Текст книги "История Мишеля Боннара. Куранго"

Десять лет моего фантастического успеха пролетели как один миг. Я стал вхож в самые знатные дома, мог позволить себе самых прекрасных женщин, а главное, моё отчаянное желание, пускай с опозданием, но заслуженно исполнилось.

С Боннаром мы не общались, изредка до меня долетали слухи о его триумфальных успехах. Я одновременно завидовал ему и радовался, что оставшейся части Куранго хватило для продолжения его пути. Но меня интересовало только мое собственное восхождение на Олимп.

Да, за десять лет я достиг финансового благополучия, меня признали как врача, я стал профессором и заслуженным медиком Франции, но я хотел другого. Я хотел вписать своё имя в историю, хотел стать создателем. Изобрести то, что навсегда изменит мир. Чтобы, когда мне надоест жить и я покину землю, мои правнуки могли бы гордиться мной, а каждый человек, обретший здоровье с помощью моего изобретения, восхвалял бы и благодарил доктора Брута.

Теперь я решил идти по этому пути – всё остальное сделалось не важным.

Выглядел я хорошо, на стойкие сорок лет. Физически меня ничто не беспокоило, но эмоции оставляли желать лучшего. Я подумывал, не надеть ли Милене кольцо еще раз, вопреки ее болезни и десяти потерянным годам.

Но пока не решался. Милена носила свое колечко, с грустью и теплотой наблюдая за мной и заботясь лучше любой жены.

Я глядел на себя в зеркало, понимая, что мои сорок перестали меня устраивать. Мой статус требовал молодости. Я врач и могу позволить себе выглядеть как угодно, даже если мой внешний вид вовсе перестанет отражать мои реальные годы.

Я позвал к себе Густава и дал ему задание, потребовав перед этим сохранить в тайне всё услышанное. Моё требование его не удивило, следом он поклялся мне в верности.

В искренности его слов я не сомневался. Ко всему прочему, он был молчалив.

Он сдержанно выслушал меня и к вечеру привел в дом молодую девушку. Она должна была помогать Милене на кухне. Спустя три дня Густав запер умирающую старушку в маленькой комнатке внизу, а когда ее не стало, избавился от тела. Лишнего он не спрашивал, я ему ничего не пояснял. Меня смущало только одно – Густав мог попасться за сокрытием тел.

Более беспокойств не было. Я разработал специальный состав, который за несколько часов измельчал любой органический материал, и отдал его Густаву, велев в следующий раз им воспользоваться. А пока было время, порекомендовал оборудовать подвал нашего дома.

Через неделю я нашёл Милене новую помощницу. Основательно подготовившись, мы повторили процедуру. Густав избавился от тела, оставив лишь кости. Я приказал измельчить их и герметично упаковать в банку. Я был уверен, что со временем смогу найти им применение.

Спустя полгода я наконец-то мог удовлетворенно вздохнуть и уверенно сказать: из зеркала на меня смотрел тридцатипятилетний мужчина очень приятной наружности. Наконец-то я обрел почти всё.

Следующие годы стали для меня безоблачными. Этот отрезок моей жизни я по праву могу считать лучшим. Я был востребован, известен, состоятелен. Я стал завсегдатаем светских мероприятий, куда меня звали известнейшие и богатейшей люди Франции. В то время я занимал свободную должность консультанта в Генеральном совете больниц и приютов в Париже.

Мой статус был высок, и я с гордостью выполнял немногочисленные обязательные функции, которые занимали несколько часов в неделю, остальное время я проводил в праздности и веселье.

Я оставил дела и наконец жил жизнью бездельника, хотя понимал, что временно. Мне требовался отдых.

Прошедшие десять лет достижений стали прекрасной порой, когда удача благоволила мне. Несмотря на откровенный фарт, я сохранял осмотрительность, дабы избежать ошибок, которые могли перечеркнуть все предыдущие триумфы.

Я праздновал три года, наслаждался и жил в самом разгульном осознании своей уникальной природы и вечности впереди, позволяя себе женщин, всевозможные яства, ранее не доступные развлечения, разрешал себе всё, что мог выдумать.

Я одевался щеголем и имел по 20 пар обуви. У меня были лошади и кучер, и не одна, а три повозки.

Однажды, когда трехлетний срок моего безделья подходил к концу, на званом обеде я краем уха услышал, что Боннар выпускает новый роман с названием «Кольцо всевластия». Я никогда не интересовался тем, что издает мой брат, но это название заставило меня прислушаться.

Фантастическая популярность Мишеля вынуждала издавать брошюрки, предшествовавшие выходу книги. Приблизительно за три месяца до публикации Мишель отправлял издательству краткое содержание нового романа. Издатели подогревали интерес публики, распуская слухи о новых приключениях от Боннара. Одновременно книжные магазины начинали запись желающих приобрести экземпляр. Часто книги раскупались еще до выхода. Во многом эти приемы делали успех Мишеля оглушительным.

Мои соседи рассказывали, что новый роман Боннара про сумасшедшего доктора, который при помощи кольца лишал женщин жизни, присваивал их силы и молодость, желая создать вакцину жизни – лекарство от смерти.

Я был поражен. Я выскочил из ресторана и бродил по Парижу долгие часы. Меня трясло от страха быть узнанным. Отчего-то я полагал, что меня непременно узнают в главном герое, и каждый, кто прочтёт книгу, поймет, о ком она. Роман не должен был появиться на свет! Нанятый мной человек получил огромную сумму и задание выкрасть рукопись, спустя неделю он принес вожделенные исписанные листы. Я прочитал роман за несколько дней, и увы, оказался прав. Мой брат описывал меня с точностью родного человека, до мельчайших подробностей разлагая моё существо на тысячи букв.

Главным героем романа был мальчишка, якобы залезший в мой дом, чтобы ограбить.

Сумасшедший врач, как называл меня мой братец, угрозами заставил паренька служить себе, сделал его помощником своих грязных делишек. Мальчишка прожил у него пять лет и, своровав «кольцо власти», сбежал, прихватив горничную, в которую был влюблен. В конце романа я нашел описание изобретения доктора. Душевнобольному лекарю удалось изобрести лекарство от множества болезней и сделаться выдающимся гением. Мишель, не владеющий специальными знаниями, крайне сумбурно описывал препарат: он называл его снадобьем в мензурке, не расшифровывая более ничего. Из романа следовало, что мальчишка имел влияние на врача и выступал скорее его палачом, чем помощником. Годы их преступной связи он покорно исполнял его безрассудные требования, приводя в дом женщин для расправы. Взяв на себя все заботы, Николя, так звали главного героя, помогал доктору в работе, подтолкнув к созданию лекарства. Он подарил ему возможность творить, стараясь во всём поддерживать, но через несколько лет предал.

Я был потрясен теми подробностями, с какими были описаны мои преображения и эксперименты. С какой филигранной ясностью Мишель представлял, как действует заклятье внутри ободка кольца. Даже то, что делал Густав после смерти моих жертв, было описано с поражающим фантазию откровением. Роман надолго запер меня дома: я перестал выезжать и отменил все приемы. Я изучил его вдоль и поперек, каждый раз находя в сумасшедшем докторе новые черты, схожие с моими. Я долго не мог прийти в себя и каждую неделю требовал от Густава приводить в дом новых девушек. Я надеялся вернуть душевное спокойствие, однако их сила и молодость совсем не давали желаемого. Я плохо спал, был нервозен и решился заменить кольцо Милены, надеясь ощутить гармонию. За неделю Милена превратилась в пятидесятилетнюю старушку, а я, посмеявшись над своим испугом, закинул роман далеко на книжный шкаф и вернулся к своей привычной жизни.

«Ничего из написанного не случится. Я стал для Боннара прототипом, а всё прочее – только фантазия брата. Роман не будет издан, он надежно спрятан. Я единственный, кто обладает рукописью». Так я думал тогда.

Затем по городу разнёсся слух, что Боннар потерял свою любимую. Говорили, что Белла умерла от старости. Стали поговаривать, что без неё Мишель долго не протянет. Так и случилось. Я узнал от коллег-докторов, бывавших у Боннара, что тот до последнего дня работал и, даже не имея возможности писать, диктовал тексты помощнику. Его не стало в октябре 1844 года.

На его похоронах собрался весь Париж. Площадь перед церковью заполнила толпа плачущих, разбитых горем людей. Подобного моря цветов и книг я не видел, пожалуй, никогда.

Люди благодарили Бога за то, что они жили в одно время с величайшим человеком. Я был потрясен. Меня грызло чувство несправедливости и отчаяния.

Весь город хоронил моего брата, чья душа уже покинула тело, а он всё равно значил для них больше, чем я – человек, чьими трудами будет даровано здоровье миллионам. Людишки просто не понимали моего значения. Их крохотные умы того не постигали. Они поклонялись шуту и не замечали рядом Бога. ВО МНЕ, в человеке, что дарует им вечную жизнь.

Я подошел к гробу. Я хотел увидеть Мишеля и не узнать его в обезображенном старике, надеялся, что черты покойника не напомнят мне черты моего брата в его лучшие годы. Но когда я приблизился к бездыханному телу, то отшатнулся. Даже мертвым он сохранил благородное достоинство: длинные седые пышные волосы, темные брови и белое умиротворенное лицо, лишенное предсмертной гримасы. Он словно светился от счастья и спокойствия.

Его друг, произносивший погребальную речь, назвал его счастливцем.

– Мишель Боннар – величайший человек эпохи. Он прожил достойную, интересную, насыщенную и очень счастливую жизнь, навсегда вписав свое имя в историю литературы. Я убежден, пройдут века, но его книги останутся в сердцах миллионов. На его литературе вырастет не одно поколение. Труды Мишеля – классика не только французской литературы. Это наследие мира! Браво, Мишель Боннар, – одаренный гением от Бога. Тебя будут помнить ВСЕГДА.

После этого толпа людишек вскочила на ноги и принялась аплодировать. Я ощущал его рядом, словно он стоял возле себя лежащего и беззаботно кивал каждому, кто приближался облобызать край гроба. Мне показалось, что эти глупцы ликованием и благодарностью делали его существо осязаемым, плотным, живым. Человеческая глупость слезами признания врезала его в память будущих поколений, вознеся белесый образ до самых небес. Его туманная фигура, что минуту назад едва заметно колыхалась возле гроба и должна была пропасть, как только в крышку вколотят последний гвоздь, становилась всё более реальной, Мишель рос, крепчал и уже не вмещался под сводами церкви.

Сдерживаться дальше я не мог. Меня колотило от нелепости и лживости происходящего. Я встал и покинул сборище: мои руки резали тупоголовое стадо, расталкивая людей, преградивших выход, ноги мои не слушались и еле несли меня подальше от абсурда.

Улицы и скверы были заполнены разнузданными людьми, безудержно рвущимися проститься с ним. Я бежал, задыхаясь от ярости. Вырвавшись из толпы скотских изменников, я упал на колени. Мне хотелось орать на каждого предавшего меня и этим вернуть сознание в их крошечный, перевернутый фантазией Боннара, разум.

Это я должен вписать свое имя в историю мира, я заслужил признание трудом, я, а не этот порочный графоман. Я старший брат, спас его от неминуемой гибели. Кого вы называете гением? Деревенского мальчишку, что погибал от нищеты и болезни? Его бы не стало, не спаси.

Я его.

Я – человек, который изменит мир.

Поль с силой захлопнул крышку ноутбука. Его зубы скрежетали. Безумный доктор, укравший годы творчества и счастья деда, перечеркнул жизнь и его самого, внука великого Мишеля Боннара. Теперь его потомки хотят доделать то, что не удалось их прадеду. Насмешка судьбы? Очередное испытание?

«Что я не понял, Господи? Зачем вновь я столкнулся с ним лицом к лицу? Для чего всё это? Что ты требуешь разгадать и когда всё это закончится?» – тяжелые мысли не давали покоя.

Поль хмуро взглянул на приближающиеся к восьми стрелки часов. Он мельком оглядел себя в зеркало и покинул комнату. Печаль и растерянность стали его проводниками.

Глава VIII

Первое, что увидел Поль, спустившись в гостиную, была крупная фигура Мензони, ползавшего по полу и собирающего осколки расколотой чашки.

Архитектор старательно вытирал остатки кофе с пола.

– Эту плитку везли из Италии, – пояснил он, – делали на заказ по моим эскизам. Вот это я писал сам, – он ткнул в темно-серый цветок с красной точкой по центру, – Ты видишь, Боннар, они не повторяются, все разные.

Поль взглянул на пол, заметил симметричные красные точки, окаймленные серыми лепестками, и пожал плечами:

– Всё, что я вижу, – прекрасно, – успокоил он взволнованного друга, продолжающего тщательно натирать плитку.

– А эту чашку, – Люка поднял красный осколок, – я подарил Вики год назад. Привез из Китая, – маэстро чуть не плакал.

– Люка, не стоит переживать, – Поль с тревогой осмотрел подавленного друга, – уверяю тебя, в Париже можно найти что угодно. Мы непременно отыщем точно такую же, уверяю, она и не заметит подмены.

– Почему ты еще не готовишь ужин, Боннар? Или меня одного волнует, что через полчаса тут будет твоя невеста. Мы две недели как нанятые восстанавливали справедливость, боролись с Люцифером, разговаривали с духом через безумную мадам, а ты стоишь и разводишь руками? – взвизгнул Люка.

Все произошедшее за утро было наглухо перекрыто несколькими часами волнительной исповеди доктора и драматической развязкой.

– Эмма, – выкрикнул Боннар и кинулся на второй этаж, – срочно, Мензони, закажи что-нибудь из рыбного ресторана. Езжай сейчас же, – донеслось издалека.

– Да что бы вы все делали без меня!

* * *

– А где Виагард?

Двое мужчин в передниках обернулись навстречу Виктории.

Девушка, уперев руки в бока, недовольно осматривала друзей.

– Где этот непутевый изменник? Проходи, дорогая, – крикнула Вики куда-то в сторону и продолжила, – где Виагард, Мензони?

– Я – Эмма, – улыбнулась вошедшая и поправила на себе красивое платье, – я одета для знакомства, – хихикнула гостья.

Мензони радостно кинулся навстречу.

– В этой семье, дорогая, здороваются так, – он обнял девушку, голова которой едва доставала ему до плеча, – кстати, мы встречаемся уже в третий раз. Но я всегда рад познакомиться.

Добро пожаловать к Виагардам, в нашу большую дружную семью!

Люка наклонился и расцеловал ошеломлённую горячим приемом гостью.

– Позвольте представить, мой друг – Поль Боннар, – Мензони похлопал по плечу смущенного писателя, – хотя и с ним вы знакомы, но уверяю, он также рад новой встрече. Да, Боннар? – закричал Люка на ухо и ткнул оцепеневшего друга.

– Очень приятно, – Эмма присела в реверансе, который исполнила весьма умело, – конечно, я вас помню. Месяц назад мы приезжали забирать расколотую вазу.

Боннар повеселел:

– Надо же, как любопытно, и что же было внутри? Что за высохшие мерзкие черные останки?

– Мы изучили клад, господа, но увы, то, что было найдено в китайской вазе, произведенной в прошлом году, судя по маркировке на донышке, оказалось зажаренными лягушатами. Я бы сказала, технологию приготовления лягушачьих лапок перековеркали, превратив несчастных в обугленные трупики, – убедительно сказала эксперт и вопросительно обвела взглядом «преступников».

– Что вы говорите? – ахнул Мензони, покосившись на Вики.

– Давайте начнем ужин, – гася щекотливый вопрос, надрывно закричал Поль, отодвигая стулья, – что там было у прежней хозяйки в голове – неведомо! Прошу вас, леди.

Вики села к столу и без всякого промедления принялась за еду.

– Я чертовски голодна, – бубнила она, – не ела со вчерашнего вечера, и, если сейчас не поем, ты будешь откачивать меня от обморока.

Эмма резко повернулась к Полю, от испуга тот сжался и побледнел.

– Вы доктор, Поль?!

Он криво улыбнулся и нерешительно кивнул.

– Я тоже заканчивала медицинский. Это здорово, буду рада поговорить с коллегой!

Боннар закашлялся.

– В прошлом я был немного связан с врачеванием, однако моими пациентами редко были живые люди! – обтекаемо пояснил влюбленный.

– Так у нас и специализация одна и та же, я медицинский эксперт, и мне приходится работать с тем, что осталось, – пояснила девушка, самостоятельно накладывая в тарелку увесистую порцию салата.

Поль подскочил и выдернул из ее рук салатницу.

– Осталось от чего, прошу прощения? – бледный Мензони наблюдал, как Вики уминает ужин, а Эмма, абсолютно не смущаясь, подносит пустой бокал, кивая на бутылку розового вина, стоящую в ведерке.

«Крепкие нервы у нынешних девушек, удивительно!» – не выносивший намеков на трупы, маэстро боролся с накатившей тошнотой.

Состояние архитектора позволяло пить только воду.

– От всего, что могло ходить или бегать, – Эмма подняла бокал, – хорошего вечера, господа, – она отпила большой глоток и принялась ужинать.

«И нервы крепкие, и аппетит отменный».

Люка обмахнулся салфеткой и, тщательно выбирая слова, спросил:

– Я прошу прощения, и часто вам приходится иметь дело с тем, что когда-то бегало и ходило?

Люка выглядел плохо, был бледен и рассеян. К его горлу подкатывал гадкий комок. Архитектор заглушил своё отвращение вином, но и оно не дало успокоения.

– Каждый день, иногда несколько раз. Вот вы часто работаете?

– Я? – переспросил архитектор. – Я творец, как только ощущаю потребность выразить себя, работаю, – признался Мензони, – постоянно.

Женщина восхищенно взглянула на маэстро и, повинуясь порыву, встала и наклонилась к нему:

– И у меня всё точно так же в моем призвании! Как точно вы сказали! Вы удивительный! – Девушка обняла архитектора за голову и потрепала по волосам, словно ребенка.

Люка странно хмыкнул и покосился на Поля. Тот сузил глаза и вздернул подбородок.

– И у вас точно так же? Вы чувствуете потребность поработать и стремитесь себя выразить? – завладевая вниманием гостьи, Боннар развернулся к парочке.

– Да, именно так, – воскликнула Эмма, – я так удивлена, что вы меня понимаете. Знаете, вот тут, – девушка приложила руку к груди, – возникает острое жжение, становится невозможно терпеть. Все мысли только об одном. Будто внутри война, и, пока не выплеснешь, она не прекратится и успокоение не придёт! Здорово, что вы чувствуете точно так же.

– Вы чувствуете войну и бросаетесь работать? – у Боннара мелко затрясся подбородок. – Я извиняюсь, а вы не чувствуете отвращения или гадливости, например, омерзения или чего-то подобного, – он немного отодвинулся.

– Омерзения, Поль?

– Ну вам же приходится резать, шить или что вы там делаете?

– А, ну да. На работе приходится, конечно, и резать и шить, – отмахнулась гостья.

– Резать, изучать время смерти, причины и прочее, – дополнил Боннар, – а вы работу на дом берете?

– Я не понимаю вас, господа, – Эмма удивленно посмотрела на него, – про что вы толкуете?!

– Эмма играет в театре, – пробубнила Вики, – и уже через месяц у нее премьера.

Мужчины захохотали. Мензонии обмахнулся салфеткой, Боннар залпом опрокинул бокал, выливая в себя содержимое, но, не успев допить, нахмурился и отодвинул фужер.

– То есть вы актриса? – вытаращил глаза влюбленный.

– Это судьба, друг. Сопротивляться ей бесполезно. Смирись и наслаждайся. Кармический узел преследует тебя не только Брутами, – пробубнил Мензони.

– На работе у меня должность медицинского эксперта, – пояснила Эмма, – должна признаться, я не получаю удовлетворения от профессии, мне кажется, труд в лаборатории не делает меня ни лучше, ни гармоничнее. Я создана совсем не для изучения трупов, – задумалась девушка.

Боннар еле заметно дотронулся до груди где – то в районе сердца.

– То есть чаще вам работа приносит гармонию, но иногда обратное, и это заставляет задуматься, так? – Боннар был бледен.

Его рассеянное уныние и отрешенность стали всем очевидны. Мензони больно пнул писателя по ноге, пытаясь вернуть его из мира иллюзий.

– Эмма, как здорово то, что вы говорите! – обрадовался Люка. – Если театр ваше призвание, вам следует немедленно оставить все упражнения в области патологоанатомии и заменить их более активным партнёрством, с живыми, настоящими людьми.

Мензони следил за сжавшимся и погрустневшим другом.

– Вики теперь тоже ходит на театральные курсы!

– Ей давно пора, – Мензони похлопал подругу по руке и получил в ответ тычок в плечо, – актерство будет полезно. Лицедейство вберет лишнюю энергию и подарит всем нам покой.

Маэстро картинно воздел руки в молитве.

– Ах ты предатель! – закричала Виктория.

– А как так случилось, что вы стали коллегами?

– О, это занимательная история! – замахала руками Вики. – На заднем сиденье машины я обнаружила письмо из Института медицинской экспертизы! Кстати, вы не знаете, как оно туда попало? – насмешливо поинтересовалась она, наблюдая за растерянностью друзей.

– Не-а, ты не знаешь, Мензони?

Ничуть не смущаясь, Люка пожал плечами.

– Так вот, институт официально закончил изучение ящика, того, что мы нашли в саду в прошлом году, – Вики кивнула Боннару, – помнишь, Поль, мы рассказывали тебе веселую историю про это? У нас тогда гостил дядюшка Адама.

Боннар с плохо скрываемой нервозностью подлил себе вина.

– О, я помню, как его здоровье? – спохватилась Эмма, – он такой чуткий, внимательный человек. Я бы хотела вновь с ним увидеться, если, конечно, это возможно.

– Он очень плох, – закричал Поль, – совсем плох и находится на другом конце земли, лежит в клинике, куда доступ закрыт!

Вики с укоризной взглянула на «дядюшку» и, повернувшись к расстроенной Эмме, поспешила её успокоить:

– Дорогая, он обязательно выздоровеет и приедет к нам. Ты должна понимать, страшная авария не могла не оставить последствий!

– Да, я понимаю, – гостья грустно кивнула.

– Так вот, – продолжила миссис Виагард, – обнаружив отчет и не поняв в нем ни слова, я поехала в институт и попросила Эмму всё мне растолковать.

– И что там было?

– Это мы так и не обсудили, потому как Эмма спешила на занятия, и я подвезла ее до школы, но не удержалась, зашла вместе с ней, и осталась.

– То есть ты хочешь кардинально поменять деятельность? А муж знает? – спросил Боннар.

– А кстати, где он?

– Уехал в Ракамадур, решил устроить себе культурную вылазку! Сказал, что давно хотел там побывать и посмотреть развалины.

– Ракамадур? – удивилась гостья, – мне кажется, у моего коллеги там живет бабушка, но я не уверена. Я стараюсь не общаться с ним, он странный.

– И давно он уехал? – нахмурилась Виктория.

– Пять часов назад. Должно быть, уже изучает замки, – пробубнил Боннар.

Мензони подлил Эмме вина:

– Дорогая, вы должно быть нравитесь ему, в вашем присутствии он робеет. Может быть, он готов даже жениться, раз так странно себя ведет.

– Что? – Эмма расхохоталась. – Бенджи готов жениться на мне? Вики, ты это слышала?

– Ну я предположил, – смутился Люка, – а что в этом удивительного?

Эмма приложила салфетку к губам и пробубнила:

– Да он ужасный зануда и вообще неуклюжий, чудаковатый затворник. Знаете, он иногда смотрит мне в глаза, будто гипнотизирует, и повторяет при этом одну и ту же фразу. Наверное, у него не все дома, здоровый человек не станет так себя вести. Полагаю, с ним что-то не в порядке, – подытожила Эмма.

– И вы никогда не были с ним близки? – не выдержал Боннар и задал тревожащий его вопрос.

– Простите, Поль, с кем? С Бенджи? – удивленно уточнила Эмма, – я даже не могу такое представить, не то чтобы допустить.

Боннар улыбнулся и взял девушку за руку.

– Я счастлив познакомиться с вами, Эмма, – он заглянул в глаза избранницы.

– Не смотрите на меня так, – девушка выдернула руку, – Бенджи делал так же.

Боннар вновь ощутил пинок под столом.

– Давайте выпьем, друзья. Мы не полным составом, однако это не портит нашего праздника! – Мензони поднял бокал.

Но звук телефонного звонка отвлек его.

– Да, Виагард? Ты пропускаешь потрясающую вечеринку, – весело закричал в трубку Люка, – Что? Где? Понял, еду.

Он вскочил и бросился к выходу, следом бросилась Виктория.

– Мензони? – крикнула она.

– Он съехал на большой скорости в кювет, машина всмятку, но звонил сам, – закричал Люка и выбежал из дома.

Боннар будто не заметил стремительного перемещения друзей, его восхищенное внимание было приковано к сидящей напротив девушке. Набравшись наконец храбрости, он спросил:

– Эмма, хотите я вам почитаю?

– Почитаете? – удивленно откликнулась Эмма.

– Ну да, я месяц, как принялся писать про своего деда, и мне важно, что вы скажете на это, – смутившись, добавил он.

– Ваш дед Мишель Боннар, я верно поняла? Сочту за честь. Но я совсем не специалист и не смогу сказать ничего, даже если это плохо.

– О, поверьте мне, вашей улыбки и внимания хватит сполна, – Поль поднялся и поспешил за рукописью.

«– Я никуда тебя не отпущу, Белла, никогда не прощусь с тобой… Никогда, – Мишель плакал, сжимая холодную руку любимой женщины, что навсегда покинула мирскую жизнь.

– Я очень скоро приду к тебе, чтобы остаться с тобой навечно,» – читал Поль.

– Всё, Боннар, прекратите это немедленно, – выкрикнула сидевшая в слезах слушательница.

Выданные заранее бумажные салфетки не спасали, а только множились скомканными кругляшками на столе.

Боннар победоносно посмотрел на круглые прозрачные капли, что стремились по щекам к подбородку Эммы, и подошёл к девушке совсем близко. Она принимает его всего, без остатка, слезы говорят о том, что она искренне разделяет его чувства.

– Милая моя, я не хотел расстроить вас, – Боннар опустился на колени.

Он взял салфетку и вытер её слезы.

– Ну вот, моя девочка, не надо плакать.

– Какая любовь, неужели так бывает?

Боннар печально вздохнул, но грусть сменилась счастьем.

– И не такое бывает, поверьте.

– Я бы хотела так любить, непременно, чтобы стать счастливой, навсегда.

Поль уложил голову на её колени и, уткнувшись в шёлковую ткань, пропитанную солеными каплями, пробубнил будто в забытьи:

– Я пишу роман почти месяц, я отдаю ему всего себя, целиком. Внутри пусто, но я клянусь вам, – с жаром шептал он, – клянусь, через несколько дней вы меня не узнаете, я стану для вас всем, – он рывком поднялся и впился губами в девичьи губы.

Эмма не сопротивлялась, она податливо обвила руками мужчину и прижалась к нему всем телом.

– Поль, если вы написали такое, внутри вас – огромный, загадочный мир, – зашептала она на ухо возлюбленному, – я хочу узнать его, стать его частью.

– Внутри меня Сирены, они не дают покоя своим многоголосьем. Тишина страшится их и не приближается, наблюдая издали за тем, как меня переполняют безумный вой и крики, – печально засмеялся Боннар, – я словно нанятый перевожу с их диковинного языка, прислуживаю им, преклоняюсь, забыв, кто я. Но это счастье! В этом моё счастье, да, – он вскочил, – Эмма, различать их голоса, слышать их, понимать – счастье. Это заменило мне мир, крылатые существа стали мне домом, моей семьёй, прибежищем и верой. Их когтистые лапы требовательно и хладнокровно разодрали меня в клочья и влили своей крови, обрекая на вечное служение. Я молю их постоянно лишь об одном: пусть заберут всё, но оставят мне любовь. Я меняю себя целиком на это.

– Поль, вам грустно?

– Мне пусто, – признался он.

– Отчего?

– От молчания внутри. Наша сделка сорвалась, они сыты и от этого затихли, сомкнулись в кружок, решая, дать ли мне то, чего я так истово требую. Что, если, разрешив мне любить, они изберут в проводники другого? Что, если моя любовь движет ими, и без неё они замолчат, и я не стану тем, кто раскрасит цветными всплесками их песен мертвую воду, делая её живой?

Уханье ночной птицы – любительницы садового дерева, ветки которого тянутся к окошку хозяйской спальни, заглушили его слова.

– Тогда вы станете переводить других птиц, – весело засмеялась Эмма, – и возможно, они будут из райского сада.

– Вот противное существо! – разозлился Боннар и грозно оглянулся на стоящее неподалёку дерево, – мы боремся с ней уже год, а она словно свила тут гнездо и радеет за него, прилетая с наполненным жирными дождевыми червями клювом!

– Зачем бороться?

– Ухает и ухает. Мы даже поменяли окна, чтобы заглушить гадкое карканье, – поведал Поль.

Задрав голову, девушка всмотрелась в темноту.

– Может быть, она просто что-то хочет сказать вам?

– Птица? Мне?

– Ну да, неспроста же прилетает.

– Нет, моя дорогая, мой рассказ – метафора, я не понимаю птичьего языка. Я лишь говорил про то, что меня истязает внутри, и, пока этот вой не обернется строками, он не утихает.

Эмма всматривалась в черноту.

– Вы понимаете, о чем она толкует?

Девушка прислушалась. Помолчав с минуту, она радостно кивнула и сказала:

– Мне кажется, вы что-то потеряли, и она это нашла.

– Правда? Что же это? – развеселился Поль.

– Этого я не знаю, может быть, поискать под этим деревом, где она обзавелась гнездом, которое заполняет червяками?

Поль с недоверием взглянул на Эмму, но поднялся и пошел к деревьям. Держа перед собой телефон с включенным фонариком, он осмотрел облюбованное пернатой гостьей дерево и, присев, посветил на землю перед собой.

– Тут ничего, – прокричал он.

– Плохо смотрите, – отозвалась Эмма.

– О Боже, теперь у нас две Вики, одна их которых Эмма, – пробубнил Поль.

Нагнувшись, он сделал два шага к фасаду и наклонился еще ниже. Проведя фонариком вдоль стены, он остановил луч, заметив металлический блеск. Ему пришлось согнуться, чтобы пролезть под тяжелую ветку елки. Из земли одним краем торчал лист металла. Вытянув руку, Поль выдернул его.

– Это же, – прошептал он, – это же металлический лист Брута!!!

Он бросился обратно, держа квадрат перед собой.

– Я нашел! – закричал он и поднял вверх металлический прямоугольник, словно рефери табло, отсчитывающее секунды до старта гоночных болидов. Перепачканный в земле кусок железки не произвел на Эмму впечатления, она сморщила носик и криво улыбнулась. Но вид счастливого Поля, бережно прижимавшего к себе странную вещицу, походившую на кусок противня, обрадовал, подсказывая: творческий и одаренный человек не станет таить эмоций, а продемонстрирует их и поделится своей радостью с окружающими.

– Клад, – Эмма всплеснула руками, – я так рада!! Что же это?

Поль взволнованно ходил по площадке, держа перед собой на вытянутых руках железку, словно поднос. Он переворачивал ее, подносил к фонарю и безостановочно тёр. Эмма сопровождала его взглядом, едва успевая за хаотичными движениями.

– Это очень длинная история, – наконец-то сказал Поль, – я клянусь, я расскажу ее когда-нибудь, дайте мне время, – он сел на край садового лежака и словно завороженный уставился на квадрат, – это невероятно.

* * *

– Ви, мне нужна твоя помощь, – Боннар сел на кровать.

Третью неделю семейство старательно радовало Адама и создавало страдающему человеку все условия для комфортного выздоровления. Друзья и любимая жена пытались скрасить время, отмеренное докторами для срастания берцовой кости, сломанной при крушении автомобиля в тот злосчастный день, когда Виагард поехал в Ракамадур.