Текст книги "Законы Паркинсона"

Брак

Романтический брак представляет собой союз двух людей, предназначенных друг другу изначально. Все преграды на их пути сметены, ибо эти двое – идеальная пара. Говорят, что браки совершаются на небесах. Значит, можно с уверенностью сказать, что каждое решение принимается на самом высоком уровне. Вообразим себе высококвалифицированных архангелов, которые, основательно перетряхнув неисчерпаемую картотеку небесной канцелярии, приходят к выводу, что некий молодой человек из Сиэтла будет счастлив только с некоей девицей из Кардиффа. Дабы это свершилось, промысел Божий подстраивает все так, чтобы оба купили билеты в один и тот же вагон для путешествия по Югославии, организованного агентством путешествий «Игербивер». В Триесте они впервые примечают друг друга, в Дубровнике обедают и танцуют, а в Гэтвике объявляют о своей помолвке. Романы, завязавшиеся в результате встреч, на первый взгляд совершенно случайных (скажем, произошедших в Эсториле или Порт-оф-Спейне), можно целиком и полностью отнести на счет ангельских происков. И действительно, когда молодые люди покупают билеты на соседние места в самолете, простым совпадением это назвать нельзя. Однако подобные истории звучали бы значительно правдоподобнее, если бы романы именно так обычно и начинались. В реальной жизни все происходит гораздо тривиальнее. Юноша знакомится с Девушкой из своего класса, где каждый из них волен сделать выбор, предположим, из пятнадцати кандидатур. Или Юноша и Девушка живут по соседству в каком-нибудь квартале пригорода, где водятся всего-навсего четыре юноши, из которых один на девушек внимания не обращает. Молодой Человек встречает Юную Леди в колледже, где учится еще сорок шесть достойных юных леди. Юная стенографистка встречает молодого клерка в конторе, где имеется в наличии двое холостяков. Сделав несложные расчеты, мы увидим, что возможностей выбора у данного лица не так уж и много: допустим, пятьдесят пять или семьдесят восемь. Таким образом, браки, совершающиеся на небесах, ограничены достаточно коротким списком кандидатур, составленным на грешной земле. Поэтому архангелы едва ли будут очень долго шелестеть космическими карточками, поскольку в их распоряжении находится только горсточка кандидатур, возможно, скопленных на пространстве одной-единственной квадратной мили. Безусловно, некоторые девушки располагают более широким выбором, но зато потенциал других, конечно же, весьма ограничен. Стало быть, небольшое изыскание показывает: в подавляющем большинстве случаев архангелам не так уж трудно принять решение, а мудрее всего – предоставить право выбора самой девушке.

Браки, совершаемые на небесах, нынче не в моде. В настоящее время все большую популярность приобретают браки, устроенные с помощью ЭВМ. Теоретически возможно ввести в машину данные для миллиона неженатых мужчин и одиноких девушек, с подробным описанием всего, что они могут предложить и чего хотели бы для себя. На выходе будет получен ответ, что М/7345162, видимо, станет идеальным мужем для Ж/9883694, а она для него, вероятно, – идеальной женой. Подобные опыты были проделаны, но незначительный объем материала не позволяет с полной уверенностью утверждать, что они прошли удачно. Если машине дать довольно большой список кандидатов на брачный союз, она, бесспорно, научный подход к проблеме обеспечит. Но выдаст ли она удовлетворительный ответ – это еще как сказать. Главным образом нас одолевают сомнения относительно правильности данных, заложенных в машину. На вопросы, с которых анкета начинается, точные ответы получить вполне возможно. Обычно люди искренне и честно отвечают на вопросы: «рост», «вес», «цвет волос», «вероисповедание», «образование» и «годовой доход». Может статься, некоторая уклончивость видна только лишь в отношении возраста. Но за определенной гранью этот словесный автопортрет может изобличить нешуточные расхождения с оригиналом. Первостепенное значение имеет вопрос: «Не унылый ли вы человек?», но какой чурбан ответит на него «да»? Правомерен вопрос: «Щедры ли вы?», но сколько сквалыг ответят на него «нет»? Редкостный человек признает себя ворчуном, забиякой, лодырем или грязнулей. Просто все дело в том (как он это разъясняет), что соседи на него ополчились, коллеги зловредны и недоброжелательны, руководство ровным счетом ничего не понимает, а вода такая холодная, что мыться нельзя. Ну и, само собой разумеется, мало кто скажет о себе, что он сноб, упрямец, себялюбец и неряха. Но ведь эти слова мы слышим изо дня в день – должны же они к кому-то относиться! Однако меньше всего люди склонны признаться в том, что у них нет чувства юмора. Самые угрюмые личности постоянно готовы видеть забавную сторону вещей, но вот напасть – им приходится жить именно в том самом месте, где никогда ничего курьезного не увидишь и не услышишь. Так что по ряду оснований можно усомниться, приобретет ли ЭВМ точные исходные данные.

Вряд ли люди, вполне объективно относящиеся к самим себе, сумеют верно определить, чего им хочется. Известно, что джентльмены предпочитают блондинок, но женятся на брюнетках. И можно не сомневаться, что девушки, на которых джентльмены женятся, не имеют почти ничего общего с образом, созданным их воображением. К примеру, молодой человек хочет жениться на рыжеволосой девушке, двадцати трех лет, пяти футов семи дюймов ростом, великолепно сложенной, занимающейся спортом, изучающей языки, обожающей музыку. При этом она должна быть баптисткой, сторонницей республиканцев, происходить от скандинавских предков и получить высшее образование в Новой Англии. Но все дело в том, что его избранницей становится брюнетка, тридцати одного года, пяти футов ростом, плоскогрудая, ученая, с тягой к астрономии и живописи. Ко всему прочему она еще и атеистка, отдает предпочтение демократической партии, имеет итальянских предков и воспитывалась в Нью-Мехико. Быть может, вы полагаете, что его планы изменились вследствие того, что шикарные рыжекудрые женщины недоступны для мужчин с такими незначительными доходами, как у него? Ничуть не бывало! Именно такая женщина оказалась в пределах его досягаемости, но смеялась она слишком уж пронзительно. Иными словами, машина могла бы найти для него то, о чем он просил, но не то, чего он хотел на самом деле. Вот почему у нас и возникло сомнение в том, что подобные попытки вообще осуществимы. Мужчины довольно редко понимают, что именно их прельщает. Мужчина может увлечься А(которая его на дух не переносит), едва не довести до бракоразводного процесса В(которая давным-давно замужем), затем пережить страстный роман с С, а жениться в конце концов на Д. Погрузившись в воспоминания, он, вероятно, заподозрит, что не могло быть женщин более непохожих друг на друга, чем эти его симпатии (по крайней мере физически), и придет к заключению, что самое главное для него – их духовные качества. Возможно, кто-то из друзей откроет ему глаза, напомнив, что, хотя эти четыре девушки не имели почти ничего общего, у всех был очаровательно вздернутый носик. Только тогда он наконец-то осознает, что совершенно неспособен питать нежные чувства к девушке, у которой другой профиль. Этот весьма важный фактор останется сокрытым от ЭВМ по той элементарной причине, что во время оно человек и сам о нем не подозревал; но и до сих пор он находится в полном неведении относительно того, почему же как раз эта черта так его околдовала. То, что его приятель задним числом нашел что-то общее между А, В, С и Д, никоим образом не помогло бы ему на более раннем этапе, то есть до встречи с А.

Таким образом, электронномашинное сватовство, теоретически очень привлекательное, для реальной жизни может оказаться неприемлемым. Сама мысль о том, что двое людей созданы друг для друга и поэтому ни один из них не способен найти себе другого партнера, безусловно, является ошибочной. Что ж, скажете вы, пусть они хотя бы тешат себя мыслью, что выбор сделан на небесах, это еще никому не повредило. И окажетесь неправы, поскольку сама идея эта крайне опасна. Представьте себе девушку, вступающую в семейную жизнь в полной уверенности, что ее избранник, Майк – единственный человек во всем мире, за которого она могла бы выйти замуж (а не просто наилучший из трех претендентов). Рано или поздно она может заподозрить, что тут вкрался какой-то технический ляпсус. Разве так уж трудно что-нибудь перепутать с этим нагромождением перфокарт? А что, если две перфокарты просто-напросто слиплись? И намечен был ее брак с Соренсеном, Майклом Г. (23 года), но обвенчалась она с абсолютно неподходящим человеком – Соренсеном, Майклом М. (31 год)? Подобные ошибки происходят даже при самой безупречной организационной работе. В итоге жена спрашивает себя: «Благополучный ли это брак? И будет ли он счастливым?» Но при таком подходе ни один брак счастливым не будет. Она бы должна задать себе вопрос: «Что мне надо делать, чтобы этот брак стал счастливым?» Он просто обязан быть таковым, и единственный вопрос – «Что делать?»

Брак напоминает общий банковский счет, и, чтобы не лишиться кредита, взносы должны делать оба партнера. От решения этой трудной по самой своей сути задачи зависит прочность семейного союза. Иначе говоря, стабильность брака неотделима от усилий, прилагаемых обеими сторонами, и от того, насколько им удается добиться взаимопонимания. Наибольшая трудность заключается в том, что много времени доводится проводить друг с другом, причем тет-а-тет. Понятное дело, что эта трудность убавляется, когда имеются общие интересы, знакомства, деловые связи и друзья. Многое зависит еще от того, как эти двое развиваются; ведь меньше всего наскучивают те, чьи интересы постоянно трансформируются и расширяются. Удачи добиваются люди, наделенные бескорыстием, живым воображением, терпением, юмором и не боящиеся свои запасы этих качеств положить на общий счет. А наибольший успех приходит к тем, кто в состоянии присовокупить к устоявшемуся роману новое измерение, кто наделен умением осветить полумрак грубой реальности золотым блеском приключений, выдумок и фантазий. Но уж очень часто мы забываем о самом главном – об искусстве общения. Свои мысли и чувства мы формулируем с помощью слов (письменно или устно), жестов и иной раз молчания. Даже тогда, когда наши побуждения возвышенны и великодушны, мы все-таки можем все испортить, если не сумеем сказать то, что хотелось бы, или (что еще хуже) брякнем в аккурат противоположное тому, что намеревались сообщить. Поэтому к проблеме общения следует относиться гораздо внимательнее, чем это у нас заведено.

Припомним для начала, что наш потенциал самовыражения имеет двойственную форму: врожденную и, по-видимому, усвоенную. С раннего детства мы стараемся выразить свои чувства. Плач ребенка может и не иметь какой-то определенной цели – это просто выражение обобщенного недовольства. Когда ребенок рассказывает о том, что происходило в детском саду, это нередко просто поток бессвязного лепета, главная цель которого – облегчить душу. Когда мужчина чертыхается, выронив молоток, то никакой цели он при этом не преследует – просто таким способом недовольство вырывается наружу. Когда женщина щебечет по телефону, она просто стремится скрасить свое одиночество. Время от времени нас одолевают горе, зависть, радость или переполняют новые сплетни. Человек ищет какой-то выход и зачастую готов поведать обо всем даже собаке, лишь бы прервать молчание. Первичная и элементарная цель беседы – проявить эмоцию, которую мы больше не в состоянии держать внутри себя. Следовательно, в мире довольно много людей, высказывающихся только с этой единственной целью и помогающих себе жестами, которыми они стараются подчеркнуть наиболее впечатляющие места; выложив все до конца, они испытывают невероятное облегчение. И этот поток слов, преодолевший все препятствия на своем пути под напором эмоционального напряжения, ничуть не направлен на то, чтобы разъяснять, наставлять, давать указания или приносить наслаждение. В этот момент рассказчик думает только о самом себе. И единственное, что доходит до собеседника, – это абсолютная его неспособность унять одолевающие его эмоции. Очень сомнительно, чтобы слова такого человека могли на кого-нибудь оказать хоть какое-то заметное влияние. Совершенно очевидно, что он и с собой-то сладить не может.

Приблизительно с пятилетнего возраста мы усваиваем иной способ коммуникации. Мы беседуем, чтобы что-то сообщить. Мы ставим перед собой определенную цель. Когда мы ясно представляем себе эту цель, нам приходится прибегать к помощи своего воображения. Необходимо поставить себя на место того, к кому мы адресуемся, и подобрать слова, более всего годящиеся для достижения намеченной цели. Какими сведениями этот человек располагает? Во что он верит? Каким образом его просветить? Как произвести на него впечатление? Можно ли на него повлиять? Мало-помалу мы прокладываем путь к задуманной цели, а исходным ориентиром нам служит тот, с кем мы разговариваем. Весь тон сообщения, его конфигурация, некоторые штрихи, акценты – это отображение нашей цели, а не сиюминутного расположения духа. Все, что мы высказываем, хорошо обдумано и бесстрастно выверено. Полно, так ли это?.. На практике получается несколько иначе: то, что мы произносим, действительно в основном целеустремленно, но при всем том в наших словах обнаруживается и непринужденность. Мы не знаем, что должно доминировать. Относительно этого единого мнения нет. Известно, что квакеры былых времен, собираясь что-то сказать, как правило задавали себе вопросы: «Истинно ли это? Благожелательно ли? Потребно ли?» И если хоть чуть-чуть колебались, то не произносили ни единого слова. Все мы по мере своих сил и возможностей норовим поступать так же, но существуют люди, которых общепринятые установки не устраивают; они утверждают, что детская раскованность гораздо предпочтительнее известного ханжества. Разве нельзя свободно выложить все, что мы испытываем и ощущаем? Почему мы не можем правдиво и открыто изливать все, что у нас на уме?

Дело в том, что все мы не такие уж и хорошие. Если бы наши мысли постоянно были добросердечными, милосердными, целесообразными и целомудренными, конечно, почему бы нам их не обнародовать? Разумеется, есть люди, полные святой бесхитростности и детской безобидности, которые в любой момент могут высказать свои мысли. Но среди нас их так мало! Наши непричесанные мысли, выложенные вслух, зачастую эгоистичны, холодны, неуважительны, непристойны или оскорбительны. Поэтому мы научились прятать свои непосредственные эмоции и подставлять на их место другие, заведомо более сносные. Вместо того, чтобы говорить то, что приходит в голову, мы высказываем то, что, как нам кажется, лучше отвечает нашим намерениям. Мы подгоняем свои высказывания к тем, кто моложе, и к тем, кто старше нас, изменяем подход, когда нам надо поучать или доводится повиноваться. В случайном разговоре мы пытаемся развлечь собеседника, произвести на него хорошее впечатление, обворожить его или потешить. Всегда можно встретить людей, которых так распирает от желания выговориться, что на слушателей они не обращают никакого внимания; но зато они чрезвычайно быстро завоевывают славу докучливых пустомель. Нынешнее общество стремится к искусственности и сторонится естественности. Единственное исключение из общего правила – это люди, чье искусство производит впечатление полной непосредственности. В них не отыщешь ни следа притворства, но не потому, что они воротились к незатейливой простоте, а потому, что искусство учтивости и обходительности у них так отточено, что стало второй натурой. Герой рассказа Макса Бирбома «Счастливый ханжа» носит маску святого, но в конце концов и делается таковым. Мало кто из нас может с ним потягаться, но все мы становимся немножко ближе к святости, когда прикидываемся, что мы лучше, чем на самом деле. Одним словом, иной раз притворщик и впрямь становится таким, каким намеревался выглядеть.

Однако игра в притворщики порой нервирует, и потому мы склонны думать, что уж семейная-то жизнь сулит нам абсолютное раскрепощение. Наш партнер будет таким близким человеком, что мы сможем вновь вернуться в безоблачное детство, по меньшей мере один на один с ним, и вывернуть наружу все, что у нас скопилось внутри. Мы чувствуем, что в мире нашелся все-таки человек, перед которым не надо притворяться. В некоторых отношениях это, возможно, действительно так, но вообще-то это глубочайшее заблуждение. В совместной жизни самое главное – корректность. Если любишь человека, то с ним становишься еще более, но никак не менее, корректным. Хотя доброта превыше учтивости, она не должна этим свойством пренебрегать. Такая установка особенно важна, если у нас есть дети, потому что они берут с нас пример, учатся у нас обходительности. Их уважительное обращение с посторонними – отражение того, к чему они привыкли у себя дома. Колоссальное заблуждение – считать, что узы брака освобождают нас от надобности быть учтивым. В пьесе «Кто боится Вирджинии Вулф» показана ужасающая картина разваливающегося брака. Правда, по задумке автора брак этот все же удается сохранить, но сколько терзаний и горя претерпевают два главных действующих лица, а вместе с ними – их друзья и соседи. Ситуация, в общем-то, достаточно известная. Правда, хочется надеяться, что подобная грубость и неотесанность нам непривычна. И даже напрашивается вывод: то, как люди говорят, значительно важнее того, что они при этом думают.

В вопросе о корректности с давних пор существуют две школы: одна связана с более-менее боготворимым венценосцем, другая – с республиканскими традициями Греции и Рима. Если в обществе присутствует иерархия, корректность принимает сложные, изощренные и всевозможные формы. Задача эта до такой степени сложна и приходится так все взвешивать, что утрачиваешь всякую естественность. От византийского двора ведут свой генезис такие титулы, как «ваше превосходительство», и разные формы обращения, которые по сей день сохранились, в частности, в Швеции. В этой стране знакомые адресуются друг к другу так: «Господин главный бухгалтер А» или «Госпожа помощница начальника станции В». А когда случается говорить о себе в третьем лице, к примеру, отвечая на приглашения, то появляются такие чисто грамматические сложности, что в них погрязает любая непосредственная эмоция. В XVIII столетии, когда за самую безобидную обмолвку вызывали на дуэль и нужно было приложить немало усилий, чтобы не обидеть собеседника, такие трудности были всецело понятны и оправданны. Данной традиции все еще придерживаются члены английского парламента, обращающиеся друг к другу только в третьем лице; им хорошо известно, что малейшая неточность может навеки лишить говорящего авторитета.

«Не соизволит ли уважаемый – извините, глубокоуважаемый – и почтенный – виноват, почтеннейший – представитель Западного Шеффилда – то есть, я хотел сказать, Южного Шеффилда – взять обратно те слова, которые он только что произнес в адрес Казначейства?» Покамест оратор вспоминает соответствующую форму обращения, причиненное ему оскорбление уже забыто. В этом смысле условности – от принятых при дворе Людовика XIV до тех, которые в немного измененном виде продолжали существовать в США и в Великобритании времен королевы Виктории, – имеют свои плюсы. Самая необычная формальность, с нынешней точки зрения, состояла в том, что муж называл свою жену «мадам», а жены называли мужей «мистер Робинсон» или «мистер Смит». Полярная, или республиканская, традиция нередко обнаруживается в том, как люди обращаются друг к другу, причем в каждую эпоху встречались личности, находившие излишнюю корректность своего рода лицемерием. По их представлениям, гораздо честнее выкладывать все открыто, без утайки, а не бубнить ничего не значащие слова, которые вам вбили в голову. Тем не менее еще не известно, не окажутся ли слова, брошенные вгорячах, никчемнее, чем те учтивые фразы, которые мы произносим во избежание откровенной перепалки. Если приходится выбирать одно из двух, лучше сказать то, что позволит достичь поставленной цели, чем выплеснуть обуревающие вас в данное мгновение эмоции. Быть может, от этого беседа несколько утратит свой накал и драматичность, но зато, несомненно, останется цивилизованной и целесообразной.

За формальной корректностью кроется более важная проблема: кто будет распоряжаться, кто – повиноваться? В этом вопросе значительную роль играют три характерные особенности человеческого общества, возникшие в те незапамятные времена, когда человек еще только сформировался как биологический вид. Во-первых, будучи в известной мере хищником, он должен был определенную часть своей еды поймать в капкан, загнать, выловить сетью или свалить выстрелом. Во-вторых, люди – создания коллективные, а потому им свойственно объединяться в семейные группы или племена. В-третьих, человеческие детеныши (обычно рождаемые по одному, а не целым выводком) остаются беспомощными в течение необыкновенно длинного периода по сравнению с прочими животными, чрезвычайно медленно достигают возмужалости и нуждаются в опеке родителей порой до двадцатилетнего возраста. А среди хищников, производящих на свет медленно взрослеющих детенышей, во что бы то ни стало должно иметь место разделение функций между самцами и самками. Когда потомство надо насыщать и обихаживать, учить и охранять, более активная деятельность достается мужчинам. По меньшей мере в качестве охотников мужчины всегда мнили себя выше женщин. Но они также с самого начала поняли, что для продолжения рода нужно оберегать детей и женщин. Когда мужчины погибают на охоте или тонут на рыбалке, оставшихся на племя хватает вполне. А вот о женщинах этого не скажешь, поскольку естественный прирост населения находится в прямой зависимости от их численности. Стало быть, мужчины оказываются главными, но заменимыми, а женщины – подчиненными, но более ценными. Это узловое разделение полов еще больше усиливается продолжительным разъединением взрослых и невзрослых особей. Молодые индивидуумы человеческого рода так долго нуждаются в заботе и обучении, что повиновение, которое первым делом обеспечивает им безопасность, входит у них в обыкновение и отчасти остается даже после того, как они достигают зрелости.

В многочисленной семье или в племени, как правило, главенствуют старейшие мужчины, и их престиж особенно четко обнаруживается в отношениях отца с детьми (когда отношения эти делаются общепризнанными).

Таким образом, во всем, что затрагивает традиции, природу и характер взаимоотношений, авторитет мужчины надежно утвержден. Тем не менее супружество – это союз, в который оба партнера вступают с общей целью, и, хотя в некотором смысле мужчине отводится главная роль, женщина, конечно же, вносит большую часть вклада. В отличие от него, она поступается своей карьерой и свободой. Ей приходится нести все трудности, сложности и опасности материнства (тогда как ему это, безусловно, не грозит). Если финансовое благополучие партнеров обычно зависит от деятельности мужчины, то любая неудача более тягостно сказывается на жене и матери. Вот почему брак вызывает основной парадокс: мужчина, как правило, более деятельный из партнеров, вместе с тем является и главным, и подчиненным. Поскольку ему выпало на долю нести ответственность за семейный бюджет, он обязан принимать решения самостоятельно. Исполнительная власть сосредоточена в его руках – слова свадебного обряда недвусмысленно об этом свидетельствуют. Но если жена должна повиноваться мужу своему, как более деятельному партнеру, то он ей подотчетен, потому что она владеет основным пакетом акций; а это значит, что в кое-каких отношениях муж подчинен жене. Поскольку мужчинам присуще забывать, что они всего лишь распорядители чужой собственности, в ряде стран они стараются напоминать себе об этом тем, что относятся к женщинам как к высшим существам; и это – одно из стержневых требований нашей западной цивилизации. Например, мужчины поднимаются, когда женщина входит в комнату, и отворяют дверь, когда она выходит. Женщина проходит в дверь впереди мужчины, а за столом ей подают в первую очередь. С ее желаниями считаются, она выбирает место, где сесть, и определяет время, когда пора ретироваться. От подобной галантности веет средневековым рыцарством, благодаря чему любая девушка делается принцессой, а любой мужчина – ее слугой. Однако все это было воздвигнуто на законе, который всякого мужа делал собственником, а всякую женщину – его собственностью. Из всего вышеизложенного напрашивается вывод, что в христианских странах традиционные взаимоотношения отличались чрезвычайной сложностью; при этом кротость и смирение, вменявшиеся в обязанность жене, весьма тонко уравновешивались знаками внимания и почтения, которые ей обязан был оказывать муж. Но и это еще не все: традиционные тонкости предусматривали, что на проявление формальной уважительности с одной стороны другая сторона отвечала надлежащей леди скромностью. Девушке, окруженной чуткостью и преклонением, не пристало быть самоуверенной и своенравной. В том, что имело касательство к окончательному решению, она должна была лишь до известной степени принимать ту власть, которую ей так торжественно преподносили.

И вот в обществе, где отношения были настолько усложнены (или изысканны), женщины неожиданно восстали, требуя равноправия. В начале XX века они принялись менять юбки на брюки. Теоретически это должно было показать новые демократические взаимоотношения между полами. Потом это сделалось наглядным отражением дефицита мужчин во время войны. Женщины занимали их место, даже шли в армию, и нередко им случалось заниматься таким делом, при котором носить юбки было неприемлемо или опасно. Брюки, когда-то бывшие хоругвью сопротивления, вскоре стали внешним симптомом новой неволи, только место домашнего очага занял завод. Вкупе с брюками появились новые, свободные и дружеские, отношения между мужчиной и женщиной. В чудесном новом мире дамам наконец-то улыбнулось равенство. Если бы настал полный переворот, то все тонкости традиций были бы подчистую сметены грубой расчетливостью нашего времени. Однако во многих странах результат свелся к компромиссу. Женщины смогли беспрепятственно носить брюки, но в обязанность им это не вменялось. Им было предоставлено право голоса, право занимать государственные должности и приобретать любую профессию, но наряду с этим им дозволялось сохранять привилегии, оставшиеся в наследство от их давнего зависимого положения, и это даже приветствовалось. Они были приняты как равные в тех сферах, где прежде вынуждены были повиноваться, но в тех сферах, где им с давних пор предоставлялось первенство, они и сейчас занимали главенствующее положение. В этих чрезвычайно сложных отношениях прежнее чувство равновесия было утрачено.

Г. К. Честертон однажды отметил, что если женщина станет другом, не исключено, что ей по-дружески дадут коленкой под зад. У нее уже не будет защиты от издевок, брани и грубых домогательств. Но подобное обращение до такой степени противоречит всему нашему привычному поведению, что никакая логика событий почитай никогда к этому не приводит. Теоретически к девушке в армии надлежит относиться как к рядовому солдату: называть ее по фамилии и холодно отдавать приказания сделать то-то и то-то. Но минутного раздумья (или пятиминутной практики) полностью достаточно, чтобы всякий офицер мужского пола удостоверился, что так вести себя может лишь умалишенный. Теоретически позволительно и правильно было бы произнести: «Капрал Бейкер, приготовить корреспонденцию к подписи ровно в полдень», но в действительности мы слышим нечто совершенно другое: «Валери! Сможете ли Вы уделить мне всего одну минутку? Тут одно срочное дело. Если вам не хочется, чтобы меня отдали под трибунал, приготовьте, пожалуйста, корреспонденцию часикам к двенадцати. Я вас очень прошу, а то как бы всех нас не поставили к стенке!» Подобное обращение принесет желаемый результат там, где резким распоряжением ровным счетом ничего не добьешься. Все это не вызывает никаких сомнений, но служит только наглядной иллюстрацией практической неприменимости теории равенства. Может статься, реформаторы и в состоянии добиться тотального искоренения джентльменов, однако женщине по-прежнему хочется, чтобы с ней обращались как с настоящей леди. Но в обстановке, столь сильно трансформировавшейся в ее пользу, она не всегда останется достаточно воспитанной леди, чтобы не злоупотреблять своими явными преимуществами. В США настал век мужей-подбашмачников и, как следствие этого, – век покинутых жен.

Реальность ситуации является нашему взору со всей очевидностью только тогда, когда просвещенные дети нового времени решают побывать в каком-нибудь более допотопно-традиционном обществе, где по сей день еще в чести стародавние обычаи. Первое подсознательное побуждение образованной женщины – проявить сострадание к угнетенным. «Какой кошмар! – восклицает она. – Неужто ваш муж и впрямь помыкает вами? Это так напоминает сказку о Синей Бороде… В жизни не слышала ничего более фантастичного!» Но постепенно она начинает уразумевать, что ее собственное положение возбуждает не зависть, а жалость. Это доводит до ее сведения первая же представленная ей местная женщина, выражающая свое осуждение примерно так: «От вашего мужа ничего не услышишь, кроме «да, дорогая!», «нет, дорогая!» и «а как ты считаешь, дорогая?» Мы тут, в Эсперанто, обожаем мужчин, которые все решают за нас и решают раз и навсегда». – «Но это же какое-то средневековье! Мы с мужем все решаем сообща и никогда не ругаемся. Он чересчур воспитанный человек, чтобы прекословить мне просто из любви к полемике, и можете справиться у него самого – он вам скажет, что я чаще всего оказываюсь права. У нас и в самом деле подлинный дружественный союз, и никто никого не притесняет». Но женщины Эсперанто все это выслушивают с иронической ухмылкой. Они вообще не считают мужа типа «да, дорогая!» настоящим мужчиной. Во-первых, потому что думают, что он импотент. А когда их убеждают, что это не так, продолжают сомневаться в том, что его мужские достоинства отвечают местным образцам. Иными словами, они отдают предпочтение мужчине, который держит себя как мужчина. Они открыто и недвусмысленно выносят свой вердикт американским идеалам, а вслед за тем переводят разговор на другие темы.

Если подвергать рассмотрению отношения достаточно цивилизованные, то оказывается, что жена, как правило, обнаруживает свою власть, принимая в среднем три решения из четырех, хотя два из них, по-видимому, форменные безделицы. Но наиболее грубая ошибка состоит не в том, что она каждый раз настаивает на своем, а в том, что она с явной алчностью вцепляется в то, что выпало бы ей в любом случае. Леди прежних времен умели обернуть дело так, что неоспоримое и наполеоновское решение мужа оказывалось непосредственным результатом совета, в свое время данного женой. Она же мило соглашалась со своим владыкой, расхваливала его мудрость и благоговела перед его глубочайшими познаниями, с виду подчиняясь его воле, но отлично зная, что все будет так, как она замыслила. Это ухищрение приносило жене двойную выгоду. Во-первых, она вселяла в мужа чувство превосходства, ничуть не потворствуя его неумным фантазиям. Во-вторых, она снимала с себя всякую ответственность на тот случай, ежели принятое решение окажется не совсем удачным. Это ведь было его решение (кстати, в тот момент сдавалось, что ничего естественнее и целесообразнее и придумать-то нельзя), а она со своей доверчивостью лишь покорилась, не слишком вникая в суть дела. Когда наши современницы соблаговолят изучить искусство семейной жизни так же тщательно, как это в свое время делали их бабушки, они в конце концов постигнут, что чарующей скромностью можно прибрать мужа к рукам гораздо вернее, чем воинственными стараниями самоутвердиться.