Текст книги "История Мишеля Боннара. Куранго"

– Дедушка, он не умел любить, – предположение рвало автора на миллионы молекул. – Всё подчиняется любви, – кричал Поль, – нет ничего кроме неё и никогда не будет. Истина, сила, правда, надежда, вера, наше будущее, весь мир, всё это, – Поль обвел руками пространство, – всё подчиняется любви!

«Да, – отозвалось внутри словами прадеда, – несчастный мой брат».

Глава VII

«Всю обратную дорогу до дома я сжимал в руке странные кусочки, будто боялся, что выпусти я их – и они пропадут. Мой кулак онемел, стал бесчувственным. Всё, что я ощущал, – впивающийся в кожу металл, но от этого мне было тепло и невероятно спокойно. Мне оставалось совсем немного до укрытия, где я наконец-то смогу всё как следует рассмотреть. Эта мысль отзывалась ударами сердца. Впервые я увидел эту странную подвеску на шее матери, когда мне было четырнадцать. Не придав значения побрякушке, я потерял слишком много времени. Я догадался слишком поздно. Больше я не намерен терять ни секунды.

Километры до дома казались мне вечностью. Последние кварталы я бежал, не оглядываясь на шарахающихся от меня людей. Должно быть, я выглядел безумцем и пугал своим видом. Если бы я увидел бегущего человека, прижимающего что-то к груди, вероятно, предпочел бы держаться подальше, посчитав, что он болен сумасшествием. Возможно, так и было. Вероятно, в ту ночь я сошел с ума, но ничуть не жалел об этом.

Если всё, как я думаю, я смогу сделать невероятное. Теперь в моём распоряжении много времени, наконец – то мне невероятно повезло. Мои способности увеличатся многократно, а эта железяка сделает меня везунчиком и убережет от краха и неудач.

Даже мой непутевый братец стал великим писателем благодаря этой штуке. Я злился, когда его называли «Великим Мишелем». Армию, оголтело прославлявшую его талант, Франция уже не вмещала. Его поддерживали самые влиятельные люди государства, но заслуживал ли он такого внимания? Кем бы он стал сам по себе, без помощи таинственной подвески?

Лиши его могущественного содействия, так ли успешен был бы его путь? Жалкий писака и неудачник – вот кем бы он был, живи он обычной жизнью.

Да где бы он оказался, если бы я не сжалился и не стал заботиться о нищем, пятилетнем ребенке? Что стало бы с «Великим Мишелем», если бы не я, кормивший его, преодолевавший с ним сложности и невзгоды детства.

Я оберегал его и ухаживал за ним, хотя сам был мальком и ничего не понимал. Все желания тогда были – раздобыть кусок хлеба. Но мысль о том, что у меня есть брат, который пропадет, не выживет, умрет, не давала опустить руки. И вот его благодарность!

Я гораздо способнее. В моих жилах течет знатная кровь, не то что у этого деревенского парня. Я учил его писать и читать, я сделал из него того, кем он стал.

Я разгадаю тайну Куранго и подчиню его силу себе. И тогда мне откроется тайна бытия и бессмертия. Я одарю людей лекарством от всех болезней! Больше никто не будет умирать!

Пробежав последние метры до крыльца, я забрался на третий этаж. Тщательно всё заперев и погасив свет, закрылся в лаборатории, занавесил окна, зажег маленькую настольную лампу и разжал кулак.

Два одинаковых треугольника, размером с монеты, лежали на моей ладони. Из трех частей я имел две и был уверен, что сила подвески ничуть не изменилась. Отчего-то я знал, что кружок можно делить как угодно и он сохранит свои целостность и силу. Я ничуть не сожалел о третьей части. Боннар мог погибнуть без таинственной поддержки, а его отчаянная популярность обеспечила бы истеричное внимание публики.

Долгие годы, наблюдая за его женой, носившей украшение, я видел, как она, прикасаясь к груди, что-то шептала. Трижды за это время я видел медальон близко и понял, как разделить его. До сих пор не понимаю, о чем думала Анна, когда неосмотрительно и легкомысленно отдавала неведомую силу в руки несмышленой девчонки? Отчего она не поступила по справедливости, одарив каждого из нас?

Я считал свой поступок благородным, что нельзя было сказать о материнском. Из-за нее я потерял полжизни.

Повесив треугольники на шею, я стал наблюдать. Я не снимал подвеску всю весну и лето, постоянно твердя заклинание. Я прикасался к металлу, тер его, гладил, говорил громко и требовательно или еле слышно, но ничего при этом не чувствовал. Я не был уверен, что нужно непременно что-то ощущать, но не снимал Куранго, надеясь заметить перемены.

Очевидных изменений было немного: я перестал хворать, у меня прекратили выпадать волосы, а больной и шатающийся зуб окреп и не беспокоил. Как будто я сделался выносливее и крепче, сна стало требоваться вдвое меньше. Перемен в работе не было, как и новых идей. Я трудился по десять часов в клинике и столько же дома, но деятельность к успеху не приводила.

Сославшись на болезнь, я заперся в лаборатории. Тогда, оставшись наедине со своими мыслями, я понял очевидное. Эта чертова штука откликается на женщин. От догадки меня бросило в жар. Вот отчего мать отдала медальон Белле и почему Боннару сопутствовал ошеломляющий успех. Моя память вернула меня в далекие события прошлого. Овладев силой Куранго, Анна делилась с нами его мощью. Я начал врачевать, а Мишель засел за рассказы. Когда Куранго перешло к Белле и она выбрала себе в мужья моего младшего брата, то металл начал действовать лишь на них. Я потрясенно перебрал в уме женщин, которым мог доверять, которых мог посвятить в тайну, но, увы, ни одной не нашел. Меня посетила мысль сделать из металла кольцо, это не вызовет вопросов. Обзаводиться семьей мне не хотелось, но, если это было необходимо, я бы женился хоть на нищенке.

На следующий день, вернувшись в госпиталь, я попросил руки дочери главного врача отделения хирургии, где работал. Веронике едва исполнилось 18 лет, и ее отец с радостью и облегчением дал согласие на наш брак. Ни красотой, ни умом моя невеста не блистала, и, конечно же, мое предложение стало подарком ее отцу. Этим же вечером я отломил маленький кусочек от треугольника, и отправился к ювелиру, где потребовал растопить при мне серебро.

Когда мастер сделал это, я бросил частичку в расплавленный металл. Вся каморка на секунду озарилась странным мерцанием, рассеявшимся через несколько секунд. Старик отшатнулся и испуганно вскочил. Я сказал ему, что я врач и щепотка порошка, что я добавил, не даст металлу почернеть. Я убедил его в том, что кольцо предназначается моей будущей жене, с которой я планирую провести счастливую и долгую жизнь. Он не поверил мне, но промолчал и успокоился.

Спустя сутки я надел кольцо на палец Вероники и потребовал, чтобы мы обвенчались незамедлительно. Следующим утром мы стали мужем и женой.

Моя супруга не обладала никакими талантами и не торопилась одарять меня благом. Изменений не было. Она лишь превосходно готовила и ухаживала за цветами в саду. Вероника вскоре забеременела и в срок легко родила мальчика. Материнство пошло ей на пользу, она приобрела женственные формы и сделалась прелестной. Но на моём успехе и достатке все ее преображения, увы, не отразились. Я наблюдал, как хорошеет Вероника и каким не по годам смышленым растет сын. В три годика он сносно читал, считал и играл на пианино простейшие мелодии. Я был поражен, без помощи металла этого бы не случилось, но отчего я не наблюдал перемен в себе, я не понимал, пока однажды не заметил, с какой нежностью Вероника смотрит на сына и с каким равнодушием и холодом на меня.

Чертова любовь – вот в чем причина. Тогда я впервые пожалел, что впутался во всё это. Любви для меня не существовало. Если эту штуку заставляли работать нежные чувства, то моим планам не суждено было сбыться. Руководить сердечным процессом было невозможно, а предпринять что-либо, чтобы разбудить эмоции, было против моих правил. Сославшись на подготовку к лекциям, что я отважился читать студентам, я покинул Париж и поселился в пригороде.

Там, в небогатом деревенском доме, дни мои были похожи один на другой. Я не занимался ничем, всё время думая, как заставить эту штуковину работать. К исходу затворничества я случайно стал свидетелем одной игры деревенского мальчишки: тот раздобыл где – то кусок магнетита и забавлялся тем, что искал железные предметы и прикладывал к ним свою находку. Я возликовал. Тем же вечером я прибыл в Париж и отправил Веронику с сыном в деревню, откуда только что вернулся. Затем я притащил в дом дворовую кошку и через пару дней окольцевал ее. Устроив в своей лаборатории всё, что было необходимо для плавки металла, я практически не покидал своего убежища. Пятиметрового пространства мне было недостаточно, и я, выбросив всё из спальни, устроился там.

Я стал изучать свойства камней и нанял ювелиров для консультаций. Перебирая камни, я подносил их к подвеске, пока однажды не нашел то, что искал. К тому моменту мастера, особенно те, кто работал с поставщиками, знали о моем интересе и сами приносили мне попадающие к ним уникальные экземпляры. Так у меня оказался «глаз дракона». Взяв его, я рассмотрел в нём редкую силу. За полгода я научился различать пустые камни, даже если они считались ценными, от камней, скрывавших свою значимость.

Более я не желал расставаться с «глазом дракона». Я захотел оставить его себе и сделать своим талисманом, даже если, соединившись с Куранго, он окажется пустым. История камня была таинственной. Я пытал старика, притащившего мне его, но тот лишь пожимал плечами, рассказывая о старом китайце, дважды в год заглядывающем к нему. Ни имени, ни возраста китайца он не знал, но пообещал привести его, если тот приедет к нему вновь.

Я поднес зеленый брусок к треугольнику, и тот засиял. Отшлифовав камень, я выковал из остатка подвески перстня и надел его. В этот же день моя окольцованная кошка, прирученная за полгода, сдохла.

Большей радости нельзя было и представить. Я праздновал её смерть, словно это было рождение, ликовал как ребенок, которому подарили котёнка.

Внимательно осмотрев труп, я увидел причину ее смерти – старость. Полгода назад я принес двухмесячного котенка, а сейчас передо мной лежал труп животного, прожившего минимум десяток лет.

На следующий день в моем доме появились сразу три породистые кошки. Мной овладело желание понять разницу между кровью знатных и кровью простолюдинов. Поочередно надевая им кольцо, я превращал за сутки юных сильных животных в дряхлых старушек. Мне нравилось наблюдать за ними и видеть, как их тела покидает жизнь, а глаза из живых становятся стеклянными.

К несчастью, породистые твари не заставили седину покинуть мои волосы и подружиться с удачей. Хилые создания, не питающие ко мне привязанности, не могли дать то, что я так истово желал. Я жалел о том, что у меня нет дочери. Можно было взять на воспитание девочку, но прежде чем малышка привыкнет ко мне, пройдёт много времени. А временем-то я как раз и не располагал.

За все годы зрелой жизни ни одна женщина так и не открыла мне сердца. Вероятно, профессия врача лишила меня чувств и сделала циничным. Я не верил в любовь, не ждал ее и никогда не искал.

Мне казалось, я не понимаю эмоций, испытываемых влюбленными, когда они смотрят на вожделенный предмет страсти, мысли, владеющие ими, были мне неведомы.

Мое рациональное сознание меня устраивало. Вероятно, я мог попробовать позаботиться о ком – то, чтобы спустя время вместе с благодарностью рассмотреть в девичьем сердце сладостные чувства, но этот долгий путь пугал непредсказуемостью.

Решив овладеть женской милостью без согласия, я начал действовать. Сила моего сознания подсказывала: моего решительного намерения изменить настройку Куранго на ту, что нужна мне, хватит с лихвой.

Я сочинил не меньше сотни заклинаний, но все они были слишком длинными или не отражали сути моих намерений.

Спустя месяц, оставив затею вместить всё в одну строчку, я написал: «Да будет твоё моим. Навсегда». Я был убежден, что любая, надевшая кольцо, неосознанно станет исполнять указание.

Прибавив к фразе знак бесконечности, я успокоился.

Второй части Куранго хватит на долгие годы. Расход на новые кольца минимален. И даже если мне придется изготовить их с десяток, эта железка еще не закончится. Нанеся чеканку на колечко, я решил нанять себе кухарку и начать свой эксперимент.

Мне нужна была женщина, которую в случае неудачи или, наоборот, быстрого успеха не станут искать, женщина, потерявшая надежду на лучшую жизнь, женщина, для которой я стану спасением.

Смута в Париже выкинула на улицы сотни девушек, лишив их родственников и дома. Они бесцельно слонялись по городу, становясь проститутками и жертвами негодяев. За несколько часов я нашел ту, которая была мне нужна. Уже к вечеру я привел в дом Оливию. Она показалась мне приличной и трогательной и, при беглом осмотре, ничем не болела, что было немаловажным. Я рассказал новой кухарке об её обязанностях и поселил её в комнатке, где раньше была лаборатория. Не сразу решившись надеть на неё кольцо, я ждал, пока она привыкнет ко мне и начнёт испытывать благодарность. Оливия прилично готовила, прилежно убиралась и заботилась обо мне. Через месяц я пришел к удовлетворительному выводу: из растерянной девушки она превратилась в рачительную хозяйку, чьим смыслом жизни стало обслуживать меня. Я отдал ей кольцо, соврав, что его носила моя дочь, перед тем как отправиться на обучение в Англию. Счастью девушки не было предела, она благодарила меня и целовала руки, воссылая хвалу милосердию Бога, пославшего ей награду за всё то горе, что она испытала в своей жизни.

Я смотрел на неё и пытался запомнить её чистое гладкое лицо, зная, что этот день станет последним днём её красоты и молодости. Выслушав слова признательности и вытерпев поклоны, я велел Оливии идти спать. Всю ночь я пытался понять свои ощущения и то и дело смотрелся в зеркало. Измучившись к утру, я заснул. Проснувшись через несколько часов от нестерпимой боли во рту, я не сразу понял, что произошло. Распухшая десна кровоточила и невыносимо болела.

Я был потрясен. Мне было 55 лет, мои зубы, за которыми я тщательно следил с раннего детства, удалось сохранить почти все, но три из них всё равно сгнили. На месте старых готовились появиться новые. То, что я видел, было невероятным.

Я кинулся из спальни в поисках Оливии и нашел девушку на кухне. Я ждал, пока она обернётся, не желая окликать, но занятая приготовлением завтрака она не обращала на меня никакого внимания. Я позвал ее и сразу заметил, что лицо ее было покрыто красными пятнами.

– Что с тобой, Оливия? Ты больна?

– Нестерпимо чешется, месье, наверное, в наших подушках завелись эти маленькие твари. Они ночью покусали меня. Разрешите мне купить мазь в аптеке, может быть, поможет, – жалобно попросила она и, получив мое разрешение, быстро отправилась за лекарством.

Десна нестерпимо болела, но, на мое счастье, тем же вечером я рассмотрел белые верхушки новых зубов. Я был готов терпеть любую боль, чтобы наконец, после стольких лет мучений и поисков, насладиться результатом. Мазь Оливии оказалась действенной, и к утру пятна сошли с её лица, но её вдруг начало лихорадить.

Я ухаживал за ней и даже нанял сиделку, чтобы та неустанно находилась рядом. Всю неделю я отсутствовал дома, поскольку обстоятельства, стремительно менявшие мою жизнь, требовали моего внимания. Отец Вероники, самый старый хирург госпиталя, принял решение уйти и порекомендовал меня на свое место. На прощание он пожал мне руку, назвал преемником и пожелал доброго пути. Нас с ним разделяло несколько лет, однако я выглядел бодрым и энергичным, а он разбитым. Вероятно, и я был таким пару дней назад, но сейчас разница была очевидной. Домой я не приезжал, новые обязанности требовали моего присутствия в госпитале. Я вернулся спустя неделю и обнаружил странную картину.

На кухне вместо Оливии я нашел женщину лет тридцати пяти, сутулую, с угрюмым выражением лица и, вероятно, проблемами со слухом, потому как она не откликалась. Я похлопал женщину по плечу и отшатнулся, узнав в обернувшемся омерзительном чудовище свою служанку. Из девочки она превратилась в уродское создание с изъеденной кожей и скрюченными руками. Ее красивые светлые волосы куцыми прядями висели возле лица, а голубые ясные глаза смотрели на меня злобно и подозрительно.

– А, хозяин, – процедила Оливия, – а я думала, куда вы пропали.

– Оливия? – я был настолько поражен, что не смог утаить отвращения, – что с тобой случилось?

– Всё проклятая чахотка, – ее глаза наполнились слезами, – посмотрите, я выгляжу на сорок лет, а мне только что исполнилось восемнадцать. Вы же доктор, сделайте что-нибудь.

Мне стало противно. Какой энергией и силой могло меня одарить это мерзкое создание?

Она превратилась в устрашающего монстра и источала зловоние и болезнь. Короста с её шеи щедро спадала в похлебку, которой она собиралась меня кормить.

– Послушай, Оливия, тебе следует лечиться. Я дам тебе немного денег. Ты получишь расчет за этот месяц и небольшую премию, – я развернулся и вышел из кухни. Меня трясло от отвращения. За тридцать пять лет, что я работал врачом, мне пришлось насмотреться всякого, но увиденное зрелище вызвало во мне приступ тошноты. Я рванул в спальню и вытащил кошелек. Заплатив ей за два месяца работы и предварительно забрав с ее пальца кольцо, я выпроводил ее на улицу, пожелав удачи, хотя понимал – изменения безвозвратны и ее жизнь отныне будет исчисляться с тридцати пяти лет.

В тот же день я зашлифовал восьмерку на металле и выгравировал новую, в два раза меньше. Я собирался регулировать скорость старения величиной знака и букв. Мне предстояло еще множество проб, но очевидный результат вселял надежду. По дороге домой я заглянул в цветочный магазин. Милая цветочница, напевая мелодию, крутилась в красочном благоухании, перебирая стебли. Я посмотрел на нежные черты, горящие жизнью счастливые глаза и разозлился. Она никогда не полюбит такого, как я. Все, что я мог вызвать в ее юном сердце, – это благодарность, жалость или равнодушие, схожее с тем, что испытывала моя жена.

– Прелестная цветочница, – я мило улыбнулся и подошел ближе, – помогите мне, прошу вас.

Девушка с готовностью откликнулась и дружелюбно улыбнулась в ответ.

– Мне нужен букет для моей любимой, я хочу просить ее руки, – врал я, – но я хочу попросить вас примерить это, – я протянул ей кольцо, – ювелир сделал его сегодня, но я не уверен, что оно в пору моей Джульетте. У неё такие же изящные пальчики, как и у вас.

Цветочница охотно надела колечко и покрутила рукой перед моим лицом.

– Соберите для нее букет самых прекрасных цветов, – велел я, – нет, нет, не снимайте, – остановил я ее, увидев попытку вернуть мне украшение, – вдруг оно маловато и будет сжимать пальчик.

Надо ли говорить, что ни один букет меня не устроил. Я заставил ее переделывать собранные цветы трижды, а затем и вовсе, сделав вид, что расстроен неудачей, спешно покинул лавку.

Я вернулся через час, напомнив бледной девице про кольцо. Она попыталась снять кольцо непослушными руками, но сил на это ей не хватило. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.

Я сорвал с ее руки украшение, сунул в карман и вышел.

Быстро добравшись домой и внимательно оглядев себя в зеркало, я провел рукой по подбородку и с неожиданностью обнаружил щетину. Я брился этим утром, и обычно повторял процедуру каждый третий день, но сейчас отросшие волоски выглядели как накануне бритья. Я раскрыл книгу и решил, как всегда перед сном, немного почитать, но каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что пружина пенсне стала сжимать переносицу слишком сильно, чего раньше не было. Я несколько раз снял и надел окуляр, но ничего не изменилось. Я вновь взялся за зеркало и ахнул: мои нос и щеки налились и стали напоминать те, что были в молодости. С возрастом жизненная сила покидает, забирая из тела влагу. К своим пятидесяти годам я был высушен, словно рыба на солнце. Моё тело давно лишилось живительной молодости. В тридцать я заметил первые признаки увядания и постоянно наблюдал за тем, как меня покидает жизнь. Неминуемая старость ужасала. Я боялся немощи и упадка и со страхом находил у себя всё новые и новые черты предстоящей дряхлости. И чем больше я наблюдал за собой, тем больше удивлялся тому, что возраст будто не властен над моим братом. Каждый год прибавлял Боннару сил и энергии, щедро одаривая изобилием внутренних, казалось, неисчерпаемых ресурсов. Время для него и Беллы если не остановилось, то абсолютно точно замедлилось.

В пятьдесят им можно было с легкостью дать не больше тридцати. Хрупкость Беллы лишь подчеркивала её истинный возраст. Я поражался выносливости Мишеля, проводящего за письменным столом большую часть дня. Такая жизнь непременно должна была отразиться на нем, но нет, он был бодр и подвижен, а постоянное сидение не добавляло ему ни жира, ни лени. Все эти годы, бессознательно и пассивно, я стремился находиться рядом с моим братом и его женой, будто понимал, что в них – источник жизненных сил. А сейчас я жалел каждую секунду потерянных десятилетий.

В настоящем положении меня устраивало всё, кроме одной детали – мне приходилось становиться свидетелем женского увядания, и мне это не нравилось. Видеть болезненные корчи или предсмертные недуги своих жертв мне не хотелось, отныне я решил окружить себя прекрасным и молодым и избегал всего, что напоминало мне о старости.

Я стал завсегдатаем публичных домов. Время поиска оптимальной формулы я решил использовать себе во благо и хотя бы молодеть, раз ни одна женщина не могла подарить мне долгожданного успеха. Ежедневно я посещал бордели, выбирал девиц помоложе, требовал надеть кольцо, которое некогда носила моя покойная жена, и откликаться на имя Вероника. Как только украшение оказывалось на «избраннице», начинались метаморфозы, я стал записывать наблюдения. Каждый раз я убеждался в силе металла и каждый раз мои «свидания» заканчивались улучшением моей внешности.

Не скажу, что за год скитаний я существенно помолодел, но, бесспорно, выглядел лучше, чем раньше. Мои выпадающие волосы сделались густыми, седина стала проседью, морщины, украшавшие шестидесятилетнюю наружность, сгладились, выровняв цвет лица. Походка и движения стали легче и перестали приносить мышечные боли. Заслуженная долгими годами работы сутулость – выправилась. Высохшее тело наполнилось жизненной силой, а дряхлые мышцы – мощью. Мне смело можно было присудить сорок пять, и даже для этого возраста я выглядел неплохо. Моей вожделенной мечтой были тридцать лет. Другой возраст меня не устраивал. Я решил поддерживать в себе тридцатилетнюю молодость как минимум следующую сотню лет. Теперь для меня это было возможно.

Вертепы наполнились слухами о моём «неутомимом» нраве. Как иначе было объяснить нездоровье девиц после «общения» со мной? Признаться, что месье сидит на стуле и смотрит, значило для каждой – лишиться заработанного, поэтому все сохраняли тайну.

Однажды вечером, когда я решил, что мне необходим допинг, меня не пустили в публичный дом, сославшись на то, что мой «необузданный» характер негативно отражается на подопечных, и предложили выбрать нескольких девушек сразу. Иначе обслуживать меня отказывались.

Я ушел. В Париже хватало девиц, согласных участвовать в представлении и за меньшие деньги. Мне даже не приходилось ничего делать. Я мог выйти на улицу поздним вечером, чтобы через полчаса, оказавшись в комнатке отеля, наблюдать, как юные черты искажаются болью.

Больше пары часов это не длилось, я благородно сохранял девушкам жизнь, забирая лишь год или несколько. Но совсем скоро мне надоело и это.

Да, я не видел ужасающих изменений в их телах, наблюдал лишь боль и бледность. Того, что происходило с Оливией, с ними не случалось, однако и это стало лишним для меня.

Моя внутренняя благость, присущая возрасту, хотела сохранить перед собой красоту и не видеть даже намека на недомогание.

Я отшлифовал надпись на внутренней стороне кольца и велел сделать буквы в несколько раз меньше. Теперь они стали еле заметными.

Куранго у меня осталось чуть меньше половины, большую часть я уже израсходовал на эксперименты. Решив, что металл надо беречь, я расплавил до густоты серебро и бросил туда остатки Куранго, разрезав на четыре маленькие части. Перетерпев сияние, длившееся с минуту, я увидел металл совсем других свойств и цвета. Я сделал тонкий лист, посчитав, что его мне хватит примерно на десять колец. Тогда еще я не мог и предположить, какими особенностями обладает эта пластина.

На следующий день я обзавёлся сразу двумя слугами.

Я привел в дом Милену и мгновенно надел на ее палец кольцо. Еще одним слугой стал Густав. Его задача была проста: выполнять всё, что я потребую, и молчать. Он был спокоен и сдержан, и в свои пятьдесят не имел ни семьи, ни детей.

Всю жизнь прослужив в богатом доме, он не знал ничего иного. Я решил, что со временем посвящу его в выразительные подробности его новых обязанностей, но отчего-то, мне казалось, это не удивит и не напугает его.

Я назначил им обоим приличное жалованье и поселил в квартире.

Милена ничуть не менялась, и, как мне казалось, даже хорошела. Она постоянно улыбалась и поражала нас кулинарными талантами. Моя квартира наконец-то сделалась уютной и чистой, а одежда выглаженной и свежей.

К своему удивлению, я быстро привык к новому укладу, который мне очень нравился.

Но своей цели я пока так и не достиг, что вновь погрузило меня в раздумья.

Я отрезал от листа тонкую полосу и отнес ювелиру, заказав новое кольцо. Надпись я велел сделать маленькую, но четкую, а восьмерок в конце пририсовать три. Я стал выбирать женщину, на которой мог испробовать действие нового украшения, но, не придумав ничего лучше, подменил кольцо Милены, и на следующий же день девушка заболела. Я уехал на службу, зная, что ее бьет лихорадка.

Я решил тем же вечером поменять кольца обратно, ведь я совершенно не хотел ее гибели, но вернуться в тот вечер мне помешали обстоятельства.

В госпиталь доставили тяжелого пациента – пятидесятилетнюю женщину, корчившуюся от непонятных колик в животе.

Без промедлений я начал операцию и несколько часов боролся за ее жизнь. Удалив отросток слепой кишки, я спас её.

Эту ночь я провел в клинике и не единожды подходил к пациентке, убеждаясь в ее улучшающемся самочувствии.

На следующий день женщина пришла в сознание и к обеду подозвала меня. Она оказалась очень знатной дамой и истово благодарила меня за спасение. Её муж был высокопоставленным чиновником и в благодарность обещал помощь. Я не придал этому значения, пока этим же вечером в госпиталь не доставили документы о моем переводе. Следующий рабочий день я начал в самом крупном госпитале города – в Неккаре.

Я был счастлив. Я получил должность хирурга в Неккаре, что было невероятно.

Приехав домой, я нашел Милену в том же состоянии, в каком оставил. Я осмотрел девушку, но не заметил признаков старения на ее лице и теле. Дав ей лекарства, я объяснил Густаву комбинацию препаратов на всю предстоящую неделю. Кольцо я снимать не стал.

Мои дела стремительно улучшались. Череда удачных совпадений сделала меня спасителем знатной дамы и лучшим врачом госпиталя.

Тем временем Милена перестала приходить в сознание. Посчитав, что я достиг порядочно за короткий срок, я снял кольцо. Через неделю о ее болезни никто и не вспоминал, и, к моему удивлению, она выглядела вполне прилично. Видимо, Милена отличалась особой стойкостью или владела необычным благом, дарившим мне удачу.

Только спустя месяц я заметил ее грустные глаза. Она тяжело вздыхала, глядя на меня, и старалась предугадать мои желания. Я ничего не понимал. Догадка поразила меня гораздо позже: Милена питала ко мне чувства. А если это было так, то Куранго стал действовать по своему явному назначению, как и было задумано.

Милена грустила, а я ежедневно увеличивал свое благосостояние.

Уже спустя год мы переехали в большой особняк в лучшем районе города. Дела мои шли в гору: я читал лекции, работал в Неккаре и стал авторитетом для многих докторов. Милена же в свои двадцать выглядела на тридцать, но, к слову сказать, ей это очень шло. Она и Густав получали хорошее жалованье, им было не в чем меня упрекнуть.

Я достиг пика своей карьеры – обзавелся званием профессора и личным кабинетом на кафедре медицинской академии.

Но и этого мне было уже недостаточно. Я хотел не просто достатка, я желал ни в чем не нуждаться и перестать думать о деньгах. И тогда меня посетила мысль, как Куранго может на меня «поработать».

Мой цветущий вид давал пищу для россказней и сплетен. Поговаривали, что доктор Брут владеет снадобьем, дарящим молодость.

Сперва я отшучивался, но однажды по большому секрету рассказал кое-что одному высокопоставленному деятелю, в молчании которого я был не уверен. Я рассказал месье Шабле, что владею техникой глубокого расслабления и погружения себя в транс и за несколько часов сполна восстанавливаю потраченные силы, возвращая телу жизнь и здоровье.

– Не так давно я пошел дальше, – шептал я Шабле, – находясь в трансе, я начал убеждать себя, что молодею, и, к своему удивлению, стал находить на голове темные волосы! – торжествовал я.

Месье Шабле принялся умолять научить его диковинному способу, поскольку его молодая жена Катрин давно перестала его желать как мужчину, и на это были причины, о которых не принято говорить вслух. Я развел руками:

– Увы, уважаемый Жак, я не смогу научить вас. Это трудоемкий процесс, и, полагаю, вам – как непрофессионалу, он ничего не принесет, – объяснял я, наблюдая его отчаяние. – Но я могу проделать с вами всё, что делаю с собой. Вы станете первым человеком, испытавшим на себе мою методику. Уверяю, вы останетесь довольны, и ваша жена тоже, – заговорщицки шептал я.

Глаза Шабле загорелись и этим же вечером мы уединились.

Я выбрал для нашей встречи двухкомнатный номер в отеле. В спальне я запер ничего не понимающую проститутку, а в гостиной, предварительно накапав снотворных капель в бокал, уложил на кушетку моего пациента.

Он проспал восемь часов, два из которых на его пальце было надето моё кольцо с глазом дракона, а на пальце девушки в соседней комнате – кольцо с тремя восьмерками, которое истощило ее настолько, что она потеряла сознание. Девица оказалось хилой и болезненной, но своего мы достигли. Проснувшись в прекрасном расположении духа, Жак вскочил с кровати и кинулся к зеркалу. Его глаза горели жизнью. Заметных изменений он не увидел, но внутри него они произошли. Он потребовал записать его на следующую неделю и щедро вознаградил меня за лечение.

Через месяц у меня уже было с десяток клиентов. Я стал фантастически богат и уважаем.

В лицо меня называли доктор Брут, а за спиной не как иначе как чародей. Я просил своих пациентов не распространяться о наших еженедельных встречах и был услышан. Никто из них не хотел доступа лишних людей к моим уникальным способностям.