Текст книги "Зимний пейзаж с покойником"

Глава 5
Джуниор

Николай Самоваров, стараясь не шуметь, приладил на жидкие гвозди последнюю готическую панель. Ну что ж, работа закончена! И именно тогда, когда она никому не нужна. Кто будет играть здесь в бильярд, если хозяин, золотобородый великан, лежит сейчас в милицейском морге с дыркой во лбу? Зачем теперь вся эта нелепая роскошь – резные панели, муранские лампы, Помпеи кисти Алявдина?

Самоваров собрал инструменты. В бильярдной было тихо. Под рыжим балдахином мирно посапывал его создатель, дизайнер Супрун. Тошик провалился в блаженный молодой сон и разрумянился, как роза. Он тоже уложился в срок, не то что Алявдин. А все вместе они попали в скверную историю…

История странная! Конечно, Железный Стас снова затянет старую песню: ты, мол, Самоваров, вечно накликаешь на свою голову что-нибудь криминальное. Это несправедливо. Скромный реставратор мебели никогда не искал приключений. Просто Настя выдумала, что стала женой гениального сыщика, которому любую загадку разгадать – раз плюнуть. Да и Стас всегда подначивает: давай, Колян, дерзай, ты же мент по призванию!

Хорошо, что сейчас Стасу помощь не нужна: майор уже расследовал громкие покушения. В таких вещах Самоваров не особенно разбирался. Он и виделся-то с покойным всего несколько раз. Встречи запомнились: Еськов был типом занятным, живописным. Настя, наверное, сразу захотела бы написать его портрет: у нее вообще слабость к рыжим, а любимая краска – кадмий оранжевый.

Кстати, портрет Еськова уже есть. Он висит здесь, в доме, в парадной гостиной. Судя по нему, кефирный магнат на Настину живопись, смелую и восхитительно цветную, ни за что бы не польстился. Еськова изобразил записной светский портретист, дорого ценимый нетской знатью. Маэстро отличался клеенчатым лоском письма. Лоснился и огромный портрет Александра Григорьевича. Похожим на оригинал у художника вышел только галстук. Все прочее – чужая стройная фигура, чужое лицо, плохо прилаженные к туловищу руки с немыслимо параллельными пальцами – не имело к покойному бизнесмену никакого отношения.

Самоваров терпеть не мог такой живописи. Однако приукрасить Александра Григорьевича художник мог и от души: многие Еськовым восхищались, многие его любили, многие с ним дружили. Самое главное, ему самому нравилось дружить. Еще больше он любил держать вокруг себя веселую свиту, угодливую лишь самую малость. Он мог огорошить непрошеной щедростью и вообще считался человеком широкого жеста. Было в его выходках что-то гусарское. Поговаривали, что где-то на Лазурном Берегу он даже купался в шампанском. Как только прошел об этом слух, весь персонал отеля, бережливые французы, пусть и набалованные несусветными русскими чаевыми, сбежались в какую-то служебную каморку. Там они столпились вокруг водопроводного стояка и слушали, как гудит в сливной трубе и попахивает кисленьким благородный напиток, выпущенный из громадной ванны русского чудища.

И не одним ведь французам широкие натуры не нравятся!

– Враги были у него наверняка. Такой враг и сейчас сидит здесь, в доме, – сказал Самоварову Железный Стас.

Он зашел в бильярдную перед тем, как взяться за семью покойного. Майору не нравилось, что смерть Еськова не похожа на привычное заказное убийство. Заказуха – дело трудное, часто безнадежное, но хотя бы понятное.

– А тут что? Семейные проблемы? Ревность? Месть? Корысть? – перебирал Стас самые ходовые мотивы. – Как назло, даже не напился никто до соплей, чтоб потом в состоянии аффекта…

– Да, все держатся на ногах и изображают дружную компанию, – согласился Рюхин.

– Наверняка притворяются! Вот ты, Колян, тут работал и Еськовых со стороны наблюдал. Скажи, они между собой ругались? Скандалили? – с надеждой спросил Стас. – За что, например, могла эта дама пришить мужа? Или сынок-пиротехник – папу?

Самоваров надолго задумался.

– Они никогда не ссорились, – сказал он наконец. – Я, во всяком случае, не слышал. Дома всем заправляет жена. Она может накричать и на прислугу, и на сына, и на собаку, зато на нее – никто. Странно, но все ее почему-то боятся.

– Глаз у нее нехороший, – со знанием дела заметил Рюхин.

Самоваров не стал спорить:

– Может, и глаз… Покойный Еськов при ней всегда был тихий, смирный. Она, кажется, немного дулась на него последнее время, но он только заискивал: «Галчонок, Галчонок!» По-моему, не слишком подходящее для нее имя.

– Уж лучше Сколопендра, – снова вставил Рюхин.

– Значит, страсти-мордасти семейные тут не кипели? Жалко, – сказал Стас. – В чем же тогда дело? Может, не зря вдова все время в бизнес пальцем тычет? Или таким образом от себя отвлекает? Она ведь бой-баба. Легче легкого представить, как встала она из-за стола, сходила мужа пристрелить, а потом снова села за салат…

Рюхин согласился:

– Очень даже может быть!

– Да нет, дико это как-то, неумно – народу полный дом, все болтаются где попало. Хладнокровия у вдовы хватает, но и мозгами бог не обидел. Хотя черт ее знает…

Рюхин вдруг вспомнил:

– А знаете, что Грушевая, медик наш, сказала? Что убийца человек злобный, но небольшого ума. Я понял почему: имитация самоубийства неловкая, топорная, зато пистолет приставлен ко лбу жертвы вплотную, почти вдавлен. Это от избытка чувств! И никаких следов борьбы. Еськов хорошо знал убийцу и не ожидал ничего плохого.

Стас задумчиво шмыгнул носом:

– А может, он просто вздремнул на койке? Покрывало только слегка примято. Сморил нашего бизнесмена сон, и тут – бац! – прилетает пуля в лоб. Только вот кто стрелял?

– Может, Еськов-джуниор? – предположил Рюхин. – Наследник все-таки. Что вы, Николай Алексеевич, про мальчика скажете?

– Его я еще реже встречал, чем папашу, – пожал плечами Самоваров. – Еськов-старший был личностью яркой, заметной, а вот сын его, по-моему, – самый стандартный мажор. Здоровый, румяный, нарядный, без проблем. Баловали его, как принято в этом кругу, – не больше и не меньше.

– А с отцом он ладил? – спросил Стас.

– Вполне. Отец вроде бы сына любил, не притеснял. Парень очень среднего интеллекта и темперамента. Он немного, кажется, маминым нравом задавлен – так не мама ведь убита, а отец.

– Ладно, пойдем глянем на эту серость, – пригласил Рюхина Стас. – У парня комнаты наверху. Даже если он чист, мог что-то видеть или слышать. Либо его приятель, либо девица. Колян, будь другом, не уезжай пока! Все-таки ты тут терся, работал, на здешних людей насмотрелся. Может, родим с тобой еще пару версий.

«Какие версии? – вздохнул про себя Самоваров. – На Еськовых я и не глядел, хотел одного: работу закончить. До утра бы возился, если б Алявдин с Тошиком толклись рядом, мешали. Спят сейчас оба сном праведников! Еще бы – нет у них друзей-сыскарей, и до лампочки им, кто именно прикончил нашего работодателя. А в самом деле, кто?»

Самоваров перебрал в уме всех, кто оказался сегодня в доме Еськовых. Самые обычные люди, на злодеев не похожи… Но Стас прав: был такой старый фильм с убийством во время снегопада. Как он назывался? Там еще старушка всех перебила…

Да, если б дело было в заправском детективе, то у всех, кто собрался сегодня под этой крышей, нашелся бы мотив для убийства. Пусть и притянутый за уши – такой тоже годится, чтоб читателя запутать. Например, Алявдин мог бы не сойтись с хозяином взглядами на современное искусство. Почему нет? Старый живописец не раз ехидно критиковал любимые Еськовым гигантские пейзажи и салонный портрет с неправильными пальцами. Обидевшись, что за скверный портрет уплачено втрое больше, чем за его помпейцев, принципиальный Алявдин мог бы…

Чушь собачья! Не мог. Для книжки или фильма сошло бы, но в жизни так не бывает. В жизни могут убить за полтора рубля в темном переулке, а вот на вилле за художественные принципы нет.

Или взять Серегу Иванова, охранника широкого профиля. Этот детина невероятно могуч. Не только из пистолета застрелить, но и задавить любого двумя пальцами в состоянии. Но зачем ему это делать? Он добр, как голубь. В нем могло бы, конечно, ни с того ни с сего взыграть классовое чувство. Или он мог поддержать художественные принципы глубоко им уважаемого Алявдина. Или, как принято теперь в кино, он нездоров – армейская служба ранила его тонкую психику. Вне запный припадок немотивированной агрессии, минутное помрачение и… Тоже чушь!

Самоваров понял, что его веки слипаются. Он направился в диванную. Стас и следователь Рюхин оттуда уже ушли, и на любой тахте можно спокойно вздремнуть. Никто не потревожит: грозная хозяйка еще не привыкла считать эту мужскую комнату своей вотчиной, где даже на табуретки прислуга и посторонние, прежде чем сесть, должны подкладывать специальные рогожи, чтоб не испортить мебель плебейскими задами.

23 декабря. 23.50. Суржево. Дом Еськовых. Мансарда.

– Значит, ты поднялся к себе? И просто так сидел на кровати? – снова и снова спрашивал следователь.

– Сидел, – повторил Еськов-младший.

Этот высокий розоволицый парень ростом и статью пошел в отца, а красотой и черными бровями в маму. Загляденье, а не наследник, если б не унылая неподвижность голубых глаз. Он казался – да и был, наверное, – простоватым и вялым. Такие дети часто бывают у ярких волевых родителей. Друзья звали его Санькой и не слишком уважали, зато его щедростью пользовались охотно.

На все вопросы Санька отвечал спокойно. Без всякой спеси он позволил говорить ему «ты». Галина Павловна до прибытия адвоката велела сыну молчать как рыба, но он говорил.

Обитал Санька на втором этаже, в стороне от родительской спальни, от будуара в завитушках и отцовского кабинета, похожего на погреб в Риге. Его владения звались почему-то мансардой. Была тут большая комната, комнатка поменьше, собственная ванная и еще что-то вроде застекленного скворечника – три ступеньки вверх и сплошные окна на три стороны света. Там помещался музыкальный центр и маленькая скамеечка.

Мебель у Саньки была попроще, чем у родителей, без позолоты, но от того же итальянского дизайнера, стало быть, рассчитана на колосса. Со стены Санькиной спальни плотоядно и многозубо улыбалось черное лицо известного рэпера. Постер был громаднейший, от пола до потолка, и ночью мог не на шутку напугать нервного и впечатлительного юношу.

Но нервным Санька явно не был. Рюхин ему не верил. Зато бывалый Стас легко представил себе, как младший Еськов сидит неподвижно и без всяких мыслей в течение получаса, а то и более. Бывают такие терпеливые ребята! К тому же весь вечер музыкальный центр непрерывно бормотал что-то по-английски. Это значит, что Санька не просто сидел – он слушал музыку. Или не слушал? Скорее всего, он так привык к этому бормотанью, что оно казалось ему тишиной и было неощутимо, как азот в воздухе.

– А до этого что делал? – продолжил спрашивать Рюхин.

– Во дворе был, пиротехнику пускал, – ответил Санька.

– Зачем?

Этот вопрос очень озадачил Еськова-младшего.

Его взгляд стал еще неподвижнее. Это, наверное, отражало скорость хода его мысли. Он шевельнул одной из соболиных бровей и сказал:

– Мне нравится. Смотреть люблю. Прикольно.

Стас понял, что смотреть – на огненные ли букеты в небе или просто на стену – любимое и привычное занятие Саньки.

Рюхин наступал:

– Когда ты тут сидел, ты слышал выстрел в спальне?

Санька надолго замер с приоткрытым ртом: он думал.

– Не знаю, – наконец ответил он. – Я музыку слушал и не думал про выстрелы. И во дворе же Тошка Супрун остался, дизайнер, «Ночь в Крыму» запускать. Может, и стреляли, но я думал, это «Ночь».

– Когда ты поднимался наверх, никого не встретил?

– Никого. То есть Арька как раз спускался мне навстречу – он пустой диск у меня брал для этих двоих, с телевидения. Вот как раз с диском он и шел.

– Тебе не показалось, что кто-то был в большой спальне? Что там какой-то шум, голоса, возможно ссора?

– Не-а, – слегка мотнул головой Санька. – Там, кажется, кто-то был, но не разговаривал – вроде как просто ходил. Я думал, это Зина прибирается.

Тетку, пусть и седьмой воды на киселе, Саньку приучили звать просто по имени. Она прислуга!

– А твои друзья в это время где находились? Ты их видел?

– Да тут они были! Или в гардеробной, или в комнате рядом.

– И чем они занимались?

– Как чем? Трахались.

Рюхин состроил недоверчивую гримасу:

– Ты уверен?

– А чего им еще делать?

Следователь покосился на Железного Стаса.

Тот тихонько вращался в кожаном кресле у Санькиного компьютера. Он наблюдал за беседой. Суровое лицо майора было спокойно, однако левый его глаз, всегда прищуренный, всевидящий, подмигнул Рюхину: давай, мол, дуй дальше!

Вздохнув, следователь продолжил:

– Хорошо, ты сидел здесь. А потом что случилось?

– Потом Зина заорала, – спокойно сообщил Санька. – Я выскочил, а она уже на полу лежит. Я сам стал орать, потому что заглянул в спальню и увидел…

– Потом?

– Потом Дэн с Алиской подтянулись. Они позже подошли – им же одеться надо было. Эти тоже орать начали. И другие прибежали, орали. Дальше я не помню…

Неуловимая, не тронувшая ни одной черты тень пробежала по ровному Санькиному лицу. Что она означала – ужас, печаль, сожаление?

Чуткий Рюхин углядел эту тень. Он решил, что пришло время как следует зацепить тугого на слово собеседника, и задал убойный вопрос:

– Когда ты видел своего отца живым последний раз?

Ответ последовал сразу:

– Позавчера.

Рюхин опешил:

– Как так? Ты хочешь сказать, что сегодня вы совсем не виделись? Ни разу?

– Не-а. Не пришлось.

– Я понимаю, дом у вас большой, но чтоб вот так ни разу не встретиться… Не может быть!

– Может. Я, как приехал, с ребятами сидел, мы музыку слушали. Потом пошел во двор с пиротехникой. Потом тут сидел. Потом Зина заорала.

Картина получалась странно убедительная.

Вдруг с вертящегося кресла подал голос майор Новиков:

– Что, Александр, жалко отца-то?

И на этот раз младший Еськов ответил без промедления. Наверное, он всегда был послушным ребенком, и его приучили не трепать мамины нервы заминками и капризами.

– Отца? Жалко, – сказал он. – Очень.

Его губы вдруг дернулись и сложились в неуместную улыбку. Из глаз покатились мелкие слезы.

– Держись, – сказал Стас. – И начинай соображать хоть чуть-чуть, ладно?

Санька согласно потряс головой, хотя вряд ли понял, что именно ему посоветовал майор. А Стас Новиков и следователь отправились беседовать с Санькиными друзьями, будущими юристами.

Сдруживаются обычно противоположности. Дэн, то есть Данила Плаксин, совсем не походил на крупного простодушного Саньку. Был он тонок, юрок, с живой сообразительной физиономией. Его белокурые волосы Рюхин справедливо счел крашеными. Данила Плаксин, как и Санька, принадлежал к мажорам, только калибром помельче. Общался Дэн охотно, но по всему было видно, что он решил в обиду себя не давать.

– Меня к этому делу не притянуть! Ничего я не видел и не слышал, ничего говорить не собираюсь, – сразу заявил он.

– Так-таки ничего? Ты, часом, не слепоглухонемой? – поинтересовался майор Новиков. – Дурака валять не советую.

Дэн молчал. В беседу вступил Рюхин:

– Итак, Данила Плаксин, ты утверждаешь, что инвалид по слуху и зрению, верно?

– Я не инвалид, – обиделся Дэн. – Я требую адвоката!

Стас усмехнулся, и так грозно обозначились на его щеках собачьи ямки, что Дэн прижался к стене и громко сглотнул слюну.

– Ты у нас будущий юрист, кажется? Поди по шпаргалкам все сдаешь? – продолжил спрашивать майор. – В них должно быть написано, что у нас сейчас с тобой не допрос, а беседа – без протокола и прочих формальностей. Зато по душам! Ну, придет твой адвокат, ну, будете вы молчать, как пни, – и что? Сразу возникнет подозре ние – а не Данила ли Плаксин пришил Александра Григорьевича Еськова? Это ведь ты его пришил?

Дэн как можно сильнее выпучил глаза и прошелестел:

– Нет! Нет! Это не я…

– Тогда чего ты ерепенишься вместо того, чтобы помочь следствию? Чтоб честно рассказать все, что видел и слышал сегодня вечером? Как юрист юристу, советую расслабиться и начинать. Как и когда ты оказался в этом доме?

Дэн начал скороговоркой:

– Нас с Алисой Санька привез, Еськов. Не помню, зачем привез – просто так, наверное, музыку послушать. Знал бы, что тут будет, – ни за что б сюда не поехал, в Гэг-клуб пошел бы…

– Когда вы приехали?

– Около восьми.

– Что делали?

– Музыку слушали. Потом Санька пошел пиротехнику пускать.

– А ты чего с ним не пошел?

– Да фигня это, детское занятие. Я к пиротехнике равнодушен.

– Что же ты делал?

– Мы с Алисой трахались.

Об этом факте Дэн поведал так же хладнокровно, как и Санька, и даже пояснил для тугодумов:

– То есть мы занимались сексом.

– Где?

– Сначала в Санькиной маленькой комнатке, потом в гардеробную перешли. Там как раз на полу огромная куча белья валялась, вот мы на ней и… Прикольно!

– Алиса твоя девушка?

Дэн очень удивился:

– Нет. С чего вы взяли? Она классная девчонка, но я тут ни при чем. Не надо меня еще и этим грузить! Да вы лучше сами у Алисы спросите: мы просто друзья. Она скорее Ромки Окунева девушка. Правда, теперь она подбивается и к Саньке – сама сегодня с нами увязалась.

– Почему же не Санька, а ты с ней отправился в гардеробную?

– Да как-то само собой вышло: слушали музыку, Санька пошел пиротехнику пускать. Скучно стало…

Лихие повороты любовного сюжета ничуть не смутили Железного Стаса. Сам напрочь лишенный романтики, он был невысокого мнения о человеческом роде, особенно о его женской половине.

Следователь Рюхин тоже не стал задерживаться на сантиментах.

– Ты выстрел в спальне слышал? – спросил он Дэна.

Тот лишь пожал неширокими плечами:

– Может быть… Что-то вроде бабахнуло несколько раз. Как-то не до того было. Тут и музыка еще рядом, и Санька со своей пиротехникой… Я не прислушивался.

– И не приглядывался, и не знаешь, кто ходил по лестнице, кто заглядывал в спальню? И здесь, на этаже, никого не видел?

– Почему не видел? – неожиданно возмутился Дэн. – Я не слепой. Конечно, в гардеробной ни хрена не разглядишь, а вот когда мы с Алисой еще в маленькой комнатке были… Там напротив дивана висит большое зеркало. В нем-то как раз видно, кто с лестницы идет. Куда потом поворачивает, неизвестно, а вот как поднимается – видно.

– И что, многих ты усмотрел?

– Угу. Кого тут только не было! Я даже удивился: ходят и ходят, то один, то другой.

– Поконкретнее!

– Да все тут болтались – я многих даже и не знаю. И мать Санькина тут была, и Зина-домработница, и Арик, и какая-то телка в черном. Собака даже прибегала! Да, еще лохи какие-то с гитарой притащились. Врубили за стенкой полное дерьмо – что-то про трезубец. Три раза прокрутили. Отстой! Слушать тошно.

– А кто сначала приходил, кто потом? – с надеждой спросил майор.

Дэн вздохнул:

– Вот этого не знаю – все в голове перемешалось. Да и видел-то я всех мельком, в зеркале. Но помню, подумал тогда: снуют и снуют.

– Как твой друг Еськов со двора вернулся, заметил?

– Нет. Наверное, тогда мы с Алисой уже в гардеробную перешли. Там мы и были, когда горничная закричала. Потом Санька давай орать. Мы выскочили, тоже стали кричать, тут все и набежали.

Майор Новиков и следователь вместе с Дэном отправились в гардеробную, из которой ничего не видно, а потом в маленькую Санькину комнатку. Там они осмотрели диван, на котором развлекалась невлюбленная пара. Рюхин даже сел на этот диван и повертел головой.

– Станислав Иванович, точно! – подтвердил он. – Отсюда в зеркало видно лестницу как на ладони.

– А я что говорил, – ухмыльнулся Дэн.

Рюхин испробовал на диване разнообразные позы и сделал важный вывод:

– Отсюда девушка тоже могла многое видеть. Даже побольше, чем этот Плаксин. Известно, что женщины отличаются наблюдательностью, особенно насчет мелочей. Надо срочно поговорить с Алисой!

Глава 6
Контракт и розовая дама

Можно ли Алису Николаеву назвать красивой, Стас так и не решил. Ее личико казалось настолько юным, свежим и неопределенным, что майор подумал: со временем эта девчонка может как похорошеть несказанно, так и сделаться форменным уродом. Черты лица неправильные, рот несколько жабий, волосы крашены в соломенный цвет; фигурка стройная, но ничем не примечательная. Во взгляде ни смущения, ни интереса, ни тревоги.

– Да, мы с Дэном в гардеробной занимались любовью, – спокойно призналась Алиса, когда ее спросили о выстреле и криках в коридоре.

Неумолимый Рюхин потребовал точности:

– Вы любите Данилу Плаксина?

– С чего вы взяли? Мы просто друзья. Хорошие друзья.

– Но вы только что сказали…

– Это ничего не значит и никого не касается, – без всякого раздражения заявила Алиса. – Просто я не хочу врать. Когда эта женщина в фартуке закричала, мы с Дэном были в гардеробной.

– Почему вы оказались именно там? Надо будет попросить хозяйку проверить, все ли вещи на месте.

Алиса презрительно подняла тонкие брови:

– Вы что, думаете, мы в гардеробной по карманам лазили? Говорю же: мы занимались любовью. Это законом не запрещается.

Хрупкая девушка оказалась не промах и мыслила здраво.

– Значит, весь вечер вы провели наедине с Плаксиным? – продолжал расспрашивать Рюхин.

Алиса почему-то обиделась:

– Вот еще! Нужен он мне! Я тут в гостях у Саши. Если вам так уж надо все знать, то Саша мне очень нравится. А я ему. Когда мы сюда только приехали, то занимались любовью в его спальне, а Плаксин сидел в комнате рядом и музыку слушал. Потом Саша пошел во двор пускать петарды – надо же было ему прийти в себя. Он от меня просто тащится!

Ни о чем подобном Санька даже не заикался, и вряд ли от стыдливости. Дэн же сказал, что сначала они все вместе слушали музыку. Придумала она любовный треугольник, что ли? Занятная девушка!

– Вам ведь про выстрелы надо рассказывать? – осведомилась Алиса и деловито заправила соломенные волосы за уши. – Так вот, палили много раз, но я думала, это Саша во дворе со своими петардами. Мы с Дэном в гардеробной… Ой, да не смотрите на меня так!

Последние слова были предназначены Рюхину. Тот сидел с надутой миной, которую сам он считал выражением горькой умудренности.

– Надеюсь, интимных подробностей в протоколе не будет? Они не имеют отношения к убий ству. Я только проясняю обстоятельства, – сказала Алиса, будущий юрист. – У нас с Сашей начинаются серьезные отношения, а Дэн… Он страшный зануда: достал меня разговорами про гангстер-рэп. Надо же было его как-то заткнуть!

Рюхин и Стас понимающе кивнули, и Алиса продолжила:

– Дэн никакого отношения ко мне не имеет, это случайный эпизод. Просто Саша пошел пускать петарды. Пока Дэн не привязался ко мне со своим гангстер-рэпом, я вообще была одна.

– Чем же вы занимались? – спросил Стас.

– Честно? Я осматривала дом. Вообще-то я очень интересуюсь дизайном интерьеров, и у меня хороший вкус. А про дом Еськовых я столько слышала!

– Ну и как вам здесь?

– Классно! Я прошлась немного внизу, но там полно народу, какая-то вечеринка. Неудобно было заглядывать. Тогда я поднялась наверх, на второй этаж. Тут уж я все посмотрела подробно – в конце концов, здесь и Сашины комнаты расположены, а мы, возможно, поженимся. Даже скорее всего поженимся!

Эх, зря Еськов-младший так спокойно сидит да рассматривает стены – его уже съесть хотят! Стас еще больше пожалел сироту.

– В большую хозяйскую спальню вы тоже заходили? – спросил он Алису.

– Да, заглядывала. Тогда там никого не было.

Мне понравилось – очень гламурно! Хотелось получше все рассмотреть, но я услышала шаги на лестнице и убежала в Сашину мансарду.

– Вы не заметили, кто именно поднимался?

– Заметила: эта ужасная толстуха в розовом платье. И зачем она кладет на веки желтые и синие тени? Она же вылитый клоун! Многие клоуны или толстые, или специально всюду подушки подкладывают. А она сама как подушка! Вы видели?

Алиса, исполненная юного презрения, ядовито похихикала над бедной бухгалтершей.

– Куда же эта дама прошла? – прервал веселье Стас.

– В кабинет, кажется. Напротив спальни ведь кабинет? Там я не была, но заметила булыжники на потолке…

– Да, это кабинет, – подтвердил Рюхин.

– Она туда зашла и на столе какие-то бумаги листала. Я увидела это и закрыла за собой дверь. Больше я ничего не знаю. Протокол про все это я тоже подписывать не стану – не хочу, чтобы думали, будто я подглядывала. Я же ни за кем не шпионила!

– Просто знакомились с интерьерами?

– Именно. Эта толстуха – самая любимая подруга Сашиной матери. Вот уж с кем я не хочу портить отношений, так это с Галиной Павловной. Мне в этом доме еще жить!

24 декабря. 00.00. Суржево. Дом Еськовых. Столовая.

– Увы, я там была, – призналась Алла Федоровна Никитина и потупила глаза, разрисованные синим и желтым.

До этого она лишь возмущалась произволом сыщиков. Она даже грозила им знаменитыми нетскими адвокатами Лигасиным и Гольдбергом, а также Страсбургским судом по правам человека. Но когда она узнала, что ее видели в кабинете Еськова, отпираться перестала.

– Да, я заходила в кабинет. Заметьте – в кабинет, не в спальню!

– Зачем же вы туда заходили?

Алла Федоровна пригорюнилась. Конечно, она в самом деле смахивала немного на клоуна, но все-таки могла считаться эффектной женщиной. С юности она была платиновой блондинкой, ярко красилась и броско одевалась. Сегодня она надела ослепительно-розовое платье. Усталые глаза майора Новикова не могли выносить этого розового дольше полутора минут.

Даже среди богатырской мебели Еськовых Алла Федоровна смотрелась громоздко. Ширина ее талии просто поражала. Однако с тех пор, как Галина Еськова начала сдавать, подруги стали понемногу приближаться друг к другу по степени красоты. Возможно, к старости контраст и вовсе исчезнет?

– Так все сложно, сразу и не объяснишь, – робко начала Алла Федоровна.

– А вы попробуйте, – подбодрил ее следователь Рюхин.

– Видите ли, Саша – я имею в виду покойного Александра Григорьевича – последнее время стал очень странным. И неосмотрительным! Наша фирма наделала долгов. Новые контракты он заключал крайне невыгодные, с какими-то скользкими людьми. А ведь «Сибмасло» солидная фирма, с репутацией! Нас даже империей в газетах называют. Я очень переживала… Вчера Саша весь день прорабатывал контракт с некоей фирмой «Гризи». Контракт провальный! Видели бы вы этих жуликов… Чтоб как-то противодействовать, мы… я… я должна была узнать содержание контракта. Все бумаги Саша взял домой, и вот мы… я…

– Вы нашли в кабинете эти бумаги? – спросил майор.

– Да! Контракт пока не подписан. Появилась надежда, что Сашу Еськова еще можно уговорить. Хотя в последнее время никому это не удается…

– А если бы он все-таки этот контракт подписал?

– Тогда… Огромные убытки. Почти крах.

– И потому он очень кстати умер?

Алла Федоровна в ужасе схватилась за платиновую голову:

– Что вы имеете в виду? Что его… даже язык не поворачивается… я? Это неправда! Зачем убивать? Мы бы все просто уговорили его! И даже если бы ничего не вышло… Да как вы могли такое подумать! Я знаю Сашу двадцать лет! Мы дружим семьями, наши дети вместе выросли! Я не виновата ни в чем! В спальню я даже не заходила!

Никитина стала кричать так пронзительно, что майор и следователь поморщились. В дверях столовой мелькнуло испуганное лицо Хозяйки Медной горы – должно быть, она подслушивала. Майор ничего не имел против.

– Хватит шуметь, – примирительно сказал он. – Давайте, Алла Федоровна, вернемся к вашему визиту в кабинет господина Еськова. В котором часу это было?

– Да не знаю я! Где-то в половине одиннадцатого. Кажется, внизу били какие-то часы. Но ведь все они тут врут – это же антиквариат. Или я поднялась наверх чуть позже? Я не знаю, не знаю!

– Сколько вы пробыли в кабинете? Куда потом подались? – быстро спрашивал майор.

– Ах, не давите на меня! Я ни в чем не виновата, мне нечего скрывать, но я слабая женщина, у меня дистония, печень… И никуда я не подалась! Я собралась уйти, но услышала чьи-то шаги. Я испугалась и спряталась за большой шкаф. Тот, что с ружьями…

В прошедшем времени 23 декабря. 22.30. Суржево. Дом Еськовых. Кабинет.

Шаги в коридоре приближались. Беспечную походку Еськова Алла Федоровна знала хорошо: обычно он покашливал, шумно дышал, ступал тяжело, как всякий грузный человек. А тут…

Нет, это не он! Зачем ему бродить на цыпочках по собственному дому? Его домашние тоже всюду шныряют не таясь.

Кто же это может быть? Вечеринка в самом разгаре. Алла Федоровна прислушалась: Синатра внизу исправно поет, Галина отдает распоряжения своим скрипучим голосом. Еще слышно, как за стеной Санькины друзья хихикают под свою ужасную музыку. Сам глупый Санька гремит петардами во дворе. Собака лает. Все на местах. И в это время кто-то очень осторожно пробирается по коридору!

Он уже рядом. Он слабо поскрипывает подошвами и старается дышать потише, отчего совсем запыхался. Вот шаги замерли у двери в кабинет, зато слышно сопение. Или это только кажется со страху?

Душа у Аллы Федоровны ушла в пятки. Раньше она думала, что так говорят в переносном смысле. Однако сейчас именно в пятки, даже куда-то в высокие шаткие каблуки утекли все ее силы. Умом она понимала, что ничего страшного в этом доме произойти не может. Даже если ее застукают в хозяйском кабинете, можно будет соврать, что она заглянула сюда подтянуть колготки. Алла Федоровна пыталась взять себя в руки, но неуправляемый страх обуял ее. Может, это случилось оттого, что в слабом свете настольной лампы, похожей на орудие пытки, кабинет выглядел слишком мрачно. Сабли и шашки, перекрещенные на каменной стене, мерцали плотоядно, набитые оружием шкафы походили на гробы.

Алла Федоровна стояла посреди кабинета и не могла сдвинуться с места. Да и куда двигаться? Было ясно, что с ее габаритами укрыться за любым, даже самым крупным предметом мебели невозможно.

Вдруг Алла Федоровна заметила густую тень в углу. Вот где спасение! Тень отбрасывал громадный шкаф, в котором Еськов хранил коллекцию ружей и дробовиков. Чтобы утонуть в непроглядном мраке, надо было сделать всего лишь шаг, и Алла Федоровна этот шаг сделала, причем бесшумно и с неожиданным для ее полноты проворством. Она даже не зацепилась каблуком за косматую шерсть шкуры, которая лежала у стола, растопырив пустые плоские лапы. Одни говорили, что шкура эта искусственная, как и огонь в большинстве еськовских каминов, другие верили, что шкура – это все, что осталось от гималайского медведя, который однажды преградил Еськову дорогу в каком-то подмосковном лесу.

Дверь кабинета тихо приоткрылась. Кто-то скользнул в нее с тем же вкрадчивым обувным скрипом и прерывистым дыханием, какое чудилось Алле Федоровне в коридоре. Темная фигура, страшная в своей невнятности, кралась к рабочему столу. Все-таки кто это?

Алла Федоровна сначала расширяла глаза, пытаясь разглядеть незнакомца, потом зажмурилась. Теперь ей казалось, что она тоже растворилась в потемках. Первая паника прошла, но напасти не кончились. Шкаф с ружьями так холодил ее бок, что она начала дрожать. Больше всего она боялась нечаянно лязгнуть зубами и этим обнаружить себя.