Текст книги "Зимний пейзаж с покойником"

Глава 11
Настоящий свидетель

– Не представляете, Станислав Иванович, как трудно нам пришлось, – начал рассказывать Рюхин. – Я замерз как цуцик. Зато теперь у нас свидетель есть!

Он сидел за столом короля Артура и отхлебывал чай из толстостенной чашки в горошек. Такие чашки хранились на кухне в особом шкафу. Они, как и суровые салфетки, предназначались для обслуживающего персонала. Рюхин пил жадно – он продрог больше всех. Его обычно бледное лицо горело пятнами морозного румянца. Участковый Балахин и опер Лямин, которые сопровождали следователя, были более привычны к свежему воздуху и не так раскраснелись. Они тоже пили чай.

Досталась чашка в горох и свидетелю, обнаружением которого Рюхин так гордился. Сам Рюхин сиял. Он стал разговорчивым и веселым. Наконец-то он почувствовал себя героем дня – вернее, ночи.

А ведь майор не верил в его затею! Когда пару часов назад Самоваров посоветовал обойти ближние дома, Стас только фыркнул.

– А я схожу опрошу соседей, – загорелся Рюхин.

– Это лучше делать с утра, – сказал многоопытный майор. – Сейчас ночь на дворе, все спят. Народ в Суржеве состоятельный, спесивый, нерадушный – погонят тебя, как пить дать. Только время потеряешь!

– Вы сами всегда говорите, что надо идти по горячим следам, – не унимался Рюхин.

– Не настолько же горячим! Еще собак на вас спустят.

Теперь, когда все кончилось благополучно, Рюхин не без гордости сообщил:

– Были и собаки! Отлично вы, Станислав Иванович, знаете жизнь – как в воду глядели. Я нигде не видал столько громадных псов, как на этой улице. Сплошные кавказцы и среднеазиаты!

Морды у них зверские. А дома в основном стоят пустые: хозяева кто в Таиланде, кто в Финляндии, кто вообще в Южной Африке. Что делать – Новый год, русские традиции. Остались одни сторожа, тупые до безобразия. Никто из них ничего особенного не видел, кроме фейерверка. Таких сторожей гнать надо! Но в одном месте нам повезло, и в деле появился свидетель. Вернее, предполагается свидетель, а пока…

Он повернулся к розовой то ли с мороза, то ли от смущения женщине средних лет. Теперь она согрелась чаем и расстегнула свой пуховик, под которым виднелось цветастое платье делового стиля.

– Это Светлана Леонидовна Дергачева, – представил незнакомку Рюхин. – Работает у Животовых. Верно я говорю?

– Верно, – кивнула Светлана Леонидовна. – У Животовых. Тех самых, из фирмы «Сурикат».

Стас оживился:

– Помню, помню такую фирму! Дело о просроченной семге. Так вы домработница?

Светлана Леонидовна почему-то обиделась.

– Раньше моя должность называлась экономка, – сухо пояснила она. – Теперь говорят просто – помощница. Но я не домработница! Пол я не мою и обед не варю.

Следователь ее перебил:

– Животовы на три дня улетели на Бали, а Светлана Леонидовна смотрит за домом. Вон он, этот дом! Видите три окошка круглых?

Рюхин ткнул пальцем в окно, за занавеску. Дом Животовых с высокими скандинавскими крышами стоял не рядом с еськовским, а чуть выше по горе. В нем действительно светились три круглых глуповатых окошка. Кажется, архитектор срисовал проект из книжки про Незнайку на Луне. Поскольку никаких деревьев вокруг суржевских вилл не росло, этот странный дом был виден как на ладони. Значит, и замок Еськовых из окон Животовых тоже отлично просматривался.

– Вы что-то заметили, когда смотрели в окно, верно? – спросил майор экономку своим неотразимым жестяным голосом.

Та застенчиво улыбнулась:

– Да ничего я не заметила… Я была все время в столовой, а там окна выходят совсем на другую сторону.

– Гм…

Железный Стас повернулся к следователю, который пил чай, сверкал глазами и до сих пор был румян, как томат.

– Я ничего не заметила, – повторила экономка, – зато все видел Виталик.

Стас заинтересовался:

– А Виталик – это кто?

– Это наш охранник. Вот он-то все и видел, потому что брился у того самого окошка, что выходит на Еськовых. Как побрился, ко мне зашел: «Говорил я вам, Светлана Леонидовна, докувыркается наш сосед Еськов? Говорил? Вы не верили, а он взял и докувыркался!»

– Что значит «докувыркался»?

Экономка пожала плечами:

– Откуда я знаю? Виталик юноша грубоватый, невоспитанный – он же спортсмен. Не всегда и поймешь, что он хочет сказать. Я допытываться не стала: мне как раз дочь позвонила из города. У Настеньки, внучки моей, кашель, и дочь хотела…

– Где теперь этот Виталик? – перебил ее Самоваров.

– Понятия не имею. Его смена кончилась, и пришел Матвей Николаевич. Этот вообще-то у Веберов служит, но там у него сегодня выходной, а в выходные он у нас подхалтуривает, сторожит. Виталик явится только завтра к вечеру.

– Это не годится, – хмыкнул Стас. – Есть у вас телефон его, домашний адрес?

– Есть, конечно. Только сегодня он не домой пошел, – сказала Светлана Леонидовна и загадочно улыбнулась.

– А куда он отправился?

– Где-то тут, в Суржеве, у него есть девушка. Зовут ее, кажется, Татьяной. Я, собственно, никогда ее не видела – сплетен я не собираю. Мне это неинтересно! Она работает няней где-то там, на горе…

И экономка кивнула в сторону окна, за которым чернели безбрежные потемки.

– Завтра мы обязательно разыщем этого охранника, Виталия Рыбченко, – пообещал Рюхин. – С утра обойдем особняки на горе, на улице Просторной. Там всего-то – я уже посчитал – двадцать четыре усадьбы. Никуда Татьяна от нас не денется! А может, к тому времени и сам Рыбченко явится домой либо к Животовым.

– Ладно, – согласился Железный Стас. – Даму надо проводить домой, а мы поедем спать. Делать тут пока больше нечего. Хорошо, что хоть какая-то зацепка появилась!

Рюхин был полон энтузиазма:

– Я уверен, охранник Рыбченко что-то углядел. Это значит, появился первый настоящий свидетель!

– Не сглазь! А Колян Самоваров прав оказался – дворцы здешние построены слишком близко друг к дружке. Соседей видно как на ладони! Если только шторы не были задернуты…

– В спальне Еськовых на окнах только тюль, – напомнил следователь. – А сами портьеры тяжеленные, завязаны пудовыми кистями – их, кажется, никогда и не трогают.

– Хорошо, если так. Завтра все узнаем! И экспертизы некоторые к обеду будут готовы, так что дело сдвинется. А пока по коням!

Самоваров вышел проводить майора. Ночь сияла звездами, снег жестко скрипел под ногами, обещая стужу.

– Может, я тебя домой подброшу? – спросил Стас.

Он надвинул на лоб свою не по сезону легкую кепочку. Ему вечно было жарко, и перчаток он не носил никогда.

Самоваров отказался ехать:

– Я утром вернусь, как обещал, – пусть Настя поспит спокойно. Если я вдруг среди ночи нагряну, она еще подумает, что-то случилось.

– А разве не случилось?

– Ничего такого, чтобы она проснулась.

Стас хмыкнул. Он не верил в женщин, в любовь, в семейное счастье, даже когда видел это счастье собственными глазами. А вот несчастью верил – это была его работа. Самоваровского семейного лада и особенно Насти он суеверно побаивался.

– Нехорошо, что видимся редко, – сказал Самоваров. – Хоть в музей ко мне заезжай, как раньше. Ты ведь любил у меня в мастерской на диване раскинуться!

– Да, диванчик что надо, сейчас таких не делают. Кто бы мог подумать, что ты его с помойки приволок! Ладно, зайду как-нибудь, особенно если из вашего музея что-нибудь сопрут.

– Ну вот, еще накаркаешь! Лучше просто так заходи.

Машина Стаса, гудя, скрылась в потемках, и такая густая сомкнулась за ней тишина, какая бывает только зимой за городом. Летом жизнь всегда производит множество шумов. Шумы эти явные, всем внятные, вроде собачьего лая, комариных длинных писков или шороха листьев. А есть еще звуки тишайшие, тайные, необъяснимые. Непонятно даже, где они живут – то ли в траве, то ли в земле, то ли сами по себе вольно носятся в пространстве. А вот зимой, после снегопада особенно, воздух пуст и спокоен. Кажется, в такой тишине само время может остановиться.

24 декабря. 02.58. Поселок Суржево. Дом Еськовых.

Самоваров долго стоял во дворе один, задрав голову. Он пытался сложить из звезд, беспорядочно набросанных в черноте, какое-нибудь знакомое созвездие. Ничего у него не вышло, кроме примитивного ковша Медведицы. Он понял, что замерзает, и вернулся в дом. Там тоже было тихо. Только была это другая тишина, не та, что во дворе: потрескиванья и шорохи, которые пугали Зину, и внятный ход швейцарских часов давали понять, что мельница времени все-таки мелет. Ничто не останавливается насовсем!

«Все спят. Даже вдова Еськова лампу погасила, – отметил про себя Самоваров. – И всем, наверное, снятся сны, в которых нет сегодняшнего кошмара. К нему еще привыкнуть надо!»

Он стал спускаться из холла в бильярдную. Крутая лестница освещалась единственной лампочкой – скудной, энергосберегающей. В подвале из каморки Сереги тоже тянулась яркая желтая полоса. Галина Павловна не раз бранила охранника за пустой расход электричества, но тот отговаривался, что заснуть в потемках не может. И потом, вдруг случится что-то чрезвычайное? Как мгновенно реагировать без всякого освещения?

Добравшись до бильярдной, Самоваров сел на диван. Над головой у него простирался Тошиков шатер. В темноте шатер казался огромным, как грозовая туча. Спать не хотелось. События и картинки прошедшего вечера перетасовывались в памяти, но порядка и смысла в них не было. Кажется, иногда что-то все-таки брезжило, но стоило сосредоточиться на этом уголке путаной мешанины, как свет тут же гас, тень догадки ускользала, и снова все становилось пестро и неясно. Вот так всегда!

«Завтра, все завтра. Завтра и свидетель Рыбченко объявится, и экспертизы подоспеют, хотя на них надежды мало. А теперь делать нечего! Спи скорей, – сам себе посоветовал Самоваров. – Дело, поди, уже к утру идет».

Насчет утра Самоваров поторопился. Через несколько минут в холле ожили шкафоподобные швейцарские часы. Они трижды прогудели знакомым тяжелым боем, после чего тишина еще долго отдавала металлом.

Только три часа! Ночь и тьма владеют миром! А ночь в Суржеве сегодня что ни на есть глухая: вокруг дома, обитатели которых сбежали в тропики, и совершенно пустые улицы, а дальше, как в страшной сказке, стоит черный лес. Тишина там, наверное, полная, доисторическая, от которой можно оглохнуть.

Самоваров поежился. Скоро еще одна душа не выдержала заполуночного покоя: где-то недалеко вздохнул нелегал Мамай. Пробуждение в душной прачечной показалось ему настолько тоскливым и неуместным, что он встал, потряс тяжелой шерстью и завыл. Зачем? Наверное, луна, что клонилась к закату, и непонятная беда в доме вдохновили его.

Мамай выл протяжно, мощно, во всю глотку. Его вой из подвала вознесся к небесам, проницая кирпичные стены и добротные перекрытия. Пустые комнаты и громадные итальянские шкафы приняли этот вой в свои объятия и придали ему вселенскую звучность.

На всех этажах зашевелились. Кто-то где-то вскрикнул. Из недалекой от источника воя каморки высунулась голова Арика, дико всклокоченная. С высот парадного этажа раздался гневный голос Галины Павловны.

Однако первым на запретные звуки, как и положено, среагировал Серега. Не зря же он был всегда начеку и, засыпая, не тушил свет! В два прыжка Серега оказался в прачечной и выволок оттуда нарушителя тишины.

Мамай смолк, но уходить прочь не желал. Некоторое время Самоваров любовался картиной единоборства мускулистого, почти обнаженного, лишь в трусах и тапочках, человека и могучего животного. Было в этом что-то античное. Правда, красоту сцены портили ненормативные выкрики Сереги, который не только объяснял Мамаю, кто он такой есть, но и клялся впредь не жалеть негодяя и держать на морозе даже в самые стылые дни.

Когда Мамай был изгнан, в доме снова стало тихо. Однако проснувшиеся еще какое-то время приходили в себя и ворочались в кроватях. Арик от волнения, как всегда, захотел есть. Он отправился на кухню, где долго хлопал дверцей холодильника и шуршал какими-то пакетами. Проснулся и Тошик, который спал до этого сном младенца.

– Вот б…кая собака, – возмущался Серега, обирая с трусов волокнистую шерсть Мамая. – Мерзнет же на дворе, как х… собачий! А в тепле, б…, базлает, как п… Ничего, пусть теперь пострада ет, б…! Пусть х… себе отморозит! Ага! Слышите?

Мамай снаружи, наверное у самой двери, умильно пищал. Можно было подумать, что это не громадная псина просится в будуар, а хнычет приблудившийся котенок.

Жалостливый Серега поморщился:

– Ну, что с ним делать? Пустить?

На этот вопрос ни у кого не нашлось ответа.

Зато имелся у Самоварова встречный вопрос, который вдруг возник неожиданно и неотразимо.

– Слушай, Сергей! Ведь ты, по сути, самый что ни на есть местный житель, – сказал Самоваров. – Ты не знаешь тут некую Татьяну? Она работает няней у кого-то на горе. Мне она очень нужна. Сегодня у нее ночует ухажер, который мог бы…

От спокойного и неповоротливого умом Сереги Самоваров ждал любой реакции, но только не такой. Серегино лицо, которое никогда не отличалось богатой мимикой, вдруг застыло окончательно. Оно стало похоже на какую-то ритуальную маску, грубо сработанную из дерева. Зато залилась эта маска густой и яркой краснотой. Краска покрыла не только голову, но и шею Сереги до самых ключиц. Она подступила даже к голой мускулистой Серегиной груди. Глаза Сереги вдруг блеснули, хотя были крайне малы и глубоко посажены.

Самоваров понял, что сказал что-то не то и влез в какую-то историю, о которой не подозревал. Неловкость ситуации усугубляло присутствие Тошика. И Арик почему-то оказался рядом. В руках он держал бутерброд. Толщина бутерброда была совершенно несопоставима с небольшим ртом тамады.

– Вы, Николай Алексеевич… – наконец выдавил из себя Серега. – Б…! Вы… Нет! Выйдем поговорим!

Слова были грозные, но Самоваров не боялся, что Серега его поколотит. Он спокойно прошел за охранником в его комнату и закрыл дверь. На диване, под бессонной лампочкой, до сих пор спал Игорь Петрович Стрекавин, осунувшийся, бледный, все еще переполненный духом бренди. Бард был аккуратно завернут в одеяло по самые уши.

Самоваров сел на стул, Серега на свою кровать. Он смотрел выжидающе, исподлобья. Краска с него немного схлынула, но щеки по-прежнему неистово пылали.

– Послушай, Сергей, – мирно начал Самоваров. – Ты должен понять: в доме произошло убийство, идет следствие. А у следствия вопросы возникают часто самые неожиданные. Я не хотел тебя обидеть или лезть в личное…

«Фу, что за ерунду я несу! – злился на себя Самоваров. – И чего я сунулся к этому дикарю? Про Татьяну надо было Зину или Арика спросить, те вполне адекватны. И вообще подобные расспросы – Стасова епархия. Вот завтра он приедет и во всем разберется. Что мне теперь делать? Вот сидит этот бедолага, сверлит меня глазами и дышит, как насос. Какие-то у него тут амуры, судя по всему…»

– Пойми, у следствия возникают самые разные вопросы, – продолжил Самоваров вслух. – Ничего в этом особенного нет, так что не злись. Я вообще не уверен, что мы с тобой имеем в виду одну и ту же Татьяну.

– Ту, именно ту! Таньку Киселеву! Она нянька, у Слуцких живет, – вдруг раздался за дверью голос Арика, искаженный жеванием. – Я ведь тебя, Серега, предупреждал!

Краснота Серегиного лица вернулась в прежние границы. Он схватил стоптанный ботинок Стрекавина и швырнул им в дверь, из-за которой только что донесся ехидный голос.

– Вот б…ь! – горестно прошептал Серега. – Только это все х…ня! С какого х… вы это взяли? Не может такого быть! Танька моя девушка! Какой еще ухажер на х…! Арька все врет! Арька сам к ней под…вался, но она его от…ярила! Не парьте мне эту х…ю! Не лезьте на х… в мою жизнь!

Самоваров слушал Серегу и терпеливо вздыхал. Когда тот смолк, он сказал нарочито казенным голосом:

– Сергей, знай, твоя личная жизнь неприкосновенна и меня не интересует. Ничего плохого про Татьяну я тоже сказать не хочу. Может, это случайное совпадение, но поступила информация…

– От Арьки?

– Нет! Из другого, вполне надежного источника. Эту информацию надо проверить, вот и все. Так что завтра утром мы с тобой сходим к Татьяне и расспросим ее.

– Так это не Арька вам нап…ел? А кто тогда?

– Я не могу открывать имен.

– А ухажер хоть кто?

– Тоже не имею права, – сказал Самоваров и нахмурился значительно, как секретный агент. – Ты сейчас успокойся и ложись спать, а завтра…

– Щас! Завтра! – вдруг вскрикнул Серега не своим, тонким, злым голосом. – Она там с ка ким-то х…, говорите? Щас поглядим!

С армейской ловкостью он в мгновение ока натянул на себя пятнистую камуфляжную рубашку и такие же штаны. Его лицо налилось уже не красной, а буро-фиолетовой краской. Руки дрожали.

– Сергей, не дури! – окликнул его Самоваров. – Ты куда?

– Туда, – рявкнул Серега.

– Что ты собрался делать? Ты хоть знаешь, который час?

– На…ть! Я его убью на х…!

Серега уже сунул ноги в ботинки нечеловеческого размера и сорвал с вешалки куртку. Самоваров понял, какую скверную кашу ненароком заварил. Еще одно убийство, причем убийство ценного свидетеля другого убийства, – что может быть хуже?

Серега, как выяснилось, заводился медленно, но верно. Теперь он стал неостановим и страшен, как взбесившийся носорог.

– Постой! Я пойду с тобой, – только и мог крикнуть ему вдогонку Самоваров.

– На х… вы мне нужны, Николай Алексеевич, – вежливо бросил через плечо Серега и выскочил на лестницу.

Самоваров кинулся одеваться.

– Что, Серега к Таньке побежал? Будет там сейчас коррида, – заметил Арик, жуя уже другой бутерброд, тоньше, но шире прежнего.

– Нечего смеяться! – огрызнулся Самоваров. – Дело плохо. Одевайтесь поскорее и бегом за ним. И ты, Тошик, с нами!

Глава 12
Та самая Татьяна

24 декабря. 03.20. Суржево. Дом Слуцких.

Чаще всего в этот глухой час улицы Суржева бывают пустынны, как лунный пейзаж. Но теперь Сиреневый переулок, что вел на гору, стал вдруг многолюдным. Далеко впереди на крыльях ярости несся несчастный Серега. Он легко преодолевал крутой подъем.

Преследователи Сереги отстали на целый квартал. Погоню возглавлял шустрый Арька – он показывал дорогу. За ним вприпрыжку поспевал Тошик. Даже в ночной тьме его дизайнерская шуба изумляла экстравагантностью, а длинный шарф волочился по пороше. Группу преследователей замыкал Самоваров. Он заметно прихрамывал и, что называется, спешил медленно. В мыслях он продолжал себя ругать за опрометчивые вопросы и надеялся, что Татьяна не дура и не впустит Серегу, когда в доме сидит Виталик. Тогда можно будет настичь и нейтрализовать ревнивца.

Расчеты Самоварова оправдались. Когда Арька с Тошиком догнали Серегу и остановились от него на безопасном расстоянии, тот как раз лупил ботинком по бесчувственному железу ворот Слуцких. Реакции на эти бесчинства не было никакой. В доме, построенном в современном стиле и напоминавшем то ли спортзал, то ли уни вермаг средней руки, тревожно сияли окна первого этажа. За плотными шторами кто-то двигался и подглядывал в щелочку.

– Сергей! Стой! Одумайся!

Серега оглянулся, увидел Самоварова и заревел. С удивительным проворством он вдруг наклонился, схватил снегу и своими громадными ручищами слепил увесистый снежок. Самоваров открыл было рот, чтоб крикнуть что-то спасительное, но снежок уже летел через забор в сторону дома Слуцких. Жалобно звякнуло разбитое стекло.

– Таня! Таня, б…! – орал Серега.

Только эхо отозвалось ему в ближнем лесу.

– Брось, Сергей, не дури! – осторожно приближаясь, сказал Самоваров.

– Не подходи! Убью! – отвечал Серега.

Он быстро слепил новый снежок и метнул его в Самоварова. Тот не ожидал подобной глупости и не успел увернуться. Удар в грудь оказался так силен, что Самоваров поскользнулся и рухнул в сугроб, который намело вдоль забора. Арька и Тошик бросились его поднимать.

– Вот дурак! – стонал от досады Самоваров.

Он выплевывал жесткий душистый снег, которого хватил ртом, падая. Дураком он ругал и Серегу, и себя.

– Вы целы, Николай Алексеевич? – заботливо спросил Тошик.

– Цел. Тут снег, мягко, – ответил Самоваров. – Сейчас надо как-то уговорить этого дурня. Он ведь все окна в доме перебьет, пока красавица Татьяна догадается вызвать поселковую охрану.

– Охрану? Только не это! – заволновался Арик. – У нас и так неприятностей хватает – одно убийство чего стоит… Что же делать? Николай Алексеевич, хотите, я в Серегу тоже снежком пульну, отвлеку?

– Пока не надо. Станьте оба в сторонке! Если будете нужны, я вам рукой махну. Эй, Сергей! Послушай, что я тебе скажу…

Самоваров приблизился к Сереге, который снова изо всех сил бил ботинком по железным воротам. От Самоварова он отвернулся, набычился и перекатывал в руках новый снежок.

Пришлось Самоварову задуматься, с чего начать психологическую атаку. Лезть в драку не стоило: реставратор мебели был немалого роста, но все-таки на голову ниже бывшего морпеха, который даже снежком бьет наповал. А тут в придачу еще и явное состояние аффекта!

Серега тем временем начал бросаться на ворота с разбегу. Он рычал что-то невнятное и надышал вокруг себя целое облако белого злого пара.

– Сергей, пойми, пока ты в таком состоянии, никто тебя на порог не пустит, – сказал Самоваров нарочито негромко. – Чего ты добиваешься?

– Я хочу его убить на х…!

– Кого его?

– Того, кто там!

Он кивнул на освещенные окна, на тень за ними.

– Ты ведь даже не знаешь, кто там, – вкрадчиво продолжил Самоваров. – Может, вовсе и нет никого? Может, это просто недоразумение? А ты буянишь, бьешь стекла. Так ты можешь и в милицию, потеряешь место. Из-за чего сыр-бор-то?

– Таня! – снова заорал в пространство Серега, вспомнив о причине своей душевной боли. – Таня, б…!

Он вдруг осел вдоль железных ворот прямо в снег, растопырив громадные ноги. Грудь его ходила ходуном. Рукой со снежком он водил по своему разгоряченному лицу – утирал слезы.

Самоваров подошел, положил руку ему на плечо.

– Она б…, Николай Алексеевич, – признался Серега, всхлипывая. – Все они б…и! Я так и знал, что к Таньке какой-то х… ходит. И сам Слуцкий с ней тоже спит. Я его убью!

– Слуцкого? – насторожился Самоваров, хотя Слуцкий сидел сейчас где-то на Бали в полной безопасности.

– Нет, того п…ка, что сейчас с ней. Слуцкий хозяин, куда от него денешься. Да ему все по барабану! А этот…

– Подобная девушка не стоит тебя. Плюнь! – посоветовал Самоваров. – Ты встретишь другую, много лучше этой.

– Да где тут встретишь? – резонно заметил Серега и указал снежком на близлежащий лес. – Танька в Суржеве лучшая. Местные е…ые перцы одних образин держат!

– В самом деле?

– А то! Жены ихние нарочно уродок нанимают, чтоб мужья на п… не зарились. А Танька… Я с ней уже почти год, а она… Таня! Таня, б…!

Он бил локтем по воротам и плакал.

– Будет лучше, если ты сейчас вернешься домой, – сказал Самоваров. – Все равно тебе не откроют. И не убьешь ты никого, только наживешь неприятностей. Утро вечера мудренее. Разберемся! Может, и не виновата ни в чем твоя Татьяна.

– Вы думаете?

– Вполне может быть. Ты с ребятами сейчас домой иди, а я попробую с ней поговорить. Мне самому это очень надо. В интересах следствия.

– А этот х…?

– Я еще посмотрю, есть ли этот х… в доме. Скорее всего, тут просто недоразумение.

Надежда умирает последней, даже такая нелепая и беспочвенная, как та, что предложил Сереге Самоваров. Бедный охранник задумался, поерзал в снегу. Его гнев остывал на глазах.

– Вставай – и вперед! – ласково скомандовал Самоваров.

Серега поднялся на ноги, глянул на освещенные окна. Занавеска одного из них шевельнулась. Серега плюнул прямо в железный завиток нарядной калитки Слуцких, вздохнул и медленно побрел прочь.

Самоваров тут же дал знак своим спутникам, которые все это время пытались быть незаметными в тени столба. Тошик и Арька кивнули. Они пошли следом за охранником, держась от него на деликатном расстоянии.

Серега вдруг оглянулся.

– Николай Алексеевич! – крикнул он.

– Что?

– Пообещайте мне! Я знаю, вы человек порядочный. Как только этого х… увидите, двиньте ему в торец. Обещаете?

– Постараюсь, – уклончиво ответил Самоваров.

Как только Серега и его провожатые надежно скрылись в темноте, Самоваров позвонил к Слуцким.

– Кто там? – донесся из переговорного устройства простуженный женский голос, довольно странный.

– Моя фамилия Самоваров. Я к вам по поручению майора милиции Новикова. Мне нужен Виталий Рыбченко. Нам с ним надо поговорить. Тут у Еськовых случилось несчастье, и он может…

– Понимаю. Я так и думал. Проходите.

Значит, гнусавым голосом инопланетянки отвечал Самоварову сам Виталик?

Самоваров прошел к крыльцу по узенькой дорожке меж сугробов, поднялся к двери. Открыл ему плечистый молодой человек.

– А я вас знаю, – сказал молодой человек. – Видел у Еськовых, когда вы туда доски с узорами привезли. Жебелев хвастался, что раньше вы были сыщиком. Это правда?

– Правда.

– Тогда все понятно.

Наяву голос у Виталика (а это был он) оказался самым обычным, ничуть не женским. Значит, техника у Слуцких стояла какая-то особенная. Вообще все в этом доме было устроено в стиле хай-тек – потолки зеркальные, полы в ромбик, перегородки с фигурными дырами.

Приняли Самоварова на кухне. Кухня Слуцких тоже была новейшая – сияла металлом, стеклянными полочками, белым и желтым пластиком. Отсюда хотелось слетать куда-нибудь на Марс. С потолка помимо каких-то гнутых штук, в назначении которых Самоваров так и не разобрался, свисал полосатый шар светильника. Он образовывал резко очерченный световой круг. В этом круге за треугольным столом сидела девушка.

«Ужель та самая Татьяна?» – удивился Самоваров. Девушка была самого скромного вида, в свитерке и джинсах, даже без косметики. Ничего из ряда вон выходящего, погибельного и рокового в ней не замечалось. Да и Виталик, которому Самоваров обещал двинуть в торец, выглядел вполне мирно – обыкновенный парень, разве что с бусами на шее. А вот бедный Серега бус не носил и вообще элегантностью не отличался. Этим, видимо, он Виталику и проигрывал.

– Я знал, рано или поздно дело до меня дойдет, – улыбнулся Виталик, устраиваясь на высоком желтом табурете.

Самоваров занял такой же табурет рядом. Сиденье табурета неплохо облегало бедра и имело футуристические отверстия. Но в этот поздний час, после хлопотливого дня Самоваров предпочел бы хорошее кресло.

– Значит, вы сами понимаете, о чем я хотел бы вас спросить? – начал он.

– Конечно! Только заикнулся дуре нашей, Светлане, а она и понеслась. Она что, всю ночь по соседям бегала, языком молотила?

– Нет. Ее милиция нашла.

– Это другое дело. Если милиции нужна моя помощь, я готов.

В отличие от бывшего морпеха Виталик еще и за словом в карман не лез. Нет, шансов против него у Сереги не было никаких!

– Вы правы, ваша помощь нужна, – подтвердил Самоваров. – Насколько я понимаю, дом, где вы служите, окна в окна смотрит на дом Еськовых?

Виталик согласился:

– Еще как смотрит! Знаете, не понимаю я состоятельных людей: сидят в своих хоромах, как в коммунальной квартире. Все всех видят! Деревья на участках вырасти не успели, зарослей никаких нет – да и не будет, чтоб ворам негде было прятаться. Поэтому в Суржеве сплошные американские лужайки. Обзор по горе отличный, не соскучишься. Эта старая грымза, Светлана Леонидовна, даже завела артиллерийский бинокль, подержанный. Пялится в него из кухни часами. Правда, Таня?

Таня кивнула.

– Вы у ваших хозяев, у Животовых, круглосуточно работаете? – спросил Самоваров Виталика.

– Ага, сутки через день, в очередь с Максом Лопатиным. Мы с ним вместе в институте физкультуры учимся, а здесь подрабатываем. На третьи сутки у Животовых дядька один сидит, отставник. Он как раз меня сегодня к ночи и сменил.

Самоваров одобрительно кивнул и приступил прямо к делу:

– Не будем отвлекаться на мелочи, тем более что милиция завтра допросит вас подробно. Скажите только, что вы видели, когда брились у окна.

Виталик немного помолчал.

– Я вообще-то не сплетник и в бинокли не гляжу. Нет у меня никаких биноклей и никогда не было, – подчеркнул он. – Сегодня все случайно вышло. Только пусть Светлана лишнего не наговаривает: брился я в ванной не у окна – дурак я, что ли? – а где положено, у зеркала. Просто на подоконнике у меня туалетная вода осталась. Я ее взял и в окно посмотрел. Без всяких задних мыслей посмотрел! Уже темно было, а у Еськовых огни, как на дискотеке. В спальне, как раз напротив меня, тоже свет горел. Гляжу, там Еськов возится с девушкой на кровати. Я поначалу подглядывать не собирался, но ведь это инстинкт! Он всегда свое возьмет. Я имею в виду, когда видишь кровать, а в ней девушку…

Таня демонстративно вздохнула.

– Я не кастрат, – напомнил ей Виталик. – Но кажется, даже кастраты на такие картинки ведутся. Или нет?

– Оставим пока кастратов, – строго сказал Самоваров. – Вернемся к тому, что вы видели.

– Да ничего особенного! Ну, видел я, как Еськов на своей собственной кровати барахтается с девушкой. Что такого? По-моему, они просто баловались. До секса у них не дошло – оба одетые были. Я посмотрел еще немного и пошел к зеркалу. Освежился туалетной водой, собрал свои причиндалы, то да се…

– В котором часу все это было?

– Где-то в одиннадцать или около того. На часы я не смотрел – куда мне спешить?

Татьяна снова вздохнула, но этот вздох Виталик пропустил мимо ушей.

– Что за девушка была с Еськовым? – спросил Самоваров.

– Его девушка, какая же еще? – пояснил Виталик. – Длинные-предлинные ноги, черные волосы. Она еще летом к нему приезжала. Или весной? Не помню.

Это Люба. Трепетная Люба, у которой тонкие нежные пальчики и никаких мотивов для убийства. Но которая стреляла в лесу, которая бродила, напевая, по огромному пустому дому, где не было Галины Павловны, и пускала зеркальцем зайчиков…

А что, если… Разве на нее не похоже: правильность, аккуратность. Открытый шкаф с коллекцией. Значит, и ключ в вазу с хризантемами она сунула? И выстрелила Еськову прямо в лоб? Но почему, почему?

Ерунда какая-то. А может, все-таки Галина увидела мужа с Любой, взревновала, а позже подкралась к задремавшему супругу и?.. Тоже глупо: на двадцать каком-то году брака, при ее уме, при гостях, при елке… Или кто-то иной воспользовался случаем?

Самоваров оставил трудные вопросы на потом и снова повернулся к Виталику:

– Что было дальше?

– Я взял туалетную воду, освежился… Это я уже говорил. Кажется, потом перекусил – или я раньше спускался почавкать? В общем, своими делами занимался не помню сколько времени. Потом снова в окно посмотрел. Дай, думаю, гляну – может, они уже трахаются?

Татьяна фыркнула и отвернулась. Виталик ничуть не смутился:

– Это же, Таня, вполне естественно. Всякого тянет поглядеть! Просто особенность мужской психологии, мы даже в институте проходили…

– Так-таки это и проходили? Как подглядывать, когда соседи трахаются? – съязвила Татьяна.

– Да! То есть нет. Не путай меня! Они, кстати, и не трахались совсем. Гляжу, Еськов на кровати лежит, в костюме, в галстуке, чин чином. А девушки уже нет.