Текст книги "Салават Юлаев"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Целую ночь просидел Салават с царём.

В соседнем покое посапывал молодой Пугачонок. Давилин спал у порога, загородив своим телом вход в «дворцовую» горницу. Единственная свеча оплывала с треском, и сало с неё стекало на скатерть.

Перед Пугачёвым стояла старинная серебряная чаша, наполненная вином, но он не пил, увлечённый беседой о вольном народе, который сегодня помог ему покорить казаков.

Царское слово, сказанное перед многочисленной толпой, не могло быть нарушено. Царь не мог стать обманщиком, – это было ясно и казачьим вожакам, которым оставалось молча досадовать, что народ раздавил их заговор.

Бродяжная жизнь Пугачёва много кидала его по России, но никогда не приходилось ему добредать до башкирских кочевий, побывать на горных заводах Урала. Вот почему, отправляя к башкирам свой манифест, он держался слов Салавата, сказанных в доме Ерёминой Курицы, и потому же во всём, что касалось жизни заводов и заводских крепостных людей, положился он на Хлопушу.

В те дни, когда Салават прибыл в Берду, Хлопуша, переходя по заводам Урала, приводил их в покорность царю. Заводское население охотно его принимало.

Пётр Третий в короткое царствование издал указ, который прельщал крепостных рабочих. Смысл его заключался в том, что заводчики не имеют права покупать крепостных крестьян, а должны «довольствоваться вольными наёмными но паспортам за договорённую плату людьми». Этот указ, подсунутый дворянами, желавшими защититься от растущего засилья купцов, был подписан Петром без мысли о том, что от него получат сами рабочие. Но, как и другие законы и указы, этот указ заводчики не выполняли, и заводской работный народ много лет нетерпеливо ждал возвращения царя, который накажет хозяев за ослушание.

В беседе с Салаватом Пугачёв подробно расспрашивал о жизни и нуждах башкир, о земельных спорах с заводами, о захватах земель и лесов.

– Тебя, батыр, за твою заслугу – что первый войско ко мне привёл – жалую я покуда полковником, а там время придёт, побьём супостатов и по-иному поладим – тогда уж своим, башкирским домком заживёте и чин тебе будет иной: князь, что ль, мурза али хан – как по-вашему лучше. Ну, нынче такого званья нельзя давать: на войне все в военных чинах, вот и ты военный – полковник, – повторил Пугачёв.

– Латна, полковник будем, – скромно согласился Салават. Название военного чина ему не говорило ничего.

– Поедешь ты, Салават, в башкирские земли – и всех подымай, – указал Емельян. – Зови башкирцев ко мне на службу. Вы меня сговорили под Оренбурхом остаться – стало, подмогу давайте: крепости брать и жечь, форпосты, редуты – все жечь, солдат подымать с собой. Коней для войны мне гоните. Конь на войне опора. А ещё – упаси тебя боже русских людей обижать, церкви их грабить… Коли люди приклонны, волос чтоб не упал с их голов, а кто враг – поп, мулла, офицер, воевода, заводчик, помещик – казнить лютой казнью без страха. Я сам указал… Слышь?!

Салават молча кивнул.

– А добрых и верных обидишь – тебя повешу, не посмотрю, что полковник… Уразумел? Таков на войне закон…

Они сидели до петухов.

Наутро без спутников выехал Салават обратно в родные края поднимать башкир в помощь царю.

Салават получил от военной коллегии полковничий знак – золотого широкого позумента на шапку, мисюрку с булатным назатыльником и кольчужною сеткой, с царского плеча сам Емельян подарил ему на дорогу кольчугу, саблю с соколом, чеканенным золотом на рукояти, и пистолет. Лук и колчан, полный стрел, дополняли убранство. Кинзя, оставшийся при Пугачёве, прощаясь, дал Салавату тяжёлый дубовый сукмар.

Салават скакал снова к родным селениям. Навстречу ему летела зима. Дороги запорашивало снегом, снегом залепляло лицо, слепило глаза, но на душе у Салавата было радостно. Он представлялся себе самому похожим на тех воинов, о которых народ рассказывал сказки и пел песни…

Дороги Урала были безлюдны. Вечерами за путником раздавался протяжный звериный вой, мелькали злобные огоньки волчьих глаз. Тогда Салават нахлёстывал пуще коня и спешил к какому-нибудь аулу, чтобы пристать на ночлег…

Дня через два подъехал он к Стерлитамакской пристани, где издали увидал сожжённую канцелярию, виселицу с печальными останками казни, много покинутых жителями домов… Здесь могли спрашивать бумаги, могла быть и воинская застава, и Салават круто свернул вправо, через лёд Ак-Идели объезжая пристанский городок.

Лес и горы обступили его. Поднялась непогода, снег залеплял глаза, заносил едва видимые горные тропы. Кони всхрапывали, скользили по заснеженным камням, спотыкались… Впору хоть возвращайся назад!.. Если ночь застанет в лесу среди гор, вдалеке от людского жилища, стаи волков нападут на одинокого всадника, я никто никогда не узнает о бесславной смерти молодого певца…

Вдруг в стороне от дороги услыхал он возгласы и топот сотни коней. Салават выехал наперерез отряду. Молодой командир подъехал ему навстречу. Богатство сбруи Салавата, видимо, поразило его.

– Стой! Останови людей!

Сердце Салавата сильно забилось: если бы воины оказались верными царице, ему грозила бы гибель. Он был один.

– А ты кто таков? – воскликнул запальчиво юноша. – Юлбасар[17]17
  Юлбасар – разбойник.


[Закрыть] несчастный… Мы не купцы, а воины. Как бы не растерять тебе подков, удирая!..

– Я тот, кому повелено встретить тебя, – ответил с важностью Салават. – Останови воинов. – Он старался держаться спокойнее и уверенней.

– Стой! – крикнул всадник отряду.

Башкиры остановились. Всадник подъехал к Салавату.

– Как тебя зовут? – спросил Салават.

– Сотник Акжягет, сын старшины Клыч-Мурзы Алакаева из Катайского рода. А ты кто таков?

– Я Салават, сын старшины Юлая Азналихова из рода шайтан-кудеев и царский полковник. Куда ты ведёшь отряд? На Стерлитамакскую пристань? Царь указал не ездить туда, а ехать к нему против царицы. Вот бумага. – Салават вынул из-за пазухи пугачёвский манифест. – Я прочту воинам. Вот, гляди, моё царское письмо.

Он протянул Акжягету написанную Кинзей грамоту Пугачёва о пожаловании Салавату за верную службу чина полковника.

Акжягет внимательно читал лист. Потом приложил бумагу к сердцу и передал её Салавату.

– Прости, туря[18]18
  Туря – начальник.


[Закрыть]. Я не ждал, чтобы полковник, как разбойник, ездил в одиночку в лесу. Жягетляр, – крикнул он воинам, – слушайте! Царский полковник прочтёт вам письмо государя.

Салават подъехал к отряду и стал читать.

Горячие слова о звериной воле, о степях, лесах и водах взволновали и зажгли башкир. Кличем восторга встретили они письмо. Видя успех, просиявший радостью Салават передал Акжягету ещё два листа, чтобы он читал встречным, и приказал ехать к Оренбургу, в Бердскую слободу, минуя Стерлитамак.

Он попрощался с отрядом и двинулся дальше.

Непогода крепчала, снег заносил дороги и тропы. Сгущалась ночная тьма, и в горах уже послышалось завывание волчицы, когда Салават увидал мелькнувшие огоньки. Что за селение, он не мог разобрать в темноте, но это было человеческое жильё, тепло и ночлег для себя и коней…

Салават решительно повернул на огни.

Он постучался в окошко у крайней избы селения.

– Кто стучит?! – окликнул хриплый суровый голос.

– Прохожий! – сказал Салават давно позабытое слово, которое много раз говорил Хлопуша, просясь на ночлег.

– Прохо-ожий! – осветив его фонарём, протянул хозяин. – Каков же «прохожий» о двух конях! Прохожий, кто пеше ходит!

– Проезжий, что ли, сказать! – поправился Салават.

– Проезжий? Ну ладно, входи. А ведаешь, малый, что ныне прохожих-проезжих пускать по домам не велели?.. – сказал хозяин. – Да ладно, не стой, входи, – поощрил он гостя, когда заметил его колебание. – Мало кто там чего не велел – не пропасть человеку в эку погоду!

Гостеприимный хозяин был табынский кузнец Иван Кузнецов. По обычаю городов и селений, поставив кузницу на краю, чтобы от огненного ремесла его не случилось людям пожара, он жил и сам на краю Табынского соляного городка.

– Ишь, снегу-то сколь! – приговаривал он, пока Салават вытряхивал шубу. – Постой, я коней под навес, а сам-то ты в избу иди, обогрейся.

– Аксютка! Бог гостя послал. Собирай вечерять, – окликнул хозяин, подтолкнув гостя в дом.

Салават вошёл в тёплую избу, освещённую фитильком, плававшем в воске. Молодая девушка встала ему навстречу.

– Здравствуй, хозяйка! – сказал Салават.

– Здравствуй, гость! Чай, прозяб, непогода какая! – приветливо отозвалась она. – Шубу скидывай, да к огоньку, погреться!

Поставив коней и задав им корму, хозяин вошёл в избу и только тут увидал, что гость его – воинский человек.

– Э-э, тебе, господин, явиться бы к коменданту, – сказал он. – Небось ты на Стерлинску пристань едешь!

Салават утвердительно кивнул.

– А слышал я – Стерлинску пристань сожгли непокорные люди да весь канцеляр погромили, – несмело сказал кузнец.

– И я ведь слыхал, – подтвердил Салават.

– А куда же ты поедешь? – удивился кузнец.

– Поеду другой канцеляр искать… – неопределённо ответил Салават. – Ведь чуть не пропал! – постарался он отвести разговор от опасной темы. – Такая погода, беда! Дороги не видно, лошадь устал… Едва огонёк увидал…

– Тут сотня башкирцев недавно проехала, к Стерлинской пристани тоже дорогу пытали, – вставила дочь кузнеца, ставя на стол еду.

– Сотник такой молодой, сын старшины Акжягет, – подхватил Салават, – жеребец его белый, сам в белой шубе…

– Его догоняешь, что ли? – спросил кузнец.

– Ага, догоняю, значит, – кивнул Салават.

– Садись-ка к горячей похлёбке с мясцом, посогрейся, – позвала молодая хозяйка.

Все взялись за ложки, ели в молчании.

– А всё же тебе к коменданту бы надо явиться, – сказал вдруг кузнец. – Тут ночью, бывает, разъезды наедут, смотрят прохожих. Узнают, что сам по себе на ночлег поставил, в тюрьме загноят… Обогреешься – я провожу к коменданту.

Салават промолчал.

Кончив есть, кузнец встал от стола.

– Собирайся, – позвал он Салавата.

– Я деньги даю за постой, – возразил Салават. – Рано утром поеду. Зачем комендант беспокоить? Чай, спит!

– Не беда – и разбудим! А то у ворот городка, на заставе у солдат, заночуешь. Не бойся, у них там тепло! – успокоил кузнец.

– Ну ладно, хозяин. Ты дома сиди. Я сам к коменданту поеду. Сиди, сиди… – сказал Салават, но голос его чуть дрогнул.

Он решил обмануть кузнеца и выехать в снежное поле, несмотря на буран.

– Ведь вона как лепит! Ты так-то собьёшься с пути. Я тебя с фонарём провожу, – настойчиво предлагал хозяин.

– Да, батюшка, я и сама! Ведь путь недалёкий, – готовно сказала Оксана, – а я посижу у Машутки, оттоле меня проводят.

– Ну, сойди, что ли, ты, – согласился кузнец.

Девушка мигом оделась, взяла фонарь. Во дворе под навесом она отвязала коней Салавата, вышла за ворота.

– Ну, ты, девка, прощай! Не ходи провожать-то. Я сам, – сказал Салават и, живо взлетев на седло, круто поворотил коня в поле.

– Стой! Стой! Не туды! Скуломордый, куды ты попёрся?! – отчаянно закричала Оксана, схватив под уздцы заводную лошадь. – Постой, я словечко скажу.

Салават задержался.

– Нельзя тебе, что ли, к коменданту? – тихо спросила она.

– Значит, нельзя, – так же вполголоса признался ей Салават.

– Куды же ты поедешь-то, глупый?.. Слезай с седла. Я батюшке ничего не скажу, заночуешь. Слезай, говорю!

Салават подчинился.

– Иди за мной, – позвала хозяйка.

И они повели лошадей через двор в небольшую калитку, которой кузнец проходил прямо из дома в кузню.

– Коней мы привяжем тут, а сам ты на сеновале поспишь. Не простынешь, я чаю? – лукаво спросила она.

– Согреть приходи! – отозвался он дерзкою шуткой.

– Вот я те согрею! – Оксана внезапно толкнула его в сугроб. – Согрелся?! Тепло?! Горячо?! – приговаривала она, вмиг залепив его снежками и пустившись бежать через двор.

Салават побежал за ней, она скользнула за столб навеса. Салават не отстал, девушка обежала вокруг столба. Салават поскользнулся. Она засмеялась.

– Упадёшь – держись за земь!

– Ничего, не падам! – смеясь, отозвался он, продолжая её преследовать.

Девушка увлеклась. Она бегала от него, хоронилась за столбы, но не убегала в избу – ей нравилась игра.

Внезапно она опять залепила ему лицо снежком.

Он, присев на корточки, черпнул пригоршню снега. Она набежала, столкнула его в сугроб, но не устояла сама. Шуба её распахнулась, теплом и запахом трав пахнуло на Салавата.

Чувство верности женщине было ему чуждо. По законам ислама можно иметь семь жён.

Эта была иная, чем башкирские девушки. Те были свои, в привычных нарядах, с привычным родным языком. Скромность, предписанная пророком, хотя не закрыла чадрами башкирских женщин, но заставляла их быть покорными, тихими, молчаливыми… Эта была как огонь. И Салават зажёгся…

Она запахнула шубу, вскочила, рванулась бежать.

Салават изловчился, схватил её и понёс.

– Пусти, скуломордый, пусти, – зашептала Оксана. – Пусти, медведь.

– Медведь не пускат ведь девку!.. – шепнул Салават.

Он поднялся с нею на сеновал. Дыхание его прерывалось, сердце билось, как будто в сражении.

Она отталкивала его, стараясь не зашуметь, не зная сама, всерьёз или в шутку, рвалась от него и тем ещё больше дразнила.

– Пусти меня, батыр, пусти – закричу…

– Кричи! – громко сказал Салават, позабывшись.

Она закрыла ему ладонью рот.

– Тише, тятька услышит, – шепнула она с лукавством.

Он зажал ей рот поцелуем. Они забыли, что на дворе мороз.

Прошло уже много времени, когда испуганная чем-то лошадь кузнеца, шарахнувшись по конюшне, вывела обоих из забытья.

– Пусти, пусти, батыр… Ой, горе моё! – забормотала девушка, отрезвев. – Как тебя звать – Абдулка? Пусти, Абдулка…

– Меня зовут Салават, я полковник царя Петра, – отвечал он. – Едем со мной.

– Куда я поеду?.. Ты меня завезёшь да бросишь.

– Зачем бросать?! Айда со мной…

– А ты холостой, полковник?

– Зачем? Одна жена есть дома, в деревне.

– Есть?!

– Одна только…

Она зарыдала, дрожа всем телом.

– Чего ты?.. Едем со мной. Ещё жена будешь!

– Уйди, погубитель! – возмущённо, в слезах, шептала она.

– Хто тебя губитил?.. Я не сказал – холостой.

– Уйди! – крикнула она. – Пусти меня… Тятька узнает – убьёт! – Она соскользнула с сеновала и скрылась в снежной мути.

Салават очнулся уже на рассвете от громкого стука в ворота. Он затаился.

– Кто та-ам?! Кто та-ам?! – кричала Оксана.

Потом услышал он мужские голоса во дворе, о чём-то спорили, что-то кричали в избе.

Салават держал оружие наготове, ожидая, что вот придут и сюда, к месту его ночлега.

Он слышал, как кузнец вывел пару своих лошадей и запрягал их в сани. К отцу подошла Оксана.

– Куды ж тебя, тятя? – спросила она.

– Вишь, куды-то с обозом, а может, в Уфу, – сказал он. – Да ты, Аксютка, не бойся. Избу запри, поживи у крёстной, покуда вернусь.

– Неужто тебя на войну?! – спросила она со слезами.

– Какой уж я воин! Отпустят… Небось все деревни кругом обобрали, то им и обоз большой нужен.

– Эй, хозяин, ты скоро? – крикнул мужской голос откуда-то от ворот.

– Как споро, так скоро! – ворчливо отозвался кузнец.

– Давай шевели-ись! – скомандовал тот же голос.

И Салават услыхал, как кузнец понукал лошадей.

Это был провиантский отряд, наехавший из Уфы.

Возле самой Уфы уже начали появляться летучие отряды башкир, восставших помещичьих крестьян, беглых с заводов работных людей и беглых солдат. В Уфе что ни день ожидали появления больших полчищ мятежников, готовились к отражению приступов и долгой осаде.

В ожидании осады и высылали из города фурьеров с сильными отрядами солдат для реквизиции провианта по деревням и сельским базарам. Уфимское начальство рассчитывало сделать большие запасы в городе, на случай осады.

В эту ночь из Табынского городка собрали с подводами всех обывателей, велели запрячь всех обывательских лошадей, у кого было по две и по три коровы, тем оставили лишь по одной, остальных привязали к саням и погнали по Белой вверх – по направлению к Уфе.

– Вылазь, что ли, царский полковник! Воин отважный, вылазь! – услыхал Салават злой и крикливый голос Оксаны.

– Ушли? – тихо спросил он.

– Ушли, выходи, – сказала она.

– И тятька ушёл? – спросил он, спускаясь по лестнице.

– И тятька ушёл, и коней уведи и корову… А что же ты, царский полковник, не приказал им отставить? Где же твой приказ? Ишь, ружья-то сколь при тебе. Другой бы стыдился сидеть, когда народ обижают, а ты, знать, не знаешь стыда! Эх ты! Тебе только девичье счастье губить – то твоя царская служба!..

– Ксанка, послушай, – сказал Салават.

– А что тебя слушать, – со злыми слезами перебила она. – Что мне слушать?! Хлеб, скотину позабирали, сани, коней и самих-то погнали невесть куда!.. Что же твой царь не вступился? Полковник?! А где же солдаты твои?

– Моя лошадь цел? – спросил Салават, который всегда неправильно говорил по-русски, когда бывал в раздражении или досаде.

– Твоя цел! – передразнила Оксана. – Лошадь твою сберегла и тебя самого сберегла, а вот батюшку своего сберечи не сумела. Что там с ним подеют?..

– Ладно болтать! Где мой лошадь? – оборвал её Салават.

– Ух, и-ирод! Все твой где, где тво-ой! Возьми, там стоят, где поставил, да чтобы и духом твоим не смердело тут, нехристь проклятый!..

– Ксанка, Ксанка, зачем ругаешь?.. – взволнованно пробормотал Салават.

Он понимал её злость и обиду, но утешать у него не было времени. Он отвязал одну из своих лошадей, сбережённых лишь потому, что они были поставлены сзади кузни и их не видали солдаты.

– Возьми другой лошадь себе! – крикнул он девушке и, не взглянув ей в лицо, вылетел за ворота.

По свежему снегу только в одну сторону, вверх по Идели[19]19
  Словом Идель как именем собственным – Река – башкиры называют Ак-Идель – реку Белую.


[Закрыть], лежала дорога, по которой солдаты погнали обоз.

Салават пустился по ней же, поспешая к родным местам.

На пути лежало большое село Камышлы, где съезжался богатый базар. Невдалеке от него Салават встретил скачущих от базара людей. У них на санях были рыба, баранина, сено, и все возы, словно без клади, рысью мчались с базара.

– Что случилось? Куда вы? – спросил Салават у встречных.

– Солдаты там все забирают! – крикнули на ходу хозяева возов.

Салават лишь на миг задержался и вдруг подхлестнул коня и смело пустился к селу…

Все село Камышлы стонало. Кричали мужчины и женщины, лаяли и завывали собаки, ревел выгоняемый из дворов крупный и мелкий скот. Солдаты вязали возы с тушами мяса, отгоняли живой скот, оцепляли возы с сеном.

Владельцы отобранного провианта и фуража, плача в голос, молили офицера отдать деньги. Но он вместо денег строчил расписки, положив бумагу на спину услужливого солдатика…

Сидя верхом, Салават видел всю площадь и что творится на ней.

Это был конец «удачной» экспедиции провиантского отряда.

Гружёные возы под конвоем солдат двинулись от базара.

Салават, несмотря на мороз, сбросил с себя шубу и в воинском доспехе предстал перед народом.

– Воры! Воры! Воры! – выкрикнул он. – Волки! Волки! Ловите волков! – закричал он ещё громче – и вся площадь утихла. Все замолчали и с любопытством глядели на странного всадника в кольчуге, с саблей, с кинжалом, с сукмаром и боевым топором, с полным колчаном стрел и старинным луком… – Ловите волков! – кричал Салават, как пастух, у которого волки напали на стадо. – Бейте волков! Злой волк – офицер – отнял у вас овец, отнял мясо, сено, коней. Догоним волков!

– Догоним! Лови! Бей! – крикнули голоса из толпы в ответ на призыв Салавата.

– Когда нет ружья, хороша и коса! – крикнул Салават. – Берите косы, лопаты, дубины – что есть. Вставайте! Продай нам свои топоры, – обратился он к продавцу железа.

– Мне продай!

– Мне!

– Мне! – зашумела толпа, и все обступили продавца топоров.

Железные лопаты, несколько кос, вскинутых на плечи, блеснули в толпе.

Базар закипел.

Кругом распрягали лошадей, из саней выкручивали оглобли, превращая их в палицы, на длинные древки насаживали ножи.

И, охваченный вдохновением битвы, Салават неожиданно для себя самого запел:

 
Помните клич удалых стариков:
«Бейте волков, убивайте волков!»
Волка убьёшь – добро сбережёшь, —
Давний обычай в аулах таков.
 

Базар восстал, продавцы и покупатели сделались воинами.

Салават тронул коня, и за ним, колыхаясь волнами, как море, двинулась площадь, вливаясь в сельскую улицу, теснясь меж домами грозным потоком…

– Бейте волков, убивайте волков! – подхватили кругом.

Ещё несколько времени на площади шла борьба: матери пытались удержать молодых сыновей, старухи хватались за стариков, но тщетно – война звала…

Провиантский офицер поздно услышал погоню.

– Взводи курки! – скомандовал он растерявшимся перед страшной лавиной солдатам. – Взводи! – громче выкрикнул он в лицо капралу, когда увидел, что солдаты бросают ружья.

– Куда там, ваше благородие… – пробормотал старый служака, бросая ружьё и пускаясь с дороги в лес.

Офицер подхлестнул коня и помчался прочь…

Толпа башкир окружила десятки возов, покинутых охраной. Салават увидал среди обозников табынского кузнеца, махнул ему и бросился настигать офицера. За ним поскакали с десяток самых горячих парней из села.

Конь Салавата оставил их позади. Вот-вот настигнет он офицера… Тот обернулся и выхватил пистолет. Выстрел раздался в тот миг, когда Салават нырнул под брюхо коня. И вдруг после выстрела, вынырнув снова, ударом сукмара свалил Салават противника из седла…

Он возвратился к толпе с офицером, притороченным к стремени. На базарной площади Салават, окружённый толпой, удержал коня у мечети. Все толпились кругом, готовые повиноваться внезапно явившемуся спасителю, который казался воином, сошедшим с неба.

– Народ, я полковник царя Петра! – громко сказал Салават. – Царь прислал вам поклон. – И Салават приложил руку к сердцу. – Царь указал вешать и бить волков. Царь приказал жить на воле, как вольные звери, как рыбы в воде, как птицы в небе.

Многосотенная толпа окружила Салавата. Он поглядел на всех. Ни в ком не было страха. Воля к восстанию была во всех.

– Я поймал волка, – сказал Салават, – он вас грабил И обижал – сами расправьтесь с ним, как указал государь.

И Салават кинжалом обрезал верёвки, которыми был приторочен к седлу офицер. Толпа ринулась на него…