возмущался Анахотеп. – Кто будет отдавать мне почести?

Это было его больным местом. Его мучила неизбежность стать равным феллахам. Ему часто снились кошмары, в которых он видел себя простым крестьянином, спящим на дырявой циновке, положенной прямо на пол в домишке из сырого кирпича, наполненном ужасными запахами от близко лежащих немытых тел.

Почему поля Иалу были такими неухоженными? Почему сильные мира сего должны были терпеть такие притеснения?

Анахотеп и не думал сдаваться. Он собирался быть воином, защищать свои права. Он не заявится туда с пустыми руками. Одни брали с собой привычную утварь и домашних животных, а он приведет с собой когорту отборных мумифицированных солдат в полном вооружении. И не каких-нибудь деревянных статуэток, нет – настоящих воинов, согласившихся умереть, чтобы последовать за своим господином в загробный мир. Набор, впрочем, уже начался, и десяток молодых восторженных людей без колебания вскрыли себе вены, чтобы идти впереди Анахотепа в его новое жилище. Номарх заставил забальзамировать их, как принцев крови, и приказал положить в их саркофаги все необходимое им оружие. Старик дерзко намеревался объявить войну богам, если только они создадут ему невыносимые условия. Он попросил жрецов составить подробную карту небесных полей и, размышляя над ней, намечал планы будущих битв.

Конечно, десяток солдат – не бог весть что, поэтому следовало призвать других добровольцев… либо организовать их похищение в деревнях. Силой доставить здоровых парней, обучить их военному делу в тайном лагере в пустыне, потом, по окончании подготовки, поручить главарю убийц отравить их ночью. После чего их забальзамируют на месте во избежание слухов, и все будет шито-крыто.

Да, это была хорошая идея. Он отдал приказ главному визирю приступить к ее выполнению. И ему уже доложили, что подготовка будущих воинов его загробной армии идет полным ходом.

Окруженный когортой солдат-призраков, Анахотеп будет спокоен. А, располагая отборным войском, он станет единственным умершим в полях Иалу, который не поддастся детским капризам богов. Обрабатывать землю? Таскать чаши с солью с одного берега реки на другой? Посмотрим! Нет, он будет отдавать приказы, как делал это в земной жизни.

– Пошевеливайтесь, жеребятки, – понукал старик своих поводырей. – Мне нужно встретиться с одним другом. Попроворнее, порезвее… Ваши маленькие икры двигаются с такой грацией. Резвей! Хоп, хоп! Я угощу вас медовыми пирожками и засахаренными стеблями папируса.

Обнаженные мальчики дрожали от холода. Младший от усталости еле держался на ногах. Чтобы подогнать их, номарх вонзил ногти в их плечи. От укола серебряных накладок, покрывавших пальцы фараона, мальчишки подпрыгнули. Анахотеп подтолкнул их в проход, огибавший погребальное сокровище. В самом его конце находилась дверь, защищенная формулой заклятия, вырезанной над дверным ригелем.

Надпись сообщала, что переступившему порог мужчине бог вырвет ноги и руки, вынет у него из груди сердце и бросит собакам. А с детьми случится несчастье: они разобьют голову о камень. Жену же изнасилуют варвары и уведут в рабство в поганую страну, где люди варят пищу в кипящем молоке. Тот, кто прочитает это предупреждение – если только он не столь же глуп, как житель страны Куш, – немедленно повернется и забудет, что приходил сюда.

– Подождите меня здесь, – велел Анахотеп мальчикам. – Вы можете немного передохнуть.

Мальчики повалились на причудливые подушки, брошенные среди кучи разнородных предметов, а старик толкнул двустворчатую дверь из акации, ведущую в другую комнату.

Тяжелый застоявшийся воздух, наполненный запахом тела спящего человека, ударил ему в нос, заставив поморщиться.

Комната, обставленная с большой роскошью, как две капли воды походила на его собственные покои, с той лишь разницей, что в нее не проникал свежий воздух, а окна на стенах были нарисованы.

На кровати, ножки которой изображали четырех сыновей Гора, спал старик. Он храпел и время от времени пускал ветры, а его лицо было удивительно похоже на лицо номарха: их можно было принять за близнецов.

На самом же деле это был прибывший из деревни крестьянин по имени Томак, которого Анахотеп встретил тридцать лет назад во время одной карательной экспедиции против бедуинов. Этот мужчина, бедный феллах, удивительно походил на номарха. Вначале Анахотеп умилился, а потом сообразил, какую выгоду можно извлечь из такого сходства.

Зная, как ненавидят его народ и вельможи, он вдобавок ко всему опасался дворцовых заговоров, имеющих целью его убить. Так что двойник оказался ему очень полезен: он мог выставить его перед народом, если вдруг придется предстать перед ним. И этот человек вместо него должен будет дышать отвратительным запахом простых людей. Это соображение был решающим, так как каждое появление перед народом было для него мукой, которую он переносил с большим трудом.

Но Томак мало чем отличался от обезьяны; удастся ли его натаскать, как дрессированных павианов, которые в деревнях лазили на деревья за плодами инжира? Эта идея его позабавила. В течение пяти лет он держал крестьянина взаперти в одной из крепостей в пустыне, пригласил к нему лучших учителей, отпаивал пивом и вином, откармливал и присылал ему женщин. Когда Томак научился читать, писать и приобрел величественную осанку, Анахотеп под большим секретом привез его к себе, убил его учителей и поселил своего двойника в одном из подвалов дворца.

Томак был недалек, любил вкусно поесть, отличался удивительной ленью и больше всего на свете любил спать и развратничать. Двадцать пять лет он заменял Анахотепа во время всех его выходов к народу. Став жертвой нескольких покушений, он получил три удара кинжалом: два в грудь и один в живот.

И всякий раз после покушения Анахотеп сразу же появлялся на публике, чтобы показать народу, что он неуязвим как фараон и никто не может его уничтожить. Подобные «молниеносные» исцеления производили впечатление, и в глазах всех он стал номархом, которому не страшны были лезвия кинжалов и бунтовать против которого не имело смысла.

Томак же после каждого покушения оказывался на краю смерти, но, будучи здоровее Анахотепа, через несколько недель вновь вставал на ноги, готовый играть свою роль.

Номарх приблизился к кровати, покрытой шкурами олененка и пантеры. Двойной запах заставил его отшатнуться. Ему пришлось приложить к носу платок, пропитанный соком теребинта, чтобы не потерять сознания.

С годами сходство между двумя мужчинами еще больше увеличилось, хотя Томак был гораздо здоровее своего хозяина. Чтобы их труднее было различить – даже в бане, – Анахотеп надрезал себе кожу в тех же местах, что и у Томака. Эти неглубокие ложные раны были зашиты нарочито небрежно, чтобы казаться более серьезными, чем были на самом деле.

Анахотеп ненавидел Томака, находя его уродливее и старее, чем он сам. Он злился на него, видя в нем себя самого. А полированные медные зеркала вполне могли и врать.

Только главный визирь, глава жрецов Гора и дворцовый врач были посвящены в этот обман. Они всячески изощрялись, выдавая за номарха его двойника. Кстати, к такой уловке часто прибегали фараоны и другие цари. Некоторые из них даже имели по несколько двойников, рассылая их в разные концы страны, чтобы враги не знали, где в настоящее время пребывает истинный суверен.

Анахотеп уселся на железную скамью с положенными на нее подушками, набитыми страусовым пухом, и стал смотреть на Томака. Добрый малый явно не страдал от бессонницы. Ел за четверых, пил за шестерых и еженедельно требовал от визиря новых девушек. Те же, уверенные, что ублажают фараона, способствовали распространению среди вельмож мифа о том, что Анахотеп был неутомимым любовником и вполне заслуживал своего ритуального прозвища – Могучий Бык.

Анахотеп и за это ненавидел Томака – за его мужскую силу, которой у него не было даже в молодости.

Анахотеп не часто заходил в свой гарем, так и не выбрав себе любимую жену и не произведя на свет сына. Томак, как только вошел в силу, беспрестанно «заряжал» всех девиц подряд, произведя легион бастардов, приписываемых номарху. Подобное потомство пробуждало в Анахотепе желание устроить показательное жертвоприношение. Он с надеждой ждал какого-нибудь стихийного бедствия, чтобы принести в искупительную жертву все свое «потомство».

Им вдруг овладело непреодолимое желание схватить обсидиановый нож и воткнуть его в горло спящего, прервав тем самым невыносимый храп.

Однако Томак был ему еще нужен. Во время празднеств, на ритуальных церемониях, когда номарх должен был выглядеть полным сил, Томак заменял его, обегая арену перед собравшейся ассамблеей, метал копья и всячески демонстрировал свои жизненную энергию. Анахотеп, скрюченный ревматизмом, не способен был сделать и малой части этого, кроме того, он почти задыхался от запаха простолюдинов.

Томака не волновали эти детали: его грубый нос прекрасно переносил любой запах, и, несмотря на годы, проведенные в роскоши и праздности, Томак так и остался простолюдином.

Иногда у Анахотепа появлялось странное ощущение, что Томак достоин лучшей участи, и его захлестывала зависть, ему хотелось покончить со всеми привилегиями этого бывшего рыбака, пожирателя рыбы, который никогда не должен был покинуть пределы своей родной деревни.

Номарх вздохнул. Все это скоро закончится вместе с его смертью. Главный визирь уже получил распоряжения. Как только Анахотеп испустит последний вздох, Томака прирежет главарь убийц, так как немыслимо было, чтобы простой крестьянин смог пережить фараона, даже если последний и использовал его.

Анахотеп напрягся, чтобы встать. Боль в костях напоминала ему о близком конце, и он хихикнул от удовольствия, подумав о неприятном сюрпризе, ожидавшем Томака в тот день.

11

Выбравшись из каменной трубы, Ануна не успела даже возмутиться. Нетуб Ашра толкнул ее в узкую расщелину, тянувшуюся по каменистому плато. Выемка глубиной в два локтя извивалась как змея, что позволяло – если ползти по ней на животе – пересечь сторожевую линию, не привлекая внимания часовых. Девушка вынуждена была ползти на животе и локтях по этой выемке, в которой едва уместился бы шакал и где ей трудно было дышать. Перед ней полз бандит, лица которого у нее не было времени рассмотреть. Неспособная ни о чем думать, она машинально следовала его указаниям и делала, что ей говорили. Над ее головой бушевала пыльная буря, заставлявшая солдат прятаться за щитами. Расщелина привела их к горной осыпи, где стояли два верблюда, которым веревками стянули пасти, чтобы они не могли издать ни звука. Нетуб посадил Ануну перед собой и обхватил ее так крепко, что у нее затрещали ребра.

– Не вздумай бежать, – шепнул он ей на ухо. – Вокруг пустыня, и у тебя нет никакой возможности найти дорогу.

Верблюды тронулись в путь. Ануна не понимала, что происходит. Из головы у нее не выходили Падирам и Хоремеб с перерезанными, как у баранов, горлами, с широко смотрящими на луну глазами, которую они уже не могли видеть. Она лишь ускорила их смерть, желая спасти. Но она привыкла к насилию и знала, что жизнь коротка и может оборваться в любой миг. Живя среди кочевников, она сохранила память о похищениях, об ударах кинжала, которые наносились, когда их меньше всего ждали. Можно было лечь спать с любовником, ничего не опасаясь, да так и остаться лежать с перерезанным горлом, хотя вокруг, казалось, не было ни души. Такова жизнь. Такова судьба. Мектуб, как говорили караванщики.

– Слушай внимательно, что я тебе скажу, – заговорил с ней Нетуб Ашра, – потому что я никогда не повторяю дважды. Я везу тебя в свое логово. Там я передам тебя в руки человека, которого ты уже встречала в крипте, – того, который заставил тебя нюхать благовония.

Ты будешь его служанкой, и не вздумай никогда выводить его из себя. Тебе понятно? Если он захочет обладать тобой, не противься, иначе тобой натешатся мои люди, чтобы научить покорности. Никогда не пытайся увидеть его лицо. Оно изуродовано, и он приходит в ярость от любопытства некоторых женщин. На прошлой неделе он задушил несчастную шестнадцатилетнюю нубийку, которую я купил ему, чтобы скрасить его ночи. Красивая была девушка. Но эта идиотка оказалась слишком любопытна и не смогла устоять перед желанием заглянуть под повязку, которую он не снимает даже во время сна. Зрелище показалось ей настолько ужасным, что она закричала. Наш друг заставил ее замолчать. Навсегда. Когда ее зарывали в землю, все заметили, что он выдавил ей глаза, прежде чем свернуть шею. Хорошенько запомни это. Как только заходит речь о его уродстве, он теряет разум.

– Но кто он? – Ануна, силилась перекричать завывания ветра.

– Его зовут Дакомон. Большего тебе не нужно знать. Повинуйся ему, никогда не смотри на его лицо, и все будет хорошо. Можешь убедиться, что я не шутил. Да, еще одно: у Дакомона есть слуга, некий Ути. Он любит мальчиков и, не исключено, будет ревновать его к тебе. Берегись его, он наверняка сделает тебе какую-нибудь гадость. Это настоящий скорпион, но мы не можем обойтись без него, потому что только он один умеет усмирять бешенство своего хозяина. Они оба непредсказуемы, и тебе придется нелегко, но твоя жизнь зависит от них. Для меня же ты всего лишь шакалье мясо. Если ты окажешься бесполезной, я сразу избавлюсь от тебя. Но зато, умело поведя игру, ты получишь вознаграждение, как и каждый из моих бандитов. Ты станешь богатой. Очень богатой.

Он замолчал и за весь остаток пути не проронил ни слова. Верблюды двигались в ночи среди похожих один на другой барханов. Ануна спросила себя, как Нетуб мог найти дорогу в такой темноте. По звездам, что ли?

Мерная поступь верблюда укачала ее, и она уснула. Когда Нетуб встряхнул ее, уже светало, розовая заря вставала над мягкими изгибами песков.

Лагерь кочевников расположился неподалеку от разрушенной крепости, стены которой, сложенные из необожженного кирпича, раскрошились от ветра за многие века. Ануне бросилась в глаза палатка, гораздо красивее и новее других. Она стояла отдельно, возможно, для того, чтобы до нее не долетал грубый запах от верблюдов и погонщиков. Красивый молодой человек с подведенными карандашом глазами сидел перед палаткой как часовой. Его накидка из белого льна, ничем не запачканная, странно контрастировала с пестрыми лохмотьями бандитов.

– Это о нем я тебе говорил, – буркнул Нетуб. – Ути. Подойди к нему, он объяснит тебе, что делать, но не очень-то верь его улыбкам. Я буду безжалостен. Мне нужны результаты, да поскорее. Если окажется, что от тебя мало пользы, я перережу тебе горло, а перед этим с тобой позабавятся мои люди. А теперь иди… Жить будешь с Дакомоном и его слугой, спать тоже будешь с ними. Советую не шляться здесь, мои люди не видели женщин многие годы, и мне нет необходимости объяснять тебе, что с тобой будет, если ты их раздразнишь.

Он ободряюще хлопнул Ануну по спине. Девушка чувствовала, как ее сотрясала дрожь от холода и страха. Сойдя с верблюда, она пошла к палатке, но не потому, что на что-то решилась, а чтобы убежать от вони окружавших ее людей. Приятный аромат, исходивший от Ути, принес ей облегчение.

– Значит, Ануна – это ты, – произнес молодой человек с улыбкой, в которой мелькнуло презрение. – Надеюсь, ты не такая идиотка, как те, что были до тебя.

Полагаю, Нетуб Ашра уже рассказал тебе о моем господине?

Грубо схватив девушку за руку, он дал ей те же рекомендации, что и главарь шайки, хоть и несколько более дипломатично.

– Повиноваться – в твоих интересах, – сквозь зубы прошипел он. – Эти бандиты хуже хищников. Среди них есть даже бывшие людоеды. А вступающие в банду негры еще не забыли вкуса человечины. Надеюсь, ты не из их числа. Зубы твои по крайней мере не заточены? Открой рот! Я проверю.

Ануне захотелось крикнуть, чтобы он замолчал. Она чувствовала на себе взгляды собравшихся в центре лагеря бандитов. Они не упускали ни одного ее движения. Их лица были обожжены солнцем и выдублены ветрами, за поясами у них торчали кинжалы. Волосы у некоторых были смазаны верблюжьим маслом, другие улыбались, показывая зубы, заточенные треугольником, чтобы легче было раздирать мясо своих врагов. Кое-кто прикрыл бритую голову нашлепкой из глины, защищаясь от палящего солнца. Были и такие, чьи бороды свисали, заплетенные косичками, выкрашенные красной хной. Оружие бандитов отличалось разнообразием: мечи и кинжалы, снятые с трупов или украденные в оскверненных ими царских гробницах. И страшно было видеть такое красивое, драгоценное оружие у грубых, неопрятных людей, шерсть на щеках которых не отличалась от шерсти верблюдов.

– Иди, – приказал Ути. – Хозяин ждет тебя.

Он подтолкнул Ануну к палатке. Войдя внутрь, девушка поразилась ее роскошному убранству, чудесным коврам на полу. Запах конопли витал между промасленными занавесками, будто здесь только что курили. В чашах стояли засахаренные стебли папируса для гостей. Надушенный мужчина лежал вытянувшись на диване; кроме набедренной повязки, на нем ничего не было. Его нагота подчеркивала совершенство его тела, абсолютно лишенного волос и умащенного благовониями. Посередине его лица была широкая повязка из белого льна, доходившая до самых глаз. При появлении Ануны он вежливо встал. Каждый его жест свидетельствовал о том, что он привык вращаться в высших кругах.

– Входи, добро пожаловать, – произнес он странно гнусавым голосом. – И сними с себя эти лохмотья. Ути подберет тебе одежду, достойную твоего имени. Как ты заметила, мы стараемся держаться в стороне от варваров, от которых – увы! – мы не можем избавиться. Твой побег прошел удачно? Тем лучше, потому что у нас с тобой будет много работы.

Просвечивающие ткани делили палатку на несколько секций, но имели чисто символическое значение, поскольку палатка тем не менее просматривалась целиком. Ануна отметила, что в ней находилось невероятное количество склянок с благовониями и немного материала для производства новых. Горшочки с мазями, корешками, запечатанные воском, стояли на крышках больших сундуков из сандалового дерева.

У нее не хватило времени подумать о назначении всего этого, так как Ути сорвал с нее тряпье, обнажив ее, словно для продажи на рабовладельческом рынке. Она отвернулась: очень уж не понравились ей заискрившиеся глаза мужчины в повязке. Слуга подал ей чистое платье с множеством мелких складок.

– Нетуб тебе наверняка рассказал про меня, – приветливо произнес мужчина в повязке. – Меня зовут Дакомон, я был изобретателем лабиринтов… Придворные Анахотепа считали меня архитектором усыпальниц. А в свободное время я для собственного удовольствия и для своих любовниц создавал благовония.

Он начал объяснять, как ему удалось разработать идеальную защитную систему погребальных камер: изменяющийся лабиринт, не ускользнувший от глаз фараона. Говорил он тусклым и гнусавым голосом, слушать который было трудно, потому что он прерывался странными булькающими звуками, раздававшимися из-под повязки на уровне носа… или по крайней мере места, где должен был находиться нос, так как Ануна заметила, что ткань казалась неестественно плоской там, где должна была вырисовываться горбинка носа. Ей стало по-настоящему нехорошо, и она опустила глаза, чтобы не смотреть на изуродованную часть его лица.

– Однажды, – заключил архитектор, – я создал духи, почувствовать запах которых способны были только номарх и я сам. Для всех остальных людей они не имели запаха. Анахотеп воспользовался ими, чтобы пометить путь в лабиринте, ведущий в погребальную камеру и делавший его непроходимым. Там он завещал похоронить себя вместе со всеми своими сокровищами. Я понятно объясняю? Он капнул этой эссенцией на каждую плиту-ловушку.

– Но зачем?

– Потому что он боялся, как бы его ка, потерявшись в коридорах, случайно не привел в действие ловушку… и оказался не способен выйти из гробницы. Он боялся, что его ка будет вечно блуждать по лабиринту, постоянно меняющему свою форму. Знаю, что это чепуха, но сделать ничего не могу. Можно счесть это причудой выжившего из ума старика. Но благодаря благовониям его другому «я» будет известно расположение противовесов, спрятанных под плитами, и оно сможет избежать ловушек. Достоинство таких меток в том, что они не видимы и не ощущаемы никем, кроме Анахотепа, поскольку он один может учуять этот «запах».

– Но ведь ты тоже способен на это, разве нет? – ляпнула Ануна, желая польстить ему, но тут же пожалела о сказанном.

– Нет, – произнес Дакомон, впившись ногтями в циновку. – Анахотеп велел отрезать мне нос и прожечь фальшивые ноздри для большей надежности. Я не ощущаю ничего, никакого запаха. Я спокойно мог бы жить на куче навоза и не испытывать неудобств. Ну вот, теперь ты знаешь все. Пока меня уродовали, мне дали понять, что все делалось для моего же блага и, если бы номарх не любил меня как сына, меня попросту убили бы.