Текст книги "Подкидыш"

В Светлое воскресенье король с большой пышностью отправился в городской кафедральный собор, чтобы присутствовать на праздничном богослужении; в соборе была и вся семья Морлэндов, за исключением Дэйзи, которой пока еще приходилось оставаться в постели, и её новорожденного ребенка. Даже маленький Ричард в свои два с половиной года и Нед, которому еще не исполнилось и двух, были в храме; одетые в свои детские костюмчики, малыши хранили благоговейное молчание, неожиданно потрясенные великолепием празднества, торжественностью службы и присутствием самого государя.

Король Эдуард же смотрелся великолепно – ростом в шесть футов и три с половиной дюйма, широкоплечий, тонкий в талии, очень красивый, с блестящими золотистыми волосами, свободно спадавшими из-под изукрашенной драгоценными камнями шляпы, с яркими голубыми глазами, временами сверкавшими так, что блеск их скорее навевал воспоминания не о плотном, приземистом отце Эдуарда, а о его изящной, всегда улыбающейся матери. Элеонора с радостным удивлением смотрела на короля, сына её Ричарда, но испытывала в то же время и чувство какой-то потери: уж больно Эдуард был похож на свою мать и почти ничего не унаследовал от отца. Ричард должен был стать королем; вместо него на престол взошел Эдуард, но Эдуард совсем не походил на Ричарда!

После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.

На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.

– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.

Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.

– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.

– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.

– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.

– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.

Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.

– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.

– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.

– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.

– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.

Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».

Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.

Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.

На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.

Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.

У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.

Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.

Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.

– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.

– Мы оба знаем, что это такое – терять дорогих людей, – проговорил он. – Примите мои глубочайшие соболезнования и мою благодарность за двух прекрасных молодых людей. Они отдали свои жизни не напрасно.

Элеонора признательно склонила голову и потом сказала:

– Ваша светлость, когда-то я пообещала вашему отцу, что если с ним что-нибудь случится, я буду хранить верность вам. Сейчас я предлагаю вам свои услуги, как когда-то предложила ему.

– Я принимаю их и весьма вам признателен. Да благословит вас Господь.

Элеонора еще раз присела в реверансе и отошла, охваченная каким-то странным чувством. Сердце её тихо замирало – как тогда, когда она приобщалась к таинству святого причастия. Да, это была полная капитуляция. В этот миг женщина добровольно, без всякого принуждения связала себя обещанием служить молодому королю. Ну что же, в каком-то смысле она была на его стороне уже давно, поскольку поклялась в верности его отцу – и теперь просто подтверждала эту клятву, не давая никаких новых обетов. Преданность Ричарду, естественно, значила и преданность Эдуарду; но интересно было бы покопаться в собственной душе – если бы Эдуард не был Эдуардом, так ли легко отдала бы ему Элеонора свое сердце?

Глава 15

В 1463 году Изабелле исполнилось двадцать шесть, и она все еще не была замужем. Уже десять лет прошло с тех пор, как трагически погиб Люк Каннинг, за все эти годы Изабелла даже ни разу не была вновь помолвлена; она уже начинала верить, что ей удалось добиться невозможного – остаться в девицах и все еще пребывать в отчем доме. В сердце Изабеллы по-прежнему жила любовь к веселому, крепкому парню, сумевшему пробудить в ней страсть, и какое-то время, когда боль потери была просто нестерпимой. Изабелла подумывала, а не уйти ли и впрямь в монастырь; но пролетали годы, и Изабелле становилось все труднее воскресить в памяти образ Люка. Зато молодая женщина постепенно вспоминала, что в жизни есть и другие радости – она любила вкусно поесть, любила танцевать, любила сломя голову скакать верхом по вересковым пустошам, любила соколиную охоту.

Враждебность, с которой Изабелла относилась к матери, постепенно почти прошла, хотя и не умерла в душе молодой женщины окончательно, зато Изабелла неожиданно обнаружила, что ей нравится бывать в обществе других людей. Особенно она любила верховые прогулки вдвоем с Джобом и соколиную охоту с Эдуардом или молодым Джоном. Вообще, Изабелла предпочитала мужскую компанию женской, но очень подружилась с Дэйзи, когда та появилась в доме, да и маленькие дети вызывали в душе Изабеллы живейший отклик. Молодая женщина часами играла с Недом и Ричардом, а малышка Сесили вечно семенила рядом с ней, уцепившись за её юбку. В детях было что-то чудесное – они больше походили на животных, чем на людей, такие же беспомощные, доверчивые и преданные. Они не прятали своих чувств и никогда не замышляли ничего дурного.

Так что теперь Изабелле совсем расхотелось постригаться в монахини. С другой стороны, замуж ей тоже не хотелось – её пугало, что надо будет покидать родной дом с каким-то чужим человеком и заниматься с ним тем, чем она с таким восторгом занималась с Люком. К тому же, хотя с чужими детьми и было очень приятно поиграть, но иметь собственных казалось ей страшной обузой. Перед глазами у Изабеллы стоял пример Дэйзи, которая совсем недавно, пройдя через ужасные, мучительные роды, с трудом произвела на свет ребенка, мальчика, умершего всего неделю спустя, испытав всю эту боль и страдания непонятно зачем – глупо и бессмысленно, считала Изабелла.

Но её мать постоянно твердила о своем желании выдать Изабеллу замуж, и когда умер отец, молодая женщина уже было подумала, что так оно и будет. Но потом в стране начались всякие политические передряги, войны, сложили свои головы в бою братья Изабеллы – и все это, казалось, отвлекло её мать от такого обыденного семейного занятия, как какое-то там сватовство; а потом мать с головой окунулась в финансовые дела, ибо король все время, не стесняясь, одалживал у Морлэндов немалые деньги – у Элеоноры, как у своего друга, и у Эдуарда, как у главы гильдии оптовиков, так что Элеоноре постоянно приходилось выжимать из своих имений все, что только можно.

На неё теперь работало свыше пятидесяти человек, прядя шерсть и занимаясь ткачеством, и в данный момент она была больше всего озабочена покупкой собственной сукновальной машины, чтобы не зависеть от других производителей материй.

– Чего ей хочется в конечном счете, – говорил как-то Изабелле Джоб, когда они возвращались с вересковых пустошей с кое-какими трофеями в охотничьих сумках, – так это осуществлять весь процесс самой, начиная с разведения овец и кончая продажей готовых тканей. Сейчас ей приходится платить за изготовление материй, за всякое там сукноделие, крашение, растяжку, обрезку, упаковку и прочее, а это снижает наши доходы.

– Она в последнее время не может думать ни о чем другом, кроме денег, – легкомысленно отозвалась Изабелла.

– Королю нужно много золота, – пожал плечами Джоб. – Должно же оно откуда-то браться. И не забудьте, если бы не эти деньги, у вас не было бы этих превосходных лошадей, лучших в округе ловчих соколов и охотничьих собак, не говоря уже об одежде, которую вы носите, и пище, которую вы едите. Вы должны быть признательны своей матери за то, что вы сейчас – богатая молодая женщина, а не бранить её самым непочтительным образом.

– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?

Джоб покачал головой.

– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.

– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.

– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.

– О да, лорд Ричард, – задумчиво проговорила Изабелла. – Он был такой чудесный – ты помнишь, как он танцевал со мной? Джоб, это правда, что он был любовником матери?

– Конечно же, нет, – быстро ответил Джоб. – Вам не надо слушать, что болтают между собой слуги.

– Но как ты можешь знать наверняка? – настаивала Изабелла. – Король, конечно, очень дружен с ней, но относится к ней как-то странно. Почему, например, в прошлом январе он вдруг пригласил её на поминки по лорду Ричарду? А посмотри, как она носится с младшим братом короля – я имею в виду Ричарда, – все время повторяя, что он – единственный во всей семье – похож на своего отца!

Они уже въезжали во двор усадьбы, и навстречу им бежал слуга, чтобы принять лошадей. Нужно было соблюдать осторожность.

– Я ничего не знаю наверняка, – твердо заявил Джоб. – Но если говорить начистоту, то, по-моему, все это – пустые сплетни. Хватит в семье одного человека, бегающего по ночам на свидания.

– То есть ты хочешь сказать, что мне надо держать язык за зубами, если я хочу, чтобы ты тоже помалкивал? – вскинула брови Изабелла. – Ну что же, пожалуйста. Нет, все в порядке, – бросила она слуге. – Я сама отведу его. Хочу приглядеть, чтобы ему сделали хорошую подстилку. Пойдем со мной, Джоб, надеюсь, ты не настолько заважничал, чтобы самому не позаботиться о собственной лошади?

Они вместе прошли через двор к конюшням, ведя лошадей в поводу. У Изабеллы был сейчас молодой жеребчик, Лайард Второй, её прежний гнедой, Лайард Первый, умер два года назад. Она сама объезжала скакуна – так же, как Элеонора объезжала когда-то для себя Лепидуса. Пожалуй, это – единственное, что есть у них с матерью общего, подумала Изабелла. Не зря Джоб часто в шутку спрашивал у Изабеллы, от кого еще она могла заразиться любовью к лошадям, если не от матери?

– Джоб, – покосилась она на него сейчас, – почему ты так и не женился? Что, и не собираешься? – Изабелла уже спрашивала его об этом раньше, по другому поводу, но так и не получила тогда ответа – Джоб всегда был очень замкнут во всем, что касалось его личной жизни. – Ты же еще не стар, тебе нет и сорока.

– Мне сорок два, госпожа, и это вам прекрасно известно, – ответил Джоб, не сводя с неё пристального взгляда. – И еще вы прекрасно знаете, поскольку я уже не раз говорил вам это прежде, что я не могу жениться, так как состою в услужении у вашей матери.

– Но ты можешь найти жену в поместье – и брак никак не помешает твоей службе. Почему бы тебе не жениться на Энис? Я уверена, что она с радостью пойдет за тебя.

– Я не хочу жениться на Энис, а она не хочет выходить за меня замуж, – ответил Джоб.

Изабелла оглянулась, чтобы увериться, Что их никто не слышит, и заговорила опять, на этот раз – пряча глаза от Джоба и покраснев от смущения.

– Хорошо, тогда ты мог бы жениться на мне, – сказала она. Наступило молчание, и когда Изабелла наконец осмелилась поднять глаза, то успела заметить на лице Джоба какое-то странное выражение – то ли нежности, то ли жалости, прежде чем оно опять стало таким же невозмутимым, как всегда. – Разве ты не хочешь? – жалобно спросила молодая женщина:

– Госпожа... – беспомощно начал Джоб. Изабелла быстро перебила его.

– Ну подумай – ты всегда нравился мне, и я всегда была твоей любимицей – ты знаешь, что была! И... О, Джоб, я так боюсь, что матушка отошлет меня отсюда. Недавно она опять говорила о том, что для меня надо подыскать мужа. Но ведь если она даже кого-нибудь и найдет, это будет какой-нибудь ужасный старик, совсем мне чужой, и мне придется выйти за него замуж! А если не найдет, то мне останется одна дорога – в монастырь. Мне ведь уже двадцать шесть, – жалобно закончила она.

– В монастыре может оказаться не так уж и плохо, – мягко попытался утешить её Джоб. – Вы будете жить там как настоящая леди – ваша мать не допустит, чтобы вы нуждались в деньгах.

– Но я не хочу никуда уезжать отсюда. Мой дом здесь! Я не хочу оказаться навеки запертой в келье, лишиться прогулок верхом, охоты, свежего ветра, бьющего в лицо! О, Джоб я же нравлюсь тебе, я знаю, что нравлюсь! Нам могло бы быть так хорошо вместе. Неужели ты не можешь полюбить меня, ну хоть чуть-чуть? – И в отчаянии, отшвырнув поводья, она кинулась ему на шею, страстно прижавшись к нему всем телом.

На глазах у Джоба выступили слезы, и он обнял её, словно пытаясь защитить от всех невзгод. Она подняла к нему лицо, предлагая свои губы, и он нежно поцеловал её, прежде чем отстранить от себя. Именно этот поцелуй ей все и сказал. Так когда-то целовал её отец.

– Я понимаю, – с горечью прошептала молодая женщина. – Прости, если я смутила тебя.

– Дорогая Изабелла... – опять начал Джоб. – Вы же знаете, что я очень люблю вас, но...

– Но всего лишь как отец. А на самом деле ты любишь мою мать, разве не так? Нет, не надо ничего говорить. Мне нужно было догадаться гораздо раньше. Ты любишь её и смотришь на нас как на собственных детей. – Неожиданно её поразила другая мысль, и Изабелла поспешила высказать её прежде, чем Джоб успел остановить её. – А может быть, мы твои дети? Боже, мне никогда раньше не приходило это я голову. Так вот почему ты был так уверен, что она не была любовницей лорда Ричарда – потому что она была твоей?

– Изабелла, вы не должны говорить таких вещей! Немедленно выбросьте это из головы и молите Господа, чтобы он простил вам эти грешные мысли! Я всем сердцем люблю вашу мать и даже не могу выразить, насколько она дорога мне. Я был при ней с тех пор, как оба мы едва вышли из детского возраста. Это правда, я питаю к ней более нежные чувства, чем простому слуге позволено испытывать к своей госпоже, но отношусь к ней вовсе не так, как вы думаете. И кроме того, неужели вы можете себе представить, что, даже если бы я и любил её по-настоящему, я позволил бы себе запятнать честь вашего отца в его собственном доме? Ведь этот человек был моим хозяином – и добрым хозяином!

Изабелла казалась пристыженной.

– Прости меня, Джоб, – прошептала она. – Я совсем не то хотела сказать – просто как-то вырвалось... Это все из-за того, что я очень беспокоюсь.

– Я понимаю, – уже мягче ответил Джоб. – Но, дитя мое, если ваша мать найдет вам подходящего мужа, вы примиритесь с этим? В конце концов, у вас всегда будет достаточно денег, да еще появится собственный дом и множество слуг. Вы сможете ездить на охоту, ходить в гости и вообще делать все, что вам заблагорассудится.

Изабелла подхватила поводья Лайарда и печально отвернулась.

– Ты по-прежнему ничего не понимаешь, – вздохнула она. – Ты просто не можешь этого понять. Ты мужчина. Выйти замуж – это значит рожать детей. – И не произнеся больше ни слова, Изабелла повела Лайарда в стойло.

Собравшийся в апреле парламент долго и горячо обсуждал вопросы, связанные с торговлей тканями, и по довольному выражению, появившемуся на лице Элеоноры в тот момент, когда она услышала о новых законах, принятых на сей счет, можно было предположить, что и она приложила к этому руку. Новые законы запрещали ввозить в страну иноземные материи; указывали, какой должна быть каждая штука сукна, и строго предписывали расплачиваться за шерсть и ткани только деньгами или золотом. Эти правила защищали английских торговцев от чужеземных купцов и клали конец производству скверных тканей внутри страны. Одновременно был принят закон о том, что с работниками, занятыми на сукновальнях, отныне надлежит рассчитываться только наличными, а не натурой; этот же закон устанавливал минимальные и максимальные размеры жалованья, и теперь трудовому люду незачем было то и дело переходить от одних хозяев к другим.

Элеонора же все время была по-прежнему занята усиленными поисками подходящей сукновальной машины. И наконец женщина нашла именно то, что надо. Машина была установлена на берегу ручья, который благодаря быстрому течению не замерзал даже в самые лютые холода, и находилась всего в четырех милях от «Имения Морлэндов»; вокруг раскинулись хорошие ровные поля, вполне подходящие для того, чтобы построить на них подсобные помещения для обработки тканей.

Хозяином машины был некий Эзра Бразен, торговец тканями из Йорка, не слишком заинтересованный в том, чтобы самому выделывать материю, но, тем не менее, владевший этой сукновальней, а также еще и двумя мельницами, дававшими ему кое-какой дополнительный доход. Бразену было лет под пятьдесят, был он вдовцом, так и не обзаведшимся детьми, и в определенных кругах пользовался славой весьма ловкого дельца. Поговаривали, что и эта сукновальная машина, и обе мельницы достались ему путем, который лишь отчасти можно было считать законным. Бразен жил один в большом доме на Кони-стрит, где держал трех слуг; еду вдовцу приносили с постоялого двора напротив; там же, в конюшне, стояли лошади Бразена, а одевался он богато и модно, как и положено торговцу тканями.

Элеонора, как обычно, начала переговоры с ним во дворе храма, где они, якобы случайно, столкнулись как-то утром после мессы, а неделей позже пригласила вдовца на обед в «Имение Морлэндов». Здесь Бразен никому особо не понравился, ибо, несмотря на свой прекрасный костюм, имел весьма непрезентабельный вид: гладкие седеющие волосы, морщинистое лицо простого ремесленника, гнилые зубы... был он невысок и худ, но, судя по тому, как ловко сдерживал свою крупную норовистую лошадь, обладал немалой силой. Правда, Изабелле показалось, что при этом он слишком уж часто пускал в ход хлыст. Дэйзи не понравилось довольно бесцеремонное поведение Бразена за столом, а Эдуард посчитал, что торговец не выказывает должного уважения семье Морлэндов, которая, как-никак, имела собственный герб и числилась в личных друзьях короля.

Однако никто из Морлэндов не высказывал своих мыслей вслух, ибо предполагалось, что после обеда Элеонора просто договорится с Бразеном о цене сукновальной машины, и на том они расстанутся. За обедом вся семья вела себя с гостем вежливо, слушала его разглагольствования, помалкивала, даже если не была согласна с его мнением. После обеда Элеонора предложила прогуляться по саду; это значило, что она намерена перейти к делу, и, когда все прочие отказались подышать свежим воздухом, она удалилась вдвоем с Бразеном. За ними следовали лишь две горничные.

Они гуляли по саду часа два, после чего Эзра Бразен отклонил приглашение отужинать, сославшись на неотложные дела. Проводить гостя вышли Эдуард и Элеонора. Они наблюдали, как он сел на лошадь, кликнул свою собаку и выехал со двора; потом мать и сын отправились ужинать.

– Полагаю, он заломил немалую цену, – словно мимоходом заметил Эдуард. – Говорят, что он довольно крепкий орешек, когда дело доходит до денег.

Элеонора казалась какой-то странно задумчивой. Она взглянула на своего сына так, будто не понимала, о чем он говорит.

– Что? А... Он вообще ничего не хочет продавать, – ответила она наконец с отсутствующим видом.

Эдуард вскинул брови.

– Что значит – не хочет? Вы хотите сказать, что его не устраивает та цена, которую вы ему предложили?

– Нет, не совсем так. Хотя, в общем, да. Он не желает продавать, он хочет быть совладельцем...

Эдуард остановился и схватил мать за руку.

– Матушка, о чем вы толкуете? Может, вы объясните мне наконец, до чего вы с ним договорились?

– Не надо на меня кричать, – резко оборвала его Элеонора.

– Я на вас не кричу. Но я точно так же, как и вы, занимаюсь делами нашего поместья, и вам это отлично известно, хотя постороннему человеку может показаться, что я не имею к ним никакого отношения. До чего вы договорились с этим Бразеном?

– Ни до чего мы с ним не договорились, – уклонилась от прямого ответа Элеонора.

– Тогда как вы предполагаете договориться? Женщина вздохнула.

– Он хочет жениться на Изабелле. Наступило короткое молчание.

– Жениться на Изабелле? Но зачем, ради всего святого, это ему понадобилось?

– Мне кажется, она ему понравилась. Кроме того, это сразу же делает его членом нашей семьи – а связи могут оказаться очень полезными для его торговли. Он очень богат, и у него нет детей. Если у Изабеллы будут от него дети, они унаследуют все, а если нет, то все останется ей. Конечно, за ней надо будет дать и какое-то приданое, но не слишком большое, учитывая те выгоды, которые принесет ему этот брак...

– Матушка! – перебил её Эдуард. – Вы говорите так, словно и впрямь всерьез обдумываете это предложение.

– Ну конечно же, я обдумываю его, – удивленно ответила Элеонора. – А почему бы и нет?

– Но зачем?

– Мы бесплатно получаем в пользование сукновальную машину – да еще полную свободу распоряжаться по своему усмотрению прилегающими к ручью землями. Бразен берется продавать наши ткани за небольшие комиссионные – а ведь сейчас мы продаем их посторонним торговцам, из чего тс извлекают огромную прибыль! А когда Бразен умрет – а он не так уж и молод, – все переходит к нам. Теперь ты понимаешь?

– Но, матушка... Из-за этого отдавать за него замуж Изабеллу? Наверняка есть какой-нибудь другой способ договориться с ним!

– То-то и оно, что нет. И кроме того, почему бы Изабелле не выйти за него замуж? Что в этом плохого? Когда-нибудь ей все равно надо так или иначе устраивать свою жизнь, а другого такого предложения может и не быть. Не забывай, что ей уже двадцать шесть. Может быть, она уже даже не способна рожать детей. Я вообще могу только удивляться, что он захотел взять её в жены.

– Но он... он человек не нашего круга. Он груб, неотесан, ест как свинья и...

– Он богат, хорошо одевается, держит прислугу, у него прекрасный дом, а что до его манер, то если они несколько грубоваты, то все-таки гораздо лучше тех, которые были у твоего деда, и уж если я смогла тогда примириться с ними, то и вы теперь тоже как-нибудь сумеете стерпеть поведение Эзры Бразена.

– Значит, вы намерены согласиться?.. – спокойно спросил Эдуард.

– Намерена. Так что не о чем больше и говорить. Пошли ужинать.

– А когда вы собираетесь сказать об этом Изабелле?

– Когда посчитаю нужным.

– Я думаю, что мы должны сообщить ей обо всем немедленно. В конце концов, её это касается в первую очередь.

– Это её вовсе не касается! Вспомни, что произошло, когда ей было позволено самой выбрать себе мужа. В вопросах брака решения должны принимать родители, а дочерям надлежит поступать так, как им скажут, – резко ответила Элеонора и направилась к дому, всем своим видом показывая, что разговор закончен. Эдуард с озабоченным лицом последовал за матерью.

Когда вся семья уселась за стол и Джоб проследил, чтобы все кубки были наполнены вином или элем, Морлэнды, естественно, принялись горячо обсуждать своего сегодняшнего гостя.

– Какой-то кошмарный карлик, – беззаботно прощебетала Дэйзи. – Я думала, мне станет дурно, когда он принялся ковырять в зубах кончиком ножа.

– Больно ты нежная, – холодно осадила её Элеонора.

Молодая женщина даже несколько удивилась, ибо Элеонора всегда была очень щепетильна в вопросах поведения за столом, но Изабелла, не обратившая внимания на то, что обстановка накаляется, подхватила слова Дэйзи: