Текст книги "Рейхов сын"

– Очень хорошо, – улыбнулся Гитлер. – Отдайте приказ Готу начинать операцию «Тайфун».

Часть III
Какое дело тонкое – восток…

Если все предпринимаемые меры направлены наконец на главную цель (экономическое покорение завоеванного восточного пространства), которая и является их сутью, то они должны проводиться с беспощадной строгостью на возможно более широком пространстве… Необходимо добиться, чтобы армия не просто терпела присутствие оперативных групп в своем тылу, но и вменила в обязанность своим ответственным службам оказывать полную поддержку всем мероприятиям этих групп, политической полиции и службе безопасности.

Рейнхард Тристан Гейдрих

I’d hate to drop in a parachute and land an enemy in your land. If your Soviet people make it so hard on invadin’ men.

Woody Guthrie, «Miss Pavlichenko»[47]47
  Не хотел бы я приземлиться с парашютом в вашей стране, как враг, если ваш Советский народ так сурово поступает с захватчиками.
  Вуди Гатри, «Мисс Павличенко»


[Закрыть]

Анкара, ул. Салман

02 ноября 1940 года, 12 часов 05 минут

Кого только не видели улицы древнего хеттского Анкуваша: фригийцев, персов, кельтов, византийцев, арабов, крестоносцев, османов – кто только не владел городом за почти четыре тысячи лет его существования. Но века шли, менялись окружающие и населяющие город народы, а сам он оставался стоять, с истинно восточной невозмутимостью вглядываясь в вечность.

«Придет день, и мы тоже отсюда уйдем», – подумал Генка, неторопливо идя по «медной аллее». Сегодня начался первый день его отпуска, и парень определенно не знал, на что его потратить. Он шлялся по улицам Анкары, глазел на достопримечательности и никак не мог решить, каким образом ему следует потратить две недели совершенно свободного времени.

Турецкая столица от войны практически не пострадала. Франко-британцы взяли ее весной без единого выстрела и оставили без боя же, когда танки Гота и Рокоссовского начали свое неудержимое движение на Конью, и, хотя соединиться там им так и не удалось, север Турции до самого озера Туз перешел под контроль союзников. Вейгану, правда, удалось при этом выбить русско-турецкие войска за хребет Битлис, но существенной роли это уже не играло. Всем было понятно, что англобританская агония на Ближнем Востоке и в Северной Африке плавно переходит в неуправляемый коллапс. Особенно отчетливо это стало ясно после убедительной победы, которую одержал на днях Амадей Савойский в Керенском сражении. Если уж зажатые в Эфиопии итальяшки смогли порвать британского льва на тряпочки, то о чем вообще может идти речь?

Генка поправил на плече пистолет-пулемет[48]48
  Солдаты Третьего Рейха, отправляясь в отпуск в военное время, обязаны были носить с собой личное оружие.


[Закрыть] и огляделся в поисках какого-нибудь кафе. Завтрак, съеденный еще в казарме, переварился без остатка. Увы, улица Саламан, по которой он уныло плелся, была славна медниками и их изделиями, но никак не ресторациями, трактирами или кабаками. Да что там – Кудрин согласился бы и на обычную «рыгаловку», шинок, только бы закинуть внутрь пару бутербродов. Однако и таких заведений поблизости не наблюдалось.

– Печально это все, – пробормотал он. – Занесло же в город, где можно с голодухи протянуть ноги.

С продуктами, конечно, в Турции было не ахти: война давал о себе знать. Но голода не было, следовательно, и всевозможные комбинаты общественного питания должны были иметься. Пусть недешевые – ну так жалованье же дали.

«Рейхсмарки я жрать не стану, – с мрачной усмешкой подумал молодой человек. – Начну с обуви».

Проблуждав по улицам Анкары еще с полчаса и придя к выводу, что он, похоже, заблудился, Генка повстречал патруль фельджандармерии. Командовавший нарядом обер-лейтенант первый и последний раз в жизни увидел неподдельную радость на лице военнослужащего, столкнувшегося с патрулем комендатуры.

– Гудериан Гейнц? – просматривавший его документы длинный и тощий обер-лейтенант недоверчиво поглядел на Кудрина.

– Так точно, герр офицер!

– Восьмисотый учебный полк особого назначения «Бранденбург»?[49]49
  1 июня 1940 года 800-й строительно-учебный батальон особого назначения был развёрнут в 800-й учебный полк особого назначения «Бранденбург». Наименование «учебный» по-прежнему сохранялось для конспирации.


[Закрыть]

– Так точно, герр офицер! – Генка решил быть неоригинальным.

– Хм-хм… Что-то рановато вас отпустили в отпуск, пионер, – фельджандарм хмуро покосился на генкин «Железный крест» и знак за ранение. – Хм-хм… Где ж вы, что так ударно строили, что получили отпуск?

– Это секретная информация, герр офицер. Мы же даже не штурмовые инженеры, мы относимся к абверу.

– Хм-хм… – командиру патруля услышанное не понравилось, да и прицепиться к идеально оформленным документам и подтянутому молодцеватому виду пионера было не за что. – Ну, а сейчас куда направляетесь?

– Мне бы местечко где поесть… – жалобно протянул Генка и, опомнившись, добавил: – …герр офицер. А я заблудился, похоже.

– Все в порядке, – фельджандарм вернул Кудрину документы. – Можете идти, пионер. Если повернете на следующем перекрестке налево, через двести метров будет вполне приличное кафе. Счастливого отпуска.

Представление о приличном кафе у жандарма оказалось весьма своеобразным, если не сказать больше. Место, куда он направил Генку, было кабаком самого низкого пошиба, заполненным выпивающими нижними чинами всех, пожалуй, воюющих против Англии и Франции армий. Возможно, обер-лейтенант ожидал, что парень напьется тут до полного изумления и его можно будет на вполне законных основаниях задержать, а быть может, искренне считал заведения подобного рода наиболее привлекательными для рядовых – кто его знает? В другой ситуации Генка, скорее всего, плюнул бы в сердцах, развернулся на пороге, да и пошел куда подальше, однако Генке так хотелось есть, что обстановкой он решил пренебречь.

Окинув зал беглым взглядом, молодой человек непроизвольно скривился. Воздух в помещении был настолько наполнен табачным дымом, что у некурящего парня заслезились глаза и першило в горле, столиков свободных не наблюдалось, а совмещать трапезу с обществом пьяных солдат для ни разу в жизни не употреблявшего алкоголь подростка казалось не самым приятным времяпрепровождением. Однако на запахи пищи и специй, пробивавшиеся даже сквозь клубы табачного дыма, молодой растущий организм прореагировал урчанием в желудке и усилением сосущего чувства под ложечкой.

– Однако есть хочется, – вздохнул Генка, выискивая взглядом столик почище или хотя бы компанию потрезвее.

Таковая отыскалась довольно легко и состояла из полудюжины ягеров и шутце. Горные стрелки и эсэсовцы, похоже, вошли в кафе незадолго до Генки и, судя по физиономиям двоих из них, тех, что сидели лицами к двери, назюзюкаться еще не успели. Кудрин уверенно двинулся в их направлении, однако, чем сильнее он приближался, тем медленнее и неслышнее становились его шаги. Наконец, он совершенно беззвучно оказался за спиной одного из егерей.

– Ба, знакомые всё морды, – хмыкнул Генка, хлопнув одного из горнострелков по плечу.

Над столиком повисла тишина, в Кудрина вперились взглядами пять пар глаз, а стрелок, с которым он обошелся столь запанибратски, начал медленно оборачиваться.

– Как там Виорика поживает? – с самым невинным выражением лица полюбопытствовал парень.

– С ума сойти! – выдохнул Курт Бюндель (а это был он) и уже громко, на все кафе, заорал, обращаясь к своим товарищам: – Парни, да это же наш сын полка!!! Наш «маленький эдельвейс»!!!

В следующую секунду Генка был поочередно схвачен и заключен в объятия всеми присутствующими егерями, после чего усажен за стол и награжден кружкой с пивом.

– Ты гляди, как вымахал-то! – удивлялся гефрайтер Макс Шнее, бывший всего-то года на три старше Кудрина, и, приглядевшись к его лицу, добавил: – Ба! Да ты никак уже бреешься, Гейнц?

– Иногда, – смутился парень, прикидывая, как бы вежливо избавиться от пива. – Где-то раз в неделю уже приходится. И не так уж я и вымахал, не надо врать. Всего на пять сантиметров.

– Угу. Ниже пояса. В диаметре, – прокомментировал Шнее и заржал.

Генка смутился еще сильнее.

– А ведь мы тебя так после того боя и не поблагодарили. – Еще двое егерей из числа присутствующих оказались братьями-близнецами Ойгеном и Гюнтером Квалм. Кто из них есть кто, отличить мог бы, по какому-то одному ему ведомому признаку, лишь оберфельдфебель Рольф Фишер.

– За что? – Кудрин, пользуясь случаем, поставил на стол кружку.

– Тот танк, что ты подбил, как раз на нас с братом ехал. Ты, выходит, нам жизнь спас.

– Да нечаянно я его подбил, ну ей же ей! – Генка мученически возвел очи горе, демонстрируя, как он устал объяснять этот очевидный факт.

– Конечно-конечно, мы верим, – ехидно ответил Бюндель и, повернувшись к ничего не понимающим эсэсовцам, пояснил: – Дело было под Мерзифоном. Приказали, значит, нашему батальону удерживать перевал…

Покуда бывшие сослуживцы, разливаясь соловьями, рассказывали историю Генкиных похождений от потопления «Черноморца» до его выписки из госпиталя в Бухаресте, попутно употребляя пиво, а чуть позже и шнапс, сам Кудрин успел сделать заказ и от пуза наесться. В изложении Бюнделя, обоснованно гордившегося своим воспитанником, история получилась эпическая, расцвеченная такими неправдоподобными подробностями, что куда там рейхсминистру Йозефу Геббельсу. Остальные егеря подливали масла в огонь как могли, и Генка с некоторой грустью подумал, что слава самой брехливой нации досталась итальянцам незаслуженно.

– Ну, а сейчас ты где службу тащишь? – внезапно спросил Бюндель.

– Восьмисотый учебный полк, – Гена постучал себя по шеврону с наименованием части. – Совсем глаза залил, Курт, уже не видишь?

– Ты сам-то чего не пьешь? – парировал тот и налил ему в кружку шнапса. – Давай-ка, не маленький уже, воду пить. Солдат ты или где?

– Так я…

– Давай-давай, – поддержали оберягера остальные горнострелки. – До дна! Русский ты или нет?

– Русский, – обреченно вздохнул Генка и влил в себя алкоголь, как горькое лекарство.

– Что-то знакомое название у его полка, – задумчиво протянул один из эсэсовцев пару минут спустя. – Где-то я его слышал.

– Я тоже, – добавил второй, помотал головой, нахмурился, прищелкнул пальцами, вспоминая, и, просветлев лицом, выпалил: – Да это ж «Бранденбург»! Диверсанты-разведчики!

– Быть не может, парни, – возразил один из близнецов. – Что-то вы путаете. Слыхал я про этот полк, для зачисления в него надо такие нормативы сдать – мы с братом за одного вдвоем не осилим… Другой восьмисотый какой-то.

«Еще как может, – подумал Генка, чувствуя, как от шнапса у него начинает мутиться в голове, а зрение расфокусироваться. – Специальное отделение под патронажем Абверштелле 117»[50]50
  Абверштелле – специальные отделы Управления разведки и контрразведки ОКВ (Абвер), создававшиеся, как правило, при штабах военных округов и военно-морских баз. Абверштелле 117 специализировалась на подготовке диверсионных групп из подростков. В нашей истории она была создана позже и дислоцировалась в Минске.


[Закрыть].

– Какой-какой Абверштелле? – спросил Бюндель.

– А я это что, вслух сказал? – Кудрин икнул.

– Так, Бранденбургу ничего крепче пива больше не наливать, – резюмировал Курт. – Связались черти с младенцем.

– Черти – это мы, – глубокомысленно заметил один из эсэсовцев. – Потому что у нас форма черная. А вы эти… горные…

– Козлы? – добродушно хмыкнул Шнее.

– Ангелы. Вечно витаете в облаках.

– Да? – добродушно удивился Бюндель. – А десантники тогда кто?

– Смертники, – мрачно обронил Генка. – У нас в «Бранденбурге»-то парашюты как у летчиков, а у этих… Если с «Тетушки Ю» с таким неправильно сигануть, запросто можно о хвостовое оперение переломаться.

– Ты и парашютист еще? – удивился Курт. – Однако, как я погляжу, целый.

Генку передернуло.

– У нас в отделении один поломался, – глухо произнес он. – Еще в лагере. Инструктор по прыжкам нас… водил потом на место, куда он упал. Показывал. Такой смерти – не дай бог.

– А говорил, что Бога нет, – задумчиво произнес Бюндель.

– Может, и нету, – еще больше помрачнел Генка. – Только верно говорил наш куратор, что в окопах атеистов не бывает. Ты, Курт, вообще представляешь, чем я последние месяцы занимался? Да я тот свой самый первый бой, где меня ранили, как нечто прекрасное вспоминаю! Там мы честно воевали, лицом к лицу, стреляли мы, стреляли в нас, мы убивали и умирали, но все это открыто, это бой был, схватка, сражение… А я эти месяцы тишком подкрадывался да глотки резал, мины в санитарные поезда закладывал, бомбардировщики наводил на цели, лгал, предавал, обманывал, подличал как мог. Что, похвалить меня за все это? Героем сделать?!!

Последнюю фразу изрядно окосевший паренек буквально выкрикнул.

– Ты, дружище, хотя бы с солдатами воюешь, – вдруг помрачнел один из эсэсовцев. – А посмотрел бы я, чего б ты запел у нас, в айнзацкоманде.

– Так, ну его на фиг, про войну, – прервал их Шнее. – Давайте лучше про п...зду.

– О! Верно, – поддержал сослуживца Бюндель. – Туда, куда приходит французская армия, туда приходят и бордели. Да там и остаются. Тут неподалеку есть недорогой публичный дом, так я предлагаю его навестить.

Анкара, военная комендатура

03 ноября 1940 г., 01 час 10 минут

«В бордель, что ли, сходить после дежурства? – кригсфервалтунгсрат Штайнер, командир комендатуры, устало потер глаза. – Как эти семь самураев, что сейчас дрыхнут в кутузке. Нашли место, где отстоять честь мундира, понимаешь. В публичном доме надо не постоять, а полежать за своих боевых товарищей».

Штайнер хмыкнул и покосился на протоколы допросов, подумав попутно, что так вот, как с этими солдатами, анекдоты, похоже, и рождаются. В это время противно тренькнул телефон.

– Да, – произнес начальник комендатуры, сняв трубку.

– Герр кригсфервалтунгсрат, – раздался в динамике замученный голос его секретарши, – к вам прибыл офицер абвера, майор Густов.

– Просите, фрау Марта, – вздохнул Штайнер, подумав, что вот только разведчиков посреди ночи ему для полного счастья и не хватало. А ведь как раз собирался домой…

Майор тоже выглядел замотанным донельзя и, судя по всему, тоже отнюдь не прочь был бы оказаться сейчас в постели, желательно – чужой, а не в кабинете кригсфервалтунгсрата.

– Чем обязан? – поинтересовался у него Штайнер после краткого приветствия.

– Вами задержан сотрудник абвера, – пояснил Густов. – Хотелось бы забрать его у вас.

– Действительно? – военный чиновник вновь потер глаза. – Не припоминаю такого… Ах да, пионер из «Бранденбурга», они же в вашем подчинении, кажется. Его спутников тоже будете забирать или пусть проспятся?

– А что они, собственно, натворили? – майор приподнял бровь. Видимо, о том, что пионер задержан был не один, осведомитель сообщить разведчику забыл.

– Подрались по пьяному делу в публичном доме, – хмыкнул Штайнер и протянул Густову протоколы. – Сначала надавали по шеям румынам, с которыми не поделили девок, потом венграм – за компанию, а до прибытия патруля ваш солдат Гудериан выкинул в окно еще и турецкого летуна, перепутавшего его номер со своим. Потом они оказали сопротивление патрулю, и в окно отправились два фельджандарма, решившие, что маленький и худенький паренек для них угрозы не представляет. Ругался он при этом отчего-то все больше на русском. Сдался командиру патруля, впрочем, сам. После того как закончил свои дела у шлюхи.

– Однако, я смотрю, боевая подготовка у него выше всяких похвал, – хмыкнул майор. – Вы намерены передать дело?..

– Нет, не намерен, – помотал головой Штайнер. – Драки были с побоями, но без увечий. Никто серьезно не пострадал, так что ход делу давать я смысла не вижу. Посидели бы с недельку на гауптвахте, может быть поумнели бы. Но если желаете – забирайте. У меня и без них есть кому плац подметать. Это за последние сутки уже пятые хулиганы.

Густов на миг задумался. С одной стороны, кроме солдата из его ведомства, никто ему в комендатуре нужен не был. С другой стороны, этот Штайнер может и передумать насчет недоведения дела до трибунала, а тогда всплывет фамилия сотрудника абвера. А это уже будет скандал, Канариса обвинят в том, что он укрывает в своем ведомстве преступников и чуть ли не дезертиров, найдут еще пару грехов, придумают с дюжину – благо врагов у адмирала предостаточно, – тот, разумеется, заявит, что ничего не знал, стрелочником назначат его, Густова… Спрашивается, зачем оно ему, майору, надо? А то, что в команде нарушителей двое солдат из Ваффен-СС, так это ж замечательно – можно завербовать. Хоть и невелик такой улов, а все одно – агентов много не бывает.

– Хорошо, – улыбнулся Густов. – Беру у вас хулиганов оптом.

– Вам завернуть? – засмеялся Штайнер.

Окрестности города Джиханбейли (Турция)

03 ноября 1940 года, 06 часов 12 минут

Советский Т-37А медленно пятился по взлетному полю, поплевывая короткими скупыми очередями башенного пулемета в сторону наступающих франко-британцев. Боезапас у этой не слишком-то грозной боевой машины подходил к концу.

Контрнаступление противника стало для союзников полной неожиданностью. Еще совсем недавно казалось, что полностью деморализованные англичане и французы оставили турецкую столицу и откатились к югу, на плато Обрук, лишь чудом не допустив турок, немцев, румын и венгров до Коньи, а русских – в Аксарай и Нигде. И вот, в тот момент, когда Инёню, Гот и Рокоссовский только переформировывали свои порядки для дальнейшего наступления, Вейган и О’Коннор бросили свои войска в контратаку. В половине пятого утра по всей линии фронта начались налеты бомбардировщиков, заговорили во весь голос гаубичные батареи, и вся наличная бронетехника при поддержке пехоты и кавалерии устремилась на прорыв.

Полк турок, контролировавший дорогу на Джиханбейли, франко-британцы смяли сразу, походя, и теперь добивали остатки стоявшей во второй линии обороны 95-й бригады легких танков РККА. В настоящий момент от нее остались лишь рожки да ножки – бой продолжали всего десять танков. А враг продолжал переть недуром.

Т-37А, объезжая подбитый БТ-2, неудачно подставился бортом под выстрел французского R 39. Командир танка, аспирант Дюбуа, навел ствол на советскую танкетку и послал тридцатисемимиллиметровый бронебойный снаряд прямо в центр ее корпуса. Советская машина вздрогнула от попадания и замерла. Из-под башни жиденьким ручейком, но все усиливаясь с каждым мгновением, потек дым.

Водительский люк на Т-37А откинулся, из него по пояс высунулся советский механик-водитель, покачнулся и упал на броню своего танка. Руки танкиста бессильно заскребли по броне, пытаясь приподнять бессильное тело, но тщетно. Несмотря на прилагаемые русским солдатом усилия, вытолкнуть себя из загорающегося танка ему не удалось.

Дюбуа прильнул к прицелу башенного пулемета, намереваясь добить его, не заставлять гореть еще живым, однако в тот момент, когда палец аспиранта нажал на спусковой крючок, путь пулям из «Рейбеля» преградил корпус другого танка.

Закопченный, грязный, с сорванной башней Mk I, «Матильда» резко затормозил у подбитой танкетки, прикрывая ее собственным корпусом. Игнорируя простучавшую по броне пулеметную очередь, из танка, словно чертик из табакерки, выскочил его водитель.

– Сэмэн, ты меня в гроб вгонишь, – прохрипел он, вытягивая из люка горящего танка находящегося без сознания товарища. – Я ж таки обещал пригласить тебя на свою свадьбу и хочу сдержать слово.

Не церемонясь, он, под свист осколков и пение пуль, затащил контуженного на свой танк и начал засовывать внутрь, туда, где раньше находился командир танка, а теперь была ровно половина от него. Выматерившись сквозь зубы, он все же умудрился уместить внутри и раненого коллегу, и обрубок своего командира.

– Мойше… – водитель Т-37А на миг приоткрыл глаза. – Тебя тоже убили? Жаль…

– Типун тебе на язык, балабол! – рыкнул тот, со всей возможной скоростью уводя искалеченную машину в тыл, туда, где в открытом поле разворачивалась с марша батарея противотанкистов.

Анкара, временные казармы 1-го батальона

800-го полка особого назначения «Бранденбург»

03 ноября 1940 года, 09 часов 50 минут

– Гейнц, да ты же пьян, скотина! – с командира отделения, обергефрайтера Рудольфа фон Карлова в настоящий момент можно было бы писать картину «Совесть в изумлении».

– Ничего подобного, Руди, у меня румынский национальный праздник, похмелянды, – не согласился с другом и командиром Генка, отрицательно мотнул головой и тут же со стоном ухватился за нее. – Vaschu Maschu, что ж так погано-то?

– Нет, ты как в таком состоянии собираешься воевать? – изумился обергефрайтер.

– А ты думаешь, что в таком состоянии можно жить мирно? – Кудрин ответил страдальческим взглядом. – А вообще-то у меня отпуск, ох…

– Забудь о нем. Утром началось наступление противника по всему фронту, к обеду все отпуска отменят.

– К обеду я отлежусь уже. У нас учитель труда в интернате, если с вечера хорошо выпивал, всегда до обеда дрых, а потом был бодрый как огурчик, – сидевший на полу Генка прислонил голову к стене и, прикрыв глаза, зевнул. – А пока не мешай мне, ладно? Разбудишь, когда отпуск отменят.

– Засранец, – Рудольф покачал головой. – Форменный. На кровать-то ляг, позорище вермахта.

– Не вермахта, а Абвера, – пробормотал Кудрин. – И когда я лежу, меня мутит. А так ничего, вроде…

Молодой человек причмокнул губами – было видно, что он уже на половине пути к точке рандеву с Морфеем. Обергефрайтер фыркнул и вышел из комнаты.

Город Сарыкалмаш,

штаб группы армий «Турция»

05 ноября 1940 года, 13 часов 30 минут

– …продолжает наступление. После упорных боев нами были оставлены Ешельхисар и Невшехир, – докладывал оперативную обстановку начальник штаба, комкор Москаленко. – Двадцать третий танковый полк продолжает удерживать Деринкую и Бекарлар, но у них недостаточно горючего, чтобы выйти из окружения самостоятельно. Сейчас нам удалось застопорить продвижение неприятеля у Сртака, но если не предпринять активных действий, вскоре мы будем вытеснены за Кызылырмок.

– Надо же. – Рокоссовский невесело усмехнулся. – Позавчера была жопа, вчера была жопа, сегодня – полная жопа… Черт возьми, а ситуация-то стабилизируется! Значит так: выводим из резерва Тридцатый танковый полк и отправляем деблокировать Деринкую. Заодно и проверим в боевых условиях, что это за КВ-2 такое, которыми он укомплектован. А в поддержку мы им выделим… мы им выделим… тувинцев мы им выделим в поддержку, вот. Два батальона.

Перевал Киликийские Ворота

29 ноября 1940 года, 12 часов 25 минут

Киликийские Ворота – проход в горах очень длинный. Он тянется через весь Тавр, вдоль русла реки Чакыт, которая тысячелетиями, подобно пиле, пропиливала себе путь среди камней, навеки разделив хребты Болкар и Аладаглар узкой трещиной, по дну которой ныне вьются две транспортные артерии – обычная, и железная дороги.

Случись в самом начале войны на юге Турции войска, хотя бы и полк горных стрелков, штурм этого пути сообщения между центром и югом Турецкой Республики дорого обошелся бы французам и англичанам. Только стремительность их удара помогла без боя захватить этот стратегически важный и, по сути, единственный пригодный для большой массы войск путь. Сейчас, во время нового, уже выдохшегося и забуксовавшего наступления, войска в Центральной Турции снабжались по этому проходу. Фактически все их снабжение оказалось подвешено на тонкой нити, имя которой – Киликийские Ворота.

Нельзя сказать, что подкрепления и припасы шли по этому пути бесконечным и непрерывным потоком. После захвата испанцами Гибралтара снабжение армии на Ближнем Востоке было серьезно осложнено и шло через Суэц и Иран, разделяясь на два ручья, один из которых тек в Северную Африку, к Александеру, а второй – в Турцию, к О’Коннору и Вейгану. И это были жидкие ручейки.

Британский торговый флот, избиваемый немецкими подводниками, испытывающий затруднения с топливом, не мог полностью удовлетворить потребности армейцев, и лишь гегемония Канингхема в Средиземном море, в свою очередь срывающего снабжение Гарибольди и Роммеля, не позволяла им успешно наступать на египетском направлении. Этой же, во многом, причиной объяснялось и то, что уже через неделю после начала наступления англо-французских войск продвижение их сильно замедлилось, а затем, невзирая на все усилия, и вовсе сошло на нет. Гот и Рокоссовский вновь не допустили врагов до Анкары, хотя ее предместья уже были видны с передовых позиций атакующих, и, судя по всему, готовились к контрнаступлению. Срыв в снабжении англо-французов в этой ситуации, задержка доставки подкреплений, горючего и боеприпасов грозили самыми печальными для них последствиями. Однако находящейся глубоко в тылу транспортной артерии, казалось, ничто не угрожало при установившемся паритете в воздухе, хотя мосты, автомобильные и железнодорожные, на всем протяжении Киликийских Ворот были взяты под охрану сразу после их захвата.

– Что это, Жан? Какая-то пыль над дорогой, – рядовой Жильбер Ноиль произнес эти слова с ленцой, неторопливо. Какая опасность могла угрожать ему и его товарищам здесь, глубоко в тылу, в нескольких километрах от Намруна? Определенно – никакая.

Его товарищ, вместе с которым он стоял на карауле у перекинутого через небольшое ущелье старинного каменного моста, козырьком приложил ладонь ко лбу, прищурился и несколько секунд вглядывался в дорогу.

– Стадо баранов, – наконец произнес он. – Шестеро мальчишек, арба, запряженная ишаком, и стадо баранов. Интересно, куда они их перегоняют?

– Мне больше интересно, разрешит ли аджъюдан экспроприировать хоть одного на нужды французской армии? Надоел сухой паек, хочется свежего мясца. Помнишь, как Валери готовит баранинку, а? Пальчики оближешь. – Ноиль закатил глаза, призывая сослуживца вспомнить ощущения от поедания такого же, отнятого у турецких пастухов барашка.

– Ну, так он же раньше работал в ресторане, – Жан сглотнул густо выделившуюся от воспоминаний слюну. – Давай, беги к мсье командиру, буди скорее. Они появятся здесь не позднее, чем через четверть часа.

Когда отара и сопровождающие ее мальчишки, из которых старшему едва ли исполнилось восемнадцать, а младший выглядел четырнадцатилетним, пригнали баранов к мосту, дорогу им преградили пятеро ухмыляющихся, донельзя довольных французов. Старший из пастухов, одетых в весьма живописные лохмотья, что-то энергично начал говорить аджъюдану по-турецки, отчаянно при этом жестикулируя, указывая то вперед, в направлении их движения, то назад, делал большие глаза, размахивал руками, в общем, вел себя глупо, вызывая на лицах солдат все более и более широкие улыбки. Командир охраняющих мост французов отвечал односложно, качал головой, тыкал рукой в сторону баранов и грозно хмурил густые брови. За время этой беседы мальчишки-пастухи переместились к самому входу на мост, ближе к своему вожаку, и бросали мрачные взгляды на французов – по всему выходило, что с одним, а то и несколькими баранами им предстояло расстаться. Наконец ведший беседу парень тяжело вздохнул, опустил плечи и обреченно махнул рукой, предлагая аджъюдану следовать за ним и самому выбрать животное на заклание. Готовые в любой момент надавать мальчишкам по шеям, буде те упрутся, солдаты расслабились и начали довольно переглядываться. Их командир сделал пару шагов за своим визави, и тут же в воздухе блеснуло несколько ножей, выхваченных мальчишками из-под лохмотьев. Все пять французов без звука повалились наземь.

– Гудериан! Доставай взрывчатку из арбы! – по-немецки крикнул старший из «пастухов», вытирая свой кинжал о форму аджъюдана. – Торопимся, парни, через час тут будет колонна английских танков!

– Не бзди, Руди, всё успеем, – отозвался Генка, скидывая солому с ящиков, которой они были засыпаны. – No pacaran!

Москва, Кремль

10 декабря 1940 года, 19 часов 45 минут

– …таким образом, я поддерживаю выводы генерала Гота: наступление неприятеля выдохлось благодаря сорванному снабжению, англо-французские позиции как никогда сейчас слабы и могут быть легко сломлены координированным контрнаступлением, – Тимошенко заканчивал доклад перед высшим партийным и военным руководством Страны Советов. – Переброска и развертывание дополнительных сил на Ближний Восток нами осуществлена полностью, войска ожидают лишь приказа к началу операции.

– Ну, а что лично ви, Семен Константинович, думаете о плане грядущего наступления, предложенного нам штабом Гота? – негромко поинтересовался Сталин.

– Начальник штаба Гота, генерал Паулюс, лично прилетал в Москву для согласования плана «Блау», – отрапортовал нарком. – Это в высшей степени продуманная и компетентно спланированная операция. Мы внесли в нее некоторые уточнения, и в том виде, в котором план находится сейчас, я полагаю возможным его принять к исполнению.

Перевал Киликийские Ворота (северная часть)

03 февраля 1941 года, 10 часов 00 минут

Турция, конечно, расположена гораздо южнее, положим, Архангельска, однако зима случается и там. Не такая морозная, разумеется, но как бы даже и не хуже. Человек, лишенный крова, может, при некоторых навыках, построить себе жилище из снега, переждать холодрыгу, укрыться от ветра и выжить – недаром же в сказке про домик лубяной и домик ледяной говорится, что и зайчик, и лисичка зиму перенесли в своих жилищах вполне нормально. Да и те же эскимосские иглу пока никаким декретом никто не отменял.

В Турции так не извернешься. Зимы здесь прохладные – не сказать, что студеные, так, поздняя осень в средней полосе, – однако в горах и предгорьях, на каменистых склонах, без стен, которые оградят от пронизывающего ветра и топлива, долго не протянешь. А если еще и еды нет, то стопроцентно околеешь.

Еда у Генки была. Припрятанная в куче веток и кизяка, вместе с рацией, оружием и биноклем. Им с Рудольфом фон Карловым удалось отыскать недалеко от облюбованного наблюдательного пункта небольшую пещерку, не пещерку даже – так, выемку в скале. А вот одежды теплой не было. Маскируясь под оборванцев-беженцев, которых согнала с насиженного места война, они намотали на себя множество ношенных тряпок, бывших когда-то, наверное, одеждой (не за всю ткань, которая была на нем, Кудрин смог бы в этом плане поручиться), однако тепло эти эрзац-костюмы держали плохо. Старая ткань была полна дыр и дырочек, расползалась от ветхости, да и изношена по большей части была до полной прозрачности.

– Л-легенда-да, blin-kompot, – пробормотал Гена, исполняя зубами партию кастаньет во фламенко. – Почему нельзя вести разведку, притворяясь каким-нибудь barinom, а не такой вот босотой? И подальше от места боевых действий, в тепле и уюте.

– Что поделать, послали б на разведку в Антарктиду, пришлось бы притвориться пингвинами, – ответил Руди, тоже синий от холода. – Их там полно. А здесь полно таких вот бедолаг, как мы.

Много в эти дни было в разоренной боевыми действиями Центральной и Южной Турции неприкаянных скитальцев в обносках, чьи дома были разрушены, семьи погибли или потерялись, которых некому было обогреть и приютить.

Некоторые скитались в одиночку, заглядывая в лица встречных голодными умоляющими глазами, трясущимися грязными руками пытаясь ухватить за край одежды каждого, кто казался им чуть более сытым, и жалобными слабыми голосами вымаливая себе хоть кроху хлеба на пропитание. Одиночки, правда, в горах и предгорьях долго не жили, тянулись или к жилью, или к лесам, как зайцы обгладывали там кору на деревьях, а если сильно везло, могли и поймать себе на ужин зайчика там или мышонка…