Текст книги "Я хочу пламени. Жизнь и молитва"

§ 12. Афон

Кто на Афоне не был, тот не знает христианства в его осязаемой живой действительности. Афон! Реальное царство Божьей Матери. Афонские насельники являются живым царственным троном Царицы Небесной. Правда, и среди этих насельников были и есть лица, которые своею жизнью служат соблазном для других. Но эти лица, порождающие собою соблазн, порождают его по двум причинам: или слишком уклоняются в духовную крайность аскетизма, которая выражается в форме духовного невоздержанного своеволия, что на монашеском языке называется духовною гордостью или прелестью, или же от крайней ревности к внешнему материальному благосостоянию своего монастыря. Что же касается других каких-либо причин, то они, если и есть, то они имеют в себе характер производный из главных, нами уже упомянутых, двух причин. Возьмем для примера такое явление в жизни афонцев, как, например, национальную нетерпимость, существующую между Андреевским скитом и Ильинским. Такая нетерпимость вытекает именно из второй упомянутой нами причины, т. е. из-за крайней ревности к благосостоянию своего монастыря. Что же касается частных личных теневых сторон жизни афонских подвижников, то они как быстро появляются, так и быстро исчезают, и на них нужно смотреть как на те или иные степени духовного отклонения от духовного их напряжения в деле подвижнической жизни, и только. Самые же эти отклонения являются показателями тех или иных человеческих слабостей, присущих вообще ограниченной и грешной природе человеческой. Но я должен сказать и то, что те иноки, которые допускают в своей жизни те или иные отклонения от духовного напряжения, во всяком случае, не отдыхают на этих своих отклонениях и тем более не услаждаются ими, а просто выражают ими свою человеческую усталость или даже беспомощность в беспрерывной борьбе со злом в себе самих. Но бывает даже и больше того, как, например, некоторые даровитые иноки иногда не могут устоять против соблазнов, диктуемых привычками, особенно против алкоголя; и даже бывали от этого печальные случаи, хотя и очень редкие, ― когда тот или другой даровитейший инок сгорал от пьянства. Мы, конечно, такого инока, да еще выдающегося, пожалуй, только за это можем осудить и заклеймить его проклятием, что он, как инок, да еще афонский, вдруг допустил себя до того, что умер от пьянства и т. д. А на самом деле эта психологическая проблема является всеобщей человеческой проблемой, в частности русской проблемой, которая до сего времени совершенно пока никем еще не разрешена, отчего все почти талантливые люди склонны к самоотравлению, особенно алкоголем. Так и здесь, среди самых талантливых иноков были такие факты, как склонность некоторых из них к пьянству; и они даже заканчивали свою жизнь от этого страшного порока. Но такое явление, я говорю, на Афоне очень редко. Но зато ― если посмотреть с другой стороны на афонских насельников, посмотреть на них со стороны их подвижнической жизни, посмотреть на них со стороны их духовного уклада жизни, духовного их быта с их многочисленными подходами, приемами, методами для осуществления ими Царства Божия в себе и в своих отношениях друг к другу как формами духовного христианско-социального внутреннего и внешнего строя их общественной монастырской жизни, то тогда совершенно скрашиваются и сглаживаются все теневые стороны жизни отдельных личностей, о которых мы уже говорили. В самом деле, какое ничтожное значение имеют те или другие отрицательные явления в жизни афонских иноков, когда вообще-то вся их жизнь в целом представляет из себя духовную совершенную божественную весну?! Я, по крайней мере, ничего никогда подобного не видел, и не слышал, и не переживал в себе самом, разве что только на Афоне!

О, Афон! Кто не жил на тебе ― тот никогда не оценит тебя! Я даже и сейчас, когда вспоминаю о нем, то весь превращаюсь в одно благоговение перед ним, в одно сладкое воспоминание о нем. Афон! Не могу равнодушно ни мыслить, ни говорить о тебе, так ты величественен и богат духовною жизнью подвижников! Твое величие, твое богатство ― это свободная подвижническая творческая жизнь твоих насельников, о которых я и намерен кратко и бегло сказать несколько слов.

Прежде в своей «Исповеди» я только мимоходом коснулся Афона, и в частности жизни Андреевского скита, теперь же я хочу несколько подробнее об этом сказать. Начну опять, как и в своей исповеди, со своего вступления в качестве послушника в сей Андреевский скит. Здесь меня блаженной памяти святые отцы ― настоятель Феоклит, доктор Мартиниан, эпитропы[17]17
  Эпитропы – в греческих монастырях члены комиссии, помогающей игумену осуществлять управление монастырем, особенно в хозяйственной его части.


[Закрыть]: Иезекииль, Варнава и другие ― приняли с любовью. Я обрадовался этому. Ах, да и было чему радоваться! Я ведь в то время чувствовал, что я нахожусь на небе! Всюду молитва! В устах каждого монаха и послушника молитва непрестанно произносится с каким-то пламенным восторгом радости. Во всякой монастырской келье всякая точка пространства наполнена молитвой! Утром и вечером во всех монастырских мастерских: и в кузнице, слесарне, столярне, портняжке, ― а затем и в кухне, и хлебопекарне, и просвирне, и в больнице в одно и то же время происходит чтение полунощницы, утрени, а в вечерние часы ― девятый час и вечерня. В храме уже регулярно само собою почти без малого круглые сутки идет служба. И все это ― со всех сторон несется молитва и сливается в одно целое с храмовой центральной молитвой! О, как величественно и быстро несется молитва сих насельников Афона, как духовный божественный фимиам, достойный благоухания Триипостасного Бога, к самому престолу Царя Славы!

Вот пробило двенадцать часов ночи. Тотчас слышишь повестку в колокол. За сей повесткой монах-церковник уже зажигает в церкви лампадки и разжигает огонь для кадила. В это же самое время и во всех вышеупомянутых мастерских и также в кухне и хлебопекарне, просвирне, больнице и других трудопроизводных ячейках монастырской жизни начинается чтение полунощницы и утрени. И вот слышишь: то там читают «Царю небесный, Утешителю, Душе истины…» и т. д., то неподалеку от того места, где находишься, до твоих ушей долетает пение: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» А тут в другой стороне недалеко от тебя поют на тот или другой глас: «Бог Господь и явися нам, благословен Грядый» и т. д. Немного отойдя от этого места, вдруг слышишь: читают кафизмы. Идешь дальше, там поют: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия! Слава Тебе Боже…» А вот откуда-то с другого корпуса слышно, как поют ирмосы, а входишь в церковь ― тут уже читают шестопсалмие. И вот каждая ночь таким образом оглашается молитвами, псалмопением, совершением церковных служб.

И в это время чувствуешь в себе самом такую невообразимую радость, от которой весь так и превратился бы в одно пламя неописуемой любви к Господу! Ах, как же все это хорошо и бесконечно прекрасно! Ночь. Мертвая тишина. Весь небосклон усеян мерцающими звездами. Луна бледным светом заливает Афон. А в это время обитатели сей святой горы, точно Херувимы и Серафимы, величественно прославляют своего христианского Бога! Весною же, также и летом, когда ночным хвалебным славословиям этих иноков еще аккомпанируют соловьи и садовые славки, то тут уже прямо-таки чувствуешь себя находящимся не на земле, а на небе! Ах, как это все бесконечно радостно и невыразимо духовно-сладостно! Утреня в будни кончается в три часа с половиною. Не успевает она закончиться, как уже почти во всех остальных храмах начинается ранняя литургия. И вот в это время из большого храма от утрени все монахи, за исключением только монахов-рабочих и певчих, все идут по разным храмам на раннюю литургию. Ранние литургии обслуживаются уже не официальными певчими, а вообще молодыми послушниками и даже самими старцами. Служение происходит чинно и мистически, но вместе с тем духовно-торжественно и восторженно-радостно. В сердцах молодых послушников все время чувствуется какой-то духовный подъем благодатного прогресса деятельной духовной жизни. Кончились ранние литургии, иноки приступают к чаепитию. И здесь молитва, и здесь духовная радость, и здесь религиозное умиление. Празднословия нет, а если иногда оно и прорывается у кого-нибудь, то другой делает ему замечание, и опять духовная жизнь восстанавливается, и опять своим прежним теплом в том, кто на минуту допустил по своей слабости дать свободу своим устам.

Девять часов утра. Звон к поздней литургии. На позднюю идут только те, кто свободен от физического труда, да очередные певчие. Что же касается самого настоятеля, то он часто бывает за ранней, но всегда за поздней. Внутренняя церковная служба, как утреня, так и литургия и вечерня на Афоне во всех монастырях, а также и в самом Андреевском скиту совершается строго по уставу, без малейшего опущения; даже те или иные стихиры, положенные в уставе петь на «подобен»; и это все исполняют с точностью. Такова служба церковная на Афоне, и в частности в сем монастыре. И вот кончается поздняя литургия, через четверть часа звонят уже на обед. На обед все собираются в трапезную. Трапезная в Андреевском скиту необыкновенно величественная, точно наш Владимирский собор. Вся она исписана живописью из евангельской истории. Фигуры написаны в рост человека. При входе в нее на правой стороне к стенам идет лестница, на высоте около трех саженей заканчивается она круглой кафедрой, над которой устроен распростертый большой орел, куда чтец кладет свою книгу и оттуда читает или жития святых, или слово Димитрия Ростовского. Последнее больше всего читают в воскресные и двунадесятые праздники. В мое время пребывания на Афоне в качестве чтеца в Андреевском монастыре был послушник, некто Анастасий, о котором я в свое время скажу несколько слов. Обед в будние дни был из двух блюд: заливная рыба и каша и полстакана вина, а то бывает жареная рыба, горячее редко. Иногда вместо заливной рыбы бывает сыр, а летом рыбная окрошка. Из того же самого состоит и ужин. Во время обеда и ужина читают жития святых. В это время соблюдается гробовое молчание. Многие из подвижников в это время даже сдерживают свои взоры от того, чтобы не смотреть по сторонам и не видеть, кто как ест. По окончании же обеда или ужина очередной чтец житий святых и повар со своими помощниками, а также и трапезник ― все они после молитвы выходят за порог трапезной и, распластавшись на земле, просят у всех выходящих прощения и благословения и до тех пор лежат лицом вниз, пока не пройдет последний сиромах[18]18
  Бродячие афонские монахи, не имеющие постоянного местопребывания.


[Закрыть]. Сиромахи же ― это пустынники, которые один или два раза в неделю приходят что-нибудь поесть и взять себе немного сухарей и потом снова идут в свои пещеры или келии и там предаются и молитве и посту, и кто что из них знает, своему рукоделию. Эти сиромахи состоят из русских, малороссов, болгар, сербов, греков, грузин и других национальностей; все они православного вероисповедания, и все они, за исключением очень немногих, великие подвижники, о них мы скажем в другом месте, а теперь вернемся опять к внутренней жизни насельников Андреевского афонского скита.

Мы кратко сказали о будничной церковной службе, а теперь скажем и о службе воскресной. В субботу в три часа пополудни звон в маленький колокол на вечерню. После вечерни в шесть часов вечера начинается большой звон ко всенощной. Все монахи и послушники с необыкновенным восторгом какой-то духовной, неземной радости спешат в церковь, где каждый из них занимает свою стасидию (особое свое место). Все сидят в этих своих стасидиях. Выходит диакон, облаченный в стихарь, со свечкой в руке, а другой рукой поддерживает на своем левом плече покрытый покрывалом киот с частями святых мощей, приблизительно три четверти длины и высоты четверть с 2–4 вершками и, став на амвон, возглашает: «Восстаньте Господеви!» В это время все встают, а очередной священник и диакон кадят весь храм и всех молящихся. Когда же возвращаются в алтарь, то в это время диакон снова возглашает: «Благослови, владыко!» Очередной же иеромонах говорит: «Слава Святей» и т. д. Певчие: «Аминь!» Священнослужители, находящиеся в алтаре, поют: «Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу…» и т. д. После этого певчие с канонархом на два клироса ровно час поют один известный псалом: «Благослови, душе моя, Господа…» В это время всем становится на душе как-то тепло и радостно и слезы восторга подступают к горлу. После сего псалма великая ектенья. Затем «Блажен муж» поют на все стихи эти три псалма, а остальные из них читают. «Господи, воззвах» поют с канонархом, и стихиры все поются также с канонархом, догматик поется по обиходному напеву. На литии то же самое все стихи поются с канонархом. И также с канонархом поются все стихиры и на стиховне. До шестопсалмия, после преподанного священнослужителями благословения Господня, в это время читается слово, оно продолжается час, а то и больше. В это время молящиеся садятся в свои стасидии, а кто и прямо на пол. Певчие же уходят на фондорик[19]19
  Т. е. архондарик – специальная комната для гостей или гостиница на территории монастыря.


[Закрыть], чтобы там пищею и чаем подкрепить свои физические силы для предстоящего им труда.

Перед окончанием слова происходит звон колоколов к шестопсалмию.

В это время все певчие должны уже быть в церкви и стоять на своих местах. По прочтении шестопсалмия, великой ектеньи и двух положенных дневных кафизм [поют]: «Хвалите имя Господне», и «Исповедайтеся Господеви, яко благ». Эти два псалма поются на два клироса. Каноны, как воскресные, так и дневного святого вычитываются без всякого опущения, сполна по уставу. После шестой песни читается синаксарь. На хвалитех стихиры также все поются с канонархом. Такая всенощная продолжается восемь часов. Такие же всенощные совершаются под Господский или Богородичный праздник весь круглый год в назначенные дни. Но праздничные всенощные являются еще более торжественными. Такие всенощные, как под Рождество, Крещение, Благовещение, Вознесение, особенно Троицу, Преображение и т. п. прямо-таки своею торжественностью, необыкновенным духовным величием церковной мистической поэзии и самого какого-то небесного содержания самых стихир и канонов всех этих праздников, а затем и обиходного этого ангельского пения с его дивными мелодиями переносят совершенно человека с земли на небо, да еще на такое небо, где, чудится, не люди прославляют Бога, а сами бесплотные духи ― херувимы и серафимы, превратившиеся в невообразимо сладостный тонический гимн воспевания и прославления воплотившегося Бога Слова! В это время так бывает сладостно, так невообразимо торжественно, так бесконечно величественно, так восторженно-радостно, так благостно, что я, по крайней мере, нигде, и ни в чем, и никогда ничего подобного не переживал в себе самом, так на меня влияло праздничное церковное служение в Андреевском афонском скиту! Служение же Великим постом также производит глубокое впечатление на монахов, но это впечатление имеет другой характер. Оно порождает в душе монаха глубочайшее чувство смирения. Оно невольно переносит тебя в прошлое и даже как будто прямо побуждает к тому, чтобы ты вспомнил все свои прошлые грехи от самой своей юности и вплоть до настоящего момента и остановился над каждым из них своим вниманием и с тяжелым чувством самоосуждения сказал: «О, какой же я страшный грешник!» Вот что порождает в душе человека великопостное служение у андреевцев на Афоне. Кроме сего, на инока благотворно действует еще в это время и то, что насельники этого скита весь Великий пост сильно воздерживаются как от пищи, так и от всякого лишнего слова. Поэтому весь этот Великий пост они, благодаря воздержанности своего языка, являются один для другого как бы немыми какими-то таинственными тенями. Но вот наступает Пасха Христова. Весь монастырь запружен пустынниками и богомольцами, последних сравнительно мало. У всех у них на истощенных бледных лицах сияет какая-то духовная радость, у многих слезы струятся по их истощенным ланитам, уста их движутся ровно и как-то приятно, они тихо и радостно произносят: «Слава Богу! Христос воскрес! Воскрес, батюшка! Дожили мы до Святой Пасхи, до Светлого Христового Воскресения. Слава Богу!» Монахи же все торопливо идут в церковь. Послышалось било; у всех сердце замерло, что-то подкатывается к горлу, чего-то ожидаешь. Вдруг раздался удар самого большого колокола. В это время то здесь то там еле сдерживаемое рыдание ― это пустынники от радости рыдают. Ударил колокол в другой раз; последовало среди всех молящихся какое-то нервное оживление, движение. Ударил колокол и в третий раз, а затем уже ритмически, удар за ударом последовало: бом-бом-бом…

Храм весь залит светом. Монахи неровными, нервными шагами все идут в большой храм. Пустынники с котомками за плечами целой густою вереницей потянулись тоже в храм, все заволновалось, все как будто ожило, на душе невообразимо радостно. Храм все более и более наполняется молящимися, везде горят свечи, горят фонарики, плошки, весь монастырь освещен иллюминацией. Ночная тьма уступила место свету. А колокол все сильнее и торжественнее басит: бом-бом-бом… У самих же насельников сего скита все более и более и все сильнее и сильнее сердца их заряжаются какой-то живой радостию, каким-то реально-мистическим чувством ощущения в себе воскресшего Христа.

Вот начался канон: «Волною морскою». Все молятся, вот уже и плащаницу внесли в алтарь и положили на престол. Вот наконец торжественно выходят с крестным ходом и поют: «Воскресение Твое, Христе Спасе» и т. д. Крестный ход остановился перед закрытыми дверями храма. Напряженная светлая минута! Вдруг послышалось: «Христос воскресе!» В это время слезы, всхлыпивание, рыдание и радостное пение ― все слилось в один радостный гимн: «Христос воскресе из мертвых…» и т. д. Это неземное, небесное «Христос воскресе!» сладостной волной раскатилось по всему монастырю, и весь монастырь со всеми своими обитателями встретили этот стон давно желанный, божественный раскат «Христос воскресе!» и великим громовым эхом ответили на него: «Воистину воскресе!» В это время красный трезвон колоколов уже слился с красным пасхальным каноном. Началась утреня. Священнослужители точно в свет облеклись, так на них ярко горело облачение! Все радуются, все какою-то неземною улыбкою улыбаются, и все после каждой песни канона на слова священнослужителей «Христос воскресе!» посылают громовое «Воистину воскресе!» Перед окончанием службы начинается обряд христосования. Прежде всего, происходит лобзание друг друга в плечи. Вот смиреннейший и кротчайший настоятель монастыря отец Феоклит лобзает о. Варнаву, о. Иезекииля, о. Николая, о. Дорофея, о. Иосифа, о. Давида, о. Евгения, о. Исидора, о. Пантелеимона и других, затем диаконов, затем и всю братию, а эти священнослужители лобзают друг друга и также всю братию. В это время даже свет свечей тоже как будто своим миганием христосывается и с самим собою, и с самими свечами, и с иконами, и даже со стенами самого храма. Все ликует, все торжествует, все радуется, вся мировая действительность в это время сливается в одно целое ― «Христос воскресе! ― Воистину воскресе!» Начинается литургия. Колокола снова гудят. Утро еле озаряется таким тихим нежным светом. Воздух насыщен тонким ароматом ранней травы, цветов. Ах, как до слез хорошо! Пасха! Христос воскресе! Мысль быстро переносится в глубь прошлых веков, когда, действительно, воскрес Христос и тотчас невольно как-то развертывается перед воображением живая картина, даже не картина, а как будто сама действительность. Вот ночь, вот бежит стража от гроба, вот Мария Магдалина и Мария, сестра Божьей Матери, вот Иоанн Богослов, вот и Петр, а вот опять Мария Магдалина, и ангелы, а вот все мироносицы и Христос является уже им. Они падают перед Ним ниц. А вот уже и вечер, Иисус на горе Елеонской при закрытых дверях является своим ученикам и т. д., и т. д., и т. д. От этой мысли чувствуешь себя как бы действительным свидетелем сущего воскресения Христова и в это время опять становится на душе тепло, и радостно, и весело.

Кончилась Божественная литургия. В это время с крестным ходом с артосом в руке и панагией (большой просфорой в честь Божьей Матери), с красным пением под стук била и молитвенного великого церковного звона вся братия двинулась в трапезную. Дивная картина, о, божественные звуки! Посмотрите на всю эту процессию, и вы убедитесь, что вы находитесь не на земле, а где-то в другом мире. Вот звонарь-инок, он весь превратился на колокольне вместе с самими колоколами и их звуками в какой-то священный танец: камилавка у него наклонилась на бок, сам он, как жаворонок, весь приходит в какое-то гармоническое движение-трепетание то в ту, то в другую сторону. Он своими ногами выбивает строгий ритм танца, а руками он также ритмически жестикулирует в воздухе. На лице его улыбка. Он опьянен пасхальным торжеством. Вот все монахи уже в трапезе. В качестве чтеца взошел на кафедру знаменитый певец и чтец, рясофорный послушник Анастасий и впоследствии манатейный монах Авксентий. Он читает слово Иоанна Златоуста на Пасху. Ах, да как же он хорошо читает!!! У него бархатистый, густой, приятный баритон. Сам он лет двадцати шести. Красивый юноша высокого роста, стройный и в то же время природный комик. Но мы о нем скажем подробнее в свое время. Чтение! Анастас читает. Многие монахи, особенно пустынники, несмотря на то что они всю Страстную неделю во рту не имели кусочка хлеба, теперь настолько увлеклись чтением этого знаменитого чтеца Анастаса, что совершенно забыли о пище и всецело ушли, все ушли, всем своим существом ушли в самое чтение. Воодушевление, необыкновенный голос, дивная небесная дикция ― все это является таким даром, такой силой чтеца-проповедника, что голодных, истощенных, целую неделю ничего не евших и не пивших ни одного глотка воды отрывали от пищи, от питья, исторгали из очей их горячие слезы, сердечное умиление и до самозабвения пленяли их собою, т. е. чтением. Но вот заканчивается пасхальный обед, закончилось и пасхальное чтение громовым протяжным голосом Анастаса: «Богу нашему сла-сла-а-а-а-ва-а-а-а-а-а-а-а!!!» После сего начинается пение «Ангел вопияше», затем «Светися, светися, Новый Иерусалиме» и т. д. Так пасхальная служба продолжается всю неделю изо дня в день. В продолжении всей пасхальной недели все насельники Св. Горы находятся в особом, приподнятом, благодатном, радостном настроении своего духа, все друг с другом христосуются, радостно беседуют и один другому сообщают о своем благодатном радостном переживании Пасхи Христовой.

На третий день поднимают икону Иверской Божьей Матери и несут ее с крестным ходом в город Карею, в Успенский собор. В этот день со всех монастырей, скитов, келий навстречу ей выходят иноки с крестным ходом. Божественная картина! Дивная картина! Ангельское торжество! Ясная погода, ликующее пасхальное солнышко. Тихая погода. Колокола во всех монастырях, скитах, кельях своими сладостными церковными трезвонами встречают Царицу Небесную, которая незримо в этот день следует вместе со своей знаменитой иконой Иверской в Карею в свой собственный собор. Со всех сторон всего Афона: то с востока, то с запада, то с юга, то с севера ― златокованые разноцветные красуются хоругви, кресты, иконы, а за ними целая вереница движется монахов. Вот появился крестный ход из Лавры Афанасия Великого, а вот появился крестный ход из Пантелеймоновского монастыря, а вот тоже крестный ход прибыл из Ватопеда, а тут из других бесчисленных монастырей, келий, и все они имеют при себе свои хоры и вот поют на своем родном языке, здесь вы услышите древний язык, здесь вы услышите грузинский язык, здесь болгарский язык и еврейский, ибо на Афоне есть келья православных евреев. Здесь вы услышите даже и турецкий язык, ибо греки для славы Божьей иногда и на этом языке поют «Христос воскресе!». И все эти языки в этот день сливаются между собою в какой-то небесный оркестр, на котором прославляют воскресшего Господа и Его Пречистую Матерь. Здесь особенно интересно, что каждый хор имеет свой собственный мотив, свой собственный напев и имеет свою собственную мелодию, гармонию и один перед другим они всячески стремятся превзойти один другого как гармонией, так и красотою пения. В греческих хорах слышится гениальная композиция Иоанна Дамаскина, слышатся также превосходнейшие тенора. То же самое в грузинском и еврейском хорах ― в них чувствуется какая-то задушевность, а в русском ― свобода, размах, которые торжественно выявляют собою всемогущество воскресшего Христа! Здесь особенно отличаются громоподобные басы, в русских хорах они, как какие-нибудь львы, своими львиными рыканьями возвещают о пробуждении от сна Всемогущего и Всепобедного Льва от Иуды. Ах, да как же хорошо, как приятно и радостно видеть и слышать всю эту действительность крестных ходов со всего Афона в Карею. В это время колокола во всех монастырях по всему Афону, как никогда прежде, звонят и гудят, точно хотят все превратиться в один звук. В это время турки, аргаты, болгары, как иступленные, присоединяют к звону колоколов еще всякого рода стрельбу.

Когда по окончании молебна предстоятель (епископ) обращается на всех вышеупомянутых языках к народу с провозглашением: «Христос воскресе!», то вы слышите, как ему отвечают на этих же самых языках: «Воистину воскресе!» И в это время чудится, что как будто весь мир превратился в самое Воскресение Христово, так бывает радостно, так чувствуется величественно и торжественно. В это время даже турки ― и те от радости плачут. Это я говорю сущую правду. По окончании же молебна каждый крестный ход уже возвращается в свой монастырь, или скит, или келью и возвращаются не иначе как опять-таки только с пасхальным торжественным пением. И в эти часы Афон снова весь оглашается дивным, радостным пасхальным пением. В это время чувствуется, как каждое деревцо, каждый кустик, каждый камешек, каждая былинка на своем языке вторит хорам и по-своему прославляет своего Воскресшего Христа Господа и Его Пречистую Матерь. В Андреевском скиту сама старшая братия принимает самое горячее участие в этом крестном ходе, и поэтому она встречает его во Святых вратах своей славной обители. В таком торжестве проходит вся пасхальная седмица.

<…>

Восстань, восстань из праха всесокрушающего своего горя, о, вся вселенная! Скорее преврати свою печаль на радость, свою скорбь на невообразимое веселие, плач на утешение. Поспеши сбросить с себя траур и быстро облекись в веселые праздничные, пышные одежды, препояшь себя солнечным радостным светом, превратись вся в одно торжественное ликование; ибо Христос, твой Творец, и Бог, и Спаситель воскрес! Небеса небес! Херувимы и серафимы, престолы, начала, власти и другие высшие небесные чины! Откройте уста ваши и наполните их прославлением воскресшего Бога.

Христос воскресе! Архангелы и Ангелы! Скорее и торжественнее пойте и прославляйте бывшего закланного Агнца Божия, ныне же из гроба воскресшего и победившего смерть. Все вы, небесные горние жители! Стройтесь в бесчисленные хоры и пойте и ликуйте, радуйтесь и веселитесь, и взмахами крыльев ваших производите веселые ритмические звучные удары, гармонирующие вашему торжествующему радостному настроению вашего «я». Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ, и сущим во гробах даровал жизнь. А ты, яркое белоснежное солнце! Своими светлыми лучами поспеши дать, как можно скорее, радостную весть и остальным мировым солнцам, начиная с Сириуса, о том, чтобы и они все ликовали, радовались и от избытка восторга танцевали священный танец, ибо их Создатель Христос воскрес. И ты, бледноликая луна, радостно торжествуй и веселись о своем воскресшем Христе. Мой радостный клич обращен и к вам, все звезды небесные! Отныне озаритесь и вы новым блеском неописуемой радости, еще ярче, еще светлее сияйте своим разноцветным светом, ибо сущий ваш Творец Христос Бог воскрес.

А теперь перейдем на старшую братию. Старшая братия! Ученики основателя монастыря, старца Виссариона, и Филарета, первого настоятеля сего скита, они суть: иеромонах Николай, Дорофей, Иезекииль, Мартиниан, Варнава, Иосиф, впоследствии архимандрит, иеромонах Исидор, иеромонах Феоклит, настоятель монастыря, и другие из схимонахов: о. Фотий, о. Сысой, о. Паисий, о. Севастьян, о. Евлогий (безбородый) и о. Климент и др. Все эти упомянутые отцы ― они достойны того, чтобы о них сказать несколько слов, а вместе с тем сказать несколько слов и о других, более юных по своему вступлению в скит, но по духовной жизни и другим данным не менее сих ярко светящихся в истории жизни насельников сего дивного скита.

Начну с иеросхимонаха Николая. Этот старец отличался своею необыкновенной простотой. Правда, он по характеру был горяч, но, несмотря на свой вспыльчивый характер, его простота никогда в нем ничем не омрачалась и не нарушалась; а поэтому его все любили, и Господь Бог дал ему за это глубокую, но бодрую и свежую старость.

Вслед за ним выступает природный философ ― это Дорофей. Для него ничего не было выше и ценнее, как всегда глубоко философствовать и беседовать о мироздании, и в частности об астрономии. Особенно он горячо всегда философствовал о таковых предметах тогда, когда стаканчик или два выпьет винца; тогда он имел привычку сейчас же расстегивать рясу и с обнаженной лысой головой начинать философствовать. Знания его были, хотя и не ахти какие, но природный ум его был большой. И поэтому все молодые послушники всегда собирались вокруг него и внимательно слушали его. Он же, как старец, да еще и сведущий в естественных науках, чувствовал себя среди своих учеников новым вторым Сократом. Бывали даже и такие случаи, когда сам настоятель нас юных отсылал от него в свои кельи, а ему делал замечание, чтобы он не философствовал и не собирал вокруг себя молодых послушников. Дорофей тогда падал в ноги настоятелю и просил у него прощения и тотчас уходил в свою келью.

Иезекииль был уже другого характера человек. Он, во первых, очень мало говорил. Большой для обители был труженик. Он несколько лет ходил по России с крестным ходом по сбору для святой обители. Этот человек ― большой радетель для своего скита. Кроме сего, имел от Бога дар рассуждения. Он был недюжинный аналитик, но аналитик чисто практического характера. Если он решит, что нужно что-то для святой обители сделать, он, не медля ни минуты, сейчас же приступал к настоятелю и всячески убеждал его приступить к сему делу. Вследствие сего старшая братия чувствительно тяготилась им и называла его тяжелым человеком. На мой же взгляд он был редкий труженик, он на вещи смотрел трезво и быстро соображал, что от чего может быть и за что нужно браться, чтобы все было хорошо. И действительно, всякий раз, когда его мысль приводилась в исполнение, всегда получался только один успех и одна чистая польза в делах устройства внутренней и внешней монастырской жизни. Еще он вмещал в себя и мистическую духовную сторону жизни, так, например, он очень был большой молитвенник, любил читать аскетические книги и размышлять относительно их содержания. Часто я его сам заставал за этими книгами с полными слез глазами.