Текст книги "Законы Паркинсона"

В поисках выхода

Любая хозяйка дома, даже если у нее и нет -надцатилетних детей, время от времени начинает хандрить; но лишь только она с кем-нибудь поделится, как все тотчас проходит. Однако иной раз ей доводится переживать такие минуты, когда не так-то просто преодолеть уныние и отвратительную тоску. У женатого мужчины врожденного иммунитета в данном отношении тоже не имеется, и вполне допустимо, как минимум теоретически, что он раскисает синхронно со своей женой. Впрочем, хотя это и не исключено, но до такой же степени маловероятно, как если бы две свечи догорели в одно и то же мгновение. Принимая во внимание ничтожную долю вероятности возникновения подобной ситуации, правильнее было бы предположить, что, когда один из супругов выходит из строя, другой при этом подтягивается. Если пока не учитывать те случаи, когда оба одновременно отравились одним и тем же омаром, то есть все основания полагать, что в каждый данный момент один из двоих полон энергии, бодрости и оптимизма. Тот, кому на этот раз не подфартило, примется, скорее всего, сетовать, на дороговизну, на то, что дети совсем отбились от рук, что дом сырой и промозглый, а все лучшие друзья разъехались кто куда. Если бы жена могла сбежать от всего этого! Но ведь в действительности ей надо лететь сломя голову от себя самой. Здесь появляется на выбор несколько выходов, и самый простой – взять да и сказаться больной. Но такой способ неплох, только если в доме остается кто-то заботливый, чуткий и здоровый.

То, что хворающий в этом случае способствует своему недомоганию, как правило заметно по тому, когда и отчего недомогание начинается. Давайте исходить из предпосылки, что бактерия наличествует всегда, а жертва инстинктивно ей поддается именно в тот момент, когда испытывает желание заболеть. У некоторых людей просто нет никакой другой возможности хоть немножко отдохнуть. В обусловленный момент, когда гости уехали или дети отправились в школу, температура резко поднимается, возникают боли, слабость делается неодолимой и недуг вступает в свои права. Отметим, дабы избежать ненужных недоразумений, что это отнюдь не симуляция. Болезнь настоящая, ее признаки не выдуманы, и развиваться она будет своим чередом, а осложнения точь-в-точь совпадут с описанными в учебниках. И при всем том ничего бы не случилось, если бы пациентка подсознательно не дала свое согласие, ведь вне зависимости от обстоятельств ничего не происходило, покуда хворать было нельзя. В какой-то степени болезнь можно объяснить потребностью в передышке, но эту форму отчасти приняло и стремление убежать от всего. Покуда болящая лежит в постели, она не только сторонится ежедневных обязанностей, но и освобождается от своей заурядной повседневной личности. Теперь она совсем другой человек – возможно, даже страстотерпица, чей мужественный пример призван воодушевлять окружающих. Чтобы не обременять своих друзей, она борется из последних сил. И лишь через какое-то время до них доходит, как она страдала. Да, ей было очень плохо, но она постоянно думала о других. Она была возвышеннее всех святых мучениц и бесстрашнее всех легендарных героев.

Однако на ложе болезни, как и на поле боя, одной доблести недостаточно. Доблесть должна иметь зрителей. Кому-то надлежит все лицезреть, выказывать сострадание и замечать, как на смену болезненной конвульсии приходит слабая улыбка смирения. Тут никак не обойтись без публики – сиделок, докторов, родных, – и чем больше их будет, тем лучше; но уж по крайней мере один человек – это тот минимум, без которого все пропадет даром. Чаще всего этот единственный человек муж или жена, и ничто не подвергает семейную жизнь такой серьезной опасности, как неумение сыграть эту роль по всем правилам. Когда жена заявляет: «У меня болит голова», примерный муж обязан проявить тревогу, отметив, что она и впрямь плоховато выглядит.

– Бедняжка моя! Ты даже побледнела, теперь я это вижу. У тебя, вероятно, и сердечко побаливает. Выпей-ка аспиринчику, а я сейчас намочу полотенце. И немедля позвоню в клуб, сообщу, что вечером не приду на заседание комитета.

Немалое удивление вызывает толстокожесть мужа, который, напротив, считает все жалобы жены форменным вымыслом.

– Очень странно, – говорит он. – С виду ты совершенно здорова. Наверное, не выспалась после вчерашней вечеринки. Ну, я пошел. Увидимся после заседания комитета!

Вот вам наглядный пример безжалостного изуверства, когда муж упорно не желает замечать того, что его жена почти что на последнем издыхании. Страшно даже представить, что такие мужчины ходят по земле, это же прямо (чтобы не выискивать других выражений) чудовища в человеческом обличии, садисты, для которых чужие муки ничто, зато сами они делаются совершенно невыносимыми, стоит им подхватить чепуховый насморк. Но самое плохое происходит тогда, когда люди позволяют себе отвечать жалобой на жалобу. Матримониальные взаимоотношения основываются на том, что в данный момент болеть имеет право только один из двоих. Тот, кто пожаловался первым, получает приоритетное право делать это и дальше, а другой должен оставаться здоровым, пока воображаемый светофор не подаст зеленый сигнал. Но отдельные нарушители все-таки устремляются на красный свет, и орудием преступления им служит, скажем, такой диалог:

– Ах, Том, мне так плохо, голова просто раскалывается, я боюсь, что вот-вот упаду в обморок.

– И мне тоже очень скверно, ну в точности как тебе, Мэйбл. Может, стоит выпить немного бренди?

– Меня мутит.

– И меня подташнивает! Наверное, из-за креветочного салата. Я сразу подметил, что привкус у него какой-то не такой.

– У меня сердце едва-едва колотится, с перебоями…

– И у меня постоянные перебои! Все от несварения желудка.

– Просто не представляю, как доживу до вечера. И ведь борюсь-то я из последних сил, но эта боль в груди меня обязательно доконает.

– Как, и у тебя то же самое? А я все размышляю, не тромбоз ли у тебя.

– Я больше не могу держаться на ногах. Придется прилечь.

– Да я и сам уже ложусь. Только уж ты, дорогая, сперва вызови врача, хорошо?

Однако ситуация, в которой случилась эта драма, явно утопична. Муж и жена не могут заболеть в одно и то же время. Том ведет себя безобразно, потому как Мэйбл первая огласила свою болезнь. Когда она принялась говорить «мне так плохо, голова просто раскалывается…» и т. д., он обязан был, как по сигналу, сказать: «Тебе надо прилечь, а я согрею чай». Но он, оставляя в полном пренебрежении свой святой долг, рассуждает о собственных кажущихся недугах. Да так он в конечном итоге доведет бедную женушку до сумасшествия! Требовать сострадания от женщины, которая сама так в нем нуждается, – значит нанести ей тяжелые душевные раны. Мужей оставляли и за меньшее жестокосердие. Безусловно, описанная нами ситуация чрезвычайно серьезна, и мы вправе задаться вопросом, не трещит ли по швам этот брак. Необходимо признать, что перспективы и впрямь неутешительные, поскольку муж не хочет подождать своей очереди. Всему свое время, и ни один муж не имеет права болеть, пока его жена не встанет на ноги.

Еще один вид спасительного «ухода», замещающий болезнь или способствующий исцелению, – это фантазия. Фантазии поставляются нам беллетристикой, а также телевидением и радио в виде кинофильмов или пьес. Все это вместе взятое служит одной цели: отключиться от действительности и по крайней мере на время погрузиться в иной, несуществующий мир. Некоторые дети даже днем видят сны наяву, почти что не испытывая нужды в помощи телеэкрана или печатной страницы. Телепоклонникам XX века случается все меньше и меньше пользоваться воображением, и если Шекспир предлагал зрителям самостоятельно, по-своему собственному усмотрению представить поле сражения, то нынешний продюсер всенепременно изобразит кровавое побоище всеми цветами техниколора. Правда, такие зрелища время от времени перебиваются обсуждениями и комментариями на злобу дня. Но в конце концов реальность так сплетается с фантазией, что продюсер путается больше, чем зрители. Когда нельзя отличить житейскую трагедию от разыгранной, выдумка, как правило, выглядит более правдоподобной: государственные мужи в телефильмах обычно гораздо импозантнее тех политических деятелей, за которых нас призывают проголосовать. Эта путаница в мыслях и приводит нас к выводу, что кинозвезда или знаменитый певец – как раз те люди, которые в состоянии ответить на актуальные вопросы современности. Великого актера или режиссера усаживают перед телекамерой и просят высказаться относительно международной политики или положения трудящихся. Однако своего мнения у него не имеется. Да и зачем оно ему? Он только тем и занят, что изображает других людей, придуманных или реальных; отсюда и его устоявшаяся привычка драматически остро подавать именно их точку зрения. А если бы он был нашпигован собственными взглядами, то о сценическом успехе ему пришлось бы забыть. Но телезрители крайне медленно уразумевают то, что административные и актерские способности не только две разные вещи, но две вещи абсолютно несовместимые. Когда грань между фантазией и реальностью размывается, радио и телеэкран предоставляют нам слабую возможность абстрагирования от действительности. Рассказ об измышленном мире постоянно прерывается, и дело тут не только в том, что вклинивается разнообразная реклама, но и в том, что сам продюсер совершенно не способен взять в толк, что же именно он хочет предложить зрителю. Он может в изобилии предлагать развлечения – оперные арии или ужимки лицедеев, – но любому понятно, что это не помогает сбежать от обыденности. Мы свыклись с тем, что это всего-навсего шум, своеобразный аккомпанемент, сопровождающий наше заурядное существование. Относительно же тех строго документальных многосерийных телепередач, которые посвящены проблемам животрепещущим, можно сказать лишь одно: они тем паче не годятся для «ухода», так как обычно еще уродливее, чем сама жизнь.

Видимо, для тихого ухода от мирских забот и треволнений нет ничего лучше книги. Вы ее выбираете сами, никто вам ее не всучивает, исходя из представления какого-то там продюсера о вкусах среднестатистического зрителя. Кроме того, на книге останавливают свой выбор, учитывая определенную обстановку или расположение духа: приключенческий роман хорошо читается в вагоне, любовная история – во время путешествия в самолете, драма плаща и кинжала – перед отходом ко сну, и что-нибудь не очень волнительное – когда хочется прилечь на диване в гостиной. По сравнению с телевизионной постановкой роман значительно длиннее, и у автора есть время для создания необходимой атмосферы. Средний читатель всегда предрасположен принять самые несусветные вымыслы, ему только надо дать немного времени, чтобы он свыкся с предлагаемыми ситуациями. Покойный мистер Эрнест Брама раскручивал действие всех своих романов на фоне типового китайского пейзажа с ивами, в эпоху хотя и неопределенной, зато весьма древней династии, и все его диалоги чопорны, обширны и преисполнены изысканной куртуазности. Нужно какое-то время, чтобы сотворить подобную атмосферу; и приблизительно такого же подхода требуют истории о короле Артуре и волшебнике Мерлине. Мы склонны поддаться иллюзии, но вначале хотим знать, что это будет за иллюзия. В этом смысле ничто не может затмить трехтомный викторианский роман, в который читательница имеет возможность в самом деле окунуться с головой, как, скажем, в «Барчестер» Троллопа. Произведение такой протяженности действительно дозволяет захваченной читательнице войти в чужую жизнь, слиться с одним из действующих лиц и пропустить через себя бездну событий. Отвлекаясь от книги (к примеру, чтобы подойти к телефону), ощущаешь словно бы шок, что и свидетельствует, насколько глубоко ты погрузился в другой мир. Напротив, отдельные детективные истории, в которых самое главное – разгадка, читаются только один раз, и если уже загодя начнешь смекать, кто преступник, то все удовольствие будет испорчено. В многотомных романах XIX века дело было не в эффектном финале, и они могли увлечь нас даже при повторном чтении. Переносясь в другое общество, мы на некоторое время избавляемся от обстановки, в которой вынуждены жить. Иной раз выдуманный мир представляется нам более заманчивым, чем подлинный, но это не так уж важно; гораздо важнее другое – это иная реальность. Во время чтения мы целиком и полностью существуем вне нашего дома.

Может ли кинофильм преследовать ту же цель, что и роман? Вряд ли, потому как действие его весьма непродолжительно. Хотя фокусы киноискусства легче приковывают наше внимание, увлечены мы им значительно меньше. Во-первых, посещение кинотеатра отчасти уже само по себе коллективное мероприятие. Вы являете собой часть аудитории и все время подспудно воспринимаете реакцию остальных зрителей. На минуту вы можете ощутить, что поднимаетесь в атаку за генералом Гастером или сражаетесь с зулусами на Стремнине Рорка. Но вот какой-то малыш, сидящий где-то неподалеку от вас, восклицает: «О-оой!» – и вы вновь грубым рывком возвращены к реальности. И потом, вы ведь едва ли отправитесь в кино одна. Стало быть, все волнения вам доведется разделить с мужем или дочерью. Одним словом, с кем-то, связанным с вашей будничной жизнью; с человеком, которому ваше излишнее восхищение может показаться несколько утрированным, а то и вовсе неуместным. «Значит, ты считаешь Элизабет Тейлор красавицей?» – с металлом в голосе спрашивает жена, и муж опасливо объясняет, что каждая женщина привлекательна по-своему (полагаю, тебе понятно, что я имею в виду), что у мисс Тейлор имеются свои воздыхатели, но что сам он лично отдает предпочтение блондинкам лет тридцати семи. Так кинозрителю приходится следить за собой, не упуская из виду, что он (или она) не один. Кроме того, сюжет нередко отходит на второй план перед артистами, а артисты так кривляются и переигрывают, что не остается даже намека на правдоподобие. Одно из многих возражений против шумных рекламных кампаний, создающих кинозвезд, – то, что мы постоянно помним, кто исполняет главную роль. Чем больше мы восторгаемся Рексом Гаррисоном как актером, тем менее мы готовы воспринимать его как Юлия Цезаря или профессора Хиггинса. Кинофильм может быть нам полезен и приятен во многих отношениях, но он нечасто переносит нас на долгий срок в иные места и в иные времена. Мы не в силах забыть об исполнителях и о монтаже, нам хочется отгадать, какие монтажные куски сняты на натуре, а какие – в павильоне. Нас можно очаровать, но обвести себя вокруг пальца мы не дадим.

Если мы вознамерились сбежать от нашей уныло-монотонной жизни, то театр для этого годен в еще меньшей степени, чем кино. Выход в театр – еще более коллективное мероприятие; в антракте мы сталкиваемся с друзьями и имеем возможность поболтать с ними о достоинствах и недостатках артистов и постановки. И хотя в настоящее время мы уже не принаряжаемся, когда отправляемся в театр, как это было принято когда-то, мы тем не менее осознаем себя частью зрительного зала и, стало быть, принимаем участие в успехе или провале спектакля. А поскольку мы до такой степени вовлечены в само зрелище, то развитие сюжета вряд ли может захватить нас до самозабвения. Театральные зрители остаются сами собой, за исключением разве что совсем юных; их тревожит вопрос, достаточно ли они элегантны и расфуфырены, или же они постоянно тщатся показать, что давным-давно разгадали развязку пьесы. Если пьеса поставлена приезжей труппой или местными актерами-любителями, мы готовы еще более строго их критиковать, подмечая, что Эрику гораздо лучше удалась одна из его прежних ролей, или поражаясь, что Маргарет, как оказалось, умеет настолько хорошо играть. Но больше всего непрофессиональная сцена дает, безусловно, самим артистам. Для тех из них, кто не может жить без театра, роль является блестящим способом бегства от действительности. Нам надлежит всегда помнить об этом, даже если мы сами всего-навсего разыгрываем шарады. И еще один немаловажный момент. Постановка любительского спектакля требует таких колоссальных усилий, что это многих отпугивает. Поэтому кажется довольно странным, что лишь единицы выбирают более легкий путь – кукольный театр. И ролей в этом театре заучивать не надо, и он ничем не хуже обычного театра, поскольку точно так же открывает нам путь в иной мир. Под видом куклы, которую дергают за веревочки, мы перевоплощаемся в разбойника с большой дороги или в пастушку, в шерифа или в королеву. В таких ролях домашняя хозяйка и банковский служащий хоть и на короткие, но блаженные мгновения перестают быть самими собой.

Последний и самый явный путь для ухода от будней – это уик-энд и летние отпуска. Первым делом это позволяет переменить обстановку. Те, кто живет на равнине, могут отправиться в горы, а обитающие в лесу – переехать к морю. Кроме того, у человека появляется возможность бросить свои прежние занятия: банкир сделается рыболовом, а измочаленная мать семейства – отдыхающей леди. Если вы хотите взять с собой детей, имейте в виду, что совместный отдых несет в себе элемент непрерывности – отдыхающие родители продолжают нести свой крест. Тем не менее атмосфера совсем иная, поскольку на первый план выходят совершенно другие интересы. Однако из-за несходства во вкусах мужчин и женщин зачастую возникают кое-какие сложности. Предвкушая продолжительный отдых в конце недели, папа мечтает о палатке на берегу озера или о хижине в горах, а мама (скорее всего) – о двойном люксе в гранд-отеле. Подобные разногласия между ними объясняются тем, что из каждой девочки непременно вырастет женщина, тогда как средний обыкновенный мальчишка навсегда таковым и останется (хотя бы отчасти). Девочка, играющая в куклы, репетирует ту роль, которую ей доведется играть во взрослой жизни. Когда она ухаживает за своим любимым пони, ее материнские инстинкты уже реализуются, она получает эмоциональное удовлетворение. А мальчишка, напротив, готовится к жизненному пути, который его вряд ли ожидает. Он представляет себя лесным бродягой или ковбоем, тайным агентом или командиром подводной лодки. Мечта превращается в действительность крайне редко; скажем, когда мальчишка, увлекавшийся моделями, становится инженером-конструктором. Но случалось ли кому-нибудь из вас наблюдать, чтобы в мальчишеских играх фигурировали подведение годового баланса или же страховка автомобилей? В подавляющем большинстве случаев из будущего одинокого скитальца выходит простой счетовод. Вот почему у мужчин есть общая тяга к постоянному недовольству, лишь только они вспоминают о полной приключений и авантюр жизни, ставшей для них недоступной. У них отобрали бастионы и ружья, диких животных и ужасных преступников, а вместо этого заставили играть в какие-то скучные бумажные листочки! В глубине души каждого мужчины изнывает и мечется человек действия, алчущий и ожидающий возможностей, которые ему никогда не предоставляются. Мы не можем с полной уверенностью утверждать, что Уолтер Митти обнаружил бы мгновенную находчивость в случае реальной опасности, но его душевная неудовлетворенность не вызывает никакого сомнения. И она выражается в том, как он рассчитывает провести свой отпуск. Он уже воображает себя отважным первопроходцем, строителем лесных хижин, рыбаком и охотником, мастерски обращающимся с топором и охотничьим ножом. Немного поразмыслив, он может заменить лагерь в лесной глуши небольшим катером с жилой каютой, но тогда уж он видит себя старым морским волком, который простым матросом не раз и не два огибал мыс Горн. Такие сны наяву видоизменяются чуть ли не каждый день, но одна тенденция в них стабильна и устойчива – герой всегда имеет дело с настоящими вещами, а не с какими-то там бумажками. Оказавшись в своей стихии, он становится совершенно другим человеком, и никто из его коллег теперь не распознал бы в нем сослуживца. Пускай грянет страшный шторм, тогда его семья впервые увидит и постигнет, что он в самом деле за человек.

Мама представляет все совсем по-другому. Мечты ее школьных лет и впрямь гораздо ближе к той жизни, которая ей когда-то грезилась. Больше всего ее привлекал роман, где рассказывалось о девушке, полюбившей бедного юношу, который оказался миллионером (об этом она узнала во время их медового месяца). Она в него влюбилась, понятное дело, в такого, как он есть, и известие, что он – наследник герцогского титула, глубоко ее потрясло. Но сумев выжить после этого жестокого удара, она мало-помалу начала понимать, что в ее положении имеются и некоторые мелкие преимущества; первое из них – личная горничная, второе – шеф-повар, настоящий волшебник в своем деле. Детали этой мечты постоянно трансформировались, но первостепенным всегда оставалось то, что у героини был большой городской дом и усадьба в сельской местности, что она распоряжалась толпой слуг и, не считая, тратила деньги на наряды. Вот какие воздушные замки строила школьница, однако жизнь ее сложилась совершенно иначе. Конечно, Гарри – лучший муж в мире, и жалованье у него, после очередной надбавки, вполне пристойное. И все же до переодетого миллионера ему далековато, и его действительные доходы немного меньше, чем она думала, когда объявила об их помолвке. Домашняя прислуга для них – недопустимая роскошь, да и новое платье она может купить только на дешевой рождественской распродаже. Дрожа над каждой копейкой и приобретая вещи в рассрочку, она сумела добиться определенного уровня благосостояния; но жить в свое удовольствие ей по сей день как-то не по карману.

Сложившиеся обстоятельства не позволяют маме проникнуться прелестями отдыха на лоне природы. На катере или в прицепном фургончике ей суждено играть одну-единственную роль – заниматься стряпней, в то время как папа конопатит палубу или устанавливает палатку. Школьницей она никогда не предавалась мечтам о жизни в тесной палатке. Более того, во всех вестернах героине отводилась, как правило, несколько эпизодическая роль. И если она не оказывалась в плену у индейцев (а дело это было вполне обычное), то все ее обязанности сводились к тому, чтобы перезаряжать винтовку героя и побыстрей его накормить, едва только последний краснокожий падал на землю, сраженный метким выстрелом наповал. Но такая роль вновь бросает маму в объятия кухонной раковины, с той лишь разницей, что кухня на природе всегда оборудована с грехом пополам и представляет собой этакий малюсенький камбуз, естественно, не оснащенный электрической духовкой. А тут еще постоянно кто-нибудь что-нибудь забывает, например, штопор или сливочное масло. «А я полагал (полагала), что ты его положишь», – говорят они друг другу, и папа в уме прикидывает, как бы поступил в такой напряженной ситуации Буффало Билл или сэр Френсис Чичестер. Но все дело в том, что в конечном итоге папина тяга к приключениям оборачиваются для мамы сплошными неприятностями. Для нее его потуги одним выстрелом отбить горлышко от бутылки – не более чем утомительное ребячество. Если это будет тянуться весь отпуск, она предпочитает возвратиться домой, где хотя бы сковороды находятся на своих местах, да и магазины всегда рядом. В сравнении со средним мужчиной средняя женщина непростительно и неизлечимо взрослый человек.

Отпуск в маминых мечтаниях начинается примерно так. В собственном и чрезвычайно дорогом лимузине она подъезжает к отелю «Феноменаль». В сопровождении мужа, который выглядит гораздо более авантажно, чем в жизни, она проходит в двери, и все сгибаются перед ней в учтивом поклоне. В то время как прислуга носит ее чемоданы свиной кожи, она обнаруживает компанию звезд первой величины, которые толпятся у камина в гостиной вокруг принцессы Руританской. Но вот принцесса оборачивается и видит, кто только что приехал.

– Белинда, дорогая! – радостно вскликивает она, и маму тотчас обступают герцог Средиземноморский, сенатор Стетсон, графиня Глиссон и посол Каролингии. С легким изумлением она замечает, что все они ее старинные знакомые и что с ее мужем (который стал на три дюйма выше) они обращаются весьма уважительно. Директор отеля дает ей знать, что для нее приготовлены королевские апартаменты, откуда открывается великолепный вид на озеро.

– Ах, вот оно что! – с напускным возмущением шутит принцесса Руританская. – Теперь я понимаю, почему меня туда не впустили!

Вскоре выясняется, что никто не собирается обедать в отеле, потому как герцог приглашает всех в свой замок Бланкенбург-Штариц, который ему уступил на некоторое время старый приятель, барон фон Зауэркраут. Там-то они и отобедают.

– Все будет очень скромно, – признается герцог. – Правда, я распорядился добавить иллюминации, а заодно пригласил волынщиков.

Все принимают его любезное предложение, находя, что идея совсем недурна.

Предаваясь мечтаниям дальше, мама видит, как в эту самую минуту к отелю подкатывает знакомый ей автомобиль с откидным верхом, за рулем которой сидит ее конкурентка в борьбе за место председательницы Родительско-Учительского Совета, эта невыносимая миссис Сандра Соплинг. Перед тем как врезаться в забор, автомобиль успевает обратиться в развалюху выпуска давно прошедших времен, но Сандра со своим мелкотравчатым жалким мужем со знанием дела чинит помятое крыло: он действует молотком, а она замазывает царапины лаковой краской от Вулворта, немного неподходящего оттенка. Эта последняя беда словно бы капельку ее состарила, а костюм на Седрике сидит даже сквернее, чем обычно. Великосветский разговор замирает, когда они, едва волоча ноги, подтаскивают багаж к столику администратора. Директор отеля куда-то исчез, и на его месте воцаряется клерк с мохнатыми бровями, очень суровый на вид. Поеживаясь под неприязненными взглядами мировых знаменитостей, скопившихся у камина, Соплинги лопочут что-то о том, что заказывали номер по телефону. Клерк весьма выразительно открывает регистрационную книгу и проводит пальцем вниз по странице.

– Как вы сказали?

– Седрик Соплинг.

– Соплинг… Соплинг… На это имя у меня никакого заказа нет. Когда вы звонили?

– Тринадцатого числа.

– Значит, позавчера? К сожалению, мы вряд ли сможем устроить вас по такому заказу. Наш отель переполнен, и все номера забронированы на несколько лет вперед.

– Но вы же приняли наш заказ.

– Прошу прощения, сэр, но тут его нет.

– Это просто возмутительно!

– Вероятно, произошла ошибка. По какому номеру вы звонили?

– Подождите, я вроде бы записывал у себя в записной книжке… Ага, нашел… Отель «Феноменаль», Нитвиц 258-634.

– А наш номер, сэр, Сент-Мориц 60-000.

– Так в каком же тогда отеле я заказал номер?

В этом месте Сандра саркастически замечает, что подобной информацией клерк располагать не может. Но она опять-таки обмишуливается, в силу того, что на клерка нежданно-негаданно нисходит озарение. Он берет телефонную книгу и проглядывает названия на букву «К».

– Вы, по-видимому, набирали номер отеля «Болвания».

– А где этот отель находится? – спрашивает Сандра.

Клерк, которому все это уже порядком наскучило, копается в туристском справочнике и читает нужный отрывок прекрасно поставленным голосом.

– «Болвания», 423 Шмелленгассе, Нитвиценберг. Разряд девятый, номеров 5, ванные комнаты отсутствуют, питание не предусмотрено, гаража нет, по воскресеньям закрыт.

– Боже мой! – восклицает Сандра. – Сегодня пятница, и в другие отели не устроишься.

– Вы абсолютно правы, мадам, это более чем вероятно.

– А скажите, далеко ли до этой трущобы?

– Приблизительно двести восемьдесят миль.

– Мы туда не доедем, у нас не хватит бензина!

– Кстати, милая, я, похоже, оставил свой бумажник дома, – сообщает убитым голосом Седрик.

– Но кредитную карточку, надеюсь, ты догадался прихватить?

– Она тоже в бумажнике… Может, у тебя есть немного денег?

– Откуда? Что же мы теперь будем делать?!

– Но ведь в этом отеле, вероятно, примут наш чек?

Служащий за столиком еще более суровеет. Да и голос у него становится на десять градусов холоднее, чем прежде.

– Я спрошу у старшего администратора, сэр. Но разрешите поинтересоваться, имеется ли при вас какое-либо удостоверение личности или, быть может, вас знает кто-нибудь из наших гостей?

Документы Сердика, само собой разумеется, остались в бумажнике, но в эту критическую минуту Сандра замечает маму, и на лице ее читается неописуемая радость. Сломя голову она кидается к маме, наступает на лапу тигровой шкуре, и та немедля вцепляется ей в лодыжку. Собрав последние силы и припадая на одну ногу, Сандра устремляется к камину, где все смотрят на нее с неприкрытой гадливостью.

– Это просто замечательно, что вы оказались здесь, дорогая! – запинаясь, лопочет она. – Ради всего святого, скажите же этому несносному администратору, что вы нас хорошо знаете, что мы живем в одном городе!

Все молчат, затаив дыхание, пока мама неспешно рассматривает Сандру с головы до ног. Затем, обращаясь вовсе не к ней, а к клерку за столиком, мама произносит:

– Эту женщину я вижу впервые в жизни!