Текст книги "Законы Паркинсона"

Надцатилогия

Надцатилогия – это наука, занимающаяся изучением системы ценностей, обычаев, одежды, моды, музыки, танцев, искусства, напитков и наркотиков, которые характеризуют мир тех, кому стукнуло -надцать лет. Моды трансформируются настолько быстро, что не стоит и пытаться установить, что именно приходится по нраву – надцатилетним, поскольку любая дефиниция отживет свой век прежде, чем книга увидит свет. Тем не менее преемственность идей все-таки существует. Выражение же свое она находит в игнорировании всех европейских традиций и в явном предпочтении, отдаваемом чувствам и ритмам, пришедшим к нам из Африки. Подоплека такого предпочтения интересна лишь с исторической точки зрения, но, бесспорно, преимущество состоит в том, что вследствие этого можно улизнуть от попечительства взрослых. Если возымеешь желание станцевать менуэт или джигу, никуда не денешься от приставаний с расспросами к старшим. Чтобы играть Моцарта, надо сперва научиться исполнять классические произведения. Однако почитатель африканских ритмов в подобных советах не нуждается, да родители и не могут его проконсультировать. Это обстоятельство помогает -надцатилетним создать такую среду обитания, куда зрелым людям вход воспрещен. Имеется в виду, что на свете существует много такого, чего взрослые понять не в состоянии. Поэтому подростки зачастую и начинают жить в своем собственном мире.

Сложившееся на сегодняшний день положение вещей объясняется разнообразными причинами, но самая главная из них – это отсутствие авторитета родителей. Сто лет назад все зиждилось на том, что муж по общеустановленным традициям был хозяином в собственном доме. Жена пунктуально соблюдала заповеди подчинения и смирения, отлично понимая, что на этом в свою очередь базируется ее власть над детьми. Ей случалось проводить с ними значительно больше времени, но ее стараниям поддержать дисциплину нередко препятствовала непомерно большая близость. Вот почему оптимальным выходом для нее являлась возможность опереться на авторитет отсутствующего мужа. Она говорила: «Ваш отец это строго-настрого запретил», – и прикидывалась, что сама она была бы гораздо уступчивее. Только призывая на помощь неоспоримую власть мужа, ей удавалось завоевать послушание своих отпрысков. Иной раз повеление исходило от нее, а недовольство доставалось ему. Впрочем, он это сносил совершенно безболезненно, поскольку большей частью при сем отсутствовал. К правилам субординации она обычно присовокупляла сильное воздействие личного примера. Именно таким способом и детей и прислугу обучали знать свое место.

То, что родительский авторитет в викторианскую эпоху, по всей вероятности, достиг своего зенита, было прямым следствием многочисленности потомства. Когда же детская смертность неожиданно и резко уменьшилась, в семьях насчитывалось по двенадцать, четырнадцать и даже двадцать детей. Это превратило дом в настоящую частную школу, где дисциплина была нужна как никогда. Правило, согласно которому детям запрещалось открывать рот, пока к ним не обратятся, пригодно в любом случае, но когда детей дюжина, а то и больше, правило это становится жизненной необходимостью. Без главы и властелина семья просто не могла существовать. Поэтому Мать прилагала немалые усилия для поддержания авторитета Отца на должном уровне, используя его также и в качестве средства самозащиты. «Видимо, придется рассказать все вашему отцу, когда он вернется с работы», – с помощью этих пугающих слов она удерживала порядок, и нависшая над домом угроза принимала форму страха, когда она торжественно возглашала: «Я слышу шаги вашего отца на лестнице!» Сама она не так уж его и боялась, а скорее всего – просто притворялась, но ее притворство нередко оказывало добрую услугу. Дети приходили в трепет еще до того, как их постигало наказание, а в итоге возникала сравнительно мирная и спокойная домашняя обстановка. Не исключено, что другого способа держать в руках бразды правления и не существовало.

В XX веке детей стало меньше, и женщины немедля взбунтовались. Дисциплина больше не превалировала над всем прочим, и склад семейной жизни кардинально изменился. Предполагалось, что если детей раз-два и обчелся, а промежутки между их рождением скрупулезно взвешены, то времени на объяснения с ними, скорее всего, будет более чем достаточно. Возможно, его хватит даже на изучение трудов по детской психологии. Распоряжения отца перестали быть неоспоримыми, как библейские заповеди, да и само Священное Писание очутилось в изгнании, где-то на верхней полке, как абсолютно непригодно чтение для маленьких. Почему это женщина обязана безропотно повиноваться? И в самом деле, почему? После некоторых сомнений притязание представительниц прекрасной половины человечества на равноправие было удовлетворено. Слова «да убоится мужа своего» оказались вычеркнутыми из обряда бракосочетания или (по взаимной договоренности) лишились своего прямого смысла, что в конечном итоге привело к более естественным отношениям между полами, к более непринужденной дружбе и взаимопониманию, и любовь заняла место страха. Отныне замужние женщины сохраняли право на свою собственность, а некоторые из них даже делали самостоятельную карьеру. Многих мужчин наступившие перемены порадовали, и они с облегчением отказались от обязанностей непогрешимого домашнего деспота. Атмосфера в доме сделалась менее церемонной и более непосредственной; все вопросы теперь выносились на всеобщее обсуждение, а о трудностях говорили без боязни и колебания. У нас есть все основания считать, что муж, живший в одно время с А. А. Милном, был более славным и незлобивым человеком, нежели современник Чарльза Диккенса. Семейные молитвы уступили место семейным анекдотам. «Винни-Пух» пришел на смену Ветхому Завету.

Однако люди почему-то лишь очень нескоро взяли в толк, что женская эмансипация не лучшим образом сказалась на родительской власти. Мать больше не подавала пример повиновения, хотя сама продолжала требовать послушания. Родители стали чаще препираться и конфликтовать, а ребенок получил возможность жаловаться на одного из них другому. Кончилось же это тем, что он и вовсе перестал их слушаться. Скинув мужчину с пьедестала, жена и мать, по сути дела, лишила себя единственного оружия для поддержания дисциплины. На вопрос: «Почему нельзя играть со шлангом?» – она уже по большей части не может ответить: «Потому что отец не разрешил». Теперь ей пришлось бы изречь: «Потому что я сказала – нельзя!» Но подобным образом отвечать ей не хочется, и она подсознательно пускается в разъяснения, сторонясь распоряжений. Дети должны бросить шланг, потому что соседи рассердятся, потому что вода будет течь понапрасну, потому что одежда намокнет, потому что сами дети могут заболеть пневмонией и умереть. Но если начинаешь растолковывать там, где необходимо послушание, дело дрянь. От детей удается добиться маловразумительного заверения, что они будут осмотрительны, заверения, которое буквально через минуту выскакивает у них из головы и тут же нарушается. Однако страшны не столько прямые последствия, сколько то, что дети раз и навсегда поймут: маму можно уломать, а папа их не накажет, даже когда узнает, что они сделали. Жена, которая спрашивает, обливаясь горючими слезами: «Почему ты не хочешь на них повлиять?» – взывает к авторитету, ею же самой развенчанному. Угодивши в столь невыгодное положение, она старается убедить себя и других, что дисциплина прежних времен для современного ребенка не подходит. Ему надо все объяснить, избегая принуждения. И форма обращения понизилась от викторианского «сэр» до более позднего «папа», а сейчас отца называют по имени или же просто «предок».

В конечном итоге все пришли к выводу, что только школа может разрешить проблему дисциплины. Однако школа в свою очередь уже была ослаблена влиянием Джона Дьюи (1859—1952), который требовал, чтобы авторитарные методы были аннулированы и дети учились на собственном опыте. С тех пор основанная им система «прогрессивного» обучения прочно утвердилась в школах, и все прогрессивно настроенные головы упивались эпохой просвещения в течение полувека. Угрюмые средневековые училища с расшатанными, изрезанными партами и засиженными мухами однотонными гравюрами Парфенона были заменены классными комнатами со стеклянными стенами, радующей глаз обстановкой, окрашенной в нежные пастельные цвета, и развлекательными телевизионными уроками. Относительно достигнутых успехов высказываются различные мнения. Но одно, по крайней мере, не вызывает никаких разногласий: процесс обучения стал чрезмерно продолжительным. Чтобы получить образование в соответствии с этими принципами, нужно учиться, учиться и еще раз учиться долгие годы. По пятнадцать лет и больше (порой этот срок доходит до четверти средней человеческой жизни) дети и подростки бродят толпами по празднично окрашенным коридорам учебных заведений совместного обучения. Вероятно, это и демонстрирует счастливый контраст с давними временами, когда детей швыряли прямо в мир взрослых, когда не такой уж большой редкостью были семилетние ученики в мастерских или десятилетние юнги на кораблях. Лет сто назад молодежь повсеместно находилась в меньшинстве среди старших – будь то конюшня, казарма или кубрик. Если же для сравнения бросить взгляд на прогрессивную школу, там не обнаружишь взрослых, которым можно подражать и которых нужно остерегаться, – ведь учителям за то и платят (по общему представлению), чтобы они вели себя надлежащим образом, и поэтому их считают оригиналами, сумасбродами и чужаками. А молодые создают свой собственный мир.

Но если эти нескончаемые школьные годы в отрыве от общества взрослых представляют собой фон проблемы -надцатилетних, то первый план, бесспорно, занимают средства передвижения. Имея в своем распоряжении мотоцикл или автомобиль, определенную сумму денег и недурственную погоду на уик-энд, молодые люди могут заниматься чем только захотят. И не так-то легко запретить им взять автомобиль, который стал обязательным атрибутом и в нашей, и в их жизни; это не роскошь, а просто-напросто предмет первой необходимости, и без тачки наши великовозрастные детки чувствуют себя обделенными и обескураженными. Вот и выходит, что все уик-энды и каникулы они проводят не со взрослыми, а в обществе друг друга. В своем мире -надцати-летних они обретаются до тех самых пор, пока не закончат школу или колледж, когда им предстоит начать добывать себе на пропитание.

И все-таки нужно признаться в извинение молодых, что общество, от которого они пытаются отделиться, особого восхищения не вызывает. Более того, за это тусклое уныние взрослого мира их родители, возможно, проливали кровь, пот и слезы. Для немалого количества супружеских пар жизнь начиналась в трущобах, где торговля наркотиками и проституция были обычным делом, где не в диковинку были драки, иной раз доходившие до смертоубийства. Самообразование и скупость, энергичность и бесконечная работа помогли им выбиться в люди. Для них дом в предместье с гаражом на два автомобиля является реальным воплощением такого благополучия, на которое когда-то они не смели даже надеяться. Имя на дощечке у ворот и зеленый газон под окном для них полны возвышенной романтики. Все эти блага они заработали трезвым расчетом, неимоверным терпением и неустанным трудом. Но то, что им представляется истинным чудом, совсем не умиляет их отпрысков, которые, вероятно, ничего иного в своей короткой жизни и не знали. Перед глазами подростков предстает скучное предместье, где самые драматические события – безобидные пересуды или эпидемия кори. «В этом месте никогда ничего не происходит!» – возмущаются они. Родители со своей стороны могли бы вспомнить времена, когда происходило излишне много и непомерно часто. Спокойное, безмятежное существование – вот их самая сокровенная мечта, к которой они по сию пору неизменно стремятся, не жалея сил. Но это их стремление и эту их мечту не так-то легко и просто растолковать другим. Вот почему утвердилось мнение, что старшие совсем обленились и с ними тоскливо, что взрослая жизнь нагоняет на молодых скуку и им только и остается, что удрать от всего этого как можно дальше.

Однако если молодых совершенно не прельщает семейная жизнь в предместье, то деловой мир притягивает их, пожалуй, еще меньше. Потому как требования, предъявляемые к вступающим в данный клуб, с самого начала довольно обременительные, нередко повышаются всякий раз, как только появляются признаки непослушания. За допуск к ответственной работе другой раз доводится рассчитываться ценой чрезмерно рабского следования правилам и указаниям. И ко всему прочему это частенько неразрывно связано со слишком длинным периодом ученичества. Нам постоянно повторяют, что молодежь – это наша надежда. Однако когда старики из последних сил держатся за власть, не только люди среднего возраста приходят в уныние, но и молодые не изъявляют никакого желания вступать даже на первую ступеньку служебной лестницы. Быть осужденным на тридцать лет подчиненного положения вполне достаточно для того, чтобы подрезать человеку крылья, а когда в перспективе полвека напрасных стараний и тяжких разочарований, от этого у любого опустятся руки. Если же старцы самоустраняются, продвижение людей среднего возраста расчистит дорогу для молодых. Там, где молодые доведены до отчаяния своим собственным бессилием, включение нескольких из них (20-летних) в состав Палаты Мудрых и Добродетельных вряд ли поможет. Сильнодействующее средство в этом случае – отправить на пенсию всех, кому перевалило за шестьдесят, и, стало быть, высвободить место для тех, кому двадцать семь. Если у молодых появится надежда на получение ответственной должности через семь лет, они очень быстро повзрослеют. Безусловно, на нас оказывает определенное воздействие то, чему нас учили, но еще больше на нас влияют годы разочарований, расстилающиеся перед нашим внутренним взором во всей своей неотвратимости. Не поддерживает и придумывание должностей, наделяющих эфемерной властью. Никого не вводит в заблуждение Молодежный Комитет, и в особенности тогда, когда настоящие его члены – один другого дряхлее. Слишком серьезной ответственностью молодых можно и не наделять, но ответственность эта должна быть вполне реальной.

Организации типа бойскаутов, бесспорно, по замыслу весьма неплохи, но на них еще в зародыше фатальным образом воздействует то, что придуманы они пожилыми для совсем юных. Куда более крепкая структура возникает, когда взрослые призывают молодежь оказать им содействие в общем деле, к примеру, зачисляют подростков в команду спасательной лодки или в комиссию по устройству парадного шествия. Нынешний отец семейства, прекрасно зная, что праздность ввергает в пороки, и отказываясь от помощи, предлагаемой молодежными организациями, порой изобретает доморощенный план, дабы оградить своих детей от опасных соблазнов. Он придумывает какой-нибудь проект вроде постройки парусной лодки. На первых порах все воодушевляются и на заднем дворе начинается бурная деятельность, к которой отец так стремился. Начищают планки наждачной бумагой, сшивают паруса, смолят такелаж. Сыновья больше не бездельничают, дочку удалось выманить из бара, да и мама счастлива, что все домочадцы собрались вместе. Однако мало-помалу в этих коллективных потугах начинает проглядывать какая-то фальшь. Лодка, спущенная на воду, ничуть не лучше и не намного дешевле той, что продается в магазине. Корпус из стеклопластика был бы, наверное, более практичным. Отец достиг только одного – он сумел организовать полезное времяпрепровождение для себя и для своих детей. Вместо того чтобы дать им возможность играть с друзьями, он позвал их играть с собой – не потому, что на самом деле ему требовалась их помощь, а потому, что он просто захотел их чем-то развлечь. Химеричность ситуации состоит в том, что отец является биржевым маклером, а не лодочником на канале. Если бы парусная лодка нужна была ему для дела, ее постройка в глазах детей выглядела бы весьма почтенным занятием. Но лодка – всего лишь игрушка, причем их игрушка, а не отцовская. В конечном итоге они начинают осознавать, что все это – несерьезная затея, вроде старания взрослого человека затесаться в детский хоровод; да и сама игра не из тех, которую они предпочли бы сами, будь на то их воля. Постройку злосчастного суденышка отец заканчивает в полном одиночестве, прекрасно понимая, что почин провалился. Правда, сам он и впрямь избежал соблазнов, но сыновья опять слоняются без дела, засунув руки в карманы, а дочка вновь водится с местными шалопаями. «Есть ли другой путь?» – задается вопросом расстроенный отец.

Да, такой путь существует. Суть же его такова. Старшее поколение должно предоставить молодым возможность расти, и чтобы при этом перед ними была перспектива – пораньше найти применение своим, личным дарованиям. В тех случаях, когда им это не удается, они отворачиваются от общества и решают навеки остаться в мире -надцатилетних. Это вызвало движение, почти синхронно начавшееся в таких отдаленных друг от друга городах, как Сан-Франциско, Берлин и Токио, Амстердам, Лондон и Париж. Характер движения весьма нестабилен и подвержен постоянным изменениям, но возникает оно обязательно под воздействием стремления вырваться, освободиться. Можно приблизительно обозначить шесть путей освобождения, как-то: секс, скорость, шум, выпивка, экзотика, наркотики. Ближе всего к действительности – секс, потому как партнер хотя бы взаправдашняя фигура. В какой-то степени связано с сексом и влечение мотоциклиста к грубой силе и бешеной скорости, ощущение своей власти и всемогущества. Ко всему прочему звук ревущего мотора смешивается с африканскими ритмами, заменяющими в настоящее время музыку. Гипнотизирующий ритм ударных инструментов погружает в своеобразный транс, когда явь кажется фантомом, а сновидения – реальностью. Но хотя эта увлеченность пластинками, стонами и дикими завываниями делает мало чести современным методам воспитания, нельзя с полной уверенностью утверждать, что она причиняет ощутимый физический вред. Несчастье происходит тогда, когда уход от действительности пытаются убыстрить возлияниями или наркотиками, из которых табак – самый мягкий, скорее просто успокаивающее средство. Однако исподволь появляется тяга к наркотикам, предоставляющим более сильные иллюзорные ощущения.

Осудить наркомана очень легко. Потешаться над бородатым недоумком, машущим флажком в какой-нибудь смехотворной демонстрации протеста, еще легче. Значительно сложнее построить такое общество взрослых, в которое молодые захотят проникнуть. Но начало может быть положено в любой семье, где осознали, что без чувства ответственности не обойтись. Секрет состоит в том, что родители должны определить для себя такую цель, для достижения которой им совсем немножко недостает сил, и обратиться к детям за помощью и поддержкой, потому как без них ничего не выйдет. Вполне почтенная цель – заработать побольше деньжат, быть может, для того, чтобы перебраться в более комфортабельный дом. Приобретение или строительство дачи может оказаться неплохим приемом, в особенности ежели с самого начала кого-нибудь из детей именуют будущим хозяином. Успех родительского (или всякого другого) руководства должен всегда находиться в неразрывной связи с достижением цели, бесспорно желанной, но почти что (не стопроцентно!) недостижимой. Дети совершенно перестают интересоваться делом, когда и общество и семья ставят перед собой только такие цели, которые слишком легко достигаются или же которые вообще уже достигнуты. С этой точки зрения не имеет ни малейшего значения, какая это цель – идеалистическая или эгоистическая. Самое главное то, что нужно как следует поднатужиться, и детям можно (и даже необходимо) принять в этом посильное участие. Так у них возбуждают желание стать взрослыми.

Как видим, для разрешения проблем надцатилогии требуется создать такое общество, в котором молодые играли бы свою роль, что позволило бы им стать не бунтовщиками и не просто учениками, а младшими членами бригады. Громче всех ругают строптивую молодежь старцы, возглавляющие организации, где никому моложе шестидесяти лет никогда не доводилось заниматься чем-либо, кроме вспомогательной работы. Если этих дряхлых автократов как следует припугнуть, они иной раз нежданно-негаданно поднимают на самый верх кого-то из самых юных. Но вот уйти на покой они ни под каким видом не желают! В таком случае возникает взрывоопасная ситуация, и мы приходим к заключению, что молодежь попросту баламутит. Но мы с таким тщанием бережем те основы, которые хотят лишить ореола, что редко обнаруживаем, какой непоправимый вред причиняется самой молодежи. Потому что выкрикивание призывов (все равно, оброненных ли Малькольмом X, или председателем Мао) является неопровержимым симптомом дебилизма. И юности не удается пройти невредимой через годы, наводненные гонками и громыханием, ложью и наркотиками. Даже если это не скажется на их физическом здоровье, то возможность, ими проигнорированная, – возможность как можно раньше достичь интеллектуальной зрелости – уже утрачена, и вернуть ее вряд ли удастся.