Текст книги "Рейхов сын"

В самом начале парням попался один такой. Изможденный, тощий, словно скелет, он был еще теплый, когда Рудольф и Гена наткнулись на его тело.

Он лежал на спине, запрокинув лысую, обтянутую кожей голову к небу и перед кончиной, видимо, мучился голодухой, а не дурацкими мыслями, каковые приходят в голову всяким там князьям на поле Аустерлица. В зубах у него, гнилых, изъеденных цингой или кариесом (а может статься, и тем, и другим и еще кучей хворей) застряло несколько изжеванных сухих травинок, а в костлявом кулаке был зажат пучок изжеванной, с мятыми, разлохмаченными, но так и не перекушенными стеблями.

Иные из бродяг собирались в целые шайки и промышляли грабежом, нападая другой раз даже на маленькие деревеньки. В большинстве случаев крестьянам удавалось от них отбиваться, но иногда удача улыбалась оборванцам, и тогда уцелевшие защитники, лишившиеся и еды, и крова, пополняли огромную массу скитальцев. Тем же, кто попадался им на дороге, спастись, как правило, не удавалось – человека лишали всего, даже жалких его обносков, и он умирал не столько от побоев, сколько от холода.

Долго, правда, такие банды не держались. Робинов из Локсли, умных и удачливых бандитов, среди них как-то не оказалось, так что в один, далеко не прекрасный день дело у них доходило до людоедства, а там уж вступал в силу закон крысиной стаи. После убийства и съедения нескольких человек из числа своих же (чего мясу пропадать-то?), бродяги разбегались в разные стороны. Голоднее, зато можно спать спокойно, не ждать, когда тебе ночью глотку перережут.

Но большинство скиталось, перебиваясь то небольшими честными заработками там, где все же требовались рабочие руки, то подаянием, то помоями с солдатских кухонь. Обычно это были семьи, бывшие соседи, или иным образом связанные как-то между собой люди. В таких группах, впрочем, случаи людоедства тоже случались – голод не тетка.

Под видом такой вот «группы», старшего и младшего братьев, и были заброшены для разведки фон Карлов и Кудрин-Гудериан. Кто заподозрит в шпионах двух мальчишек-оборванцев?

– Лучше уж в Антарктиду, – Генка шмыгнул носом. – Хочу быть этим… как его… витязем в пингвиньей шкуре. Тепло, и не промокает.

– Нишкни, – Рудольф поднял руку, призывая напарника к тишине. – Слышишь? Моторы. Дуй быстро за биноклем!

Когда Генка вернулся к наблюдательному посту за валуном – покуда бегал, он даже согрелся немного, – гул моторов автомобильной колонны был уже отчетливо слышен. Вскоре на дороге появилась и она сама.

– Наши, – констатировал фон Карлов очевидный факт. Грузовики были немецкие, это Кудрин разглядел и сам. – Горнострелки.

– Да? – Генка отнял у товарища бинокль, ничуть не смутившись такой мелочью, что тот старше не только по возрасту, но и по званию. – Да, горнострелки. И очень знакомые горнострелки. Первый батальон сотого горного. Вон, в кабине головной машины Бюндель баранку крутит. А рядом с ним обер-лейтенант фон Берне. Поздороваться спустимся?

– Вообще-то, не положено, – замялся фон Карлов. – За полторы недели лазанья по горам все ему порядком осточертело, хотелось пообщаться не только с другом, но и другими людьми, такими же немцами, послушать новостей, поесть по-людски в конце-то концов…

Додумать мысль эту Рудольф не успел. Генка охнул, вновь вскинул бинокль к глазам и побледнел (или, учитывая синеватый оттенок кожи от холодрыги, поголубел).

– Руди, они с основной трассы сворачивают на боковую. Там же… там… – парень задохнулся.

– Предупредить не успеем, далеко, – скрипнул зубами его друг.

Кудрин бросился к куче сухих веток, травы и кизяка.

– Не стреляй! – фон Карлов перехватил его за руки у самого схрона. – Не одни они услышат, и тогда капут уже нам.

– Не. – Генка мотнул головой. – Я не стрелять.

Намрун (Турция), штаб 1-ой горной дивизии

28 февраля 1941 года, 20 часов 20 минут

– Должен заметить, господа, что даже на войне добрые дела вполне вознаграждаются, – генерал-майор Губерт Ланц вальяжно развалился в кресле, поблескивая новеньким «Железным крестом с мечами и дубовыми листьями».

Операция «Блау» близилась к своему логическому концу. Горные части коалиции расчистили для войск Киликийские Ворота и 6-я армия, командовать которой перед самым началом наступления был назначен его вдохновитель, Паулюс, вырвалась на плато Урфа, ведя наступление строго на восток, к Гизантепу. Большая часть истощенных в предыдущих боях немецких и советских войск пока еще оставалась на плато Обрук, но вскоре и они должны были начать выдвижение. От Гизантипа основной массе войск следовало наступать на Алеппо.

А пока к Паулюсу шли подкрепления из румын, венгров, болгар, югославов, ну и турок, разумеется. Горные части покуда оставались контролировать перевал, но это была уже не служба, а синекура. Отбившиеся от своих частей и оголодавшие, солдаты Новой Антанты сами выходили к егерям и сдавались.

Соответственно, солдаты, измученные долгими и тяжелыми боями, расслабились, да и офицеры тоже. Штабы, где не нужно было принимать почти никаких решений, стремительно превращались в офицерские клубы, где за стаканчиком чего-нибудь этакого, с алкоголем, можно было провести вечер. Первая горная дивизия исключением не была, и сейчас господа офицеры, кроме тех, кто находился в караулах, собрались проводить угасший день обычным образом.

– Вот как, герр генерал? – скептически отозвался ветеран «Пивного путча», оберст Рихард Эрнст, командир 100-го горного полка, поблескивая стеклами очков. – Вы полагаете?

Ланц покосился на вытянутую «рыбью» физиономию оберста, задержал взгляд на его оттопыренных ушах и усмехнулся:

– И это вы спрашиваете у меня, Эрнст? А ведь кому, как не вам, знать об этом все. Господа, сейчас я расскажу вам события трехнедельной давности, подробности которых узнал только что.

Дождавшись, когда в комнате установится полная тишина, генерал набрал в грудь воздух, чтобы начать повествование, но тут за дверью раздался грохот и громкий смех, а миг спустя дверь отворилась, и на пороге появился донельзя довольный обер-лейтенант, за которым виднелось несколько ухмыляющихся нижних чинов с кальянами в руках.

– Господа, – ничуть не смущаясь высокого начальства, объявил он, – прошу разрешения представить вам наш военный трофей, реквизированный у павших.

– Вы что, фон Берне, совсем с ума сошли? – индифферентное лицо Эрнста в кои-то веки перестало быть таковым. Он вскочил, лицо и шея его пошли красными пятнами. – Вы занимались мародерством и явились хвалиться этим сюда?!!

– Не совсем мародерством, герр оберст, – обер-лейтенант продолжал ухмыляться. – Так, подобрал кой-какой трофей. Бойцы, заноси!

Некоторое время все присутствующие рассматривали установленные на столики три огромных кальяна и мешочки с курительными смесями.

– Ну? – наконец подал голос Ланц. – И при чем тут трофей? Вы взяли это в бою, хотите сказать?

– После боя, герр генерал. Пленил победителя.

– Ну-ка, ну-ка, это интересно, – оживился командир дивизии. – Господа, я вам потом ту историю расскажу, тем паче, что обер-лейтенант ее главный герой. Докладывайте о пленных, фон Берне.

– Слушаюсь. – Обер-лейтенант козырнул, принял строевую стойку и, как на плацу, начал доклад. – В соответствии с приказом командира части, сегодня, в шестнадцать ноль-ноль, моя рота заступила на патрулирование. Расставив посты и назначив маршруты патрулям, я, используя бронеавтомобиль SPW 251/1, с отделением ягеров производил контроль по всей вверенной моей роте территории. Между шестнадцатью тридцатью и шестнадцатью сорока мною был обнаружен кабак вероятного противника…

Среди офицеров послышались смешки.

– …где группа местных за дастарханом курила кальяны. Оберфельдфебель Фишер, бывший при мне, сообщил, что, судя по запаху, в кабаке собрались «доблестные борцы с коноплей». В девятнадцать тридцать пять, за двадцать пять минут до окончания дежурства, мы выдвинулись к кабаку вероятного противника, где обнаружили, что все «борцы» пали комой храбрых, вести боевые действия, передвигаться, говорить или хотя бы шевелиться не в состоянии, нуждаются в срочном подкреплении. Насколько мне известно, конопля к представителям нордической расы или союзников не относится, ведет активные действия против местного дружественного населения. Мной было принято решение взять предполагаемого противника в плен и доставить его командованию для решения вопроса о его дальнейшей судьбе и возможной помощи союзникам, что я силой дежурного отделения и исполнил. Доложил обер-лейтенант фон Берне! – Дитер браво козырнул и щелкнул каблуками горных ботинок.

Первым после прозвучавшего рапорта, запрокидывая голову назад, расхохотался Эрнст, его примеру последовали все окружающие. Наконец, справившись с приступом веселья, Ланц поднял руку, призывая к тишине, поднялся, встал так, словно принимал парад, и обратился к фон Берне.

– Вы правы, обер-лейтенант, конопля к нордической расе не относится. Я не уверен, состоит ли в настоящее время Рейх в войне с ней, но пленных мы, безусловно, допросим. Благодарю за службу!

После этих слов генерал-майор согнулся от хохота пополам. А отдышавшись, добавил:

– Насчет «воюем или нет» можно запросить ОКХ. После истории с Гудерианом в Турции Браухич уже ничему не удивится. И, кстати, господа, та история, что я собирался вам рассказать, прямо вытекает из этой безумной переписки. Итак, для тех, кто не знает, рассказываю предысторию: в марте сорокового Первый батальон сотого полка перебросили на север Турции – считалось, что не воевать, а так, поприсутствовать. Не проходит и недели, как рядом с местом их дислокации англичане топят советский пароход, везший сирот с Кавказа в Севастополь. Спасти удалось только одного, наглотавшегося воды, и имя его они расслышали как «Гейнц Гудериан». Герр майор, – Ланц кивнул в сторону Шранка, – выписывает на него аусвайс, ставит на довольствие и рапортует о его спасении. Оберст, – теперь кивок предназначался Эрнсту, – докладывает мне, я вношу данные в отчет, без задней мысли отправляю дальше… Наконец данные попадают в ОКХ, и что они там видят?

Генерал-майор обвел всех присутствующих смеющимся взглядом.

– А видят они, что генерал Гудериан каким-то образом оказался в Турции, а не в Валендорфе! – торжественно произнес Ланц. – Запрос из ОКХ, минуя меня, направляют герру Эрнсту, который видит его и ничего не понимает. На всякий случай он запрашивает Шранка, спасал ли он с советского парохода генерала Гудериана. Майор, что вы ответили?

– Я, герр генерал, ответил, что подтверждаю спасение Гудериана, но не подтверждаю спасения генерала.

– Доклад уходит к Браухичу, тот читает его, понимает, что не понимает ничего, и запрашивает уже самого Гудериана, в Валендорфе, где тот находится, – в комнате все чаще раздавались сдавленные смешки. – Быстроходный Гейнц тоже ничего не понимает, но отвечает, что да, он в своем корпусе, где ж еще ему быть? Браухич читает доклад, не понимает уже решительно ничего совсем, и не находит ничего умнее, чем спросить у Гудериана, что тот делает в Герзе и Валендорфе одновременно? Тот свирепеет и сообщает, что в Герзе никогда не бывал, и просит сообщить хотя бы, в какой стране этот город находится. Узнав, что в Турции, Гудериан решает, что его хотят снять с командования корпусом перед самым началом наступления во Франции, вскипает и запрашивает ОКВ, за что ему такая немилость? Тут уже глаза на лоб ползут у Кейтеля, он звонит Браухичу и интересуется местом, куда тот собрался переводить Гудериана. Браухич впадает в прострацию и отвечает, что в Валендорф. Из Герзе. Это в Турции.

Многие офицеры уже зажимали себе рты, дабы не делать этого в голос.

– Кейтель отправляет Гудериану запрос: какого черта тот делает в Турции накануне войны во Франции, и грозит ему всеми карами земными и небесными.

Не знавший таких подробностей фон Берне хрюкнул.

– Гудериан сатанеет, – продолжил Ланц. – Он твердо убежден, что против него в ОКХ и ОКВ составлен заговор, но все равно не понимает, причем тут Турция! Надо отдать ему должное: ход, придуманный им против своих «врагов», оказался достоин его полководческой гениальности. Гудериан отправляет своего порученца в посольство Турции, в Берлин, где тот достает справку о том, что Гудериан в Турции ни разу в жизни не был, в присутствии своего штаба опечатывает ее в конверте и отправляет с курьером к фюреру с пометками «срочно» и «секретно». Тот, как вы понимаете, был очень счастлив узнать это обстоятельство из биографии своего генерала.

Сдерживаться офицеры уже не могли, отовсюду слышались стенания и всхлипы.

– Гудериана вызывают к фюреру, – продолжил Ланц, посмеиваясь, – с одной-единственной целью: спросить, не сошел ли он с ума. Не знаю, как повернулось бы дело дальше, чем закончилось бы и сколько длилось, но, к счастью, в приемной Гитлера мы с Гейнцем встретились. К тому времени он точно уже знал, какие войска есть в Герзе, и без обиняков спросил меня, что я затеял. Тут уже ничего не понял я. Гудериан рассказал мне свою историю, я ему – про мальчика с парохода… Мальчик к тому времени отличился, подбил танк, был ранен и лечился в румынском госпитале, так что я посоветовал Гейнцу готовиться к запросам о том, что он делает в Бухаресте. Все разрешилось наилучшим образом, хотя Браухич чуть не лишился погон, когда Гудериан все рассказал фюреру. Вроде бы на всей этой истории погрел руки Канарис, слив часть переписки английской агентуре, но тут я точно ничего не знаю. Мальчика из госпиталя забрали в диверсионную группу, на том бы и конец истории… Ан нет. Недавно он опять появился на горизонте, но тут уж пускай лучше расскажет фон Берне. Он был непосредственным участником событий.

– Что рассказывать? Не знаю я, что рассказывать… – замялся Дитер. – Третьего сего месяца Первая и Вторая роты под моим командованием были отправлены в качестве передового дозора к одному местечку с непроизносимым улюлюкающим названием. Едем, никого не трогаем – потому, хотя бы, что никого и нет. И вдруг на очередном повороте радист, он в кузове моей машины сидел, начинает колотить по крыше кабины и орать благим матом. Я на ходу высовываюсь из кабины, и вижу, что наш функмайстер, он всего неделю как в моей роте служил на тот момент… Убило беднягу в последнем бою… Так вот, он, с безумными глазами и нечленораздельным мычанием, сует мне трясущимися руками наушники. Я их надеваю и ох как начинаю понимать бедолагу. Потому что в наушниках раздается голос: «Обер-лейтенант фон Берне, ответьте Гудериану. Повторяю…»

Офицеры, уже понявшие, в чем тут дело, вновь начали посмеиваться.

– Я минуту все это слушал, а потом в наушниках текст сменился. Внезапно, после очередного «Повторяю», раздалась нецензурная брань, смысл которой можно передать примерно так: «Герр обер-лейтенант, соизвольте приказать оберягеру Бюнделю немедленно тормозить, впереди вас ожидает засада в роту англичан при двух пушках. Доложил ваш сын полка, Гудериан». В бинокль он меня опознал, да и Бюнделя – тот у него был наставником. А частоту мы с самого Герзе не меняли, только позывные. Ну, лайми мы, конечно, потом наваляли, – закончил фон Берне.

– Вот именно это, – произнес Ланц, обращаясь к Эрнсту, – я и имел в виду, когда говорил о выгоде добрых дел. Не отнесись в вашем полку к нему так хорошо, разве же смог бы он узнать частоту обер-лейтенанта и предупредить его?

Внезапно в комнату влетел начштаба дивизии, бывший сегодня дежурным, и что-то тихо начал говорить генералу на ухо. Когда он закончил, Ланц с помрачневшим лицом поднялся из кресла.

– Господа, плохие новости, – произнес он. – Англичане смогли тайно высадить крупные силы в Мерсине и сейчас начали контрудар во фланг и тыл Шестой армии из-под Тарсуса. Одновременно началась атака из-под Кадирли и Кахраман-Мараша, – генерал-майор окинул тревожным взгля дом присутствующих. – Румыны разбиты под Аданой, к утру враги запрут горловину Киликийских Ворот. Господа, Пауллюс под угрозой окружения. Нас немедленно отправляют на подмогу. Боевая тревога, готовность к маршу – полчаса!

Египет, в 20 км. к востоку от Эль-Аламейна

01 июля 1941 года, 18 часов 20 минут

Немолодой, насколько можно было судить по его закопченной физиономии, мужчина в порванной, покрытой пылью, гарью и грязью форме британского офицера, без головного убора, сидел на таком же грязном что и форма борту подбитого и скатившегося в кювет «Daimler Scout Car» и с тоской наблюдал двигающиеся мимо него колонны бронетехники и автомобилей. Только раз, в самом начале, рядом с ним остановился тарахтящий мотоциклет фельджандармов. Один из них вылез из коляски и что-то спросил у наблюдателя, выслушал ответ и, четко отдав воинское приветствие, вернулся на свое место. Мотоцикл фыркнул и укатил куда-то, обдав на прощание мужчину клубами синего зловонного дыма из выхлопной трубы. Больше рядом с ним никто не останавливался: ни итальянские танкетки L3/33 из IX-го батальона легких танков 2-й Ливийской дивизии, ни грузовики с натужно ревущими арттягачами из 104-го и 51-го мотопехотных полков Вермахта, ни лязгающие гусеницами немецкие танки из 8 и 12 танковых полков. Наконец, когда мимо «Даймлера» вновь потянулись итальянские автомобили, в кузовах которых расположились солдаты 1-го Ливийского пехотного полка, к позиции тоскующего британца подъехал еще один мотоцикл – на сей раз без коляски, – за рулем которого сидел мужчина в полевой форме танкиста Африканского корпуса, мотоциклетном шлеме и защитных очках. Сняв очки и шлем, он водрузил на голову фуражку и сделал несколько шагов к спрыгнувшему с брони британцу. Мужчины синхронно козырнули друг другу, после чего, сблизившись вплотную, так же синхронно протянули руки для рукопожатия.

– Генерал-лейтенант Александер, – представился англичанин по-немецки.

– Генерал-лейтенант Роммель, – услышал он в ответ. – Вы славно сопротивлялись, коллега.

– Но недостаточно хорошо, раз вы меня разбили, – ответил британец, извлек пистолет из кобуры и протянул его Роммелю рукоятью вперед. – Прошу принять мою капитуляцию, герр генерал.

– Вы можете оставить оружие себе, герр генерал, – учтиво ответил немец. – Мне достаточно вашего слова. Мы, в конце концов, люди цивилизованные.

– Благодарю, – кивнув, Александер убрал пистолет в кобуру. – Я бы хотел присоединиться к другим пленным офицерам Сил Западной Пустыни.

– А вот на это я пойти не могу, – сказал Роммель. – Вы мой гость, и давайте больше не будем об этом. Сегодня вечером я намерен дать банкет в вашу честь. Насколько условия пустыни позволяют, разумеется.

Египет, STALAG 19

08 августа 1941 года, 16 часов 13 минут

Лязгая гусеницами, тягач Sd. Kfz 11, тянувший на прицепе пару армейских грузовиков, медленно вполз в ворота концентрационного лагеря. Едва он замер посреди двора, напоследок громко фыркнув двигателем, из кузовов буксируемых автомобилей посыпались солдаты в «пустынном» камуфляже, а из кабины неторопливо вылез среднего роста офицер в форме гауптмана. Взмахом руки он отменил построение для своих солдат и твердым шагом направился к крыльцу административного здания, где курил сухопарый долговязый мужчина в форме штурмбанфюрера.

– День добрый, геноссе, – поприветствовал тот подошедшего. – Фриц Грубер, СС-Тотенкопфрербаенде[51]51
  SS-Totenkopfrerbaende – части охраны концлагерей.


[Закрыть].

– Отто Весрейдау, «Великая Германия», – мужчины обменялись рукопожатиями. – Спасибо, что отозвались.

– Ну, полно вам, – штурмбанфюрер рассмеялся. – Не мог же я оставить вас со сломанными двигателями посреди этих пустынь. К тому же, по сообщениям метеослужбы, приближается песчаная буря, а пережидать ее на открытой местности – удовольствие ниже среднего.

– Не могу с вами поспорить, – ответил гауптман. – Это удовольствие сидит у нас в печенках еще с Ливии. Слава богу, полк переводят обратно в Европу.

– Как я понимаю, вы ехали в Александрию, когда вас застигла эта неприятность? – поинтересовался эсэсовец.

– Да, – кивнул Весрейдау. – Видимо, забились топливонасосы.

– Ну что ж, у нас тут есть небольшая автомастерская, к завтрашнему утру ваш транспорт будет как только что сошедший с конвейера.

– Это очень любезно с вашей стороны, герр Грубер.

– Прошу вас, просто Фриц, – рассмеялся штурм банфюрер, шутливо, будто капитулируя, поднимая руки.

– Тогда зовите меня Отто, – улыбнулся гауптман. – И все равно спасибо вам.

– Немцы должны помогать друг другу, особенно в этих диких краях. Ваших солдат разместят и накормят, я уже дал распоряжение на этот счет. Вас же, Отто, и ваших офицеров прошу внутрь. Я взял на себя смелость подготовить небольшой обед.

– Боюсь, я сейчас единственный офицер в роте, – вздохнул Весрейдау. – Кто убит, кто в госпитале… Война.

– Понимаю, – кивнул Грубер. – Ну что ж, мой адъютант проводит вас, чтобы вы могли привести себя в порядок с дороги, а затем прошу ко мне в кабинет. Общество у нас не скажу что изысканное, зато повар выше всяческих похвал.

Полчаса спустя Весрейдау уже отдавал должное искусству местного кашевара в компании четырех офицеров СС.

– Сто лет не ел ничего подобного, – совершенно искренне сообщил он. – Должен признать, что в службе в СС есть свои прелести.

– Недостатки тоже имеются, – спокойно ответил Грубер. – Невыносимая скука, например. Мы, по сути, совершенно оторваны от мира. Сюда даже недельной давности газеты не поступают. Нормальную же работу радио в Египте только начинают налаживать.

– О телевидении остается лишь мечтать, – поддакнул толстенький круглолицый оберштурмфюрер, представившийся гауптману как Курт. – А уж о женщинах и подавно.

– Вы не взяли с собой семьи? Понимаю, – кивнул Весрейдау. – Но разве у вас не бывает увольнений в город, господа?

– Нет, не бывает, – ответил штурмбанфюрер. – Объект не только режимный, но и секретный.

– Даже так? Я заметил трубы и цеха, полагаю, у вас тут какое-то производство, – эсэсовцы хмуро усмехнулись. – Но тогда вы, наверное, нарушили инструкцию, отозвавшись на наше радиосообщение о поломке.

– Нарушил, – легко согласился с этим утверждением Грубер. – И черт бы с ней, дорогой Отто. Мы, скажу вам честно, уже видеть один другого не можем, и, потом, вы же немцы. Как мы могли подвернуть опасности жизни истинных арийцев, да еще и из элитной части? А производство… Ну, в некотором роде, у нас тут есть кое-что из разряда галантереи и бытовых товаров. Мыло там…

Он неопределенно помахал рукой в воздухе.

– Кожаные перчатки. Так, мелочевка. Это, скорее, нечто вроде трудового лагеря временного содержания для неблагонадежных элементов. А что мы все на сухую разговариваем, господа? – он поднял свою рюмку со шнапсом. – Прозит.

Офицеры выпили.

– А разве выгодно производить подобную продукцию в этих местах? – поинтересовался Весрейдау. – Честно говоря, я ничего не понимаю ни в галантерее, ни в парфюмерии, так что прошу простить мое невежество.

– Ну, на уровень планируемой мощности мы еще не вышли, но, полагаю, это вопрос не столь уж долгого времени, – ответил Грубер, цепляя вилкой ломоть мяса. – Сырья в избытке, рабочая сила практически бесплатная. Не возить же местных папуасов в Европу.

Хозяева дружно посмеялись. Видно было, что эта тема для шуток в их среде давно избита.

– Погодите, – удивился гауптман. – Вы хотите сказать, что смогли приохотить к работе арабов?

Воистину, вы чудотворцы, господа. Англичанам это, по крайней мере, не удалось.

– Вы не обратили внимание на надпись над воротами? – улыбнулся мужчина в форме гауптшарфюрера, представившийся Весрейдау как Франц.

– Помню, там была какая-то надпись арабской вязью, но я не силен в этом языке.

– Там написано: «Работа – это жизнь». Фриц сумел все организовать по образцу предприятия в Германии, где служил раньше.

– Да, под Маутхаузеном, – кивнул тот. – Даже жаль, что его окончательно закрывают, хороший и интересный был проект. Хотя кто знает? Возможно, если туда будет поставляться африканское сырье, тамошние печи заработают вновь.

– Пусть уж лучше здесь, – заметил Отто. – В Европе и так хватает дымящих труб.

Эсэсовцы как-то странно переглянулись после этой, безобидной, в общем-то, фразы гауптмана.

– Производства решено переместить в Африку и Переднюю Азию, – нехотя ответил Грубер, а затем добавил совершенно непонятную для гауптмана фразу: – Раз уж еврейский вопрос был решен таким занятным образом, в Европе просто не будет нужного нам сырья, а так заодно почистим жизненное пространство на востоке. Но что мы все об этой скучище? Отто, вы ведь воевали с Роммелем, кажется? Расскажите нам о ходе кампании.

Дальнейшая беседа прошла в теплой и дружественной обстановке и промышленности более не касалась. Офицеры закончили обед (хотя по времени это был скорее ранний ужин), перешли в соседнюю комнату, закурили… В общем, засиделись до темноты. Наконец гауптман засобирался.

– Отто, бросьте, – убеждал его Грубер. – У нас есть замечательные гостевые аппартаменты, там все уже готово.

– Спасибо, Фриц, – не могу. Солдаты – они ж как дети малые, а у меня они уже не первый час без догляду. Я спать не смогу, если не буду знать, что они не под присмотром офицера.

– Ну что ж, – вздохнул штурмбанфюрер. – Хотел приберечь подарок до утра, но вручу тогда уж сейчас. Все равно вы на завтрак не задержитесь, я вижу.

Он извлек небольшую шкатулочку из ливанского кедра и протянул ее гауптману.

– Это вам. Производство нашей мануфактуры, так сказать. Идеально подойдет к парадной форме.

Весрейдау открыл ее и извлек кожаные перчатки дивной выделки.

– Бог мой, какая прелесть! – воскликнул он, примеряя подарок. – Замечательная работа! Я вижу, вы и впрямь отменное сырье используете.

– Да уж, это не жидовские шкуры, которые шли для производства в Рейхе, – ответил довольный произведенным эффектом штурмбанфюрер.

– Ну, сомневаюсь, что они на их поставке так уж сильно наживались, – ответил гауптман.

Все четверо эсэсовцев расхохотались, будто он произнес великолепнейшую шутку.

«Странные они какие-то, – подумал Отто. – Действительно, длительная изоляция от общества сильно влияет на людей».

В барак, выделенный для его солдат, он вошел в отличном настроении, да так и замер на пороге. Солдаты ужинали на своих лежанках сухпайком, и это при ломящемся от блюд – в основном мясных, – столе!

– Вы что, охренели? – Весрейдау даже не разозлился от изумления. – Вам что, нормальной еды не дают? Линдер, что здесь происходит?

Фельдфебель, которому был адресован последний вопрос медленно, словно нехотя, поднялся со своего места.

– Герр гауптман, мы этого жрать не будем.

– Не по-онял, – протянул Отто.

По мере того, как фельдфебель давал пояснения, кровь отливала от щек Весрейдау все сильнее и сильнее.

– Водитель наш, из автобата, Сайер, разговорился с местными механиками, которым поручили машины осмотреть, – Линдер кивнул в сторону молодого парнишки, лет семнадцати, который сидел, забившись в самый дальний угол, и глядел на открытую банку тушенки у себя в руках со смесью ужаса и отвращения во взгляде. – Спросил у них, что здесь за завод такой, среди пустыни. Оказалось – концентрационный лагерь, где арабов к труду приучают. Заставляют делать различные товары… – фельдфебель сглотнул. – Из своих соотечественников, герр гауптман.

– Что?!!

– Они… Они смеялись еще так весело, – раздался из угла голос водителя. – Шутили надо мной. Говорили, что арабы – и не люди вовсе. Что их вот только так и можно использовать.

Парнишка всхлипнул.

– Как сырье. Кто работает, тот еще поживет. А кто не работает или заболел – в переработку. Говорили, что тех, кто работает хорошо, мясом подкармливают. Человеческим.

Сайер затрясся в беззвучной истерике.

– Вот мы и думаем, – мрачно заключил Линдер, наблюдая как несколько солдат пытаются влить водителю в глотку спирт. – Нам-то из какого мяса ужин приготовили? Может, оно еще утром намаз совершало?

Весрейдау поглядел на ломящийся от яств стол, перевел взгляд на свои руки, затянутые в новенькие перчатки, и пулей вылетел из казармы. На улице его, ветерана французской и североафриканской кампаний, вдоволь повидавшего и грязи и смерти, долго, до желчи, рвало, затем он судорожно, будто подарок был пропитан ядом, сорвал перчатки с рук, бросил их в зловонную лужу и припечатал каблуком, шумно глотая воздух.

– Я же говорил тебе, Курт, что этот гауптман точно знает, что у нас за заведение, – донесся до него голос Грубера, который куда-то шел с пухлым коротышкой по своим делам. – А ты все ныл про секретность. В Рейхе наше дело понимают и поддерживают все, даже такая вот военная косточка. Как он про жидовские шкуры-то удачно ввернул, а?

Ответ оберштурмфюрера прозвучал невнятно, толи из-за того, что эсэсовцы удалялись от гауптмана, то ли оттого, что горло его перехватил очередной спазм.

Наконец, отдышавшись, Отто заметил стоявшего рядом Линдера, который протягивал командиру свою фляжку.

– Бля, Фредди, разве мы за это умирали? – хрипло спросил его Весрейдау.

Порт города Брест

12 августа 1941 года, около десяти часов утра

В гавань неторопливо входила U-199 с тремя белыми флажками, обозначающими три потопленных за время похода транспорта.

– Удачно сходили, – заметил стоящий на набережной мичман.

– Главное, что вернулись, – ответил ему молоденький светловолосый лейтенант.

– Тоже верно.

Субмарина на самом малом ходу пересекла гавань и пришвартовалась у пирса.

– Йоган, собачий сын! – воскликнул лёйтенант и двинулся к столь же молодому, но темноволосому и смугловатому лейтенанту-механику, появившемуся на палубе. – Мы вас уже похоронили и оплакали!

– Значит, век жить буду, – невозмутимо ответил тот, спрыгивая на причал. – Здравствуй, дружище. Что нового?

– Нового то, – помрачнев, ответил светловолосый, – что долго в гавани вы не простоите, так что отдыхайте поактивнее.

– Это с чего бы так? Мы ж только что вернулись. Нам ремонт…

– Будет, – прервал его встречающий, утягивая подальше от чужих ушей. – Не знаю точно, что затевается, но между Кале и Амстердамом стягивают войска и баржи. Чуешь, чем это пахнет?

– Десантом в Англию пахнет. А ты-то откуда знаешь про стянутые войска?

– Держу в кабаках уши открытыми и не особо заливаю глаза. Старший офицерский состав, он тоже отдохнуть любит. От трудов, или что у них там, в штабах, вместо труда. Да и по флотилии слухи ползали, а вчера пришло подтверждение. Будем всеми силами наводить на британских коммуникациях шухер…

– Кого наводить?

– Топить все что плавает. Через неделю начнем – край.

Окрестности Харькова, штаб 14-ой ттбр

29 августа 1941 года, 19 часов 00 минут

– Егор Михайлович, а ты чего такой смурной в штабе сидишь? – удивился вошедший в комнату Вилко. – Да еще и в полном одиночестве! Взбодрись! Скоро в Турцию отправляемся, опять французов и англичан гонять будем. Взбодрись же!