Текст книги "Подкидыш"

Глава 7

Стоял месяц май, самый чудесный месяц года, когда робкая и незаметная красота весны перерастает в роскошь зеленого лета и когда все вокруг наливается жизнью и силой. В эти долгие золотистые дни кажется осуществимым любое желание. Элеонора тоже заразилась радостью этого «веселого месяца», начавшегося восхитительным сумасшествием весеннего праздника Первого мая. Утром Первого мая, еще до рассвета, молодежь отправилась в лес, чтобы принести домой Май – гирлянды диких цветов и сочной зелени, которыми украсили все вокруг и из которых соорудили дом для королевы Мая.

Столы и скамьи были вынесены на свежий воздух, и там подавался обед для всех домочадцев и гостей – мистера Шоу с маленькой дочерью Сесили и их слуг. Потом был показ живых картин по мотивам преданий о Робин Гуде – с девой Марианной, которую весьма жеманно изображала Хелен, и абсолютно великолепным злым шерифом в исполнении Джоба. Анну выбрали королевой Мая и усадили в её доме, пока остальные дети плясали вокруг майского шеста. Потом были танцы в костюмах героев все той же легенды о Робин Гуде и танцы с мечами, в которых мальчишки, подогретые элем, лившимся рекой, дико прыгали, скакали и оглушительно орали. Это был чудесный день, слегка омраченный только отсутствием Роберта, который теперь проводил все больше времени вдали от фермы, занимаясь другими делами.

Когда Роберт вернулся несколькими днями позже, Элеонора решила доставить ему немного удовольствия, коли уж он пропустил праздник Первого мая, и уговорила мужа ускользнуть после обеда из дома, потихоньку вывести из конюшни двух лошадей и отправиться смотреть новый дом. Стоял чудесный золотистый полдень, когда мягкий солнечный свет заливает поля, словно растопленное масло, и только легкий ветерок колышет травы и нежную молодую листву на деревьях. Были праздники, так что вокруг не было ни души. Откуда-то издалека доносилось мирное блеяние овец и звяканье колокольчика на шее барана. За живой изгородью распевал дрозд, а в вышине носились ласточки, целуясь с голубым небом.

– Как хорошо дома! – счастливым голосом сказал Роберт, пока их лошади неторопливо брели по налившимся сочной зеленью полям. – К сожалению, за богатство и высокое положение приходится расплачиваться слишком частыми разлуками с семьей. Особенно в такое время.

– Я тоже иногда чувствую себя одинокой, – отозвалась Элеонора, только сейчас осознав, что это правда.

– У тебя есть семья и целый дом, который требует постоянного внимания, – напомнил Роберт. – Как ты можешь быть одинокой? – Морлэнд воспринимал все просто, до сих пор искренне считая, что сам он не может ничего значить для неё.

– Я скучала без тебя, – призналась Элеонора. – У меня даже нет никого, с кем я могла бы поболтать вечерами.

Некоторое время они ехали молча, чувствуя какое-то непонятное смущение, что было, пожалуй, даже несколько странно для двух людей, которые были женаты больше четырнадцати лет. Потом они направили лошадей к просеке и, миновав небольшую рощицу, увидели свой новый дом, розоватые кирпичные стены которого весело блестели в лучах мягкого полуденного солнца.

– Прелестный дом, – выдохнула Элеонора. – Он уже почти закончен и будет совсем готов к зиме, если все пойдет как надо.

– Красивый дом, – согласился Роберт. – Эти высокие трубы и широкие окна с цветными стеклами...

– А представь, как все будет выглядеть, когда выкопают ров и заполнят его водой, а на южной стороне разобьют сад, – вставила Элеонора. – Да, сад с огромными деревьями – дубами и березами.

– Ну, огромными-то они станут лет эдак через сто, – покачал головой Роберт – Нам не суждено этого увидеть.

– Дети наших детей увидят! Нет, что ни говори, а дом замечательный! Теперь нам не надо думать ни о времени, ни о деньгах. И больше не придется жить в тесноте. – Несколько минут супруги со счастливыми лицами смотрели на розоватое здание, а потом Элеонора предложила: – Давай войдем внутрь.

Роберт, казалось, немного удивился, но потом улыбнулся.

– Хорошо. Пойдем оглядимся. Пожалуй, в первый и последний раз мы окажемся там наедине.

Они оставили лошадей во внутреннем дворике и бок о бок двинулись по светлым, полным воздуха, пока еще пустым комнатам. Потолки главного зала поддерживались легкими, словно парящими, коваными балками, его высокие, обрамленные камнем окна, расположенные в эркерах, которые были прорублены в толще стен, имели вверху узкие прорези для циркуляции воздуха. Через цветные стекла окон в комнаты лились потоки солнечного света, образуя на полу узор из ярких пятен, похожих на драгоценные камни. Казалось, по полу разбросаны расплавленные рубины, сапфиры и изумруды.

Через весь тихий дом супруги прошли наверх, в гостиную. Эта комната была еще не совсем закончена – вместо окон в стенах зияли открытые проемы, свободно впуская внутрь благоуханный майский воздух, а стены были пока просто кирпичными, ожидая, когда их украсят деревянные панели. Элеонора прошла по тщательно оструганным доскам пола к окну и высунулась наружу, чтобы окинуть взглядом расцветающие под весенним солнцем окрестности.

– Вид отсюда чудесный, – сказала она. – И сама комната будет прекрасной – и летом и зимой.

– Не хочется даже думать в такой день о зиме, – отозвался Роберт, подходя ближе и останавливаясь рядом с женой. – Воздух пахнет, как доброе вино, – я чувствую, что пьянею от него.

Элеонора обернулась и улыбнулась мужу.

– Как ты красива, – мягко сказал он. – Как роза.

– Милорд наконец-то научился делать комплименты, как настоящий придворный льстец, – так же мягко ответила Элеонора.

– Я тебе вовсе не льщу, – возразил Роберт. – Я и правда думаю то, что говорю. Я ведь знаю, что для тебя я всегда был каким-то получеловеком... – Элеонора подняла руку, желая запротестовать, но он схватил её пальчики и поцеловал. Супруги смотрели друг на друга, чувствуя, как между ними возникает какое-то странное притяжение.

То, что сказал Роберт, было правдой. Его любовь к жене всегда сковывала его мужской темперамент, и он так никогда и не стал для Элеоноры желанным возлюбленным. Все интимные отношения между ними прекратились после зачатия последнего ребенка, Гарри, то есть почти семь лет назад. С тех пор Роберт чаще отсутствовал, а когда все-таки появлялся дома, старая неуверенность в себе удерживала его от попыток приласкать жену.

– Ты же знаешь, что это правда, – проговорил он сейчас, по-прежнему держа её руку в своих ладонях. – Но точно так же ты знаешь: это не из-за того, что я не люблю тебя, – наоборот, все происходит так потому, что я слишком тебя люблю.

– Роберт... – начала Элеонора, сама толком не зная, что собирается сказать.

– Но глядя на тебя сейчас, здесь, я чувствую, как закипает моя кровь. Ты стала еще красивее, чем тогда, когда я увидел тебя в первый раз. Ты прекрасна, как сам Май.

Он привлек её к себе и нежно поцеловал – а вокруг них струился легкий ветерок, мягко лаская их лица; казалось, к коже прикасается бабочкино крыло... В те времена уединение было почти недоступной роскошью, и теперь оно подействовало на них, как глоток вина. Нежность в поцелуях Роберта уступила место страсти, и скоро его сильные пальцы уже добрались до шнуровки на платье Элеоноры. Это платье и жакет Роберта, брошенные на пол, и послужили сейчас супружеской постелью; Роберт, стараясь быть нежным, очутился сверху, лаская пальцами шею и грудь Элеоноры, посылая легкие, как мотыльки, чувственные сигналы её трепещущему телу.

Элеонора никогда не испытывала ничего подобно го. Никто еще не разбудил её бешеного темперамента; в душе она до сих пор оставалась девственницей. Но сейчас, когда Роберт ласкал и целовал её, она готова была сдаться. Плотина, надежно сдерживавшая раньше могучие потоки чувственности, начала рушиться под напором чудесной, сумасшедшей страсти, которая грозила захлестнуть Элеонору. На этот раз никаких сложностей не было; Роберт действовал как опытный, искушенный мужчина. Элеонора уступала ему и сжимала его в своих объятиях, тела и души супругов слились в полном единении, и они вместе скользили по волнам наслаждения, подобно двум пловцам, подхваченным стремительным потоком, все быстрее приближаясь к тому моменту, которого раньше никогда не могли достичь одновременно.

Потом Роберт нежно вытер бисеринки пота, выступившие на лбу у Элеоноры, а она, умиротворенная, чуть заметно улыбнулась мужу.

– Я так люблю тебя, – проговорил он.

– А я никогда не знала, – прошептала она, – как это может быть прекрасно!

Их окружала глубокая тишина весеннего полудня, который заключил супругов в свои объятия, – и они замерли там, словно крохотные мошки внутри прозрачного куска янтаря.

Ребенок, зачатый в эти странные, похожие на мечту минуты, родился в феврале тысяча четыреста пятидесятого года. Это был мальчик, и его назвали Джоном. Он появился на свет в стране, охваченной небывалой смутой. Война шла из рук вон плохо, несмотря на блестящие полководческие таланты лорда Эдмунда Бьюфорта – теперь герцога Сомерсетского. Тайный Совет отказался от услуг другого великого воителя современности – графа Йоркского. Он был назначен наместником в Ирландию, что было равносильно ссылке. Ричард сопротивлялся сколько мог, но все-таки очутился в Ирландии. Там он, впрочем, как всегда, проявил себя наилучшим образом, принеся стране мир и обзаведшись множеством друзей и сторонников.

В том же самом феврале Тайный Совет наконец-то сподобился разлучить весьма непопулярного в народе Суффолка, фаворита королевы, с его венценосной любовницей и предъявил ему обвинение в государственной измене. Но лорд Эдмунд вовсе не хотел смерти этого человека, так что в апреле Суффолк был отправлен просто в вечное изгнание. Однако нашлись люди, несогласные с этим решением. Корабль, увозивший фаворита в ссылку, был перехвачен в открытом морс. Суффолка жестоко обезглавили прямо на палубе, а его тело без всяких церемоний вышвырнули за борт, на Дуврские отмели. По требованию её Величества король Генрих приказал отыскать труп и устроить достойные похороны, что вызвало только еще большее недовольство в народе.

Любая война – дорогое удовольствие, а война неудачная особенно. Чтобы изыскать деньги, Тайному Совету пришлось повысить налоги. В июне того же года люди, которые особенно настрадались от сборщиков податей – нетитулованные мелкопоместные дворяне, – подняли восстание и под руководством некоего Джека Кейда пошли на Лондон, чтобы требовать отмены безбожных поборов. Восстание сравнительно легко подавили, но ходило множество слухов о том, что его поддерживал герцог Йоркский; особенно упорно об этом заговорили после того, как сам Кейд потребовал, чтобы герцогу Йоркскому было возвращено его законное место в Тайном Совете.

Й не успели английские графства успокоиться после всех этих потрясений, как герцог сам вернулся из Ирландии, собрал в приграничье армию и повел её на Лондон. Лорд Эдмунд Бьюфорт, воевавший в это время во Франции, был спешно вызван домой, чтобы справиться с новой угрозой, и двое людей, некогда бывших друзьями, встретились теперь как заклятые враги.

Роберт, очутившийся в это время в Лондоне, рассказывал потом Элеоноре, как это все происходило. И больше всего супруги спорили о том, представлял ли на самом деле Ричард Плантагенет серьезную опасность для венценосной четы.

– Неужели ты не понимаешь, что он никому не хотел зла? – горячилась Элеонора. – Ведь самое первое, что он сделал, – это поклялся в верности королю Генриху. – Но на самом-то деле у него и в мыслях не было исполнять приказы государя. А клятва – это просто жест, призванный успокоить противников Ричарда, – не соглашался с женой Роберт.

– Нет, это была настоящая клятва! Ты просто не знаешь Ричарда – он никогда не даст слова, которого не собирается сдержать. И он привержен короне. Ведь первая вещь, которую вдалбливают любому солдату, – это верность государю.

– Тогда зачем он привел с собой армию? – спрашивал Роберт. – Как-то это не вяжется с образом миролюбивого верноподданного, просто зашедшего к королю поболтать.

– Армия ему нужна была для того, чтобы устрашить своих врагов. Будь их воля, они вообще не допустили бы его появления в Лондоне. Особенно – королева! Вспомни, что сталось с несчастным герцогом Хамфри.

– Никем и никогда не было доказано, что его убили, – запротестовал Роберт. – Он вполне мог умереть своей смертью.

– И главное, в самый подходящий момент, – фыркнула Элеонора. – А вообрази, что герцог Йоркский вот так же удачно скончался бы где-нибудь на полпути между Уэльсом и Лондоном?

– Чтобы обезопасить себя, хватит личной охраны. Ричарду совсем не нужна была целая армия. Должно быть, он замышлял государственный переворот.

– Если бы он замышлял его, он бы его и совершил. Остановить-то его было некому. А что сделал Ричард? Поклялся в верности королю.

– И потребовал, чтобы его, герцога Йоркского, признали наследником престола вместо лорда Эдмунда.

– Но это же его право! Право по крови, истинной крови. Он – наследник по прямой линии, поскольку происходит от второго сына короля Эдуарда, в то время как сам король происходит всего лишь от третьего сына, а следовательно, является узурпатором, незаконно захватившим трон.

– С каких это пор кровь решала все? – быстро спросил Роберт. – Унаследовать трон по праву крови – еще не значит обеспечить твердую и справедливую власть. Побеждает сильнейший, а если монарх слаб, как, например, наш предыдущий король Ричард...

– И как наш нынешний король, – торжествующе вскричала Элеонора, перебив мужа. Роберт удивленно уставился на неё, загнанный в угол собственными аргументами. – Видишь теперь? – продолжала Элеонора. – В любом случае наследником должен быть герцог Йоркский.

– Ну не знаю... Я все равно на стороне нашего лорда Эдмунда, чтобы ты там ни говорила, – твердо заявил Роберт. – Мы слишком крепко с ним связаны, и он – законный наследник нынешнего короля; их предки сидели на троне последние пятьдесят лет, а сейчас Генрих просто пришел к власти первым. Лорд Эдмунд так же силен, как твой лорд Ричард, и будет хорошим государем.

– Но его линия незаконна! Он вообще не имеет прав на престол. Герцог Йоркский – вот единственный настоящий наследник трона.

Так этот спор и продолжался, до бесконечности. Каждый из супругов оставался при своем мнении, не в силах переубедить другого. Элеонора считала, что наследовать трон может только человек, который докажет свою прямую кровную связь с королем. Ричард же придерживался более простых взглядов, выступая за то, чтобы все оставалось, как есть, и желая видеть на престоле человека, которому они были обязаны своим процветанием; но вообще-то спорили супруги добродушно, ни о чем особо не беспокоясь и зная только одно: что бы они ни сделали и как бы ни поступили, все равно это ничего не изменит.

В этом августе наконец-то был отделан новый дом. Его строительство заняло больше времени, чем предполагалось сначала, поскольку Роберт и Элеонора вечно что-то меняли и улучшали, зато теперь дом казался реальным воплощением чудесной мечты и самым лучшим жилищем на свете. Как заявила Изабелла: «Даже конюшни в этой усадьбе похожи на дворцы». Последним штрихом стала белая каменная плита, вмурованная в розовый кирпич над парадной дверью, на плите красовались гербы хозяев: веточка вереска Морлэндов и белый бегущий заяц Элеоноры. Над всем этим высечена дата – 1450, а под ней – слова «Deo Gratias» – «Благодарение Богу». Это окончательно придало дому изящный и благородный вид.

Сам же дом с цветными стеклами в окнах, рвом с водой и высокими печными трубами затмевал все строения в округе – хоть целый день скачи в любую сторону, а другого такого не найдешь! Жилище Морлэндов стало вечной темой разговоров в графстве, такой же захватывающей, как французская война. Роберт и Элеонора так и называли между собой свой дом «Усадьба Морлэндов», ибо он должен был стать родовым гнездом новой династии, которой, как полагали супруги, они положили начало. Морлэнды перебрались в свое новое жилище на Праздник урожая, приходящийся на 1 августа, и освящение дома стало первой официальной церемонией, которую провел молодой клирик, занявший место домашнего капеллана. Большой зал был убран зеленью, а столы ломились от еды и питья. Угощали каждого, кто пожелал прийти, чтобы поздравить Морлэндов с новосельем, – то есть всех, живших на десять миль вокруг и имевших достаточно крепкие ноги, чтобы добраться до усадьбы Роберта и Элеоноры.

Через две недели Анне исполнилось пятнадцать лет. Накануне этого важного события Элеонора пригласила дочь в гостиную, чтобы побеседовать с девушкой наедине. Но сначала мать окинула её оценивающим взглядом и осталась вполне довольна увиденным.

– Ты прекрасно выглядишь, мое дорогое дитя, – проговорила Элеонора, бессознательно повторяя слова, которые сказал ей много лет назад её опекун по случаю такого же события. – У тебя хороший, здоровый цвет лица, а завтра тебе минет пятнадцать лет.

– Да, – улыбнулась ничего не подозревавшая Анна. – Мне только очень хотелось бы, чтобы в этот день отец был здесь, с нами.

– Ты знаешь, куда отправился твой отец? – спросила Элеонора.

– Нет, – ответила Анна. Роберт так часто отсутствовал, что ей никогда и в голову не приходило поинтересоваться, куда он уезжает.

– На этот раз он устраивает твои дела, дитя мое, – сказала Элеонора. Щеки Анны порозовели еще больше, когда она начала догадываться, что последует за этим.

– Мои дела, мадам?

– Да. Он поехал, чтобы сговориться о твоей помолвке. Пятнадцать лет – это уже приличный срок для девушки, чтобы все еще оставаться незамужней. Я намеревалась отдать тебя замуж еще в прошлом году, но твой отец захотел какое-то время подержать тебя дома. – В голосе Элеоноры послышалось неодобрение. Дочери лордов и джентльменов обычно покидали свои дома в очень раннем возрасте. Так что истинного джентльмена совсем не украшало желание подержать свою дочь дома до тех пор, пока ей не исполнится пятнадцать. Элеонора объяснила также причуды мужа тем, что в жилах Роберта текла отнюдь не голубая кровь.

– Вы не выходили замуж, пока вам не исполнилось восемнадцать, мадам, – напомнила Анна. – Вы сами говорили мне об этом.

– Но я совсем не гордилась этим, когда рассказывала тебе. Моему опекуну нелегко было найти мне мужа, потому что у меня не было приданого. У тебя же, Анна, приданое просто великолепное, и твоему отцу без труда удастся устроить твою судьбу так, как нам хочется.

– Могу я узнать, кто станет моим супругом? – чуть слышно спросила Анна. Элеонора прошлась взад-вперед по комнате, шурша шелковыми юбками по деревянному полу.

– Это очень удачная партия для тебя, – наконец заявила она. – Когда мой брат умер, имение моего отца в Дорсете перешло к моему кузену, но оно было страшно обременено долгами. С тех пор владельцам удалось постепенно расплатиться с кредиторами, и теперь это очень ценная собственность: много прекрасной земли и три дома. Сейчас у хозяев поместья пять сотен овец. – Элеонора замолчала, давая Анне возможность высказать свое мнение о таком богатстве, но девушка не проронила ни звука, упорно глядя в пол. – Твоим мужем должен стать сын и наследник моего кузена, Джон Кэртни.

Услышав это, Анна подняла глаза. Они блестели от слез, но девушка пока еще держала себя в руках.

– Джон Кэртни, – прошептала она, словно учась выговаривать это имя. Выражение лица Элеоноры смягчилось, и она импульсивно схватила дочь за руки.

– Ты будешь носить мое имя, дорогая, ты станешь Анной Кэртни, госпожой Анной Кэртни. И твой брак вернет эти земли моей семье – все те земли, которые были бы моими, родись я мальчиком. Подумай об этом!

– Дорсет так далеко отсюда, – опять чуть слышно проговорила Анна. Элеонора сжала в своих руках её пальцы.

– Не переживай, из-за этого! Ты же разумная девушка – пожалуй, самая разумная из моих дочерей. Иногда мне кажется, что только у тебя одной и есть хоть какие-то мозги, – мрачно добавила женщина. – И потом, ты же всегда знала, что в один прекрасный день тебе придется покинуть отчий дом.

– Я не думала, что меня увезут так далеко, – тихо произнесла Анна.

Элеонора пропустила это замечание мимо ушей.

– Ты возвращаешься в мой родной дом, – заявила она. – И ты обязательно полюбишь Дорсет: это гораздо более теплый и зеленый край, чем этот, в котором мы живем. И там – море! Чего мне здесь больше всего не хватает, так это шума морского прибоя. – Элеонора отвернулась к окну и уставилась в него ничего не видящим взглядом. – Ты возвращаешься домой, в мою страну, откуда я приехала на север Бог знает сколько лет назад. Ты будешь счастлива там.

Анна испытующе посмотрела матери в лицо.

– Вы очень горевали, когда приехали сюда, матушка?

Элеонора улыбнулась, понимая, что слишком разоткровенничалась и выдала свои чувства.

– Конечно, сначала я очень скучала по дому – в этом нет ничего необычного, – медленно проговорила она. – Но я никогда не рассчитывала выйти замуж и провела в родных краях гораздо больше времени, чем ты. Ты же скоро забудешь свою здешнюю жизнь. Как только ты станешь хозяйкой своего собственного поместья, все прочее отступит на задний план и выветрится из памяти.

– Но вы все еще скучаете по вашему прежнему дому? – настойчиво допытывалась Анна.

– Мой дом здесь, девочка, – ответила Элеонора, с улыбкой глядя в эти встревоженные серо-зеленые глаза на прелестном розовом личике, всегда чуть-чуть слишком серьезном. Она потрепала дочь по пухлой щеке. – Дом женщины – там, куда её приводит муж. Твой кузен Джон – прекрасный молодой человек; он немного старше тебя, но ведь так и должно быть.

– Он красив? Элеонора не знала.

– Да, – ответила она. Анне, похоже, стало чуть полегче.

– Когда мне ехать? – спросила девушка повеселевшим голосом.

– Я не могу сказать точно, пока не вернется твой отец. – Возможно, где-то в середине следующего месяца. Помолвка состоится здесь, а потом ты отправишься в Дорсет и будешь жить у своего свекра еще несколько месяцев до свадьбы.

– Понятно. И вы рады этому?

– Я буду счастлива видеть, что ты попала в хорошую семью. Нам уже пора думать о выгодных партиях и для твоих сестер – причем чем скорее, тем лучше. Надеюсь, что их браки тоже будут удачными.

– Значит, у меня осталось всего несколько недель?

– Наслаждайся ими, дитя мое, а потом начинай готовиться к новой жизни. Вскоре ты встретишься со своим мужем. Исполняй все свои обязанности по отношению к нему, и ты будешь счастлива.

– Да, мадам. Могу я теперь идти?

До конца дня Анна была очень тиха и задумчива, как и следовало ожидать. Вечером, когда все собрались в зале, Анна попросила Джоба сыграть с ней в шахматы и села с ним в сторонке, чтобы никто не мешал. Взглянув чуть позже на эту пару, Элеонора обнаружила, что Анна и Джоб уже не играют, а ведут весьма серьезную беседу, причем Анна задает вопросы, а Джоб на них отвечает. Когда все дети ушли спать, Элеонора позвала Джоба наверх и поинтересовалась, о чем это они говорили.

– Анна рассказывала мне о своей помолвке, – объяснил он.

– В этом нет ничего удивительного. Но что она у тебя спрашивала?

Джоб улыбнулся.

– Ей хотелось знать, что чувствовали вы, её мать, когда вас вот так же выдавали замуж.

– Ну, положим, совсем не так же, – возразила Элеонора. – Я была старше и не ждала от судьбы ничего хорошего. Анна, по крайней мере, будет говорить на том же языке, что и все её будущие домочадцы. Ах, Джоб, ты помнишь те времена, когда тебе приходилось переводить слугам мои распоряжения и приказы?

– Конечно, помню. Я рассказал Анне об этом, чтобы объяснить, как вам было тяжело и насколько легче будет ей, но, по-моему, это не произвело на неё особого впечатления.

– Что так? – вскинула брови Элеонора.

– Скромность не позволяет мне ответить на ваш вопрос.

– Скромность? Что ты имеешь в виду? Что именно она сказала? Я требую, чтобы ты ответил.

Джоб вздохнул с притворной неохотой.

– Если вы приказываете мне, то как я могу ослушаться? Когда я рассказал ей обо всех невзгодах, выпавших на вашу долю, она ответила. «Вряд ли моей матери было так уж трудно. Ведь у неё был ты, Джоб».

Элеонора рассмеялась и отпустила его. Только позже, лежа ночью в постели, она вспомнила, какими глазами Анна смотрела на Джоба через разделявший их шахматный столик, и подумала, что девушка, пожалуй, и правда произнесла те слова, которые Элеонора сначала приняла за шутку своего верного слуги.

Помолвка состоялась тридцатого августа в небольшой, но уютной часовне, прилепившейся к восточному крылу дома. Анна была одета в белую парчу и бледно-желтые шелка; золотистые волосы девушки прикрывала простая батистовая вуаль. Клянясь в верности будущему супругу, Анна, к легкому удивлению Элеоноры, выглядела вполне довольной и нежно улыбалась жениху. Слова Элеоноры неожиданно сбылись, он оказался прекрасным молодым человеком, высоким и широкоплечим, с типичными для дорсетца рыжими волосами, голубыми глазами и даже большим, чем у Изабеллы, количеством веснушек, придававшим его лицу насмешливое выражение, даже когда он был вполне серьезен. Молодые люди, похоже, с самого начала понравились друг другу, поскольку оба были достаточно благоразумными, и, видимо, не сговариваясь, решили сделать свой союз как можно более приятным.

Когда Элеонора, окруженная всем своим семейством, преклонила колени, мысли её были далеко от тех молитв, слова которых механически шептали её губы. Анна теперь хорошо устроена, и у Морлэндов уже появились кое-какие соображения насчет подходящей партии для Хелен. Они подумывали о вдовце двадцати трех лет от роду, торговце пряностями, жившем в городе и вполне способном окружить Хелен той роскошью, которую она так любила. Стоявшая на коленях рядом с матерью, Хелен выглядела сегодня просто изумительно. Она была в новом шелковом платье и взирала на жениха и невесту с серьезным видом, который, по её мнению, приличествовал такому случаю. Хорошенькая, глупенькая Хелен, конечно же, с легкостью выпорхнет из родительского дома, не испытывая ни грусти, ни тоски, красавица быстро закружится в хороводе наслаждений, радуясь новым платьям и блистая на роскошных балах. Всю свою жизнь она стремилась быть в центре внимания – и сыграть роль преданной жены с таким же удовольствием, как и любую другую.

С Изабеллой все было иначе. Перед началом церемонии, когда девочки подошли, чтобы поцеловать Анну и пожелать ей счастья, Изабелла обняла сестру и сказала:

– Я рада, что это ты, а не я, Анна. Я-то вообще не хочу выходить замуж. Я бы с большим удовольствием осталась здесь, на ферме, помогала бы отцу с овцами и ездила бы с Джобом на соколиную охоту.

Дав за Изабеллой побольше денег, её будет так же легко сбыть с рук, как и её сестер, но ей это явно не понравится... Когда все опять сели, Изабелла оказалась на самом конце скамьи, почти рядом с Джобом, сидевшим через проход от девочки, в той части маленького храма, которая была отведена для слуг. Сегодня Изабелла выглядела почти хорошенькой: утром её почти насильно вымыли, причесали и одели в новое платье. Энис было велено следить, чтобы девочка ни под каким видом не покидала дом до начала церемонии. Но как раз в тот момент, когда Элеонора посмотрела на Изабеллу, шалунья поймала взгляд Джоба, подмигнула и мотнула головой в сторону алтаря, словно обручение было какой-то ужасно смешной шуткой. Элеонора с радостью заметила, что Джоб неодобрительно покачал головой и отвел глаза.

Между Хелен и Элеонорой сидели мальчики. Эдуард, которому недавно минуло двенадцать и который уже начинал потихоньку обретать мужскую стать, потом – Гарри, которому через месяц исполнится семь, и рядом с матерью – её неизменный любимчик Томас; ему было почти девять и он слыл самым красивым и очаровательным пареньком в округе. Маленький Джон устроился на руках у Энис, примостившейся за спиной у Элеоноры, в следующем ряду. С мальчиками никаких проблем не будет – под неусыпным надзором мистера Дженни они росли мужественными, хорошо воспитанными и послушными. Элеонора подарила Роберту четырех сыновей. Она выполнила свой долг и теперь могла только надеяться, что и Анне удастся это сделать не хуже.

Второго сентября молодые собрались ехать в Дорсет, и во дворе «Усадьбы Морлэндов» столпилось все семейство, чтобы проводить их. Звучали неизбежные в таких случаях пожелания счастья, лились непрошеные слезы... Анна присела в книксене перед матерью и отцом, после чего Роберт погладил дочь по щеке и проговорил:

– Будь хорошей девочкой, моя дорогая. Мы с тобой не прощаемся навсегда – я буду время от времени навещать тебя, приезжая по делам в Дорсет.

– Да, отец. Я рада этому – по крайней мере, мне не будет казаться, что я – отрезанный ломоть.

– Исполняй свой долг, Анна, и Господь благословит тебя, – заключил Роберт.

Анна обняла по очереди всех братьев и сестер и пообещала писать Хелен; та плакала, не скрывая отчаяния.

– Просто не знаю, что я буду делать без тебя, Анна, – бормотала она сквозь слезы. – Как бы я хотела поехать вместе с тобой!

– Скоро ты переберешься в свой собственный дом, – попыталась успокоить её Анна, но Хелен была безутешна. Изабелла же смотрела на жизнь более оптимистически.

– Надеюсь, у тебя будет много лошадей, – сказала девочка. – Матушка говорила, что в Дорсете прекрасная охота. Может, я как-нибудь приеду навестить тебя.

– Не раньше, чем станешь взрослой, – быстро ответила Анна, придя в ужас от одной только мысли о том, что её сумасшедшей сестре может взбрести в голову как-нибудь поутру взять тайком лошадь и попытаться в одиночку пересечь верхом всю Англию. Это было бы вполне в духе Изабеллы. – Помни, что ты теперь женщина, хотя еще и маленькая.

Изабелла скорчила гримаску.

– А отец говорит, что мне следовало бы родиться мальчишкой. И вообще, я не собираюсь становиться женщиной – во всяком случае, до тех пор, прока меня к этому не принудят.

Анна поцеловала маленького Джона и крепко обняла Энис, от души поблагодарив её за заботу и любовь, которыми няня окружала все эти годы свою старшую питомицу.

– Вы должны оправдать мои надежды, дорогая, – прошептала Энис сквозь слезы.

– Я постараюсь, Энис. Я буду писать тебе, – пообещала Анна и поспешно отвернулась, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Лошади были готовы. Анне предстояло ехать верхом, сидя за спиной у одного из слуг свекра. Джоб держал под уздцы коня девушки и перед тем, как подсадить её в седло, протянул ей на прощание руку. Вложив свои тоненькие белые пальчики в его крепкую смуглую ладонь, Анна подняла глаза и испытующе посмотрела ему в лицо. Он ободряюще улыбнулся ей – и она ответила ему тоскливой улыбкой.

– Помните, что я говорил вам, – сказал Джоб. Анна кивнула.