Текст книги "Законы Паркинсона"

Пора на покой

Утверждать, что мы быстро стареем, стоит нам только выйти на пенсию, было бы грубейшей ошибкой. Бытует представление, что все мы, люди в возрасте, – тугоухие, незрячие, слабосильные и убогие, однако все это не соответствует действительности. Тем не менее и мы кое-что подмечаем: например, многие люди разговаривают теперь совершенно не так, как встарь, – что правда, то правда. В частности, актеры вовсе разучились произносить свои реплики, а ведь когда-то их было слышно даже на галерке. Нынче приходится садиться в первые ряды партера, а то ничего не поймешь. Трудно даже представить, что можно разобрать в конце зала, где и мы в свое время сиживали! Что же касается зрения, то оно у нас ничем не хуже прежнего, разумеется, если очки на месте. Неприятности возникают, когда очки неизвестно куда подевались и у нас нет возможности их увидеть. Имейте в виду, что в наши дни в ходу гораздо более мелкий шрифт, да и многие вещи уже не те, что раньше. Даже самое заурядное кушанье – вареный картофель, – неужто у него тот же самый вкус, что когда-то? Безусловно, во всем виноваты химические удобрения. И при всем том нам еще удалось сохранить жизненную энергию! Мы, слава Всевышнему, можем ходить пешком на значительно более длинные дистанции, чем многие из теперешних молодых. А внешность – да мы почти что совсем не изменились. Вот нашим ровесникам крупно не повезло. Разве можно забыть тот юбилейный День встречи в нашем старом колледже? Оказалось, что все до такой степени постарели, что и узнать-то никого нельзя. А мы, наоборот, и смотримся и чувствуем себя такими же, как много лет назад, мы полны жизни и молоды душой.

Однако жизнь иной раз любит подтрунить, и одна из ее шуток – то, что мы остаемся молодыми под маской, которую видят все прочие. До сей поры нас поражает и несколько озадачивает, когда вполне взрослые люди обращаются к нам с почтением, соответствующим преклонным летам. Мы оборачиваемся, стараясь отыскать неподалеку какого-нибудь дедушку, но никого старше себя не обнаруживаем и начинаем понимать, что мы состарились. Послушайте, да ведь это же просто смешно! Мы бодры, как всегда, не утратили интереса к противоположному полу и не прочь пошалить, если представляется такая возможность. Мы даже и сейчас немного стеснительны в гостях, как – Господи, неужели? – да, как пятьдесят лет тому назад. Кстати сказать, в настоящее время уже не принято устраивать такие торжественные приемы, на каких нам случалось бывать в те дни. Хозяин дома был чрезвычайно импозантен, хозяйка – потрясающе вездесуща, сановные вдовы – весьма вальяжны, бальные залы – изумительно просторны. А нынче мы бываем разве что у бабушки Сьюзен с Робертом, у старого Питера с Джоанной – да ведь мы с ними вместе в школу бегали, их-то уж можно не стесняться. Примерно так мы рассуждаем сами с собой, но мало-помалу наша уверенность испаряется. Лицо, которое мы каждый день видим перед собой в зеркале, старело исподволь, так что мы даже не заметили, как перестали быть просто немолодыми людьми. Последние годы промелькнули очень быстро, и вот, как бы ужасно это ни звучало, наступил тот возраст, когда пора отправляться на покой. Проблемы возраста у женщин иные, чем у мужчин. Во-первых, дряхлеющий мужчина, как правило, немного старше своей подруги жизни, и на него уже наверняка обрушились болезни, присущие старческому возрасту. Во-вторых, на пенсию уходит он, а не она, и сокрушительный удар, который ему наносится, затрагивает ее в меньшей степени. Представьте себе человека, который 45 лет исправно ходит на работу, а затем вдруг обнаруживает, что отныне он абсолютно свободен и имеет право заниматься чем угодно, только вот никак не может решить, чем же именно. Привычный распорядок жизни его супруги страдает не так сильно, у нее появляются свои трудности лишь вследствие того, что теперь благоверный шляется по дому в те часы, которые она обычно проводила в обществе приходящей прислуги. Когда она замечает, что он засел с газетой в комнате, которую следовало бы пропылесосить, это немного ее нервирует. У нее есть выбор – устроить ему мастерскую или кабинет либо поспособствовать его избранию в один из городских комитетов. Безусловно, у нас нет никаких оснований утверждать, что вся система местного самоуправления является своеобразным приспособлением, с помощью которого чиновник-пенсионер убирается из-под пылесоса его жены. И все же мы считаем, что роспуск всех местных комитетов (в связи с внедрением должности городского головы) может вызвать всеобщий домашний кризис; политикам-теоретикам следовало бы не упускать этот факт из виду. Когда инициативный в прошлом человек целиком и полностью отживает свой век и при этом не в состоянии возродить былые интересы или же заменить их каким-то новым увлечением, его супруга сталкивается с очень серьезной проблемой, и проблему эту может разрешить только его смерть, которая вскоре обязательно последует, – смерть от скуки. Ей придется признать, что энергичный мужчина, не страдающий неизлечимой болезнью или особенной подверженностью несчастным случаям, живет приблизительно столько, сколько сам того пожелает; он цепляется за жизнь, пока его хотя бы что-то интересует, и умирает, когда ему все окончательно опротивеет.

А теперь мы раскроем вам несколько секретов, специально предназначенных для тех, кто намеревается благополучно уйти на покой.

Секрет первый. От дел удаляйтесь постепенно, сокращая объем работы за год или два до ухода, и обязательно держите в резерве какое-нибудь занятие на несколько лет вперед.

Секрет второй. Занимайтесь спортом, только без излишнего фанатизма. Женам надлежит поощрять интерес мужей к рыбной ловле или гольфу. Однако им следует удерживать своих благоверных от намерения совершить кругосветное путешествие в одиночку на парусной лодке. Хотя мы и отдаем дань почтения отдельным героям, такие предприятия должны быть не правилом, а исключением. Обогнуть мыс Горн и без того чрезвычайно трудно, не хватало еще, чтобы на вашу лодку наталкивались со всех сторон лодки других пенсионеров. Во всяком упражнении нужно знать меру.

Секрет третий. Постарайтесь избегать тщетных жалоб и сожалений. Нам свойственно оглядываться на свою скудную юность, оплакивая те недоступные нам тогда дорогие лакомства, которые нынче мы в состоянии себе позволить, но не можем переварить. Мы склонны перебирать ускользнувшие от нас интрижки и развлечения или же с тоской вспоминать все выгодные сделки, которые когда-то упустили из своих рук. Те, кто не забыл тридцатые годы и пережил инфляцию в шестидесятых, с горечью думают о вещах, которые в свое время продавались очень дешево. Если бы мы обладали способностью предвидеть будущее, то обязательно запаслись бы всякой всячиной и сейчас стали бы миллионерами. Мы могли бы собрать много старинной мебели, которая с тех времен подскочила в цене раз в десять или в двадцать. То, что сегодня стоит сто фунтов, можно было бы купить за пять фунтов, но вся беда в том, что именно тогда этой самой пятерки у нас не имелось в наличии. Подобным сожалениям ни за что на свете предаваться нельзя, и не только потому, что от них ухудшается расположение духа, но и оттого, что они формируют привычку оглядываться назад. Если мы не смотрим вперед, то, стало быть, мы действительно постарели.

Круг интересов жены пенсионера должен распространяться не только на мужа, которого она, вероятно, переживет. Не следует особенно надеяться и на общество детей и внучат – порой их привязанность испытания на прочность не выдерживает. Последний, завершающий этап жизни ей надлежит посвятить самой себе. При всем том она должна избегать подстерегающих ее опасностей, к каковым относятся те тихие формы помешательства, которым старость с такой легкостью поддается. Первая из них – помешательство на собственных болезнях. Когда человеку нечем заняться, он начинает болеть, вследствие чего жизнь его протекает среди микстур и таблеток. Не исключено, что обычные недомогания пожилых людей лечению не поддаются, тем не менее любая из ваших подруг всегда знает средство, каким-то чудом исцелившее ее кузину или незамужнюю тетку. Вот почему люди преклонного возраста зачастую разговаривают исключительно о лекарственных травах и серных ваннах, о чудотворных свойствах меди и о курсах лечения в той или иной клинике. Придерживайтесь одного хорошего правила: запретите все разговоры о болезнях и пытайтесь избегать упоминания о проблемах, связанных с лишним весом. Бесспорно, переносные весы в ванной комнате – вещь весьма полезная, но не нужно втаскивать их в разговор и бесконечно разглагольствовать о калориях. Если уж говорить начистоту, то некоторые болезни иной раз проходят сами собой (по крайней мере на какое-то время), но мы нередко связываем это периодическое улучшение с последним испробованным снадобьем. Вот и получается, что для других наш опыт может оказаться абсолютно бесполезным. Единственная панацея от всех хвороб – это когда приходится думать и о других вещах тоже.

Вторая тихая форма помешательства, которой нужно остерегаться, – это помешательство на коврах и мебели, на фарфоре и столовом серебре. В преклонном возрасте нас подкарауливает искушение – постоянно волноваться о наследствах и всяком барахле. С одной стороны, мы можем получить наследство после смерти старшей сестры; с другой стороны, мы можем бесконечно рассуждать о том, что сами оставим своим родственникам. Если портрет дядюшки Эбенезера получит Уильям, тогда Бренде надо отписать горку, а Сьюзен – письменный стол. А если всеми ножами и вилками завладеет Бренда, то рыбные ножи, пожалуй, следует оставить Уильяму. Протирая фарфор и чистя серебро (которым никто не пользовался и пользоваться не будет), мы потратим попусту целые годы. А тут еще родичи учиняют бесконечные препирательства относительно того, почему это Нора взяла часы, когда прабабушка всегда говорила, что оставляет их Еве. Все эти распри и оскорбления прекращаются, стоит лишь нам решиться на переезд из старого дома, который, скорее всего, стал чересчур просторным для двоих. Когда нашу мебель извлекают на свет Божий, мы внезапно понимаем, что она совершенно ничего не стоит. Да, она выглядела вполне пристойно (не правда ли?), покуда стояла на привычных местах, но сейчас – вы только посмотрите, что сзади-то делается! Ковры, по-видимому, уже давным-давно протерлись, только нам это не бросалось в глаза. А ведь серые портьеры, помнится, когда-то были зелеными, да и абажуры, сдается, подбирались им в тон. Вещи преображались настолько постепенно, что нам всегда представлялось, что они как новенькие. Мы всегда останавливали свой выбор на самом лучшем, взять, к примеру, ковер, что в гостиной. Купили мы его сравнительно недавно, то есть несколько лет назад, а если точнее – в 1934 году, и лишь теперь стало заметно, как он поистерся. Наверное, он был не так уж и хорош, как мы тогда думали. На свежем воздухе он расползается прямо на глазах и не заслуживает ни починки, ни чистки. Как видите, споры о наследстве частенько оказываются совершенно бессодержательными.

Если следует остерегаться помешательства на почве имущества, то еще больше (причем по многим причинам) нужно бояться помешательства на домашних животных – собаках или кошках, попугаях или канарейках. У некоторых людей преклонного возраста пристрастие к собаке приобретает поистине угрожающую форму. Они принимаются самозабвенно холить четвероногое, которое наделяется всеми привилегиями любимого чада. Когда таким людям рекомендуют избавиться от зимнего холода, отправившись в Вест-Индию, все их планы согласуются с удобствами пуделя. Запихнуть Дружка в корабельную клетушку – об этом не может быть и речи! А ему не разрешат спать у нас в каюте? Нет? Ну что за нелепые, дикарские порядки! Можно подумать, что судовладельцы считают махонькое, безобидное создание угрозой для корабля! Будто бы оно намеревается покусать рулевого в самую критическую минуту! Неслыханное дело! Да он никогда в жизни никого не укусил – разве что почтальона, и всего лишь один раз, да к тому же тот сам был виноват, как он потом признался. Но раз у них такие порядки, ничего не поделаешь. Итак, дорога самолетом или пароходом сама собой отпадает, остается только единственная возможность – оставить Дружка у Агаты, кузины Седрика.

«Как-то раз мы уже оставляли его, но всего лишь на уик-энд. А бросить его на целых три недели – это совершенно другое дело. Ведь он с тоски может заболеть. И потом, у Агаты кошка. Безусловно, наш Дружок – самая добрая и ласковая собака в мире, это всем известно. Однажды он подрался с бультерьером, но он был совсем не виноват, даже хозяин терьера с этим согласился. С другой собакой Дружок никогда не станет драться, но нужно признаться, что кошкам от него достается по первое число. Неподалеку от нас живет один кот. Так вот, Дружок каждое утро загоняет его на дерево. Но этот кот просто-напросто трусишка, а Агатина новая персидская кошка только и глядит, как бы выцарапать собаке глаза. Если Дружок пострадает, я во всем буду винить себя – не надо было уезжать! Значит, у Агаты Дружка не оставишь. Единственное, что приходит на ум, – это отвезти его к бабушке, в Мартлшэм. Один раз нам уже пришлось прибегнуть к ее помощи, и она оказалась на высоте, приняла его настолько по-доброму, что лучшего и желать нельзя. Мы тогда отправлялись в Танжер, и я никогда не смогу забыть, как мы расставались с Дружком в Ньюхейвене. Бабушка приехала за ним сама – она живет неподалеку, – и я ему наказывала быть паинькой и во всем ее слушаться. Когда мы прощались, я заливалась горючими слезами; так мы и отбыли в Северную Африку. Разумеется, путешествие было приятное, но вот грустная правда: у меня перед глазами постоянно стояла мордашка Дружка, когда бабушка уводила его от нас. Каждое утро, когда мы попадали к завтраку то в Марсель, то в Тунис, я вспоминала незабываемую, опечаленную мордочку моей славной собачки. Наконец мы добрались до Алжира, и гид повез нас в Касбу – арабский квартал, где торгуют всякими потешными вещицами, там еще снимали фильм с Геди Ламар и Шарлем Буайе. К сожалению, сейчас этот фильм помнят разве что такие древние старички, как мы. Так вот, когда мы сидели в кафе за чашкой крепчайшего кофе, наш гид говорил о том, что в прежние времена Касба считалась очень опасным районом. Видимо, он посчитал меня страшно невоспитанной, когда я внезапно воскликнула: «Как это ужасно – такое длительное время жить в разлуке со своей хозяйкой!» Нашего гида звали Осман, и он в тот момент рассказывал – мне это Седрик позже объяснил, – про одного из давних арабских правителей, алжирского дея. Он подумал, что я имею в виду этого дея. «Но он со своей хозяйкой и не собирался разлучаться – она всегда была рядом с ним, да и все другие жены тоже, весь гарем, так что ничего ужасного с ним не произошло». Все это он говорил настолько торжественно, что я не сделала ни единой попытки растолковать ему, что имела в виду своего милого песика. Он бы все равно меня не понял, эти аборигены нас совершенно не понимают! Вам же, наверное, известно, как арабы относятся к собакам? Зато мы с Седриком потом вволю посмеялись: гид рассказывает что-то о минувшем, в то время как думаю только о Дружке! Такие светлые чувства до этих туземцев просто не доходят. Но в Гибралтаре я наконец не сдержалась, эмоции вышли из-под контроля. Я рыдала в три ручья. Неожиданно увидела пса, вылитого Дружка! Был один шальной момент, когда я заподозрила, что Дружок нашел нас, как шотландская овчарка в книге «Лесси возвращается домой». Но Седрик тут же принялся доказывать, что между этим псом и нашим любимцем нет ничего общего. Во-первых, это не пудель, во-вторых, он вдвое больше, в-третьих, он не черный, а буровато-белый, да и шерсть у него висит клочьями, а хвост крючком. «Но выражение лица! – ревмя ревела я. – Точно такое же, как и у нашего Дружка!» Седрик видел собаку только с хвоста – разве он мог оттуда заметить, как она смотрит?! Он лишь сообщил, что она вроде бы совсем другой породы, другого роста, окраса и экстерьера, и в этом я с ним была полностью согласна. Но я решительно заявила, что мы тотчас отправляемся прямо домой, хотя до этого намеревались провести вечер в Париже. Не нужен мне никакой Париж! Дружок может в любой момент погибнуть от горя, и надо немедленно его спасать! Он просто обезумел от радости, когда мы за ними приехали. Бабушка, похоже, слегка на нас обиделась, помнится, она даже заявила, что в наше отсутствие песик был совершенно здоров и играл гораздо больше, чем обычно. Но что с нее взять – она до такой степени близорука, что вряд ли могла разглядеть выражение его несчастной мордашки. Не знаю, решусь ли я снова оставить его там.

Мне не раз доводилось слышать, как люди говорят, что можно сверх всякой меры привязаться к собаке, а кое-кто даже намекал, что я своему псу уделяю слишком много внимания. Разумеется, все эти люди для меня просто перестают существовать, и на их измышления я никак не реагирую. Встречаются же еще такие субъекты, которые могут отдать собачку вивисекторам или послать ее на смерть только за то, что она облаяла молочника! Всюду есть безжалостные, жестокосердные люди, но мы хотя бы имеем возможность их к себе не подпускать. Да, Дружок мне дороже большинства людей, с которыми я сталкиваюсь на приемах. Седрик обожает его почти что так же, как я сама, и мы оба считаем его полноправным членом нашей семьи. В настоящее время мы крайне редко приглашаем гостей: а что если они не приглянутся Дружку? Отдых нам тоже организовать непросто, раз наш песик так не любит оставаться у чужих. Признаюсь, мы с Седриком его боготворим».

Однажды Г. К. Честертон заметил, что дог – превосходное животное, но лишь до той поры, покуда вы не замените первую букву на «б». Риск помешаться на кошке значительно меньше. Самая же мудрая кошка, у которой можно кое-чему поучиться, – это кошка из «Алисы в стране чудес», обладавшая умением исчезать постепенно, начиная с кончика хвоста и кончая улыбкой, которая была заметна еще какое-то время после того, как все остальное пропадало. «Ну и ну! Мне нередко доводилось видеть кошку без улыбки, – подумала Алиса, – но улыбка без кошки! Нет, с такой забавной выходкой я никогда не сталкивалась». А может, это не настолько уж и забавно? Не кажется ли вам, что именно так и надлежит уходить?