Текст книги "Подкидыш"

– А я и не говорю, – отвечала Элеонора. – Но какой ценой?

Эдуард у окна, случайно услышав последние слова, встрял в разговор:

– Не обращайте внимания на матушку, сэр, она всегда не любила всех королев, какие только были. Я же помню, как она поносила последнюю!

– Замолчи, дерзкий мальчишка, – прикрикнула на него Элеонора и опять повернулась к Дженкину. – А цену эту вы знаете не хуже меня: эта её кошмарная семейка; вечные ссоры короля со своими братьями; и вообще, она ведь на самом деле никто, несмотря на все её попытки доказать высокое происхождение своей матери. Как будто кто-то может гордиться своей французской кровью! И этот её дядя Жак...

– Лорд Джейк с, как зовут его лондонцы, – с улыбкой вспомнил Дженкин. – «Джейк» – на лондонском жаргоне значит «тайный». У этих лондонцев нет уважения ни к кому. Но она многое сделала для двора, как вам известно. При последнем короле он был просто позором для страны. Иноземные послы рассказывали о нем по всей Европе такое... Но вам бы следовало послушать, что пишет Генри: сейчас двор стал одним из самых великолепных и изысканных в мире, хотя король и не любит лишних трат.

– Она просто пытается прикрыть таким образом свое низкое происхождение, – упрямо ответила Элеонора, но её внимание уже переключилось на другое. – Значит, Генри бывает при дворе?

– И довольно часто, – с гордостью проговорил Дженкин. – Он поставляет ткани многим видным придворным и самой королеве. Она закупает материи в таких количествах, что дружить с ней – весьма прибыльное дело, а Генри как мой агент...

– Дела у него идут хорошо? – спросила Элеонора. Больше она ничего не хотела слышать о Елизавете Вудвилл. – Вы довольны, что послали его в Лондон?

– И даже очень! Под его началом работают еще пять агентов. Он ведет дела с крупнейшими из наших постоянных покупателей, и везде его принимают более чем любезно. Большую часть недели он обедает, насколько я понимаю, вне дома и постоянно получает подарки от самых знатных людей Лондона.

– Ну что же, это должно вас радовать, – сказала Элеонора, и в этот момент, как по заказу, в комнату вошла Маргарет за сладостями для себя и Сесили.

– Какой красавицей стала эта девочка, – заметил Дженкин.

– Да, мы очень гордимся ею, – ответила Элеонора. – Она так же хороша, как была в этом возрасте её мать.

– В этом возрасте?.. А, ну да, конечно, – сейчас вы, наверное, подыскиваете Маргарет достойную партию, – с невинным видом сказал Дженкин. Элеонора ничего не ответила, прекрасно понимая, какие мысли портятся у него в голове – Насколько я помню, мы когда-то обсуждали возможность брака между нею и моим Генри.

– Разве? – притворно удивилась Элеонора. – Наверное, это было очень давно. Девочка тогда была еще совсем маленькой.

– Но зато сейчас она уже совсем не маленькая.

– Но мне так не хочется расставаться с ней. Пока что спешить некуда. У неё не будет недостатка в женихах, даже если она еще немного побудет дома.

На самом деле у Элеоноры уже был на примете жених для Маргарет – один из Миддлхэмских джентльменов, но она не хотела сообщать об этом Дженкину, чтобы не обижать его, так как союз между двумя семьями оказался просто прекрасным, а кроме того, Элеонора любила Дженкина и хорошо с ним ладила. Так что она поспешила перевести разговор на другую тему, еще будет время рассказать ему об этой помолвке, когда она и впрямь станет помолвкой. Генри был завидным женихом, но не таким завидным, как джентльмен из свиты самого герцога Глостерского.

– Связи между нашими семьями оказались такими удачными, – попробовал Дженкин зайти с другой стороны, повторяя вслух невысказанные мысли Элеоноры, что я не имел бы ничего против того, чтобы сделать их еще более тесными. – Он позволил себе намек на раненые чувства, чтобы придать своему голосу большую проникновенность.

Элеонора одарила Дженкина ослепительной улыбкой, улыбкой, которая все еще заставляла мужнин робеть и напоминала о былой красоте этой женщины.

– И я тоже, Дженкин, – шутливо ответила она. Конечно же, и я тоже. Ах, посмотрите, подъехала следующая повозка – пойдемте взглянем. А ну-ка, дети, освободите нам местечко у окна.

Все прильнули к окнам, у которых, по счастью, было достаточно места для всех – и каждый мог все хорошо видеть. Томас Баттс поднял свою маленькую дочку Анну и посадил себе на плечо, а потом, заметив, что Пол, даже встав на цыпочки, все равно едва дотягивается до подоконника, подхватил и его и посадил на другое плечо. Двое ребятишек посмотрели друг на друга поверх головы Томаса, обменялись робкими улыбками, и это навело Элеонору на новую мысль.

Когда фургон двинулся дальше, Элеонора и Дженкин вернулись на свои более удобные места. Пол и Анна, соскользнув с плеч Томаса на пол, отошли в уголок, где у Анны стояла игрушечная лошадка, и начали тихонько играть вдвоем, сначала смущаясь, но скоро уже оживленно болтая друг с другом. Двухлетняя Анна была очень развитой для своего возраста, и четырехлетний Пол совсем не считал ниже своего достоинства играть с нею.

– Я тут обдумала, – сказала Элеонора, – то, что вы говорили насчет более тесных связей между нашими семьями.

– Обдумали? – радостно вскинулся Дженкин – Вы имеете в виду, что... госпожа Маргарет...

– Нет, не это. Я тут углядела связь, которая, похоже, завязывается сама собой – И она многозначительно посмотрела на двух малышей, игравших в углу.

Дженкин проследил за её взглядом, и лицо его осветилось пониманием, а потом порозовело от радости, ибо такая партия была бы гораздо выгоднее, чем брак между Генри и Маргарет, двумя младшими детьми, не наследовавшими семейных состояний. Если у Сесили и Томаса не будет сыновей, – а их, скорее всего, не будет, поскольку за четыре года замужества Сесили произвела на свет лишь двоих живых детей, и обе были девочками (девочки вообще выживали гораздо чаще, чем мальчики), – малышка Анна унаследует все владения Дженкина. Пол Морлэнд, внук старшего сына Элеоноры, тоже был бесспорным наследником состояния Морлэндов. Если эти двое детей поженятся, богатства двух семей будут неразрывно слиты воедино.

Более того, такое предложение было большой честью для Дженкина. Семья Морлэндов занимала куда более высокое положение в обществе, чем семья Баттсов, и женитьба Пола Морлэнда была, естественно, делом гораздо более важным, чем замужество Анны Баттс, даже если та и станет наследницей Дженкина. Пол Морлэнд в один прекрасный день окажется очень важной персоной, и то, что Элеонора хочет, чтобы он пришел к этому положению, уже будучи обрученным с Анной Баттс, было для Дженкина величайшей честью, о которой он и мечтать не смел. К тому же его вполне удовлетворили слова Элеоноры, объяснившей, что она не хочет пока выдавать Маргарет замуж, желая еще годик подержать девочку дома.

Конечно, он не мог знать, что перспективы отдаленного бракосочетания двух сегодняшних детей кажутся Элеоноре гораздо менее пугающими, чем перспективы немедленной свадьбы Маргарет и Генри. Кроме того, если Элеонора посчитает нужным, она в любой момент сможет разорвать помолвку между Полом и Анной. Обручение в глазах церкви считалось таким же обязывающим актом, как и сам брак, и не могло расторгаться; но если вы были достаточно богаты или достаточно влиятельны, вы могли просто сделать вид, что никакой помолвки никогда и не было, успокоив чью-нибудь проснувшуюся совесть с помощью золота, или купить папское разрешение на любой другой брак. Короли постоянно разрывали контракты между своими обрученными детьми; чем хуже была Элеонора?

Счастливые дети продолжали играть вдвоем, даже не подозревая о тех интригах, которые начинали закручиваться вокруг них. Элеонора и Дженкин еще долго и серьезно разговаривали и к концу дня пришли к соглашению о помолвке, которая должна была состояться сразу же по окончании праздника Тела Христова.

– А свадьба – сразу же, как Анна достигнет возраста женщины? – с надеждой спросил Дженкин. Это значило – когда ей исполнится двенадцать лет.

– Не раньше четырнадцати, – твердо ответила Элеонора. – Я никогда не соглашалась с тем, чтобы девушек выдавали замуж до тех пор, пока им не исполнится четырнадцати лет.

Дженкин согласился и с этим, и Элеонора довольно улыбнулась. Свадьбу предстояло играть аж через двенадцать лет, а за двенадцать лет чего только не случится...

Следующий день был самой главной частью праздника. В этот день по традиции процессию устраивала гильдия Тела Христова. Процессия начиналась у храма Святой Троицы – того храма рядом с воротами Микл Лит, в котором все Морлэнды венчались и возле которого упокаивались с тех пор, как Элеонора впервые приехала в Йорк, – и направлялась оттуда через весь город к кафедральному собору. Это было торжественное, красочное и величественное шествие. Впереди несли распятие, за ним шел хор, распевавший гимн процессии, а следом – группы представителей от всех торговых и ремесленных гильдий, каждая – со своими знаменами и гербами, замыкали эту колонну – опять же по традиции – представители гильдии мануфактурщиков. Здесь у Эдуарда было свое место, и выглядел он весьма импозантно: прекрасный, высокий мужчина в подбитой и отороченной мехом длинной мантии, огромной шляпе с украшенной драгоценными камнями пряжкой и лежащей на груди золотой цепью шириной в два дюйма.

За торговыми гильдиями шли гильдии церковные, такие, как гильдия Святой Екатерины или гильдия Священного Имени, а вместе с ними – видные граждане, поддерживающие их деятельность, а также старики, сироты и убогие.

Потом следовала центральная часть процессии, возглавляемая представителями самой гильдии Тела Христова, со своим распятием и штандартом, причем за распятием, словно осененные им, с торжественным достоинством шествовали самые уважаемые члены гильдии – герцог и герцогиня Глостерские и многие знатные люди города. Здесь было свое место и у Элеоноры, роскошно одетой и державшейся так прямо и гордо, словно ей было вдвое меньше лет, чем на самом деле. Был здесь и Дженкин Баттс, но его отделяло от Элеоноры немалое расстояние.

Гильдия Тела Христова служила как бы почтенным эскортом для центральной, священной части процессии: там под золотым балдахином, который несли четыре священника, следовали носилки с покоящейся на них серебряной ракой, усыпанной драгоценными камнями. В этой раке стояла берилловая ваза со Святыми Мощами. За носилками шествовал второй хор, шли прелаты и священнослужители, отцы города и другие знатные люди. Шелестя знаменами, заливая все вокруг светом факелов и свечей, отражавшимся в золотых распятиях, блистая роскошными одеяниями и украшениями, процессия медленно двигалась по запруженным людьми улицам города, распевая хвалебные гимны. Зрители знали эти гимны не хуже хористов и с удовольствием подхватывали слова, а музыка возвышала их сердца и наполняла души благодарностью к Господу, создавшему их и позволившему благополучно дожить до этого славного июньского дня.

Весь путь процессии был устлан тростником, каждый дом, мимо которого она следовала, украшали гобелены, свисающие из окон или прибитые к фронтонным балкам, все двери были убраны зеленью и венками цветов. На углах улиц развевались на стенах домов знамена города с древками, увитыми виноградными лозами и плющом, а над головами людей голубое небо, казалось, вот-вот расколется от колокольного звона – все колокола всех храмов города звонили без перерыва, заливаясь все выше, как стая бронзовых птиц, по мере того как процессия приближалась к кафедральному собору.

Здесь была отслужена торжественная месса, после которой известный своим красноречием священник прочел проповедь. После того как участники процессии проследовали внутрь и заняли свои места в соборе, простые зрители тоже смогли протиснуться в храм, но в городе в этот день было такое количество народа, что многим пришлось толпиться снаружи, у огромных дверей, не имея возможности увидеть даже сияния свечей на алтаре. Этим бедолагам оставалось лишь догадываться, о чем шла речь в проповеди, но зато они могли после службы опуститься на колени вместе с остальными и пропеть вместе с ними псалмы, когда пришло для этого время.

Вечером устраивались праздничные застолья, главным из которых был обед у лорд-мэра, где гостями были Ричард Глостерский и Анна Невилл. На этот же обед отправилась и Элеонора; Эдуард с Дэйзи и Дженкин Баттс получили приглашение на ужин, который давала гильдия мануфактурщиков, считавшаяся второй по богатству среди гильдий, вслед за золотых дел мастерами. Между этими двумя гильдиями шло постоянное соперничество, они старались перещеголять друг друга даже в великолепии своих застолий, так что яства, вина и увеселения были на обоих пирах всегда самыми лучшими, и ужин любой из этих двух гильдий сулил приглашенным немало удовольствий.

Празднество у мэра было более сдержанным и достойным, хотя угощение было, конечно, ничуть не хуже. Ричарда и Анну очень любили в городе, и уже стало традицией, что во время этого празднества они обходили зал и старались поговорить почти со всеми приглашенными, а не просто сидели, уткнувшись в свои тарелки и милостиво разрешив всем глазеть на себя. Элеонора наблюдала за ними, пока ждала своей очереди, и с радостью отметила, сколь многих людей они знают по имени и какие мелочи обсуждают, поздравляя одних собеседников и предлагая свою помощь другим. Да, любому государственному мужу все эти дела горожан показались бы ничего не значащими пустяками, но они были жизненно важны для тех, кого касались. И не было такого дела, которое милорд Глостерский счел бы недостойным своего внимания, – в этом и крылась одна из причин того, что люди так любили лорда Ричарда. Его брат Эдуард был таким же: говорили, что он лично знал всех влиятельных жителей каждого большого и маленького города страны, да и менее значительных людей тоже.

Лорд Ричард подошел к Элеоноре как к дорогому другу, улыбнулся ей чуть кривоватой улыбкой и спросил:

– Ну, госпожа Элеонора, с чем обратитесь ко мне вы?

– Ни с чем, ваша светлость, – улыбнулась она в ответ, – единственное, о чем я хотела с вами поговорить, так это о том, как поживаете вы сами, ваша супруга и маленький Эдуард – граф Сэлисбери, хотела я сказать.

– Хватит с него и Эдуарда, – дернул плечом лорд Ричард. – Мы ведь старинные друзья, не так ли? Ну так вот, и Анна, и я, и дети счастливы и здоровы, хотя Анна похудела, а я предпочел бы видеть её более полной. Впрочем, она всегда была тоненькой... – Они оба посмотрели на герцогиню, которая в нескольких шагах от них разговаривала с другими своими друзьями. Она и правда была очень худенькой, но цвет лица у неё оставался здоровым, а глаза – блестящими и ясными.

– Она прекрасно выглядит, – заметила Элеонора.

– Слава Богу Нам предстоит ехать в Лондон сразу после праздника, вы слышали? Туда прибывает с визитом моя сестра Маргарет. Будет очень приятно снова повидать её.

– Не сомневаюсь, – ответила Элеонора. – Когда вы видели её в последний раз, ваша светлость? Думаю, это было еще во Франции?

Ричард опять криво улыбнулся, вспомнив о неудачной кампании.

– Да, именно так. В семьдесят пятом году, на Святого Омера.

– А на сей раз это родственный визит?

– Боюсь, что нет. Подозреваю, что речь идет о браке – сына Максимилиана с одной из моих племянниц, – однако точно мы все узнаем в свое время, но никак не раньше. – Мария Бургундская вышла замуж за германского принца Максимилиана, и это о нем говорил сейчас Ричард. – Но хватит об этом. Как ваши дела, госпожа Элеонора? Как вы поживаете? Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

Элеонора задумчиво посмотрела на него. Она уже знала по опыту, что, когда герцог спрашивает, может ли он быть чем-нибудь полезен, то именно это и имеет в виду, а как раз сейчас ей кое-что было нужно. С другой стороны, было не очень-то удобно говорить о делах в такое время. Элеонора все колебалась.

– Ага, я смотрю, что-то все-таки есть, – проницательно заметил Ричард. – Давайте, выкладывайте!

– Я даже не знаю, стоит ли сейчас упоминать об этом, – пробормотала Элеонора.

– Ничего, упоминайте, остальные же не стеснялись, – сказал лорд Ричард и потом, видя, что она решила, будто он рассердился, добавил мягко: – Лучше говорите сейчас, а то потом я сразу же уеду в Лондон и пробуду там до осени, а то и дольше, а потом, я ничуть не сомневаюсь, разразится война с шотландцами, так что вы можете не увидеть меня до следующего года.

– Хорошо, сэр, в таком случае позвольте поговорить с вами о моем внуке Томе – лучшем из всех мальчиков в доме, да, лучшем из всех моих сыновей и внуков. Я надеялась, что, может быть, вы найдете для него место в своей свите.

– Ну конечно же, моя дорогая Элеонора, я буду только рад! Северу потребуется каждый молодой человек, которого он сможет дать, и я рад, правда, рад приложить руку к обучению этого парня. Я знаю, мы не будем спорить насчет его столовых и карманных денег, так что можно считать этот вопрос улаженным. Пусть приезжает ко мне, когда я вернусь из Лондона.

Элеонора поспешно согласилась и радостно кивнула, но в этот раз у неё даже не было возможности как следует поблагодарить лорда Ричарда. Ибо в зале были и другие люди, хотевшие поговорить с ним, и Глостеру надо было двигаться дальше. Но Элеонора знала, что он – человек слова и что теперь Том, которому в следующем месяце исполнится пятнадцать, пристроен по меньшей мере на несколько лет. И это будет для парня лучшей школой, куда бы потом его ни забросила судьба.

...Письмо было длинным.

«Я обещал Вам, бабушка, – говорилось в нем, – быть добросовестным корреспондентом, и, возможно, мое усердие даже превзойдет Ваши ожидания».

«Вот это уж вряд ли», – подумала Элеонора. Любая самая незначительная деталь жизни Тома в замке Миддлхэм была ей невероятно интересна, но бумага стоила дорого, а любопытство Элеоноры наверняка превосходило объемы довольно тощего кошелька Тома.

«Если рассказывать о замке, то он стоит па склоне крутого холма над деревней; внизу вьется маленькая речушка, а сзади к холму подступают вересковые пустоши. Замок – серый, массивный и очень старый. Говорят, что его главная башня – самая огромная в Англии и построена чуть ли не триста лет назад, а в стенах замка раскинулось целое поселение, пожалуй, даже большее по размерам, чем деревня внизу, на зеленом склоне.

Места здесь далее еще более дикие, чем в окрестностях Йорка: наши вересковые пустоши – это просто ухоженные парки по сравнению с торфяниками здесь, в Венслейдейле; люди, которые живут в этих краях, тоже грубые и суровые, но я знаю, что они весьма набожны, честны и очень преданны. Однако нам не часто приходится общаться с ними – нашей жизнью здесь распоряжаются управляющий замка, капеллан и наш гувернер.

Вместе со мной здесь находятся еще несколько ребят, которым предстоит пройти такое же обучение, как и мне. Все они из благородных семей и по большей части моложе меня, но никто здесь не делает различий между нами, и нас одинаково порют за наши повинности. Милорд и миледи очень набожны, поэтому и нам приходится быть такими же. Их сын, которого мы зовем милорд граф, веселый мальчуган семи лет от роду и очень способный в учебе; его кузен Эдуард, милорд Уорвик, гораздо менее преуспевает в науках, но оба учатся и занимаются вместе и наравне с нами.

Встаем мы в пять утра и отправляемся к заутрене – летом, как мне сказали, подъем будет в четыре или просто на заре, если рассветает раньше четырех, – и потом завтракаем в главном зале хлебом, мясом и элем, вместе с другими офицерами, грумами, привратниками, оруженосцами, писарями, слугами и прочими. Потом мы приступаем к занятиям под руководством господина гувернера. Благодаря доброй школе мистера Дженни, я здесь хорошо успеваю во французском, латыни, праве, математике и астрономии. А благодаря Вам, бабушка, я даже превосхожу своих товарищей в музыке, пении и танцах. Значительная часть нашего времени посвящена еще и обучению хорошим манерам, в чем я пока что преуспеваю, по крайней мере не хуже других – в декламации, чистописании, рыцарском обращении, этикете, умении себя держать и правилах ведения войны. Все эти вещи нам необходимо знать, так как нам предстоит служить либо при дворе, на что надеется большинство юношей, либо быть оруженосцами милорда или короля.

Обед у нас в десять или – летом – в девять тридцать, опять в главном зале, но теперь уже в присутствии милорда и миледи, так что никаких разговоров за столом не допускается до самого послеобеденного сна, довольно короткого. Потом, ближе к полудню, мы облачаемся в свои доспехи и выезжаем верхом в поля, где учимся военному искусству. Мой верный гнедой, Барбари, здесь лучшая лошадь, и я очень горжусь им и люблю рассказывать другим ребятам, что Вы сами выезжали его и кормили из своих рук, а сейчас он здорово помогает мне в том, что здесь называют «проехать чисто», то есть не загремев доспехами, так как шаг у него очень хорош.

Мы учимся сражаться верхом и участвовать в рыцарских турнирах, а также биться в пешем строю, управляться с мечом, кинжалом и боевым топором. Турниры, хотя и учебные, проводятся в полную силу, и у многих ребят, тех, кто помоложе меня, после них остаются шрамы. Не сомневаюсь, что и у меня скоро появятся. Больше всего мне нравится ездить на обычную или соколиную охоту, благо там я могу показать все, что умею, и найти оправдание своим более старшим годам. Охота здесь превосходная, хотя иногда меня просто зло берет: необходимо следовать этикету вместо того, чтобы броситься преследовать зверя так, как мне больше нравится.

В четыре мы отправляемся ужинать, как Вы можете догадаться, очень уставшие и с ломотой во всем теле, а потом поем песни, играем на арфе, танцуем, играем во всяческие игры до девяти часов вечера, когда отправляемся в свой дортуар спать.

Все время, проведенное в замке, я не перестаю думать о том, что и милорд жил здесь, когда был мальчишкой, занимался тем же, чем сейчас занимаюсь я, совершал, возможно, те же ошибки, испытывал ту же радость – и такую же боль. Вы знаете, бабушка, каким хрупким выглядит милорд, но когда мы видим его в одной рубашке, а это случается, когда настает наш черед будить его по утрам, мы можем разглядеть, что его плечи и руки, особенно та рука, в которой он обычно держит меч, прямо-таки сплетены из стальных мускулов; он развил их, делая те же упражнения, что и мы сейчас, упражнения, которые причиняют мне такую боль каждый день!

Самая высокая честь – это получить позволение отправиться с милордом в приграничный поход против шотландцев. В наших краях шотландцев крайне не любят, и назвать кого-нибудь шотландцем, пусть даже в гневе, – это оскорбление, за которое по закону полагается крупный штраф! Милорда здесь любовно называют Ривер, именем, которым обычно зовут тех не признающих никаких законов людей, что живут в Приграничье и добывают себе пропитание набегами на окрестные фермы. Как нам сказали, в следующем году будет уже настоящая война с шотландцами, и уж тогда-то все мы сможем проявить свою доблесть в бою, Я к тому времени намерен стать настоящим воином.

У меня кончается бумага, так что попрошу Вас, бабушка, передать мои смиренные поклоны отцу и матушке и сказать им, что я живу такой чистой и богобоязненной жизнью, какой только может жить человек, достигший победы духа над плотью! И что я еще ни с кем не сочетался тайным браком. И самая преданная любовь – Вам, бабушка! Не сомневайтесь, что я вспоминаю о Вас каждый день. Ваш любящий внук Томас Морлэнд».

День уже почти померк, когда Элеонора дочитала это письмо. Она опустила его на колени и откинулась назад, прислонившись к деревянной панели стены. Элеонора сидела у окна в гостиной, чтобы не упустить последних лучей солнца – и чтобы избежать любопытных взглядов прочих членов семьи; тс все время посматривали на неё, надеясь услышать, что же пишет Том. Она знала, что Дэйзи уже жаловалась: Тому, дескать, следовало бы писать не Элеоноре, а своей родной матери; разумеется, в конце концов придется прочесть им письмо, но пока пусть подождут. Элеоноре хотелось несколько секунд побыть наедине с собственными мыслями, пока перед её внутренним взором теснились образы, вызванные к жизни письмом Тома.

Чтобы отгородиться от устремленных на неё взглядов, она закрыла глаза, чувствуя на своей щеке холодок, которым тянуло из приоткрытого окна. Многое из той жизни, что описывал Том, было ей знакомо, ведь все свои девичьи годы она провела в похожем замке – в замке Корф, с Белль и лордом Эдмундом – и собственными глазами видела, как юные отпрыски знатных фамилий упражняются вместе с членами семьи хозяина замка. Неожиданно мысли унесли её в далекое прошлое, в тот летний день, когда много-много лет назад она сидела вот так же у окна с вышиванием в руках и мечтала о человеке, за которого так хотела выйти замуж; в тот летний день, когда жизнь её столь резко изменилась раз и навсегда, летний день среди пологих зеленых холмов юга, которые ей больше так и не довелось увидеть…

Наверное, она на миг задремала, ибо вдруг резко очнулась с чувством, что в доме что-то не так, хотя в своем слегка одурманенном состоянии не могла пока сказать, что именно её встревожило. Потом она увидела, как дверь в гостиную распахнулась и в неё почти вбежал, насколько ему позволяли больные суставы, взволнованный Джоб.

– Мадам! – крикнул он. – Госпожа Элеонора!

Элеонора постаралась сосредоточиться, чтобы выслушать его со всем возможным вниманием, но прежде чем Джоб смог сказать что-нибудь еще, в комнату вошел какой-то незнакомец. Это был высокий, неуклюжий мужчина с ячменного цвета волосами и большой, густой бородой, которые подрезали в последний раз очень давно, да и то, похоже, с помощью ножа; пропыленный, отмеченный печатью долгих странствий незнакомец в длинном плаще из грубой коричневой шерсти и с голыми ногами, обутыми, несмотря на холодную погоду, только в сандалии, которые носят странствующие монахи.

В комнате воцарилась тишина. Все ошеломленно уставились на незнакомца, пытаясь понять, кто он и как посмел ворваться в личные покои владельцев имения. Потом пришелец раскинул руки, его зубы сверкнули из-под бороды в широкой улыбке, и он просто сказал Элеоноре:

– Матушка!

Элеонора вмиг помчалась через всю комнату и крепко обняла незнакомца, прижавшись к его грязной одежде.

– Ричард! – крикнула она. – О, Дикон, ты вернулся!

– Ну конечно, вернулся, матушка. Вы же должны были знать, что я вернусь, – рано или поздно.

– О, мой сыночек, входи, входи. Расскажи нам, что ты делал все это время. Тебя не было так долго!

Теперь уже все столпились вокруг них, радуясь возможности поприветствовать Ричарда, которого не видели два с половиной года, и сказать ему: «Добро пожаловать!» Только Джоб держался в стороне и пытался знаками привлечь внимание Элеоноры. Когда ему наконец это удалось, она увидела его обеспокоенное лицо и нетерпеливо спросила.

– В чем дело, Джоб? Что такое?

– Мадам... – беспомощно пролепетал тот и указал на дверь.

Ричард рассмеялся и тоже повернулся к двери.

– Все в порядке, матушка. Просто Джоб напоминает мне, что я вернулся домой не один. Я привел с собой кое-кого, с кем хочу вас познакомить, – мою жену.

– Твою жену? – удивленно воскликнули все.

– Ага я женился на ней на прошлой пасхальной неделе. Она – из далеких краев, лежащих к северу от границы, люди там вообще не говорят по-английски. Но я уже немножко научил её нашему языку за то время, что мы были в пути. Входи, Констанция!

И в дверном проеме между все еще встревоженным Джобом и сияющим добродушной улыбкой Ричардом появилась невысокая, худенькая девушка, завернутая в какой-то чужеземный шерстяной плед, один конец которого был накинут ей на голову. Это одеяние доходило ей только до колен, оставляя ниже все ноги открытыми, волосы у неё были черными и курчавыми, её темные глаза смотрели робко и пугливо, как глаза какого-нибудь дикого зверька из-под спутанной шерсти.

– Матушка, все остальные, познакомьтесь – моя жена Констанция.

Так вот почему Джоб разволновался. Она была просто босоногой цыганкой. И к тому же явно беременной.