Текст книги "Магнолии были свежи"

– Над чем он сейчас работает? – Эйдин подошел слегка ближе, чтобы не перекрикивать всех веселых личностей. – Над чем-то особенным?

– Да. Его экспедиция надеется, что они смогут перевести текст на остатках пирамиды Унаса.

– Неплохо. Я слышал, что это единственная пирамида, на котором текст сохранился в сохранности.

– Да, вы абсолютно правы.

Он старался разговорить Мадаленну, но волшебная шкатулка захлопнулась, и свет перестал литься. Не эта компания ей была нужна, с отчаянием подумал Гилберт, в этом мире она была похожа на цветок в пустыне, который усердно старался выжить, пока его засыпали с ног до головы песком и пылью. Нет, она бы не погибла, не для этого в ней были соединены итальянская горячность и английская прилежность, но сколько сил она потратила бы, пока вырывала себя из этой губительной почвы, стремясь перенестись в целебную землю?

– Милая, – ее снова кто-то затормошил, – А когда твой отец собирается возвращаться?

– Он пока не писал ничего точного, миссис Мэлливен.

– Тогда напишите ему еще, чтобы он обязательно привез нам те очаровательные шали!

– Сара, – вступил в разговор Эйдин. – Тебе не кажется, что это уже слишком?

– А что такого? – рассмеялась Сара. – Я знаю, что для душечки-Мэдди это ничего не стоит!

– Боюсь, что я не смогу исполнить вашу просьбу, миссис Мэлливен. Сейчас все письма к отцу пишет моя мама, думаю, с этим вам стоит обратиться к ней.

– Еще бы ему спешить домой! – гаркнул Роберт. – Возвращаться из такого края снова в свой дом, да к тому же от таких прелестных египтянок…

Он закатил глаза, и его по плечу хлопнул кто-то из дам, а потом все залились смехом. Мадаленна молчала, и Эйдин видел только, как она еще сильнее побледнела, и руки сжались в кулаки. И он вдруг понял, понял, почему ей так не хотелось, чтобы он приходил сюда. Стыд, в глазах у нее был только он один. Она страдала каждую минуту из-за того, что пустила этих людей сюда, в свой дом, чтобы они распускали подобные отвратительные слухи про ее собственного отца. Только ни ей, ни ее матери стыдиться было нечего – все это была огромная ошибка; они никогда не принадлежали к этому кругу, и грязь этого окружения не могла оставить на них ни следа. Мадаленна отвернулась от толпы, но он все еще мог видеть ее глаза; там плескалось отвращение, смешанное с ненавистью. Ему захотелось как следует дать по лицу Роберту. Но скандал… Это было первым табу на всех приемах, и даже он не мог не следовать этому правилу.

– Роберт, – он незаметно, будто желая поправить галстук, ткнул его под дых, но и этого хватило, чтобы тот выпучил глаза и уставился на него. – Следи за языком.

– Но…

– Мистер Сандерс, – внезапно произнесла Мадаленна, и ее голос звенел от гнева. – Мой отец усердно работает, все свое время он тратит на раскопки. Говоря такое про него, вы оскорбляете, но не его, а себя. Если вы еще раз так отзоветесь о моем отце, я попрошу дворецкого проводить вас до двери. – и резко кивнув, она вышла из зала.

Все загалдели, кто-то бросил укоризненный взгляд в сторону Роберта, кто-то сказал про «совсем расшатанные нервы бедной девочки», но никто не сказал Роберту, как он неприлично повел себя, ему не приказали извиниться, все просто пожали плечами и принялись поглядывать в сторону заветного гонга. Но в нем, Гилберте, кровь все еще бурлила, и он не мог просто так уйти. Одно дело – рассказывать вульгарные анекдоты и спускать это с рук, и совсем другое – оскорблять светлого и чистого человека. И в этот мир так просилась Джейн! Нет, он запрет ее на сто замков, и пусть она его возненавидит, но он ей не даст превратиться вот в это.

– Роберт, – он резко одернул своего знакомого, уже улыбающегося. – Ты подойдешь к мисс Стоунбрук в моем присутствии и извинишься.

– Что? – взбеленился Роберт. – С чего вдруг? Это просто безобидная шутка, и это ее беда, что она не привыкла к ним!

– Ее беда в том, – с едва сдерживаемым бешенством проговорил Эйдин. – Что она очутилась в этом пошлом обществе, среди нас. И ты извинишься.

Может быть в его глазах было что-то новое, но Роберт испуганно моргнул, посмотрел на окружающих его друзей, но те молчали и старательно рассматривали оливки в своих коктейлях. Эйдин давно не был в свете, но управлять этими людьми было так же просто, как и некоторыми наглыми студентами – побольше металла в голосе и яростного взгляда.

– Хорошо, хорошо, – суетливо согласился Роберт, поглядывая в сторону столовой. – Не знаю, что на тебя нашло, честное слово…

Эйдин ничего не ответил, лишь поправил на своем приятеле галстук и хлопнул его по плечу. В это время раздался удар гонга, и на пороге столовой появилась Хильда Стоунбрук.

– Дорогие гости, прошу вас.

* * *

Обед протекал спокойно, ровно так же, как и всегда. Скатерть хрустела от крахмала и чуть ли не рвалась от каждого лишнего движения – такими были тонкими кружева, на тарелках лежало что-то полуживое-полумертвое – то ли омары, то ли устрицы, над головами гостей опасно раскачивались люстры с горящими свечами, а где-то в стороне громыхал оркестр. Зачем надо было ставить два оркестра – и в саду, и в столовой, – Эйдин не знал, и, пожалуй, это было единственное новшество на его опыте. Его посадили рядом с Хильдой, и он был вполне готов поддержать светскую беседу, не задев при этом самолюбие взбалмошной старухи, но разговор не задавался; то Хильда все время общалась с полуглухим бывшим министром, и успевала только приторно улыбнуться Эйдину, то бросала грозные взгляды на свою внучку, которая их не замечала. Мадаленна сидела как изваяние – белая и ледяная. Она редко с кем-то общалась, иногда только кивала своей соседке или соседу, или холодно улыбалась, и ничего не ела. Тарелка ее была наполнена едой, и по указанию Бабушки, официант каждый раз добавлял еще. Гилберт как-то заметил, что дворецкий Фарбер, проходя мимо, спрятал жирный кусок мяса в салфетку, а вместо вина налил воды. Но подобное провернуть удалось только один раз, и в следующую минуту рядом с Мадаленной бессменно стоял официант. Эйдин хотел с ней заговорить, но так и не придумал, что именно сказать и промолчал. Вокруг него шум нарастал все сильнее и сильнее, и ему захотелось уйти отсюда куда-нибудь подальше. Он с приятной тоской вспомнил о своем доме, о своем кабинете, и внезапное отторжение ко всем гостям и подобным приемам проснулось в нем. Чтобы он еще раз хоть кого-то из них пустил на порог! Все, можно считать, карьеру он сделал, теперь никому не надо говорить приятные слова и улыбаться фальшивыми улыбками. Теперь можно прогонять любого, кто ему придется не по вкусу. Свобода. Он попытался удобнее усесться в кресле, но то совсем не располагало к комфорту, и ему пришлось довольствоваться скрежетанием ножек стула по полу.

– Мадаленна! – воскликнула Адрианн; мисс Стоунбрук повезло оказаться с не по соседству. – Ты совсем ничего не ешь!

– Ничего страшного, – возразила громовым голосом Бабушка. – Она и так поправилась на пару фунтов, ей не помешает легкая диета.

Эйдин не хотел смотреть на Мадаленну, он знал, что его взгляд истолкуют неправильно, и все же посмотрел. Он хотел спросить, не нужна ли ей помощь. Он хотел спросить, как она может жить здесь так долго, в этом ужасном доме с этими ужасными людьми и не сойти при этом с ума. Он хотел о многом ее расспросить, хотел встать на ее защиту, но Аньеза пристально посмотрела на него, незаметно махнула вилкой, и он уселся обратно. Мадаленна нисколько не изменилась в лице, только нож в руке сжался сильнее.

– Как видите, Адрианн, мне нельзя съесть ни одной лишней крошки.

Шутка, по мнению Эйдина, вышла вовсе не смешной, но остальных это нисколько не смутило, и все дружно подхватили общий хохот. Постепенно внимание с внучки Хильда перенесла на своих соседей, но взгляды так и летели в ее сторону, а Мадаленна, не прекращая, смотрела на стену, то и дело, касаясь тонкого бериллового ожерелья на шее. Благородные камни красиво блестели, переливаясь под неровным светом, и резко контрастировали с кричащими изумрудами и сапфирами на головах и шеях других дам. Эйдин пытался представить, каково это – жить каждый день в подобном окружении, и никак не мог. Почему отец так редко появлялся в ее жизни, как он мог взять и бросить семью, а сам уехать в Египет на раскопки? Разве мало было той страшной войны, которая и так разделила всех близких, и некоторых навсегда? Хотя, Гилберт покосился в сторону Хильды, от такой матери кто бы не уехал. В конце концов ужин подошел к концу, и все начали разбредать по комнатам перед кофе, сигарами и танцами. Эйдину совсем не хотелось идти со всеми в очередные кабинеты, он куда охотнее посмотрел бы сад, но на все была воля хозяйки, а она пока никого наружу не звала. Он почти уже вышел из двери, когда его шнурок зацепился за дверь, и он остановился.

– Миссис Стоунбрук, – услышал он голос одного из официантов. – Тут есть счета…

– Нет, нет! – запротестовала Хильда. – Даже не смейте меня отвлекать от гостей! Все к моей внучке… Мадаленна!

Послышалось легкое шуршание платья, и немного уставший голос ответил:

– Да, Бабушка.

– Разберись с официантом. А потом обязательно зайти на кухню и посмотри, что там Полли. И еще…

– Я все помню, Бабушка.

В двери показалось красное платье, и Эйдин снова присел, расшнуровывая второй ботинок. Хильда Стоунбрук величественно выплыла из столовой, он успел заметить спесивое выражение лица, и поразился тому, как то быстро сменилось сладким, стоило старухе увидеть своего гостя. Эйдин быстро улыбнулся в ответ, надеясь, что презрение во взгляде было не слишком видно. Он уже сталкивался с подобными дамами. Линда как-то захотела разыскать свою сбежавшую мать, но встреча закончилась неудачно – бывшая миссис Кларк смотрела на свою дочь как на нечто непонятное и неприятное и только на секунду прикоснулась губами к щеке дочки. Он потом долго успокаивал свою Линду, пока она плакала как ребенок.

– Мистер Гилберт, пойдемте со мной, я вас провожу. – она уже хотела подхватить его под руку, но он не встал со своего места и все так же улыбался.

– Прошу прощения, миссис Стоунбрук, боюсь вам стоит найти другого галантного кавалера – у меня слегка запутался шнурок.

– О, так обратитесь к Фарберу, нашему дворецкому! Я могу вас проводить, – старуха покосилась в другую сторону – из Зеленой гостиной отчетливо слышался смех.

– Не стоит. – церемонно поклонился Эйдин. – Я не смею отрывать вас от роли хозяйки. Справлюсь сам.

– Прекрасно! – просияла старуха. – Тогда вам стоит повернуть направо и идти до конца коридора.

Гилберт кивнул, и, увидев, что старуха скрылась за поворотом, наконец выпрямился. Определенно, надо было почаще выходить играть в футбол, иначе такими темпами года через два он станет самым настоящим деревом. Эйдин покрутил руками, согнул и разогнул спину и наконец выпрямился. Со шнурками все было в порядке, но возвращаться обратно в шумную компанию ему совсем не хотелось. Снова слушать очередные сплетни, терпеть разговоры про Линду и Джонни… Нет, он поморщился и осторожно заглянул в столовую, еще несколько часов такого ужаса он не вытерпит. А если еще и начнутся танцы, и его пригласит Адриан или кто-нибудь, похожая на нее, он и вовсе предпочтет выпрыгнуть с балкона. Он тихо зашел в столовую, но никого, кроме снующих официантов не было. Шуршание платья и слабый аромат лимонной вербены все еще невидимо присутствовали тут, но самой Мадаленны не было. Гилберт остановился посередине холла. Все было в дереве и в мраморе. Мраморный пол, деревянные панели; мраморные вазы и деревянные стулья; мраморные аквариумы и деревянные двери – все гасило звуки, и казалось, что человек заперт в чем-то глухом и непробиваемом. Вокруг стояла тишина, и изредка из-за толстых стен доносились взрывы хохота. Нет, не туда ему хотелось попасть. Он одернул на себе пиджак и направился вглубь дома. Может быть, его и могли посчитать невежливым гостем, но в конце концов у него было веская причина – попросить новые шнурки.

Он шел по длинному коридору, но стены становились еще темнее и аляпистее – на каждой висели какие-то вышивки, выцветшие, подписанные то неуклюжей детской рукой, то дрожащей старческой, медные таблички, сообщавшие о каком-то важном госте, ночевавшем тут триста лет назад, старые картины, в основном только пейзажи. Эйдин остановился около одной – это оказался подлинник пейзажа Тернера. Немного блеклый корабль выплывал из сероватого рассвета, и на вершине скалы сиял маяк. Вечный знак хорошего будущего; он кричал, что еще не все потеряно. Гилберт вдруг припомнил, что Мадаленна рассказывала о выброшенной на задний двор картине, которую потом она подобрала и с тех пор не могла жить без искусства. Он присмотрелся; картина была в дорогой рамке и стекло было чистым, блестевшим. Может быть, для нее этот пейзаж был действительно маяком. Иначе как прожить в этом мире?

Он шел дальше, но коридор никак не заканчивался, и сотни комнат манили к себе открытыми дверями. Из некоторых пахло дорогими духами – тут кто-то собирался остаться на ночлег, из некоторых – пылью и чем-то старым, но ни в одну из них Эйдин не заходил. Это было бы совсем грубым нарушением правил хорошего тона. Он уже хотел повернуть обратно, когда коридор вдруг закончился большой дубовой дверью. Из тонкой щели бился свет, и он осторожно взялся за дверь, опасаясь, что та заскрипит, и он потревожит невидимого хозяина, который все еще обитал тут. Но дверь не заскрипела и легко поддалась. Он прикрыл ее за собой, а когда повернулся, ему показалось, что он попал в совершенно другой дом – старый коттедж, где-то на берегу его родного залива. Тут все было другим, словно кто-то присоединил два разных здания друг к другу. Все было как в приличном доме, но здесь веяло из каждого угла теплом и уютом, и не было начищенного серебра, мраморных пастушек и удушающего красного дерева. Светло-сливочные стены приятно гармонировали с темноватой мебелью, на верх вела винтовая деревянная лестница, а из глубины пахло чем-то вкусным. Озираясь, он вышел в очередной коридор, и, толкнув дверь, очутился в светлой комнате. Это была кухня. Тут пахло ровно так же как в его родном доме – немного жареным картофелем, немного речной водой в вазах и сладким пирогом. Его воспоминаниям хватило этих запахов, и в голове сразу возник образ мамы в сухом переднике, который отдавал лавандой и тестом, а где-то недалеко от отца сидел Джеймс – вечно веселый, подтрунивающий. Его не хватало, и иногда внезапное желание позвать брата по имени и рассказать о своем дне возникало так внезапно, что он едва успевал себя одернуть. Прошло больше двадцати лет, но ему все еще казалось, что это было совсем недавно. Эйдин вздохнул и решительно повернул ручку двери, но сзади послышались шаги.

– Сэр?

Он обернулся. Мадаленна была все в том же платье, но вокруг талии был обернут цветной фартук с вышитыми цветами, а рукава были закатаны, словно она что-то готовила. Вероятно, он вторгся в чье-то личное пространство, вероятно, у него не было на это никакого права. Эйдин приготовился выслушать гневную отповедь о том, что не стоит залезать в чужие комнаты и раскрывать чьи-то секреты, и в голове машинально начали крутиться отговорки, будто ему снова было три года, его поймали на краже маминого пирога с поличным, он разбил банку с вареньем… Но ему же не три года, приосанился Гилберт. Он вполне уважаемый джентльмен, профессор… Который залез в чужую кухню, и, к своему стыду, совершенно не хотел оттуда уходить. Но Мадаленна не сердилась; в глазах было что-то теплое, она почти улыбалась, и Гилберт вдруг вспомнил про шнурки.

– Здравствуйте, мисс Стоунбрук. Я искал вашего дворецкого.

– Фарбера? Что-то случилось с гостями?

– Нет, что вы, – улыбнулся Эйдин. – Просто у меня порвались шнурки, и ваша бабушка сказала, что он может мне дать новые.

Энтузиазм угасал с каждым словом под внимательным взглядом Мадаленны, и в конце он снова почувствовал себя провинившимся ребенком. Только на этот раз ему было семь лет, и он пытался найти оправдание тому, что принес в школу белку. Но внимательный взгляд мисс Стоунбрук все теплел, и он увидел, как в глубине появились веселые огоньки. Она внезапно рассмеялась, и он улыбнулся ей в ответ.

– Вы не умеете врать, сэр.

– Врун из меня никакой, я согласен. Просто я искал предлог сбежать из гостиной, но я не хотел вам мешать, поэтому ухожу.

Он уже открыл дверь, когда Мадаленна внезапно воскликнула:

– Что вы, сэр, я вовсе вас не прогоняю! Можете остаться, если хотите. Присаживайтесь. – она пододвинула стул, и он заметил, что на сиденье лежала красивая вышитая подушка.

По всем правила хорошего тона в свете он не должен был соглашаться и был обязан ретироваться немедленно, но, с другой стороны, по правилам хорошего тона он не должен был даже и заходить на кухню. Да и потом, махнул рукой Эйдин, высший свет и хороший тон были антонимами, и никто в здравом уме не стал бы следовать этим правилам. Он захлопнул дверь и с удовольствием присел за стол. Кухня действительно была прелестной – в меру большая, сошедшая словно с иллюстрации к «Сельскому дому». На деревянном полу повсюду были разбросаны коврики из лоскутов, над фаянсовой раковиной болтались медные кастрюли, ковши и соусники, а на подоконнике аккуратно свернулись светло-зеленые миткалевые шторы. Все здесь дышало спокойствием и теплом, даже на полке над камином было спрятано несколько книг. Все располагало к уютным беседам и неспешным мыслям, и под пыхтение чайника на плите хотелось размышлять только о чем-то приятном.

– Я не слышала, как вы вошли, все занималась счетами. – Мадаленна тоже присела за стол, и Гилберт увидел вокруг разложенные бумажки, и везде были длинные столбцы цифр. – Вы не будете возражать, если я продолжу?

– О, нет, нисколько! Я тот гость, которого совсем не нужно развлекать.

Мадаленна сдержанно улыбнулась, и острый карандаш снова быстро заскакал по серой бумаге. Эйдин старался не смотреть, и сосредоточиться на чтении книги, которую с позволения он взял, но все истории перестали быть интересными в сравнении с процессом ведения хозяйства. Какие-то цифры Мадаленна подчеркивала, какие-то обводила красным мягким карандашом, и в конце каждой страницы подводился неумолимый итог – столько-то столько-то потрачено за целую неделю, столько-то осталось в остатке. Это было неприлично – подглядывать в чужой листок, но Эйдин и сам бы не мог объяснить, почему его так тянуло наблюдать за этим простым занятием. Линда обычно этим не занималась, все отдавала на откуп управляющего, а ему редко когда удавалось заглянуть в бухгалтерские книги. Но вот эти карандаши, вот эта серая нелинованная бумага, подсчеты на красных полях – все это напоминало о том доме, которого он лишился давным-давно, но на этот раз боли не было. Была только одна сладкая тоска, и на какой-то момент ему показалось, что он почувствовал аромат маминых духов. Но того дома уже не было, все кануло в Лету – стоило это признать и распрощаться с прекрасными призраками прошлого раз и навсегда. Так он и сделает. Гилберт кивнул и дал очередное обещание, которое он нарушал в который раз. «Страдания юного Вертера» – надо было все-таки сосредоточиться на книге. А Мадаленна будто и не видела, что за ней наблюдают. Лицо у нее сделалось серьезным, похожее на то, с каким она сидела на лекциях, однако в те минуты он мог увидеть интерес в ее глазах, а сейчас там не было ничего, кроме сосредоточения и старания не пропустить ни одной цифры. Рука ее подпирала щеку, и брови то поднимались, то опускались – ни одна цифра не уходила от ее внимания. «Как счастлив я, что уехал!» Эйдин открыл первую главу, и на какое-то время комната погрузилась в полную тишину, изредка только скрипел карандаш, и шуршала страница. Из сада долетали звуки оркестра, тот перешёл на что-то более лирическое, и сейчас там играли вальс. Ему было спокойно. Тишина не давила и не пробуждала той страшной тоски, от которой ему не было спасения в своих родных стенах. В своем доме он бежал от тишины, потому что она хранила в себе воспоминания, и как только он оставался один, те наскакивала на него и окружали болезненной стеной. Но тут; он даже толком не понимал, в чем было дело – в абажуре ли, который мягко отбрасывал тени на красноватый пол, на жаркий камин, от которого тепло накатывало волнами, или от слабого аромата вербены, не раздражающего, а приятного, свежего, – но все его удерживало тут, в этом доме внутри другого дома. Здесь было хорошо, здесь жила семья.

– Готово. – выдохнула Мадаленна и отодвинула карандаш с бумагой. – Вы любите Гете?

– Очень, а вы? – она едва заметно сморщилась, и Эйдин все понял без слов. – Я так понимаю, снова будет спор?

– Нет. – Мадаленна спокойно покачала головой. – Я уважаю его гения, восхваляю его талант, но к его творчеству равнодушна. Впрочем, – завязка фартука задумчиво дернулась. – Может быть, со временем я стану лучше его понимать.

– Некоторых авторов и нужно открывать только со временем.

Они снова замолчали, и в открытое окно вдруг залетел легкий ветер. Он гнался с запада и нес за собой настоящую осень – с поздними рассветами и багряным листопадом, но впервые за долго время он не чувствовал увязающей горечи. Может быть, только легкую тоску по тому, что было, но куда без этого? Да и кто вообще мог жить все время радуясь, не оглядываясь назад и не размышляя, что было бы если в одну субботу, он не уехал из города или не пошел в булочную? Ветер занес в кухню запах тлеющего костра, горящей травы и, наверное, ему чудилось, запах того пастушьего пирога. Он с удовольствием вздохнул и улыбнулся.

– Прекрасные запахи осени заставляют меня мечтать о том, как бы побыстрее добраться до дома. Вам хорошо, мисс Стоунбрук, вам никуда не надо уходить. Ваш дом – здесь.

Он знал, что говорил верные слова, и что Мадаленна не обидится на него. Она не жила в тех огромных комнатах, где потолка не было видно из-за стеклянных люстр, она обитала тут, в этом поэтичном месте, которое будто бы сошло с очередной картины про ирландские домики, увитые плющом. Мадаленна и не обиделась; она улыбнулась и кивнула.

– Нет, действительно, – он даже встал с места, так запах пирога щекотал его воспоминания. – Откуда так прекрасно пахнет выпечкой?

Мадаленна почему-то привстала со своего места и быстро отошла к плите.

– Сэр, я буду плохой хозяйкой вечера, если не спрошу, вы голодны?

Он замешкался, это было все-таки неприлично – говорить хозяйке вечера о том, что тот не совсем удался, но Мадаленна смотрела так открыто и дружелюбно, что он решился.

– Я буду плохим гостем, если скажу – да?

– Вы будете честным гостем, а в нашей семье это ценят. – она снова исчезла под столом, и он услышал скрежетание крышки от духовки. – Скажу по секрету, я и сама не люблю есть на таких праздниках. Все смотрят на тебя и на твою тарелку, да и подают откровенную гадость…

Эйдина развеселила подобная откровенность, и он не стал сдерживаться. Действительно, для подобного света мисс Стоунбрук был слишком хорошей. Слишком живой, слишком честной, слишком неравнодушной, а эти качества никто не ценил. Вот будь она кокеткой, без перебоя смеющейся, размахивающей из стороны в сторону руками, да, тогда бы ее приняли и наградили бы гордым званием «Королевы Ковент-Гарден». Но такой Мадаленна быть не могла. Он не мог представить на месте сдержанной, искренней улыбки что-то фальшивое и неестественное.

– Возможно, я слишком несправедлива к трудам поваров, – из духовки повеяло жаром. – Ведь все остальные остались вполне довольны…

– Они все залили шампанским и красным вином. – отмахнулся он. – Поверьте, они даже не поняли, что у них было на тарелках.

– Как обидно. – Мадаленна наконец вытащила что-то наружу, и по весу это казалось чем-то тяжелым.

– Вам помочь?

– Нет, – на раскрасневшийся лоб упали непослушные локоны, и она недовольно фыркнула. – Терпеть не могу эту прическу.

– Да что вы, вам идет.

Мадаленна критично посмотрела на свое отражение и нахмурилась.

– Благодарю за комплимент.

Эйдин рассмеялся и помог стянуть с большой кастрюли толстый слой фольги. Наивный, он думал, что его страдания закончатся тогда, когда он ушел от надоевшей толпы, но они только начались, стоило ему увидеть прекрасно томленое рагу. Там даже лежал в середине лавровый лист.

– Мисс Стоунбрук, – он умоляюще посмотрел на нее. – Я буду совсем наглым гостем, если попрошу меня накормить.

– Нисколько. – решительно отвергла все сомнения Мадаленна. – Это я была бы плохой хозяйкой, если бы отпустила гостя голодным. Угощайтесь. Только дам вам тарелку и вилку.

– А вы?

– Я не голодна.

– Мисс Стоунбрук, – он подошел к шкафу с посудой. – Считайте своего гостя совсем наглым, но есть эту прелесть один я не собираюсь.

– Сэр…

– И я не приму никаких отговорок.

Он все еще видел ее, бледную, ни на что не обращавшую внимания, за общим столом, и если пробиться в ее душу он не мог, то устранить голод вполне и с удовольствием собирался это сделать.

– Где тарелки?

– Хорошо. – с напускной мрачностью сдалась Мадаленна. – Только садитесь, я сама все достану.

Синие тарелки с глазированными узорами ловко расположились на белой в красную клетку скатерти, и ровно, будто бы она все время занималась подобным, она разложила дымящуюся еду на тарелки. Эйдин засмотрелся на то, как ножи, вилки и куски хлеба быстро замелькали в маленьких руках, и ровно легли рядом с большой кастрюлей. Возвращение в прошлое никогда не было таким приятным, для этого просто оказались нужны верные спутники.

– Не поверите, – улыбнулся он, принимая тарелку. – Но в родительском доме была точно такая же скатерть. – Боги, как же вкусно! – воскликнул он, принимаясь за еду. – Как вы так умеете готовить?

– Я и Полли – это великая сила. – усмехнулась Мадаленна.

– Мисс Стоунбрук, считайте вы спасли голодающего странника.

– Вы так и не прижились в Лондоне? – внезапно спросила Мадаленна, и он от удивления отставил стакан с ежевичным соком.

Нет, он так и не прижился, и она была единственной, кроме Линды, кто это смог заметить. Лондон был неплохим городом, быстрым, современным, но в нем давно пропала душа, впрочем, как и из любой столицы. Он ходил по безликим улицам, видел безликих людей, да и сам он наверняка для других тоже стал безликим. Оживал он на природе, далеко от города, там, где чувствовался запах свежей земли и листьев.

– Нет. Мой дом в другом месте. А вы?

Мадаленна задумалась и принялась снова тыкать вилкой в картофелину. У них завязалась слишком личная беседа для теплого ужина.

– Впрочем…

– Нет, вы неправильно поняли мое молчание. – она сурово улыбнулась и отпила из стакана. – Я просто думаю над ответом, а не ем потому что еще слишком горячо. Видите ли, в чем дело, мистер Гилберт, у меня нет настоящего дома. Я родилась в Тоскане, потом мы спешно уехали сюда, но этот дом с трудом можно назвать моим любимым местом. Когда мне исполнилось шесть, мы снова переехали в Тоскану, к маме моей мамы – бабушке Марии, но через четыре года снова пришлось вернуться сюда. Я не знаю, где мой дом, я как репейник – меня переносит ветер с места на место. Но, наверное, – она замолчала и пристально посмотрела на темный сад. – Дом там, где мама. И отец.

– У вас была другая бабушка? – осторожно заметил Эйдин.

– Была. – коротко ответила Мадаленна; взгляд ее стал угрюмым, но в глазах слез не было – это тоска уже была немного отболевшей. – Ее не стало пять лет назад.

– Мне жаль.

Мадаленна быстро кивнула и подцепила вилкой кабачок. Ей хотелось что-то добавить, но она никак не решалась, и Эйдин рискнул.

– Она была похожа на вашу маму?

– Да. – улыбка вышла грустной. – Но мама говорит, что Мария была в тысячу раз краше ее. Дедушка выкрал ее из-под чужого венца, это был чудовищный скандал.

– Прямо как в романах.

– Да, очень романтично.

– А ваш другой дедушка, что с ним?

– Пропал на золотых приисках. – она взяла горбушку хлеба и медленно отломила кусочек. – Может быть он и жив, не знаю.

– Такое часто случалось, что те, кто пропадали на приисках, просто начинали другую жизнь. Это жестоко, но, – Эйдин развел руками, он не знал, что еще можно сказать.

– Все лучше, чем быть погибшим. Согласна. – спокойно ответила Мадаленна, и, немного помолчав, спросила. – А ваш дом, сэр, он в Ирландии?

Теперь настала его очередь для откровений, и он был даже рад.

– Да, – он с удовольствием откинулся на спинку стула. – В Гэлвее, вы ведь там никогда не были?

– Нет, но мистер Смитон показывал мне диафильм. Там очень красиво. Очень.

Мадаленна вдруг встала с места и направилась к раковине с горкой посуды в руках. Он какое-то время еще пребывал в блаженном состоянии, но потом его осенило, и он подскочил на месте. Гость, который сбегает с приема, врывается в личные покои, который просит его покормить, и за которым еще и моют посуду – это не гость, а самый настоящий эгоист, и вряд ли такого гостя еще раз позовут в милый дом. А ему, в глубине души, хотелось, чтобы его позвали. И не раз.

– Нет, нет, – он взял из рук Мадаленны несколько тарелок. – Нет, мисс Стоунбрук, это переходит все границы. Может я и наглый гость, но не бессовестный. Я вымою посуду.

– Нет! – она запротестовала и решительно забрала тарелки обратно. – Единственное, на что джентльмены неспособны, так это на мытье посуды. И не спорьте. – Мадаленна включила воду и принялась искать мыло. – Джон как-то пытался мне помочь с посудой, после чего пришлось заново покупать чайный сервиз.

– Но я не Джон.

– Логичное замечание.

– И посуду умею мыть не хуже вас.

– Не сомневаюсь. Однако, извините, сэр, за эти тарелки меня отругает Полли, а ее гнев гораздо страшнее Бабушки.

– Дайте я хотя бы буду перетирать ложки! – взмолился Эйдин и выхватил пару вилок.

Мадаленна подозрительно взглянула на него и на его руки, будто сомневаясь, что те сроду ничего, кроме пера и бумаги ничего не держали, но после минутной заминки все же отдала несколько ножей и тарелок.

– Хорошо. Если вам так хочется, пожалуйста. – он торжествующе взял полотенце и принялся ждать. – Вы остановились на Гэлвее.

– Да, я там вырос, там же встретил Линду, но потом переехал. Из-за работы. У родителей был прекрасный коттедж, но я был малолетним идиотом, и не ценил ни семейного очага, ни прекрасных статуэток слоников на каминной полке… Не подумайте, мисс Стоунбрук, – он улыбнулся. – Я не всегда так ужасно сентиментален, временами я вполне сносен.

– Вы слишком строги к себе. – серьезно вдруг сказала Мадаленна и внимательно на него посмотрела. – Мне интересно вас слушать, и вы зря полагаете, что слишком сентиментальны. В чужой компании действительно можно бояться, что секреты выйдут наружу, но здесь ваши тайны не уйдут дальше этой кухни.