Текст книги "Законы Паркинсона"

Лучшим анекдотом про архиепископов был признан следующий. Как-то раз архиепископ Кентерберийский пожаловался премьер-министру Уинстону Черчиллю на скудность своих доходов. «Ведь мне приходится содержать дворец в Лэмбете – громадное здание. Вы только представьте себе, господин премьер-министр, там сорок спален!» – «В самом деле? – ответил Черчилль. – И, насколько мне известно, всего лишь тридцать девять догматов!» Духовное лицо еще более высокого ранга упоминается в анекдоте про школьника, которого однажды спросили, что такое папская булла. Он тут же ответил: «Корова, которую держат в Ватикане, чтобы дети папы пили молоко». (Анекдот построен на словах-омонимах: bull – булла и bull – бык.) Но и это еще не предел. Существует анекдот про школьника, который, не ответив ни на один вопрос контрольной, в конце концов написал: «Бог знает, а я – нет». И прибавил (дело было в декабре): «Счастливого Рождества!» Он получил назад свою тетрадь с надписью: «Богу зачет, а вам – нет. С Новым годом!»

В подобного рода анекдотах, удачных и не совсем, предполагается почтение к установлениям, о которых идет речь. Корни их надо искать в обществе, где министры, пэры, генералы, адмиралы и епископы – люди известные и весьма достойные. Анекдот о яйце лишается всякого смысла, если епископ не внушает страха младшему священнику. Подобные ситуации выглядят смешными лишь в обществе, где доминируют авторитеты и чувство меры. В гомеровском анекдоте главное действующее лицо обязательно должно быть важной особой, почитаемой, но не боготворимой. В анекдотах, основанных на разочаровании, предполагается, что все выходит так, как того и следует ожидать. Если в стране господствует такой беспорядок, что ничто не происходит своевременно и в нужном месте, никакие анекдоты, построенные на контрасте между ожидаемым и тем, что в конечном итоге случается, невозможны. Точно так же анекдоты по поводу секса смешны только там, где существуют хоть какие-то нормы, от которых можно и отойти. Что же касается анекдотов четвертого типа, вся соль которых в игре слов, то они доступны только людям высокообразованным. В «Соперниках» Шеридан забавляет нас образом миссис Малапроп, которая, употребляя длинные слова, понятия не имеет, что они означают. Сцены с ее участием занимательны и смешны, но лишь для людей, обладающих достаточным словарным запасом.

В настоящее время комикам приходится нелегко, поскольку нужный им фон здравомыслия пропадает или уже совсем пропал. Юмористический эффект во многом зависит от того, чем мы пренебрегли: от иерархии, которую мы отменили, дисциплины, которую мы больше не соблюдаем, установлений, в которые мы уже не верим, от языка, грамматика и орфография которого нами забыта. Юмористу всегда необходим серьезный напарник, персонаж, воплощающий здравый смысл и душевное равновесие. Без этого контраста шутки не действуют. Смысл шутки – в несовпадении того, что должно случиться, с тем, что происходит на самом деле. Отказ от условностей, сдерживающих факторов и правил поведения есть отказ и от юмора как такового. Нелогичность и глупость остаются, но без своих антитез они ничего не значат.

Глава о юморе может быть совершенно серьезной, без малейшей примеси смешного. Но, с другой стороны, почему бы не увенчать ее анекдотом? Один американский делец как-то подметил, что на бирже завелись некие акции с номинальной стоимостью в один цент. Понимая, что то, что не может упасть, вполне может подняться, он купил этих акций на десять тысяч долларов. Его ожидания оправдались через два дня: акции поднялись до двух центов. Американец решил развить успех. Приобретя акций еще на десять тысяч долларов, он стал напряженно ждать, как на это среагирует биржа. И вновь оказался прав: акции шли теперь уже по три цента. Предприниматель всегда знает, когда надо извлекать прибыль, и наш герой уразумел, что время для этого настало. Взяв телефонную трубку, он соединился со своим маклером и отдал решительное распоряжение: «Продавайте!» С другого конца провода донесся утомленный голос: «Кому?»

О гениальности

Если честность и способности сочетаются с преданностью делу, энергией и тактом, то этого, как правило, бывает вполне достаточно для достижения успеха в деловом мире. Но порой приходится слышать, как какого-то выдающегося деятеля промышленности или торговли объявляют гением. Гений в промышленности – это обычно инженер или изобретатель, Брюнель или Маркони, о котором, правда, не скажешь, что свое кредо он видит в деловой стороне. Но бывает, что гениальность обнаруживается и в деловом мире: взять, например, Лоренцо Медичи или Томаса Грешема. Как известно, сфера торговли вынуждена довольствоваться талантами средней руки, однако в ней нашлось бы место и для гения. Но всегда ли гений это место получает? В настоящее время, встречаясь с очевидно неразрешимой проблемой, мы спешно создаем специальный комитет или, в лучшем случае, назначаем человека известного и обладающего немалым опытом, чтобы вникнуть в ее суть. Но некоторые проблемы под силу только гению. А потому без умения определять гениальность, когда мы с ней сталкиваемся, нам никак не обойтись. Слишком уж редко она встречается. В нашем возмутительно расточительном мире из всех напрасных затрат самая чудовищная – расходование талантов, близких к гениальности. Частично это является следствием смятения среди бездарностей, частично – нашего неумения распознавать гениальность.

Для того, чтобы сократить пустые расходы, надо прежде всего ответить на вопрос: что такое гениальность? Мы утверждаем, что тот мужчина (или женщина) гениален, кто совмещает в себе исключительные способности с даром предвидения. Но что в таком случае представляет собой способность и в чем ее отличие от мастерства или умения? Человек, который, допустим, играет на виолончели, ремонтирует автомашины или строчит передовицы для популярной газеты, то есть справляется с тем, что другим недоступно, наделен умением. Способность же проявляется в том, что он организует и направляет умение других, дирижируя оркестром, заведуя гаражом или редактируя журнал. Люди обладают большими либо меньшими способностями, и значительных успехов добиваются те из них, кто делает отлично то, что другие делают хорошо. Человек умелый зачастую не может объяснить, как у него это получается. Способный человек почти всегда прекрасный преподаватель. Вот почему члены его команды точно знают, что они должны делать, когда, как и почему. Самая серьезная проверка – это готовность и умение разъяснять так, чтобы люди почувствовали уверенность в себе, которая в конечном счете и предопределяет успех.

Человек способный обратит на пользу все, что ему предоставлено: ситуацию, обстоятельства, людей и предметы. Работая с людьми, которые ему понятны, и материалами, в которых разбирается, он ответит на любой вопрос. Постановщик оперы, имеющий в своем распоряжении театр, нанимает декораторов, электриков и плотников, набирает труппу и проводит репетиции, руководит работой режиссера, дирижера, художника по костюмам и суфлера, то есть объединяет усилия и мастерство множества людей. Его великий труд достигает своей кульминации в день премьеры. Успех представляет собой итог решимости, настойчивости, опыта, энергии и такта. Сначала у постановщика были лишь сценарий, партитура, несколько даровитых исполнителей и приемлемая сцена; в результате получилась опера. Не исключено, что он и сам талантлив, но больше всего мы дорожим его способностью собрать нужных людей в нужном месте и в нужное время. Его задача прежде всего чисто организационная. Без этих же способностей не обойтись при проведении выставки или конференции, устройстве праздничного шествия или похорон. Каждое из указанных дел по-своему сложно и имеет свои тонкости. Поэтому только организатор может с ними справиться, установить порядок, время и место. Такая задача действительно требует больших способностей.

Дар предвидения является антитезой способностям. Наделенный им человек в состоянии представить то, чего никто, кроме него, не видит и чего, возможно, вообще не существует. Его воображение создает отчетливый живой образ. Такой образ может быть чем-то мрачным и зловещим, но зачастую это нечто идеальное: город, симфония, изобретение, утопия. Поскольку представляемый образ далек от реальности и недосягаем, провидец сталкивается с необходимостью отыскать обратную дорогу в сегодняшний день из мира, рожденного его фантазией. Для человека, наделенного даром предвидения, напряженным испытанием становится неспособность (но не нежелание) что-либо растолковать. Видение невозможно обрисовать или проанализировать. Жанна д’Арк, понимавшая свою правоту, говорила, что ею руководит промысел Божий. Между человеком со способностями и провидцем такое же различие, какое существует между исследователем и изобретателем. Исследователь приступает к делу тогда, когда начало уже положено. Основываясь на известных фактах и существующих теориях, он отыскивает следующую ступень лестницы, ведущей в неведомое. Истинный ученый испытывает удовлетворение даже в том случае, если ему удается сделать всего лишь один шаг. А изобретатель вначале представляет себе конечную цель, и только после этого старается вернуться в исходное положение. В теории союзу способностей и предвидения под силу свершение великих дел. На практике же выходит совсем по-иному, поскольку люди со столь противоположным складом ума сотрудничают нечасто. Практичный человек и эксцентричный фантазер между собой не сходятся. Один может заработаться до смерти, другой – умереть с голоду. Нет, ни тот, ни другой отнюдь не гении, а один из них частенько оказывается просто душевнобольным.

Гений – это человек, удивительным образом сочетающий в себе эти два противоположных качества. Он обладает предвидением, дающим ему возможность установить свою цель, и исключительными способностями, позволяющими ему найти средства для ее достижения. Дорога ввысь оттуда, где он находится, и дорога назад оттуда, куда его влечет, скрещиваются. В этом и заключается гениальность, какой были одарены Авраам Линкольн и Уолт Дисней. В каждом из них просматриваются черты фантазера, окаймленные поэзией и юмором, что наводит на мысль о неудаче, а также практический ум, который в конечном счете привел их к успеху. Нам известно, как порой критическая ситуация в масштабе всей страны вызывала дар предвидения у человека, в чьих способностях давно уже никто не сомневался. Имеются и другие случаи, когда фантазер и мечтатель находил «почву под ногами» в политике, торговле или военном деле. Кое-кто из нас убежден, что свершения могут быть результатом усилий только коллектива, но никак не гения-одиночки. Вероятно, в отдельных областях науки это действительно так, но только не в промышленности и торговле. Там, как и в живописи, музыке, литературе и театре, величайшие достижения предназначены для величайших людей.

Если нам необходимы гении, причем в большом количестве, вполне логично задуматься, каким образом можно наладить их производство. Воспитать гения не представляется возможным, весьма проблематично и его создание с помощью генетики. Все, что мы на сегодняшний день можем осуществить, – это повысить арифметическую вероятность появления гениев, одновременно взяв на себя обязательство не расходовать понапрасну тех, что у нас уже имеются. Как этого добиться? Вероятность появления дара предвидения у способного человека или развитие способностей у фантазера тем больше, чем больше среди нас и тех, и других. Однако для достижения прочих результатов условия должны быть совершенно иные. Для того чтобы общий уровень способностей поднять настолько высоко, чтобы на этом фоне были бы заметны отдельные выдающиеся личности, необходима стабильность. Предвидение же стимулируется конфликтом. Вот почему в обществах, наиболее интенсивно вызывавших к жизни гениев, идейные разногласия совмещались с единообразием понятий об уровне развития личности. Таким обществом была Британия времен Елизаветы I, взрастившая гений Шекспира и Фрэнсиса Дрейка, каждый из которых – отличный пример содружества способностей с предвидением. И Шекспир, и Дрейк значительно превышали довольно высокий средний уровень. Гений Шекспира расцвел на фоне поколения людей, создававших прекрасные стихи и прозу. Дрейк сумел доказать свое превосходство перед поколением, совмещавшим активность и предприимчивость с мастерством и настойчивостью. Но в мире, где господствовало согласие, когда речь заходила о плюсах белого стиха и артиллерии, мадригалов и навигации, во всем прочем согласия было немного.

И все-таки не стоит гиперболизировать контраст между уровнем технических достижений и разногласиями по поводу доминирующих взглядов. Отсветы этого конфликта можно отыскать в биографиях Пьера Абеляра, Жанны д’Арк, Эразма Роттердамского, Леонардо да Винчи, Исаака Ньютона, Иоганна Себастьяна Баха, Моцарта, Нельсона, Дарвина, Линкольна, Эйнштейна и Ганди. Но не надо думать, что отсутствие таких разногласий является свидетельством отсутствия гениальности. Если конфликт продолжается столетие, других предпосылок для гения или бесталанности может и не понадобиться. Но обязательное условие – это высокий средний уровень, на который, как правило (хотя и не всегда), опирается гений. Дело в том, что хотя мы и признаем, что противоречия могут оказывать стимулирующее влияние и что отсутствие таковых (как, скажем, в Китае) приводит к скучному конфромизму, у нас есть еще более убедительные причины полагать, что гений зачастую действительно поднимается на плечах других.

Для того, чтобы продемонстрировать высокий уровень, дающий гению возможность подняться еще выше, обратимся к примерам елизаветинской прозы:

«Если я в чем-то послужил своей стране и поставил ее интересы выше своих собственных, от признания моих заслуг мне не больше пользы, чем потерпевшему кораблекрушение моряку – от наступившего солнечного дня, и не больше вреда, чем тому, кто добрался до гавани, – от свирепого урагана».

«Из тех же далеких веков дошли до нас сведения о многих изобретениях, какими пользуемся мы и по сию пору, хотя имена их создателей канули в Лету. У этих веков были свои законы, свои монархи и аристократия, военное искусство, мореплавание и все необходимые ремесла».

«…Не станем льстить читателю вежливыми речами, дабы не приняли нас за глупцов, пишущих вздор».

«Невозможно иначе объяснить этот несообразный мир, как познав, что перемена в человеческих судьбах на этой великой сцене есть не что иное, как перемена платья на сцене малой…»

«Пусть каждый оценивает свою мудрость, как ему будет угодно. Пусть богач находит глупцами всех, кто уступает ему в обилии богатства, пусть жаждущий мщения манкирует всеми, кто не растоптал своих врагов, а политик – теми, кто не торгует своими убеждениями. Когда же мы, гонимые всеми ветрами, входим в гавань смерти и, бросив якорь, которому не подняться вновь, завершаем свое житейское плавание, нас снова одолевают наши мысли. Суровые и печальные раздумья, которые мы гнали от себя в здоровье и благоденствии, сторицей воздают нам теперь за спокойно прожитые дни. И душа наша содрогается под натиском ужасных слов: «Бог оскверним не бывает».

«…Одна лишь смерть может ввергнуть человека в познание самого себя. Высокомерным и надменным она открывает все их ничтожество и, в мгновение ока их укрощая, принуждает лить слезы, жаловаться, раскаиваться и даже ненавидеть миновавшее счастье. Она уличает нищенство богачей. Прекраснейшим она показывает в зеркале их безобразие и подлость, и они сами признают это».

«О красноречивая, справедливая и могущественная смерть! Ты уверила того, кто не внимал никому; ты свершила то, чего никто не осмелился свершить; ты с пренебрежением изгнала из этого мира того, пред кем он угодничал. Ты собрала воедино все безграничное величие, высокомерие, бессердечность и тщеславие человека и положила им предел двумя краткими словами: Hic jacet».

Читатель, с трудом ориентирующийся в литературе елизаветинской эпохи, первый отрывок о шторме и кораблекрушении вполне может приписать сэру Фрэнсису Дрейку, второй и третий – Фрэнсису Бэкону, четвертый – Шекспиру (он созвучен со знаменитым монологом «весь мир – театр»), пятый – какому-нибудь епископу, шестой – сэру Уолтеру Рэли, чьи слова о смерти, написанные им в ожидании смертной казни, все хорошо знают. В действительности же приведенные отрывки взяты из «Всемирной истории» Уолтера Рэли, который выдающимся мореплавателем не был, в качестве политического деятеля успехов достиг небольших и мало известен как писатель. В настоящее время его практически никто не читает. Тем не менее мы должны признать, что писать он умел так, как дано далеко не каждому из нас. Не вызывает никаких сомнений, что уровень, превзойденный Шекспиром, был довольно высок.

Приведем другой пример, на этот раз поэтический:

 
Кто алчет в жизни сей лишь подвигов одних,
И сил, и благ земных не пощадит для них,
Кто почесть заслужить всем сердцем уповает,
Тех к цели верен путь, и слава их венчает.
 

Быть может, сочинено это не так уж и ладно, но все-таки со знанием дела. Автор – сэр Фрэнсис Дрейк – образование свое приобрел на борту корабля.

Обратимся же к величайшей (во многих отношениях) среди елизаветинцев фигуре – самой королеве. Вот как выглядит ее проза:

«Какой прок в разуме, коли он обманывает человека, когда ему всего нужнее? Делайте то, что вам приказывают, и оставьте рассуждения для собственных дел. В одном был дан вам точный приказ, но вы его не выполнили, в другом приказа не было, но вы действовали; более того, вы воспользовались моими словами, и это может обязать меня уступать больше, чем я должна или хотела бы. Я убеждена в вашей верности долгу, но не переношу такого ребячества».

Теперь посмотрим, как высказалась королева в критический момент своего правления, когда испанская армада находилась у берегов Англии.

«Вы можете не сомневаться: я со своей стороны твердо уверена, что эта деспотическая, надменная и безрассудная попытка будет не концом, а началом краха короля, который вовсе не по-королевски, среди мирных переговоров, начал эту несправедливую войну. Замыслив сокрушить, он возвеличил меня и так омрачил этим сияние своего величия, что обрек на бесчестье всех, кто захотел бы выступить его союзниками».

В таких выражениях упрекает она Генриха IV Французского, которого поддерживала:

«Мы не ждем ничего, кроме худшего, от наших врагов; но вот мы замечаем, что наши друзья обходятся с нами как враги: в чем же тогда между ними различие? Меня удивляет, что тот, кто столь многим обязан нам за поддержку в нужде, такой подлостью платит своему надежному другу. Уж не думаете ли вы, что незлобивость, свойственная моему полу, воспрепятствует мне возмутиться таким оскорблением? Моя королевская кровь не позволила бы мне терпеть то обращение, какое вы позволяли себе последние три месяца, даже от могущественнейшего из властелинов в христианском мире. Не прогневайтесь, если я прямо вам скажу: коль скоро вы так обходитесь со своими друзьями, они вам не помогут, когда вы в этом более всего будете нуждаться».

Королева, умевшая так писать, не испытывала недостатка в подданных, которые могли выразить себя в поэзии и в прозе, как, впрочем, и в славных капитанах на суше и на море. Много ли сегодня сыщется писателей, владеющих пером так, как елизаветинцы владели шпагой? Да и мало кто из нас, кстати сказать, может конкурировать в воинской славе с елизаветинцами, добывшими себе известность пером. Вот почему в ту эпоху лучшие из лучших были гениями.

Безусловно, масса должна быть весьма хороша, чтобы кто-то один оказался превосходным. Если сделать допущение, что ныне мы можем назвать сотню очень способных бизнесменов, столько же композиторов, инженеров-строителей и писателей, то есть шанс, что среди них находится гений. Если же отыщется тысяча необыкновенно способных адвокатов или художников, этот шанс увеличится в десять раз. В реальности он будет еще выше, поскольку условия состязания весьма строги, и именно конкуренция требует окончательного усилия, поднимающего гения на высоту, просто способному человеку заказанную.

Мы уже говорили и повторим еще раз: поле, на котором дает всходы гениальность, должно быть большим, потому что на маленьких обособленных участках почва обычно неблагодатна. Нетрудно быть лучшим композитором в небольшой группе музыкантов-единомышленников. Незначительная заслуга быть самым эксцентричным в кругу эксцентричных архитекторов. Не так уж сложно быть первым в излингтонской группе абстракционистов-нон-экзистенциалистов, работающих с шерстью, гравием, медной проволокой и сахарной глазурью (если предположить, что такая группа действительно существует). Быть самым необъяснимым среди поэтов, известных своей непонятностью, еще не значит называться классиком. Пусть вы единственный основатель музея, конфигурацией напоминающего штопор. Пусть музей этот – лучший в своем роде, но он же и худший, он же и посредственный. Пусть вы единственный строитель, использующий в качестве материала цветное стекло, а ваши произведения удобопонятны лишь вашим ученикам. Все дело в том, что в каждом описанном случае отсутствует дух состязания, которому шедевр обязан своим существованием.

Успех дается легко, если поле приложения сил убого. Вот почему мы все играем такую значительную роль в развитии и становлении гения. Не кто иной как мы создаем высокий средний уровень. Если же из-за отсутствия усилий с нашей стороны уровень этот опускается, возникает возможность легко его превысить. Тому, кто это реализует, победа достанется совсем дешево, и он сможет безмятежно ею наслаждаться. Воспрепятствовать этому могут только те, кто наступает ему на пятки, покушаясь на его успех. Спортивный рекорд побивается в условиях жесткого состязания и, как правило, одним из членов наиболее многочисленной команды энтузиастов. Примерно то же самое происходит в деловом мире, в политике и в искусстве. Лишь тогда, когда на высоте многие, один умудряется подняться еще выше. Именно он-то нам и нужен, поскольку никакой легион бездарей заменить его не в состоянии. А это значит, что условие для гениальности – повышение среднего уровня. Добравшись до данной отметки, мы должны переключиться на решение следующей задачи – узнать гения, когда тот попадется нам на глаза.

Наша книга начиналась с описания мышеловки на меху – своеобразной экономической западни, в которую попало современное общество. Если из нее и есть выход, отыскать его сможет только гений. И эта последняя глава – всего лишь скромный вклад в поиски гения. Пусть она не решит проблему целиком и полностью, зато хотя бы укажет верный путь.