Текст книги "Магнолии были свежи"

– Там будет не только она, но и весь наш бомонд.

– И твоя студентка мисс Стоунбрук? – лукаво прищурилась Линда. – Она очень миленькая.

– Она очень умная. – отпарировал Эйдин. – И иногда ставит меня в тупик.

– Даже так? Мне стоит начинать волноваться?

Гилберт усмехнулся и быстро поцеловал Линду в шею. Ему казалось, что она была далека от него, точно так же, как и все люди. Только ведь Линда была не все, и ему все чудилось, что в последнее время он пытался дотянуться до хвоста ускользающей кометы.

– Эйдин!

– У тебя один бриллиантик потускнел. Я его протер. И тебе никогда не надо волноваться.

– Разумеется. – нахмурилась Линда и внезапно прижала его руку к своей щеке. – Ты правда не обидишься, если я с тобой не пойду?

– Нет.

– Точно-точно?

– Ты прямо как Джейн. Точно-точно. Кстати, – спохватился Эйдин. – Тебе нужно взять ее с собой на прием. Ты же к Батлерам? Так вот, возьми ее, пока она снова не удрала на очередную вечеринку.

– О, Господи, – смех Линды звонко рассыпался колокольчиками. – Вспомни себя в ее годы, сколько раз ты сбегал на вечеринки, а Джеймс тебя возвращал?

Упоминание о брате потушило улыбку Гилберта, и Линда виновато покосилась в сторону.

– Прости. Я не хотела.

– Ничего. Не век же мне о нем не упоминать. Так ты возьмешь Джейн?

– Да, конечно. – рассеянно отозвалась Линда. – Разумеется.

– Взять Джейн куда? – в проеме комнаты показалась их дочь и поцеловала отца в щеку. – Привет, пап. Мама, ты выглядишь сногсшибательно!

– О, милая, опять эти словечки!

– Ой, да ничего такого! Так, куда меня взять?

– На прием к Батлерам. Они как раз хотели познакомить тебя с их сыном Питером.

Джейн испустила усталый вздох, и Эйдин покосился в ее сторону – ни дать, ни взять – утомленный успехом светский львенок. Когда она смогла вырасти такой, он не мог понять, и часто он думал, что упустил нечто важное в ее воспитании.

– Если не хочешь к Батлерам, можешь поехать на прием к Стоунбрукам. – отозвался он из ванной. – Поговорим об искусстве.

– Нет! – воскликнула Джейн. – Только не к ним. Меня пугает эта старуха.

– Как, ты их знаешь?

– Их все знают. – равнодушно пожала плечами Джейн. – А с ее внучкой я как-то встречалась на конференции. Она вещала что-то очень заумное.

Родители переглянулись, но ничего не сказали.

– Кстати, пап, тебя в кабинете ждет мистер Разерфорд.

– Спасибо. – Эйдин быстро снял с вешалки пальто и уже хотел выйти из комнаты, как остановился и внимательно посмотрел на Джейн. – Она не зануда, Джейн. Эта девушка, Мадаленна… Ее ждет хорошее будущее. Я бы очень хотел, чтобы ты дружила с ней, а не со своими приятелями.

Гилберт быстро спускался по лестнице. С чего он так вышел из себя? И зачем он идет на это прием? Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Возможно… Возможно ему хотелось поддержать своего доброго знакомого. Мадаленна не стала бы его отговаривать без какой-то особой причины, она была очень строга и холодна, но вежлива. Неизменно вежлива. Здесь крылось что-то другое, и этим другим наверняка была старуха Стоунбрук. Он быстро оправил пиджак и вошел в кабинет.

– Здравствуй, Сэмми.

– Здравствуй, Эйдин.

Они пожали друг другу руки, и Сомерсет встал из кресла. Он тоже был в черном сюртуке и белой манишке, и Эйдину они напомнили двух пингвинов.

– Ну как, ты готов к приему?

– Спрашиваешь, будто на войну идем. – усмехнулся Гилберт и вытащил графин с бурбоном. – Аданте?

– Не откажусь. Знаешь ли, мой дорогой, – крякнул Сомерсет. – Эти приемы хуже битвы, а у таких женщин, как эта миссис Стоунбрук так вообще… – он махнул рукой и залпом выпил содержимое стакана. – Не понимаю, как Мадаленна столько лет ее терпит.

– Она что-то рассказывала о семье? – нахмуренно спросил Эйдин.

– Нет, что ты! Мадаленна – самая скрытная из всех студентов. Иногда остановишься, и слышишь – все болтают и болтают, а эта только молчит и кивает. Все и так известно в свете. Хотя о них меньше всего. Да и потом, она же наполовину итальянка, а ты же знаешь, какой там культ семьи.

– Да, да. Знаю. – задумчиво ответил Гилберт. – Но она отличница.

– Это да. Лучшая в группе. Хотя, – Разерфорд перешёл на шепот. – Не представляю, как она еще держится. Представляешь…

– Не представляю и представлять не хочу. – отмахнулся Эйдин; он не мог слушать сплетни про мисс Стоунбрук – ее улыбка представилась слишком ясно, и ему показалось, что он совершит самое страшное вероломство. – Я знаю, что она старательна, трудолюбива и талантлива – есть из чего выковывать металл.

– Так кто спорит? – развел руками Сомерсет. – Но ставить высокую стипендию единственным условием для учебы… Как это возможно?

– То есть? – резко повернулся Эйдин. – Как это?

– А вот так. – Разерфорд с шумом поставил стакан на стол. – Эта ведьма, по слухам, сказала, что Мадаленна может учиться, если только будет получать самую высокую стипендию. А если хоть пенс потеряет, сразу вылетит. Представляешь?

– То есть…

– Так и есть. Либо она приносит деньги в семью, либо, пожалуйста, – Разерфорд махнул рукой. – на вольные хлеба.

Эйдин помотал головой. Он знал, что на свете есть подобные случаи, но наивно полагал, что если он сам воспитывает своего ребенка в любви и тепле, так происходит и в других семьях. Мадаленна Стоунбрук, нет, она не могла стать подругой для его Джейн. Такая умная, сильная, самостоятельная, и вдруг этот свет… Он обожал свою дочь, жертвовал многим ради того, чтобы она жила так, как сама этого хотела, но не мог допустить, чтобы его легкомысленная дочка вдруг стала собеседницей для гордой итальянки. Это была бы слишком изощренная пытка. Может, он тоже плохой отец, но чего стоит пустая болтовня против долгих лет борьбы за элементарное право носить свою фамилию. Они бы не поняли друг друга; Джейн не смогла бы увидеть то, что было в Мадаленне.

– Это она сама тебе рассказала? – мрачность в его голосе стала слишком заметной.

– Что ты! Нет, конечно. Просто знаю.

– Да откуда ты можешь это знать? – рассердился Эйдин. – Как ты мог лезть в ее личную жизнь?

– Успокойся, рыцарь! Если ты не бываешь в свете, еще не значит, что сплетен нет.

– Ты – преподаватель в первую очередь! Ты должен быть выше этого!

Гилберту захотелось разбить стакан о стол. Смысл сказанного не сразу дошел до него, но когда он все же понял, у него проснулось странное отвращение к себе. Нашел место, где распинаться о принципах, в которые он сам же и не верил. Напыщенный идиот – вот он кто. А мисс Стоунбрук ничего не сказала. Только вытащила еще одно эссе и протянула с виноватым видом. В чем она была виновата, эта гордая девушка, которая была вынуждена постоянно биться головой оземь, чтобы выжить? И как он после всех тех бесед, после того последнего разговора смог не понять, что это вынужденный поступок? Разумеется, их ограждала формальная стена, и что еще могло быть в стенах университета? Но там, в их доме наконец могли встретиться два добрых знакомых и поговорить. Гилберт вылил бурбон за окно и буквально вытолкнул Разерфорда за дверь.

– Ну, что ты стоишь? Поехали быстрее, разве ты не знаешь, что опаздывать – некрасиво?

* * *

– Мадаленна! Дорогая! – послышался голос Аньезы снизу.

– Я тут!

Мама поднималась к ней в комнату, и она слышала, как старые деревянные ступеньки скрипели под ее каждым шагом. Мадаленна сидела перед туалетным столиком, и битый час смотрела в свое отражение. Ей всегда нравилось наблюдать за тем, как в зеркальном мире все двигалось вслед за ней, и при этом оставалось какое-то ощущение потустороннего. Ее отражение жило собственной жизнью, не было зависимо от чьего-то мнения, и Мадаленна помнила, как в детстве задавалась вопросом, куда же оно девается, когда она отходит от зеркала. Не могло оно просто взять и исчезнуть. Но то было в детстве, а сейчас она смотрелась в зеркало редко, но всегда с удовольствием. Мадаленна была довольна своей внешностью; ей нравилась и белая кожа, доставшаяся от Аньезы, и большие, слегка навыкате глаза, доставшиеся от Эдварда, и прямой нос – это была черта дедушки. Возможно, рот был слишком миниатюрным, да и ростом она могла выйти повыше, и талия могла быть поуже, но все это не имело для нее никакого значения, и долго по этому поводу Мадаленна не горевала.

Она еще раз довольно присмотрелась к отражению, а потом настороженно к тюбикам около зеркала. В университете все ее однокурсницы уже вполне удачно справлялись с макияжем, и только одна она никак не могла осилить ни подводку, ни тушь. Мадаленна вполне умело пользовалась прозрачными помадами, даже с ярко-красной умела справляться, но вот ресницы она красить не умела, а когда пыталась подвести веко, чуть не попала себе в глаз. Аньеза говорила, что при ее внешности макияж был ей и не нужен, но вот Бабушка, на удивление, была другого мнения. Много лет, пока Мадаленне не исполнилось восемнадцать, она ругала всех ее приятельниц за «чудовищную краску на лице», но когда ее внучка стала взрослой, по ее мнению, девушкой, тогда приоритеты вдруг поменялись, и в один день Хильда вручила изумленной Мадаленне шкатулку с банками и тюбиками, даже толком не объяснив, что и как нужно делать. Шкатулка наполовину так и стояла нетронутой, но по словам Хильды, тени и подводка долго не портились, и каждый год Бабушка заставляла Мадаленну краситься на прием.

– Ого! – воскликнула мама. – И как успехи?

Мадаленна состроила рожицу, и мама рассмеялась.

– Я не знаю, нужна ли мне пудра. – задумчиво произнесла Мадаленна, пытаясь найти среди всех банок нужную.

– Для лица нет, а для шеи нужна.

– Зачем для шеи пудра, – отмахнулась Мадаленна. – Все равно черное платье доходит до горла.

– Черное – да. – загадочно улыбнулась Аньеза, и только тогда Мадаленна увидела, что в руках у мамы был какой-то сверток. – Но для нового платья она тебе потребуется.

– Что значит новое платье?

– Вот! – ликующе воскликнула Аньеза и потрясла свертком.

Мадаленна непонимающе уставилась на серую бумагу и попыталась до нее дотронуться, но Аньеза погрозила пальцем и указала на стул.

– Сначала – прическа, и только потом платье.

– Ага. – язвительно протянула Мадаленна. – И что тогда будет с прической? Я ведь ее всю растреплю! Да и потом, зачем новое платье на прием? По мне вполне и черное сойдет.

– Так, – Аньеза усадила ее на стул и расплела косу. – Будь добра, не спорь с матерью и не закатывай глаза! Чтоб ты знала, не все платья надо натягивать через голову. – Мадаленна улыбнулась и хотела пожать плечами, но в тот же момент Аньеза легко стукнула по плечам расческу. – И потом, твое старое черное едва доходит тебе до икр, а вечернее либо должно быть в пол, либо до голени, но никак не старым и детским.

– Есть, мэм. – отсалютовала Мадаленна и заерзала на кресле: у нее уже затекла шея. – Только особо ничего не сооружай на голове, а то весь вечер буду ходить словно торт на свадьбе Бабушки.

– Откуда ты знаешь? Ты же не была на свадьбе Эдмунда и Хильды.

– К несчастью, фотоаппарат тогда уже изобрели.

Они рассмеялись, и Аньеза с гордостью взглянула на длинные рыжие локоны Мадаленны; они струились по спине, изгибаясь волнами, и для прически ничего не нужно было придумывать – можно было все оставить так, и она выглядела бы словно средневековая принцесса. Задумчиво покрутив расческу, миссис Стоунбрук решительно отделила две пряди и скрепила их на затылке черепаховым гребнем – его Мадаленне подарила ее бабушка, мать Аньезы, завещав носить в самые счастливые моменты, и Аньеза решила, что он должен приносить удачу.

– Voila! – воскликнула Аньеза, и Мадаленна улыбнулась своему отражению. – А теперь платье.

Мадаленна бережно развернула протянутую упаковку и перед тем, как отогнуть последний лист мягкой бумаги, замерла. Ей хотелось на немного оттянуть момент, чтобы еще чуть-чуть попредставлять то, как на ее руки ляжет приятная ткань, а потом обовьет ее со всех сторон. Мадаленна прикрыла глаза и почувствовала знакомый запах – «Chanel № 5». Этими духами Аньеза душилась очень-очень редко, всегда берегла, как довоенный подарок Эдварда. Не могло быть, чтобы… Мадаленна захлопала в ладоши и ринулась обнимать маму; это было оно – самое красивое платье из всех, о которых она могла только мечтать. Она часто его видела его в платяном шкафу мамы, но сама Аньеза надевала его очень редко. В памяти Мадаленны хорошо отпечатался один из беззаботных вечеров, когда ей было шесть – родители собирались в Оперу, и мама выходила из своего будуара в облаке пудры и тусклого света от турмалинового гарнитура, отец ждал ее около дверей в неизменном смокинге, а сама Мадаленна сидела на коленях бабушки Марии и восторженно смотрела на родителей. И теперь, это платье цвета серого жемчуга было ее. Оно стало пышнее, но в этом была виновата нижняя юбка, и по моде слегка приподнято над туфлями, так, чтобы был виден только аккуратное начало и небольшой каблук, но старое венецианское кружево на воротнике и отделка из песца на рукавах были на своих местах. У Мадаленны даже закружилась голова от такой роскоши. И как она могла его забрать себе?

– Мама, – она обняла Аньезу. – Оно чудесное. Оно восхитительное. Но я не могу.

– Что? Это еще почему?

– Оно слишком роскошное, – Мадаленна запнулась и погладила мамин рукав. – И оно твое.

– Чепуха! – фыркнула Аньеза и мягко подтолкнула дочь к шифоньеру. – Даже не думай! Слышала про преемственность? Так что, теперь оно твое.

Мадаленну долго уговаривать не пришлось, и, подумав, что она еще успеет подумать о том, что надо было отдать его обратно, она скрылась за ширмой. Нежный шелк приятно обвивал ее с ног до головы, и она потерлась щекой о мягкий мех. Отражение в зеркале удивленно взглянуло на свою подругу, изумленно моргнуло, а потом расплылось в довольной улыбке; она действительно выглядела прекрасно.

– А что ты наденешь? – крикнула Мадаленна, стараясь справиться с пуговицами на спине.

– Темно-зеленое бархатное. Ну то, помнишь, что сшила миссис Бэсфорд три года назад. У него еще такие милые бусины на подоле. Кстати, – откашлялась Аньеза после молчания. – Что насчет твоего профессора? Он придет?

За ширмой воцарилось молчание, нарушаемое только сопением. Мадаленна старалась изо всех сил сделать вид, что она застегивает пуговицы, но Аньеза знала, что так она всегда старалась скрыть свое смущение. Наконец она вышла на свет, и миссис Стоунбрук заметила, что щеки Мадаленны немного порозовели.

– Я не знаю. – она развела руками и принялась теребить рукав. – Я попросила его не приходить, но ничего объяснить не успела – приехала его жена. Я просто сбежала.

– Представляю, – рассмеялась Аньеза. – Бедный мистер Гилберт.

– Не думаю, что он бедный. – проворчала Мадаленна. – Полагаю, что он ничего не понял. Хотя, если бы мне тоже так что-нибудь объяснили, я бы не только ничего не поняла, но еще и обиделась.

Аньеза ничего не сказала, промолчала, улыбнулась и поправила брошку на поясе. Мадаленна как раз хотела проводить маму в комнату и заняться ее платьем, когда дверь распахнулась, и на пороге отказалась взволнованная Полли.

– Мадам Аньеза, старая мадам хотела видеть мисс Мадаленну.

– А это не может подождать?

– Мисс Мадаленна, вы же знаете, какой становится старая мадам перед приемами!

– Хорошо, хорошо, мы сейчас спустимся, – примирительно улыбнулась Аньеза и накинула на себя халат. – Пойдем, иначе крику будет на весь дом.

Бабушка стояла в украшенном холле, мимо сновали официанты, и бедный Фарбер крутился волчком, пытаясь руководить процессом и укрываться от вездесущего взгляда Хильды. Старая миссис Стоунбрук была в старомодном бордовом платье из панбархата, и на всем наряде не было места, где не висели бы грозди бриллиантов. Даже в волосах были повсюду разбросаны мелкие шпильки, усеянные блестящими камнями.

– Как же можно так долго копаться! – проворчала бабушка, и, увидев Аньезу в халате, схватилась за сердце. – Как? Ты еще не одета? Аньеза, ты намерена меня опозорить?

– Не беспокойтесь, Бабушка, я помогала Мадаленне одеться, со своим нарядом я быстро справлюсь.

– Да? – недоверчиво протянула Хильда и придирчиво посмотрела на внучку. – Ну-ка, повернись. Ну же, быстрее! – старуха медленно обошла ее кругом и недовольно вскинула брови – говорить было нечего, платье было великолепным. – По-моему, оно тебя бледнит, и шея стала как у гуся, но это на совести твоей матери. Позвала я тебя не за этим. Грета!

Горничная вздрогнула, ринулась в соседний зал и в ту же минуту держала в своих руках бархатную коробку. «Подарок», – промелькнула у Мадаленны сумасшедшая мысль, но этого не могло быть. Бабушка никогда ничего ей не дарила. Тем не менее, коробка явно предназначалась ей, да и на губах у Аньезы снова играла та же загадочная улыбка.

– Твой отец хотел, чтобы ты не носила дорогие украшения до двадцати лет. – мрачно начала Бабушка. – И взял с меня обещание, что когда тебе исполнится ровно двадцать, ты выйдешь в свет в особом гарнитуре. Было бы еще замечательно, если бы он поручил выбор украшений мне, но нет, он решил, что твоя мать будет лучшим советчиком. – Мадаленна посмотрела на Аньезу: та сияла. – Не знаю, что она могла выбрать, да еще и десять лет назад, но… В общем, открой коробку, Мэдди. Ну же, быстрее! Только ничего не разбей, ты же всегда такая неуклюжая.

Мадаленна пропустила последние слова и осторожно прикоснулась к темно-синему футляру, на котором золотыми буквами было выведено «Гарри Винстон», Она слышала об этом магазине, видела невероятные серьги и колье из бриллиантов на страницах дорогих каталогов, но их блеск казался ей холодным. Однако Аньеза должна была выбрать что-то особенное, подумала Мадаленна, и без лишних колебаний сняла крышку. На бархатной подушке лежали самые красивые ожерелье и серьги, которые ей доводилось видеть. Это были не бриллианты, это был берилл – любимый камень мамы. Бледно-голубой, переливающийся зеленым, он поблескивал на синем бархате, и Мадаленна вдруг поняла, что смотрит, затаив дыхание, на игру света.

– Полагаю, тебе понравилось. – проворчала Хильда. – В таком случае, забирай, это твое. Полли! – крикнула она горничной, и та через секунду появилась около хозяйки. – Все готово?

– Да, мадам.

– Хорошо. Аньеза, – крикнула она. – Ради всего святого, пойди оденься, или ты решила шокировать моих гостей смелым нарядом? Бога ради, побереги их нервы!

– Иду, Бабушка. Тебе понравилось? – улыбнулась миссис Стоунбрук и обняла дочку.

– Это прекрасно. Мама, – рассмеялась Мадаленна сквозь слезы. – Я даже не думала, что мне сегодня так будет хорошо.

– Ну так что же ты плачешь, глупенькая? Иди лучше застегни колье и иди встречать гостей. Тебе уже двадцать. Ты стала хозяйкой.

Мадаленна поцеловала маму и подошла к зеркалу. Она не любила эти приемы столько, сколько жила в этом поместье. Но сегодня все было немного иначе. Ее приятно грело счастливое материнское платье, а отцовская весточка придавала уверенности и заставляла поднять голову вверх. Дрожащими пальцами она закрыла трудный замок и повернулась на мраморном полу. Время близилось к началу, и Мадаленна заслышала тяжелые шаги Бабушки. В этот вечер она уже не боялась стоять с ней рядом; она знала, что сможет защитить свое имя и не упасть. Она сама не знала, что в ней смогло измениться за такое короткое время, но что-то грело ее изнутри и подсказывало, что на этот раз все пройдет прекрасно. Отец хотел, чтобы ее двадцатилетие в свете было особенным, и она возьмет на себя эту миссию, и не опозорится. Мадаленна всегда выполняла обещания, данные отцу.

Гравий у дороги зашуршал, и голос Фарбера возвестил о гостях. Мадаленна выпрямилась, и заметила удивленный взгляд Хильды.

– Мистер и миссис Белл. Сэр Сомерсет Разерфорд и сэр Эйдин Гилберт.

Мадаленна улыбнулась под звуки настраиваемого оркестра в саду. Она не подведет отца.

Глава 12

– Дорогая, я не видела тебя с прошлого сезона! Где ты была?

– А потом он закрутил роман с той актрисой! Ну, помните… Такая белобрысая…

– Монако был прекрасен, ровно два дня, а потом мы поехали в Баден-Баден! Или в Монте-Карло…

Свечи в хрустальных подсвечниках сияли словно электрические, чьи-то лакированные башмаки путались в бархатных портьерах и шелковых платьях, а из гостиной и сада доносились звуки скрипки и саксофона. Вечер был блестящим, но вполне привычным. Гилберт полагал, что за те три года, за которые он особо не появлялся в обществе, званые вечеринки хоть как-то изменились, но все так же тут были золотые канделябры и все те же люди, просто немного постаревшие и погрустневшие. Хотя, Эйдин усмехнулся и отказался от коктейля, про него самого можно было сказать то же самое. Все сплетничали, смеялись, обнимали и расцеловывали друг друга в щеки; делали вид, будто страшно рады видеть каждого, и все равно, минуту спустя, парчовая накидка сменялась другой, с более богатой вышивкой, и разговор начинал идти о той, которая теперь мелькала среди других. Сплетни соединялись, клубились и раздувались до таких масштабов, что непонятно было, где заканчивалась правда, и начинался вымысел. Хотя была ли здесь вообще правда?

И во всем этом странным островком порядочной жизни царили Мадаленна и Аньеза. Старой миссис Стоунбрук Гилберта еще не представили, и, честно говоря, он не горел желанием. Как только они вошли, Разерфорда сразу подхватила пестрая толпа, а сам он подошел к Мадаленне и подал ей руку. Ее бабушка куда-то исчезла, и он смог увидеть только грузную фигуру в бордовом платье, но стоило ее голосу снова раздаться под потолком, как Мадаленна отдернула руку и улыбнулась новым гостям. Она была лишней на этом празднике жизни в самом хорошем смысле этого слова. Ее серое платье – элегантное, строгое, – сделало сразу Мадаленну старше своих лет, но не добавило спеси. Она была очень естественной в своей природной сдержанности и отстраненности. Защищенная прохладной улыбкой, она не слышала ни одной непристойности; ни один слух не долетал до нее, а если случалось так, то Мадаленна легко мотала головой, и сплетня, как осенняя муха, улетала обратно. И все же были минуты, когда тщательно продуманная маска спадала с нее, и настоящие чувства брали в ней верх. Тогда Гилберт с трудом удерживался от смеха, глядя на то, как гости опешивают, видя мрачный, саркастичный взгляд Младшей Хозяйки. Да, Мадаленна жила в том же обществе, что и он, и Линда, и его Джейн, но вот в чем была загвоздка – она не любила этот мир и не наслаждалась пребыванием в нем. Она только принимала тот факт, что ей нужно окунуться в него на какое-то время, и задерживала дыхание, как опытный купальщик, уходя под воду, чтобы потом, с особым наслаждением вынырнуть на воздух и раздышаться. Когда терпение Мадаленны иссякало, на смену ей приходила Аньеза. Дочь и мать были похожи, но если у матери итальянские черты били в глаза – большие глаза, мелодичный голос, широкая улыбка, – то у дочери на всем этом была вуаль английской сдержанности. Аньеза ловко вела беседу, о чем-то смеясь, о чем-то молча, а Мадаленна переходила в другой круг, и так происходило, пока удар гонга не созывал всех на ужин.

Странным было место этот высший свет. Билеты сюда можно было купить кому угодно, но бедного заблудшего путника все равно бы не пустили в самый центр, потому что его кровь была недостаточно чистой. Все эти люди в накрахмаленных жилетах, шелковых платьях и шалях были только лоскутами того света, который когда-то мог претендовать на звание высшего лишь только потому, что там действительно царили чистота и благородность, отличавшиеся от того, что можно было увидеть в лондонских трущобах. Но сейчас… Сейчас эти же благородные дамы и господа не имели ничего общего с чистотой и порядочностью, прикрывали свои пошлые связи, скрывали всю грязь, причем не всегда успешно, и надевали маски с такой быстротой, что никто не мог разглядеть их настоящие лица.

Эйдин не пересекался с Мадаленной с самого начала вечера. Он все еще помнил ее просьбу не приходить, но не обижался, а просто не понимал, из-за чего она вдруг решила его попросить об этом. Прием был как прием – ничего необычного. Но просьба была озвучена, и Гилберт пребывал в небольшом недоумении. Что такого хотела скрыть Мадаленна, из-за чего она так сильно не хотела его видеть – он старался не задаваться этим вопросом, и все равно разные версии всплывали в его голове в самый неподходящий момент. Он решил прогуляться по залу. В каждом углу он встречал своих знакомых. Кого-то он видел три года назад, кого-то он встречал каждый день в своем доме – Линда любила приглашать в гости всех своих знакомых. Но ни к кому он не испытывал личной симпатии, и даже с трудом мог вспомнить имена. А его помнили, и, наверное, часто обсуждали. Каждая компания встречала его с улыбкой, все стремились пожать ему руку, приобнять и спросить, как жизнь. Впрочем, сам ответ редко кого интересовал. Эйдин улыбался в ответ, вспоминал все, чему его учила Линда, и, тем не менее, не мог понять правила этой игры. Стоило кому-то завести настоящий, серьезный разговор, как другой намеренно перебивал его громким смехом, и диалог повисал в воздухе нелепым облаком, а потом все снова начинали смеяться и болтать о театре и музыке. Гилберт старался не смотреть в сторону мисс Стоунбрук, но его взгляд то и дело выхватывал ее строгую улыбку, будто она изо всех сил держалась и старалась не сбежать с этого праздника жизни. Временами, когда в очередной компании кто-то взрывался смехом от очередной не самой потребной шутки, в ней мелькало негодование и едва сдерживаемая ярость, но момент проходил, и на поверхности снова была спокойная прохлада.

– Дорогая, как поживает ваша мама?

– С ней все в порядке, благодарю.

Круг должен был вскоре замкнуться; Эйдин стоял рядом с компанией Мадаленны. Он старался изо всех сил не прислушиваться к чужому разговору, однако получалось это плохо. Его скучная знакомая отчаянно утверждала, что встречалась с ним на прошлом зимнем балу, а он старался поддержать светскую беседу.

– Дорогой мистер Гилберт, ну, неужели вы меня не помните?

– Разумеется, моя жена много рассказывала мне о вас.

– Ага! – ликующе воскликнула его собеседница, и он постарался присмотреть угол в глубине зала, где его никто не сможет найти. – А вы помните, где именно мы с вами встречались?

– Нет, к сожалению, не помню. – игра ему надоела, и он отступил. – Извините.

Идти больше было некуда, и он осторожно присоединился к компании около него. Он старался скрыть свое появление, специально выбрал момент, когда мелодия оркестра наберет свой темп, и его никто не заметит, но одна из подруг Линды вдруг повернулась, и за ней последовали все остальные. В этот момент он ненавидел всю компанию. Кто-то его сразу затормошил, начал обнимать и громогласно представлять «милочке мисс Стоунбрук». Эйдин заметил, как лицо Мадаленны подернулось небольшой судорогой, когда она услышала свое прозвище, и он невольно улыбнулся. Она непонимающе нахмурилась, однако дружеская признательность победила, и Гилберт заметил слабую улыбку в ответ – улыбались только ее глаза, но рот оставался таким же сурово сжатым.

– Мэдди, – начал один мужчина; его Эйдин знал не очень хорошо, помнил только его имя, фамилию, и то, что они каждый раз встречались на приеме у семьи Харриэт. – Хочу познакомить тебя с одним человеком. Он специфический, конечно, но в принципе неплохой. Эйдин, – он было махнул рукой, но Гилберт его остановил.

– Мы уже знакомы, Роберт, не старайся. Здравствуйте, мисс Стоунбрук.

– Здравствуйте, сэр.

Они пожали друг другу руки, и он в который раз удивился тому, каким по-мужски крепким выходило пожатие этих маленьких рук. Кто-то удивленно рассмеялся, и Эйдин понял, что сейчас будет клубиться новая сплетня. Мадаленна хотела было что-то сказать, но он вовремя вспомнил, что он джентльмен.

– Я преподаватель в группе мисс Стоунбрук. – он оглядел всю компанию и заметил несколько разочарованных лиц; сплетня распалась, не успев собраться. – Преподаю искусствоведение.

– Ничего нового. – вздохнул Роберт и потянулся за новой порцией джина. – Ты нисколько не меняешься, Эйдин. Вот возьми пример с меня, я постоянно говорю всем, что перемены – самая важная часть в нашей жизни, без них мы просто увязнем в колее нашей обычной рутины…

– Было бы хорошо, если бы твои разговоры не ограничивались одними словами.

– Боже мой, – картинно закатила глаза дама по имени Адрианн; в свет она попала случайно, но после того, как вышла замуж за мэра Ливерпуля, не приглашать ее на приемы равнялось самоубийству. – Как так можно, приглашать на приемы своих преподавателей! Мэдди, дорогая, вы должно быть умираете от скуки, только смотря на Эйдина.

– Мистер Гилберт – очень хороший преподаватель. – твердо произнесла Мадаленна, и Гилберт удивленно взглянул на нее. – Для меня большое удовольствие разговаривать с ним.

– Могу ответить тем же, мисс Стоунбрук. – Эйдин улыбнулся и отвесил небольшой поклон. – Очень рад, что в этом наши мнения сходятся.

В компании повисла тишина, и все неуверенно переглянулись. Мадаленну пытались вовлечь в разговор, однако она отвечала ровно столько, сколько было положено по правилам приличия, и ни словом больше. Она мало смеялась, не реагировала на низкие шутки, и временами на ее лицо падала тень, от которой весь ее облик казался еще торжественнее и мрачнее.

– О, Мэдди, как раз хотела сказать, – спохватилась одна брюнетка. – Как ты смотришь на то, чтобы завтра поехать с нами в Лондон? Тебе бы не помешало развеяться!

– Спасибо, но, боюсь, у меня много дел.

– Эйдин, – Адрианн игриво толкнула его в бок, и нелицеприятные слова чуть не сорвались. – Это твоя вина, так загоняешь своих студентов! Дай девушке хоть один выходной!

– Если у студента есть тяга к знаниям, грех противодействовать этому.

– Знаешь, Мэдди, он ведь не всегда был таким. – усмехнулась брюнетка; если он не ошибался, ее звали Мари Как-То-Там. – Да-да! Поверь мне, в твоем возрасте его было не узнать! Знаешь…

– Прошу прощения, миссис Кэррол. – вежливо прервала ее Мадаленна. – Я редко интересуюсь чужой личной жизнью.

– Вот как! Ну ладно. – Мари замолчала, и какое-то время Эйдин прислушивался к редкому гулу беседы. – А! – снова воскликнула она, и он заметил страдальческий взгляд Мадаленны. – Кстати, дорогая, я очень хотела бы, чтобы вы написали своему отцу, что наша компания скучает по нему. И чтобы он почаще нам выписывал красивые карточки из Египта, там говорят, прекрасные виды, не правда ли?

– Наверное, однако мой отец все время проводит на раскопках, и редко бывает в городе.

– Говорят, там вполне мило! Не так уж и жарко…

– Не уверена. Только по ночам температура опускается до двадцати градусов. Но, полагаю, что он справляется.