Текст книги "История Мишеля Боннара. Куранго"

Два месяца, как мой сын выздоравливает. С каждым днем он веселеет, делается крепче, силы возвращаются к нему. Твой подарок даровал ему здоровье. Мой сын борется с недугом и побеждает. Ах, моя девочка, твой поступок – знак Великого милосердия Бога. Через тебя Всевышний послал спасение телу и душе моего сына, что приблизилась к Господу через страдания!

Стефания не сдерживала слез.

– Госпожа, – Анна погладила женщину по руке, – самое главное, ваш сын жив и идет на поправку. О большем нам Бога просить и не следует.

– Анна, – голос герцогини дрожал, – я прошу тебя, останься со мной, будь здесь, в моем доме.

– Но госпожа!

– Я не знаю отчего, но мое материнское сердце шепчет мне о тоске сына. Он не отходит от окна, все дни смотрит вдаль, пытаясь что-то разглядеть. Может быть, он ищет тебя – ангела-хранителя, спасшего его от неминуемой кончины. Но всё это странно, ведь он ни разу тебя не видел и ничего не знает!

– Я прошу тебя, не покидай мой дом, останься, – добавила женщина. – Я уверена, Виктор окрепнет и уже совсем скоро начнет ходить.

Девушка отвернулась. Ее глаза потемнели и снова налились слезами, она прижала руки к груди, будто решаясь на что-то, затем резко обернулась к герцогине:

– Госпожа, я должна вам кое-что рассказать, возможно, после вы навсегда измените своё отношение ко мне. – Анна почувствовала слабость, села на лавку и, облокотившись на руки, призналась:

– Два года назад, возвращаясь в свою деревушку Мерон, что неподалеку от Ракамадура, я встретила на своем пути странника. Я не смогла рассмотреть его лица и не знала его имени. Он попросил меня указать дорогу, а потом, – девушка замолчала, – он заснул под деревом, спасаясь от усталости и зноя. Я напоила его коня, а когда вернулась и увидела, что путник спит, тоже заснула. Я очнулась уже вечером, странника не было, но рядом я нашла это, – девушка вытащила из-под рубашки подвеску.

Стефания приблизилась к девушке и прокричала:

– Куранго!

Анна отшатнулась и отдёрнула руку – металлическая подвеска мгновенно раскалилась.

– Я не знала, госпожа, я ничего не знала. Он отдал мне украшение, а потом сам угодил в беду. Я виновата. Но я ничего не знала!

Анна сняла подвеску с шеи и протянула госпоже. Стефания испуганно отшатнулась и заводила руками:

– Нет, нет, – мотала головой женщина. – Сбылось пророчество! За что, Господи, так наказываешь меня? – прокричала герцогиня, протянув наверх руки.

Её красивое лицо исказила мука, поток скорбных рыданий удушливой волной вырывался из горла.

– Ты знаешь силу Куранго лишь отчасти, – кричала герцогиня сквозь слезы, – не знаешь самого главного! Предсказание святого Амадура!

Анна нерешительно попятилась и со страхом спросила:

– Что я должна знать, госпожа? Возьмите это, я хочу вернуть Виктору подарок, и тогда силы тоже вернутся к нему!

Не желая ничего слышать, женщина закрыла уши, оттого ее голос сделался еще громче и пронзительнее:

– Мой сын совершил страшный грех, он исполнил коварный замысел темных сил, всё, как предсказывал святой Амадур, – кричала герцогиня, – он нарушил его покой, забрав цветок Куранго из гробницы и тем оставив щель в щите, дал нечисти пробраться к святейшему и лишить его могущества. Мы, грешные и смертные, остались без помощи Амадура!!!

– Мадам, я не понимаю, – призналась девушка.

– Это древняя история, – Стефания опустила глаза, – Виктор нарушил единство цветов Амадура, осквернил гробницу, – плакала герцогиня, – ты должна быть с ним, прошу тебя, Анна.

– Госпожа, у меня дети!

– Я буду молить Чёрную Мадонну о прощении! – герцогиня поднялась и, утерев слезы большой шалью, быстро пошла к выходу, – я сложу руки, преклоню перед ней колени и буду просить об искуплении.

Обернувшись возле самого входа, Стефания велела:

– Останься здесь и жди.

Накинув на голову капюшон, она поправила прядки волос и покинула зал».

* * *

Поль отдернул непослушные пальцы и отодвинул в сторону ноутбук. Занавес на окне перед ним колыхался, словно игривая дама распахнула тонкую юбку и манила к себе разрезом, требуя присмотреться и насладиться зрелищем. Ясный, солнечный день плавно лучился сквозь прорезь раскрытого полотна. Звуков не было, лишь лёгкий, еле слышный ветерок раскачивал зеленые бархатные листочки. Измученный бессонной ночью и страхом, Боннар в испуге оглянулся на кровать. Ему хотелось покоя, но забыться он был не в силах, у него было такое чувство, что, достигнув изголовья кровати, он вновь окунётся во тьму и пугающую мерзость распадающихся на куски собственных тканей и жил. Он положил голову на руки и утих, погружаясь в сновидение.

«– Жалко волос, – мчалось внутри, – хорошие у меня были волосы, густые, цветом как пшеница, и глаз жалко, выразительные, яркие. Часто не требовалось даже говорить, просто глянуть особенно. И вообще всего жалко, хорошее тело было, крепкое. Не сберег. Сто пятьдесят лет трясся, трясся, и так попасться, – печально констатировал лежащий в темноте.

– А вот мне интересно, – эмоционально и громко сказал он, точно бы напротив него сидел собеседник, подавшийся вперед, чтобы расслышать всё, чем делился с ним внук писателя.

– Это же Катя, да? – и не дождавшись ответа, продолжил, – Катя!!! Я помню, мы дурачились, выпивали, смеялись и потом будто я уснул в гостиной, а проснулся тут! Но КАК? Как она меня уволокла и уложила сюда, или кто помогал?

И сам себе, будто раздвоившись, спешил ответить:

– Надо подумать, порассуждать, – голос был другим: выразительным и низким.

– Согласен с вами, – кивнул Поль. Отвечая на свой вопрос, он со всем уважением употребил выразительное «ВЫ», словно он, второй, требовал от себя, первого, почтения.

– Сама, непременно сама, она способная и крепкая. Что там весу-то в Вас, ну девяносто, ну может, больше! Да, она увлеклась последние годы металлом, – хохотнул собеседник, – в смысле приседала с нагрузкой, вот и натренировалась, – назидательно-небрежно формулировал мысли второй.

– Да, но послушай, – Поль возбужденно вскинулся и, была бы возможность, сопроводил возражения красноречивым поворотом, – увлеклась и приседала. Я даже согласен, что, быть может, она смогла дотащить меня, но она же еще и спрятать должна была? В подвал, например, или куда еще. Не лежу же я посреди гостиной на обеденном столе? Так бы я, наверное, что-то уловил оттуда, из жизни.

– Что, например? Вас уже нет, остались только пара дохлых верёвок в ногах и груди, да приличный крепенький скелет. Что там дотащить тот скелет, весу-то десяток килограммов.

– Но если скелет, это прошло не мало, десяток лет, не меньше – пораженный догадкой Боннар потер большую лобную кость, – нет, она меня спрятала куда-то, абсолютно точно, должно быть, похоронила!

– Но тогда она совершенно о вас не заботилась, ни костюма, ни подушечки! – голос звучал обиженно и дерзко.

– Значит, погребла заживо! – выкрикнул догадку Боннар.

– Меня волнует даже не то, – возразил другой, – как можете вы, лишенный внутренности и жизни, тут спорить, обладать сознанием и способностью говорить и мыслить. Вот о чем нам следует подумать!

Боннар замолчал. Сколько прошло времени в тишине – минуты или часы – было не известно. Наконец, завершая паузу, он тихо и спокойно ответил:

– Я талантливый внук самого Боннара, у нас крепкие гены и очень сильный разум.

– Тут не с чем поспорить, всё так, однако вы были живым существом, подчинялись всем законам биологии, и тут, увы, вывод самый неутешительный, – подталкивал собеседник к пропасти рассуждений.

– Какой? – спросил Поль растерянно, – что вы этим хотите сказать мне?

– А то, что вас не существует, вы умерли, и всё, что сейчас происходит, не более чем метание души. Посмертные шатания в поиске покоя.

Боннар вспыхнул и от наглости предположения даже перевернулся на живот, что далось ему с большей лёгкостью, чем раньше, когда он был в разы тяжелее.

– Ерунда, – победив в себе желание крикнуть на второго, ответил он снисходительно, – я мыслю, я рассуждаю, моё сознание озаряют догадки и домыслы, я не могу быть умершим, они гораздо смиреннее, как мне казалось.

– Вот, может, то единственное, что вас и отличает от обычных людей, при всём уважении к вашему прославленному предку. Бунтарский дух не умер, а продолжает себя транслировать, но жизни вам это не вернет, напротив – отнимет покой на долгие столетия, пуская душу в пелену забвения. Вы просто запнулись и сейчас в чистилище. Вас не ожидают ни в раю, ни в аду, вас оставили на грешной земле гнить и рассуждать о виноватых и думать о том, что вы упустили при жизни.

– Да замолчите вы, – крикнул Боннар, – я не желаю слушать ваш бред и запрещаю произносить подобное. Это доводы неразумного, падшего человека, что говорит первое пришедшее на ум, без анализа и веса. У меня нет доверия к вашим аргументам, они пусты и ненадежны. Я живой, вот, любуйтесь, – Поль поднял костлявую руку и сжал кулак, отчего послышался глухой стук, – слышите? Как вам? То ли не доказательство?

Голос молчал.

– Нечего возразить! – победоносно заключил Боннар и со всей силой ударил косточками ладони по ребрам, извлекая из полого себя переливчатый глухой звук.

– Как здорово!!! О, это бесподобно, – он аккуратно, словно палочкой, прошелся по разнодлинным реберным костям – звуки сложились в мелодию.

– Вот, вот, – подбадривал он себя, – вот послушайте, – пальцы отчетливо выстукивали такт, – а помните аббата Дальшера?

– Аббата? – переспросил голос, – того, что приходил в лавку, в славные времена ювелирных дел? – захохотал голос, – как не помнить аббата, искусный был проказник.

– Помните, он напевал «Грешница на исповедь, волоча пороков пуд, плетью гонится неистово, не прикрыв грудей распут», – напел Поль, подыгрывая себе костями. Ребра издавали глухой и низкий стук.

Поль внезапно открыл глаза и, стряхивая сон, вытер со лба пот. В этот раз страх сковал его лишь на секунду и сразу покинул, отступив перед ясностью. Боннар провел рукой по распахнутой навстречу светлому дню занавеске, прислушался к садовой тишине и окончательно успокоился:

– То есть я разговаривал с собой, шутил и играл своими костями, – он хмыкнул и на всякий случай отклонился, чтобы взглянуть на своё отражение в зеркале и убедиться, что выглядит как человек.

– Продолжим, – он хмуро пододвинул к себе клавиатуру.

«До глубокой ночи Анна мерила шагами каменные плиты. Отчаяние от неизвестности утомляло и затягивало в сон. «Волшебница» облокотилась на стол, положила голову набок и, не прекращая шептать, – она призывала таинственную силу «Куранго» – заснула.

Спустя час дверь отворилась. Герцогиня подошла к спящей и разбудила.

– Пошли, дитя моё, Черная Мадонна благословила нас.

Стефания спокойно улыбалась. Прежней растерянности не осталось, тоска сменилась теплотой. Она была строга и хладнокровна, но за этим скрывался трепет осмысления будущих событий.

– Черная Мадонна подсказала, как искупить грех, – она протянула руку, крепко взяв девушку за ладонь, и торопливо повела длинными коридорами вниз.

– Садись! – Герцогиня распахнула повозку.

Анна забралась внутрь.

– У тебя есть дети, Анна?

– Трое.

– Где же их отец?

– У них нет отца, госпожа. Все трое оказались у меня, минуя младенчество. Я нашла двух мальчишек на рынке в Мероне. Старшему было десять, младшему на год меньше. Оборванные и голодные, они хотели украсть рыбу. Торговец схватил Антуана за руку и позвал гвардейца.

Сына высекли плетьми, – женщина замолчала.

– Что же было потом?

– Я отдала торговцу деньги за рыбу, и дала золотой гвардейцу, выкупив мальчика. Антуан был совсем слаб. Мы привезли его в мой дом. Он был исполосован, к вечеру этого дня потерял сознание и пришел в себя только спустя неделю. Сперва он никого не узнавал, а затем перестал разговаривать на долгий год. Сейчас он увлечен врачеванием, лечит больных животных.

А младший сынок пишет рассказы, у него замечательно получается, Мишель талантливый, придумывает смешные истории, про дальние страны и диковинных зверей. Вы бы слышали, госпожа! А девочка…она появилась у меня спустя четыре года… моя радость и помощь.

– Как зовут твою дочь?

– Белла, мою дочь зовут Белла.

Кучер гнал лошадей, раскачивая повозку так сильно, что удержаться на сиденье было сложно.

Герцогиня взяла ладонь девушки и сжала её.

– Послушай, Анна, – она наклонилась совсем низко, – сегодня ты повесишь Куранго Белле на шею и скажешь, чтобы она позаботилась о братьях, а потом мы уедем. Как бы там ни было, нужно смыть позор и искупить грех!

– Стефания, расскажите мне, я должна знать, – умоляла Анна, – почему мы не можем сейчас же вернуть Амадуру его украшение? Разве святейшие мощи не уничтожили столетие назад?

– Нарушив целостность гробницы Амадура, Виктор впустил нечисть! Дьяволу не нужно много – маленькая точка, не хватающий элемент – и святые мощи оказались без Божьей защиты и помощи. Вернуть Куранго на место можно, но спустя три круга. Я не знаю, что это значит, могу только догадываться. Три поколения спустя Куранго вернется на свое место, но не раньше.

Повозка остановилась возле крыльца мастерской.

– Иди, – кивнула Стефания».

Поль сполз на пол, с опаской посмотрел на постель и добрался до кресла. Достичь другой поверхности у него не было сил. Забравшись в мягкое ложе, он откинулся на спинку и, подложив под голову подушку, задремал.

– А матушку помнишь?

Острый подбородок, едва дрогнув, повернулся набок.

– А отца?

– Отца помню, – кивнул Поль грустно, – он был такой сильный, подкидывал меня высоко и ловил, смеялся и дул в живот. Мне было щекотно и весело.

– Неудачник, – констатировал второй, – так себя и не нашел и ничего в жизни не сделал.

Жил на накопленное отцом, транжирил, пустил на ветер миллионы, предал фамилию, да и это не самое страшное, – невидимый будто махнул рукой с ухмылкой и недосказанностью.

– А что самое? – неуверенно спросил Поль, будто не был готов услышать ответ.

– Самое, что себе изменил, прежде всего себе, – сказал взволнованно голос внутри, – это знаешь, будто титул с рождения, а что такое титул?

– Хм, это смотря какой? Я вот не к любому титулу готов!

– Ты-то понятно, но он! Сверх меры одарен, обласкан, окрылён, воспет с самых первых дней, воспитан в любви и неге. И что?

Боннар молчал.

– Трус, – констатировал голос, – унылый слабак.

– Я его жалею, – всхлипнул Поль, – сейчас уже всё бессмысленно и глупо. Он сгинул в трущобах, вероятно, погиб. Даже прийти к нему некуда, – делился Боннар.

– К вам есть куда, – хихикнул собеседник, – хотя к вам и некому, – снова второй голос хмыкнул и незримо отвернулся.

– Я спасусь, – Поль дрогнул и замер, но затем, будто набравшись дерзости, снова произнес, – я спасусь, слышишь? Я спасусь!!! – закричал скелет так громко, что звук мог разорвать гроб и толщу над ним и подкинуть то, что осталось от человека, вверх, – я не имею права вот так, – кости со всей силой ударили в стенку впереди, – так глупо попасться, так бессмысленно прожить и ничего не сделать.

– Ну как ничего, – вновь хмыкнул голос, – в качестве пособника ты очень рьяно действовал.

– Замолчи!!! – орал Боннар, – закрой свой рот и не смей больше произносить такого.

– Я?

Поль заколотил в железную стенку, его отчаянные конвульсии не приводили ровным счетом ни к чему, но непослушные руки грохотали о коробку с такой силой, словно она поддавалась и до желаемой цели оставалось немного и это придавало сил долбить ее и не останавливаться.

– Я хочу, чтобы она слышала, что я жив! – орал Боннар, – пусть слышит и пусть в ней крепнет страх, делается сильнее голоса разума. Пусть знает, что я доберусь до неё, и тогда она ответит за содеянное, за то, что лишила меня сердца и кожи!!! Но моё сознание, моя жизнь – ей недоступны, как бы она ни стремилась к моей кончине, у меня нет права ей это простить!!!

– Да? – удивился голос, – ты полагаешь, что вправе решать? А десятки девочек, что ты вел словно котят на топку, тоже могли решать?

– Она обманула меня! – кричал Поль, – предала, подставила и ложью заманила в западню.

– Всё точно так же, – отозвался голос, – так же как ты делал долгие годы. Очень лаконично и справедливо.

– Мне надо выбраться отсюда, – прошептал Поль и опустил руки, – я искуплю. Я всё искуплю, слышишь?

Стало тихо и мертво – а как же ещё могло быть в гробу? – лишь через время Боннар вновь подал голос.

– Моё раскаяние разорвало сердце, его больше нет, как и всего прочего, но я мыслю и дышу. Не знаю, почему так сделалось и зачем мне оставили жизнь, но для чего-то это случилось! Скажи мне?

– Вероятно, чтобы ты мог всё исправить!

– Но я не верну отнятые годы молодости и красоты тем девочкам, что верили мне и шли за мной в его лапы.

– Да, но ты сможешь прекратить дальнейшие бесчинства и навсегда поставить точку в этой истории. Если захочешь – сможешь, – голос стал слабеть, последние слова были еле слышны.

– Я смогу, я исправлю, я искуплю, я жив и, значит, в этом есть смысл, – кричал и бился Боннар.

– Тогда мечтай, – прошелестело внутри, – отчаянно мечтай о спасении.

Скелет забился, лихорадочно скребя по металлу костлявыми пальцами.

– Да!

– Тебе достаточно просто захотеть, – сказал голос и замолчал.

Поль дернулся и свалился с кресла. Лежа на полу, он перевернулся на спину.

«Если всё так и было, то, уничтожив перстень, я ни с чем не закончил, я вновь трусливо спрятался, предложив кому-то другому решать за меня!» – неутешительно ворошились мысли, «Я снова предал себя, изменил и ровно так же как мой отец не смог преодолеть. В чём же его вина, если я поступаю с жизнью точно так же? Я отдаю всё в руки случая, не надеясь на себя, не доверяя себе и не слушая себя».

Поль вскочил на ноги и метнулся к двери.

– Нет! – крикнул он, – так продолжаться не может!!!

Схватившись за ручку, он остановился и в нерешительности отпрянул.

«Комнатка освещалась тусклым ночником. За столом, облокотившись на руки, спала Белла. Длинная юбка с золотым орнаментом на подоле свисала ниже колен.

– Белла, – Анна присела на колени.

– Где ты так долго была? – девочка обняла мать за шею. – Мы хотели уже идти к госпоже Стефании.

– Послушай, – Анна сняла с шеи подвеску, – прости меня, но с этого момента всё это на твоих хрупких плечах. Куранго поможет тебе, не снимай его до тех пор, пока твоя дочь не выберет суженого, затем ты передашь Куранго ей, – строго сказала мать и поднялась.

– Мама, а ты?

– Я, – сквозь слезы сказала Анна, – госпожа Стефания и ее сын, – она с трудом подбирала слова, – я ухожу и отныне буду жить у нее, – превозмогая печаль, Анна улыбнулась, – обещай, что никогда не оставишь мальчиков и всегда будешь рядом с ними, дай мне слово?

– Но как же мы без тебя? – Белла обхватила мать руками.

– Ты сильная! – Анна погладила дочь по голове. – Ты очень сильная и смелая! Иначе я никогда бы не попросила тебя об этом! Дай мне слово, милая.

– Я клянусь, мама, никогда не оставлю мальчиков, буду с ними!

Анна оглядела мастерскую, еще раз поцеловала ребенка и выбежала из дома. Белла кинулась следом, но увидела только скрывающуюся в ночи повозку, запряженную двумя красивыми лошадьми. Девочка вернулась в дом и села напротив ночника. Она дернула за серебряную нить и вытащила из-под рубашки тяжелый металлический кругляшок.

– Куранго, – прочитала она выбитую на лепестках украшения надпись и тут же почувствовала тепло, исходящее от металла. Подвеска мгновенно отозвалась мерцанием и отдала малышке силу, гармонию и радость. Та крепко сжала в кулачке подарок:

– Ничего себе! Какая удивительная, волшебная штука!

С легкостью подняв тяжёлую ткань, Белла расстелила полотно на полу.

– Так, – значит, можно работать всю ночь и многое успеть!

Сев на колени, Белла принялась рисовать углем на светлом полотне завитки будущей вышивки».

Глава V

Скрывая в надвигающихся сумерках свои преступные намерения, две фигуры пробрались в сад соседнего участка. Не прячась, мужчины достигли входа в подвал и так же, как в прошлый раз, воспользовались отмычкой. Предыдущий взлом вынудил хозяина сменить замок, что изрядно подпортило настроение преступникам: борцы за справедливость и освобождение от злых чар потратили целых полчаса, подбирая инструменты.

Не теряя времени, взломщики, проникнув в первую комнату, подошли к полосатым дощечкам и привели в действие механизм, открыв доступ в следующее помещение.

Композиция разительно отличалась от той, что незваные гости видели тремя днями раньше. Рядом с плакатом Эммы разместилась фотография мисс Виагард в полный рост. Как и Эмма, Вики была утыкана булавками, обильно сдобренными черной смолой. Фото, снятое видеокамерой при входе, изображало Вики в странном образе, однако оставляло узнаваемой.

– Вики, – воскликнул Люка и замер, – ничего себе.

– Я сверну его хлипкую шейку, – зарычал Адам, срывая со стены фотографию.

– Я думаю, Боннар предпочтет это сделать первым, – Мензони размеренно собрал в стопку фото Эммы, – а представь, этот демон почувствует, как мы разрушаем его алтарь, и примчится? Будет весело!

Адам хмуро сдирал со стен ужасающие плакаты и скручивал их в рулоны. Открыв дверцы старинного шкафа, стоящего тут же, Адам отшатнулся.

– Чертова семейка, – воскликнул он.

То, что предстало его взору, было просто омерзительно. К внутренней стенке шкафа была приколота фотография Бенджи. Гуру черной магии сидел в центре нарисованной на столе пентаграммы совершенно голый. Глаза его были закрыты, а руки заняты железными штуковинами в виде изогнутого жезла и маленького меча. На противоположной стене несколько куколок, подвешенных за шеи, улыбались соседству с магом.

Одинаковые голые тела, блондинистые волосы в завитках и голубые, радостно распахнутые глаза с нарисованными ресницами на пластиковых веках делали их неотличимыми друг от друга.

Кукольные девушки протянули к магу несгибаемые руки и раздвинули ноги, словно их единственным неистовым желанием было дотронуться до обнаженного мужчины.

– Я не хочу пачкать руки об эту мерзость, – Адам с яростью захлопнул дверцу и отвернулся, – что творится в голове этого урода?!

– Я не столь трепетный, – спокойно ответил Мензони и, подойдя к шкафу, громко загоготал.

Освободив фигурки из эротической виселицы и сомкнув кукольные ножки, он натянул на каждую девушку трикотажную юбку.

– Ты помнишь, что моя бабушка цыганка? – начал Люка любимую тему, – а они не из робких!

– Мензони, уволь меня, собираем всё это и уходим, – Адам выдвинул с нижней полки шкафа набитую доверху коробку, – только взгляни, – он стал вынимать магическую атрибутику, – видимо, он постоянный клиент интернет-магазинов, торгующих подобным хламом.

Мензони с любопытством вынул стеклянный шар и несколько черных страусиных перьев.

Следом на столе очутились черные длинные бусы с янтарными завитками и кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой в виде трехголовой змеи. Повинуясь любопытству, Люка продолжал извлекать таинственное содержимое, рассматривая коробочки с черными фломастерами, булавками, иглами и скрученными в спираль гвоздями.

– О, – он восхищенно поднял статуэтку трехголового змея. Вместо глаз у пресмыкающегося светились два шарика ярко-красного цвета. Длинное тело расстраивалось, превращаясь в головы. Распахнутые клыкастые пасти обнажали рассеченные языки. Змеиная голова посередине была запрокинута, а боковые смотрели в противоположные друг другу стороны.

Ехидное выражение змеиных морд с высунутыми ярко-алыми языками и острыми кончиками белых резцов придавали фигурке реалистичности. Виагард, сам того не сознавая, отшатнулся и, попятившись, шагнул назад. Мензони, напротив, приблизился к статуэтке и с пристрастием стал рассматривать замысловатые узоры на изогнутых шеях.

– Я в творчестве использую гораздо меньше реквизитов, – хохотнул Мензони, – должно быть, у него интересное имя в своих кругах, что-нибудь яркое и непременно запоминающееся: хозяин, отец, повелитель и обязательно в сочетании с тьмой, туманом или молнией, – бормотал Люка.

– Мне вовсе не смешно, не твою жену повесили в сладострастной позе, – Адам схватил куколку, оставив ее сестер лежать неподалеку от рогатого изображения на столе, – завязать бы ей ноги, – шипел Виагард, оглядываясь вокруг.

– И рот заклей! – назидательно подсказал Люка. – Я смотрю, «повелитель тьмы и тумана» нашел себе ученика?

– Она моя жена! – Адам вынул из коробки скотч и оторвал большой кусок.

– А Эмма его невеста, это его оправдывает.

Люка выдернул куклу из рук разгневанного мужа.

– Отдай-ка мне, я за справедливость и свободу!

Адам хмуро сгрёб магические атрибуты в большой пакет.

– Только отчего ты думаешь, что он не воссоздаст всё обратно, увидев итоги нашего вандализма? И отчего полагаешь, что не пойдет к мадам Рукол разбираться в нашествии на его подвал? Думаешь, он так проглотит всё это и забудет? То, что мы сейчас делаем, лишь разворошит пчелиный улей, – справедливо заметил маэстро.

Адам оглядел два огромных пакета:

– Я предлагаю всё залить к люциферовой мамаше!

– Что?

– Люка, трубы могут не выдержать?

Мензони пространно кивнул.

– Вот они и не выдержат!

– То, что ты предлагаешь, Виагард, это ужасно. Чтобы я, создатель, творец, своими руками разрушил строение? Вполне годное для жизни? Не разрушил, а испортил. Да еще чем? Фекалиями! – Люка воздел руки к потолку. – Согласен! Отличный план! – он пожал другу руку! – выносим всё, роем котлован по всей длине сада, демонтируем одну из труб и пускаем воду, – он махнул в сторону двух небольших окон, – больше он помещением пользоваться точно не сможет. Только этим мы не решим проблемы. Он уединится на кухне, растопит черного воска, купит очередную Барби, разденется перед ней догола, возьмёт бубен и начнет извиваться, позванивая колокольчиками.

– Замолчи же!

– Начнет танцевать, говорю, потом наденет балахон, вот так поднимет руки, – Люка воздел руки к потолку, – и начнет свои грязные делишки!

– Что ты этим хочешь сказать, Мензони?

– Не с ним надо решать, Виагард, а с собой! Всех чудаков не перебьешь!

– Вероятно, я посчитал бы всё ерундой, если бы не два красноречивых примера перед глазами. – Адам схватил мешки и вышел вон.

– Эх, дружок, разве дело в этом. – Мензони грустно улыбнулся и вышел, следом неся нагруженную коробку.

Помещение осталось пустым, только начертанная по центру стола рогатая морда напоминала о том, что там творилось раньше.

* * *

Погрузившись полностью в глубокую яму, обутый в высокие резиновые сапоги, Мензони держал в руках железную кувалду.

– Маэстро, вы действительно хотите сделать это?

Бородатый итальянец сидел на корточках на краю котлована и зычным баритоном вот уже десять минут отговаривал босса от затеи.

– Давайте я спущусь и разнесу все эти ржавые трубы ко всем чертям! – предлагал помощник не в первый раз.

– Вот! – Мензони значимо поднял палец, – ты всё говоришь верно, Паоло, ко всем чертям мы сейчас всё тут и зальём!

Люка огляделся, выбирая точку для удара, и несколько раз приложил кувалду, примеряясь.

– Отошли все! – скомандовал маэстро и поднял железяку высоко над головой.

– Люка, – остановил его Виагард, – можно я сниму это на память? Твое рвение и самоотдача неоценимы, – Адам уже доставал телефон.

Люка опустил кувалду, снял перчатку и поправил прическу.

– Снимаю!

– Добрый день, мой любопытный дружок, подсматривающий за творчеством великого архитектора Люка Мензони, – маэстро лучезарно улыбнулся, опустил кувалду под ноги и, облокотившись на рукоять, принял живописную позу.

– Полагаю, ты думаешь, что работа творца – интеллигентное занятие и все его мысли – о прекрасном? – Люка сопроводил слова взмахом руки, изображая деланое изумление.

– Считаешь, что творцы в нарядных одеяниях восседают за резными столами и длинными пальцами берут маленькие фарфоровые чашечки с ароматными напитками? Нежно и ласково, дабы не спугнуть музу созидания, парящую над их головами, медленно и трепетно выплескивают жизни своё пылающее сердце?

Думаешь, дружок, творить – обязательно создавать восхитительные произведения? А вся жизнь создателей – череда праздности и удовольствий, вперемешку с восхищением и лаской благодарных почитателей? – Люка торжествующе выпрямился.

– Всё так и есть! Именно так, как ты себе и представляешь, мой юный любопытный приятель! – Мензони почти кричал. – Но сегодня у меня особенный день! – он сменил интонацию на коварную и прищурил глаза. – Пусть тебя не смущает мой странный вид. Сегодня вместо карандаша я держу в руках кувалду! – крепкой рукой он поднял орудие вверх и застыл, – аналог первого созданного человеком инструмента.

– В знак борьбы с нечистью, – орал Люка, – в знак победы любви над черными тварями и завистью, в знак мира и света, – маэстро запрокинул голову, – Я! Величайший! ЛЮКА! МЕНЗОНИ! Одаренный высшим разумом талантом гения! Разрушаю созданное Люцифером ЛОГОВО! – с оглушающим стуком кувалда опустилась на трубу. – Да Господь мне в помощь, – быстро закончил он вполне мирно, отшатнувшись от забившей струи темно-коричневого цвета.

Паоло кинулся к боссу и, протянув ему руку, вытащил из ямы.

– Друг мой, это было бесподобно!!! Разреши, я поделюсь этим с миром? Наши потомки должны это увидеть! Великий Люка Мензони – борец с нечистью!!!

Мензони низко поклонился.

– Бей эти чертовы стекла, – велел он и передал молоток Паоло.

– Только бы нас не посадили за вандализм, – Адам подошел к статуе, – там набралось? Я хочу отправить ее поплавать!

Адам оглядел яму, наполняющуюся мутной жижей.

– Набралось, мой друг, все фекалии района уже в этой яме! – захохотал Мензони.

Адам подтолкнул статую. Белая Лилия каменным лицом упала в кишащую зловонную массу.

– А что по плану дальше?

– Что-что, истерика! – засмеялся Адам и достал телефон. – Боннар, ты еще не дописал свой бестселлер? Приезжай-ка, твой выход!

* * *

«– Как это захотеть?» – Костлявая голова обводила взглядом темноту, но сколько бы ни всматривались пустые глазницы, кроме кромешного мрака они ничего не различали: всё та же, не сменяемая отблеском или крохотной точкой света, чернота, давящая и безнадёжно ворующая надежду на спасение.

– Просто захотеть, – раздумывал скелет, – как раз самое сложное! Как что-то хотеть, когда всё, о чем мечтаешь, это дотянуться до пятки! Хорошо, что уже нечего чесать. На моё счастье, тут герметично и меня не сожрали черви, – костяные плечи содрогнулись, – представить страшно, как это, когда сотня тварей ползает по тебе, выедая мозг и глаза. А дальше? Они бы спаривались, у новобрачных рождались бы склизкие дети, которые первым делом сжирали бы трупы родителей и крепли, а затем принимались бы выедать мои печень и легкие, – кулаки уперлись в стенку, – и хорошо, что тут не пекло, мог бы превратиться в мумию, зрелище то еще.

Боннар костяшками прошелся по ребрам книзу и пощелкал по бедренным костям.