Текст книги "Зимний пейзаж с покойником"

Глава 10
Парад никудышных стрелков

24 декабря. 01.20. Суржево. Дом Еськовых. Бильярдная.

– Нет, Колян, ничего не прояснилось. С чего ты взял, что домработница и племянник ни при чем? – угрюмо спросил Стас.

Они устроились в бильярдной. Самоварову было здесь легче и спокойней, потому что пахло знакомым – деревом, лаком, комнатным теплом. К сожалению, и раздавленными алявдинскими бычками.

Стас говорил сквозь зубы. Он устал. Ночь как раз сгустилась до непроглядности и той гипнотической глубины, когда замертво валится в сон все живое.

Сон сошел и на суржевский особняк, издали похожий на Вестминстер. Совсем стало тут сумрачно, глухо, мертво. Впрочем… Самоваров прислушался. В соседней кальянной на восточном диване сладко посапывал Тошик. Он мог бы уехать домой, но ему было интересно, не отыщет ли хитроумный Самоваров убийцу к утру. Разве не так всегда бывает в детективах?

Рядом с Тошиком, на соседнем диване, устроился Алявдин. Перед тем как заснуть, он долго рассказывал дизайнеру, что он чувствовал, когда бард начал его душить. Выяснилось, что душили его и прежде. Последний раз случилось такое в прошлом июле – набросились недовольные заказчики, когда он расписывал сауну «Афродита». Всего же попыток своего удушения Алявдин вспомнил не менее десятка. Заболтавшись, старик остался в кальянной: не нашел в себе сил добрести до каморки Сереги.

Впрочем, там у моменталиста завелся конкурент – Игорь Петрович Стрекавин. Вытрезвление барда доверили именно Сереге, как человеку бывалому и физически крепкому.

Исполнительный Серега сразу взялся за дело. Он принес с террасы в ванную ковш особо холодной воды, достал массажное полотенце цыплячьего цвета, но на ощупь неприятное, как наждак. Бард к тому времени сложился калачиком на полу. Он спал. Серега легко подтащил некрупного Игоря Петровича к умывальнику, окатил его голову из ковша, растер полотенцем. Неизвестно, стал ли бард от этих мер трезвее. Он продолжал спать и только во время растирания пытался укусить полотенце.

Закончив процедуры, Серега отнес Стрекавина к себе в комнатку, на алявдинский диванчик. Там лежал еще в головах измызганный пиджачок монументалиста, а в ногах – несколько алявдинских пепельниц, ловко смоделированных из ватмана.

Теперь Серега и сам мог соснуть. Прежде чем лечь, он сходил к громадному термометру на террасе. Алая кровь термометра заметно стыла в длинной стеклянной жиле: мороз катил к двадцати. Серега вздохнул и открыл дверь. Мамай тут же втиснулся в коридор, шурша холодной шерстью и попискивая притворным щенячьим голоском. «Сюда, б…!» – ласково шептал Серега. Он подталкивал Мамая в нужном направлении, чтобы пес не вздумал лезть в будуар, а скромно залег в прачечной – обиталище социальных низов.

Рядом с прачечной, в своих каморках, угомонились к этому времени Зина и Аристарх Жебелев. Спалось им плохо, но спалось.

А вот на первом этаже было совсем пустынно. Одна Люба Ажгирей прикорнула в столовой на диванчике, накрывшись норковой шубкой. Длинные Любины ноги под шубкой не вполне умещались, даже если их как следует поджать. Люба поминутно просыпалась и проклинала майора Новикова, который вместо того, чтоб отпустить ее домой, как Аллу Федоровну и Лундышева, сказал, что имеется к ней еще пара вопросов.

А вот Димона Можжина отоспавшийся всласть Витек давно отвез в город.

На верхнем этаже свет горел только в одном окне. Галина Павловна не смогла остаться на ночь там, где был убит ее муж, и заняла гостевую спальню. Здесь все было голубое. Этот цвет напоминал не о страшном вечере, только что пережитом, не о неподвижном теле и окровавленной подушке, а о Ментоне. Впрочем, море там не голубое, а скорее зеленое… Галина Павловна в белой атласной пижаме сидела на кровати. Она уже в сотый раз погружала щетку в свои черные волосы. Смотрела она прямо перед собой и никак не могла моргнуть: горячие и сухие глаза не слушались. И руки не слушались, и мысли не слушались. Все, что было всегда понятно и управляемо, выскользнуло, вырвалось на свободу и стало ужасно. Ничего теперь нельзя поправить, даже если рассердиться изо всех сил…

Ночь прояснилась. Появилась луна, которой не видели уже неделю, потому что тучи никак не расходились. Сейчас луна стояла высоко и сияла изо всех сил. Ее молочно-белый круг казался вычищенным, новеньким. И звезд высыпало много. Свежие сугробы неистово искрились. Лунный свет заливал Суржево – сильный, зимний, белый свет, без капли жизни. Он широко лился в окна мансарды (Санька, как всегда, забыл задернуть шторы), прямо на громадную итальянскую кровать, в которой спали трое – Санька, Алиса и Дэн. Их неподвижные лица были беспечны и невинны, а тела, не поделившие одеяло, наги. Длинные волосы Алисы путаным веером распластались по подушке, закрытые глаза странно темнели на бледном лице – этой ночью она хотела остаться красивой и потому не умылась. Друзья спали спокойно, детски закинув друг на друга кто непослушную руку, кто ногу. Бессонный черный рэпер скалился со стены, но он был бумажный, нестрашный.

Не спали во всем доме только Стас с Самоваровым.

– Думаешь, домработница с племянником ни при чем? – сомневался Стас.

– Конечно, – подтвердил Самоваров. – Они тут неплохо устроились, пригрелись. Теперь хозяйка грозится дом продать и уехать за границу.

Может, она и не уедет никуда, но бедные родственники в панике. Проклинают убийцу – нарушителя их спокойствия. Вполне искренне, на мой взгляд.

– Это все твои эмоции и симпатии. Теоретически-то у них была возможность укокошить Еськова!

– Зину я сразу отметаю – коллекционный пистолет не в ее характере. Если б она и убила кого-то, то разве скалкой, в пылу гнева. Или какой-нибудь отравы подсыпала в борщ. Хотя где сейчас домохозяйке добыть яду? Цианиды к продаже запрещены.

– Зато других химикатов в магазинах полно, – не согласился Стас. – Травят же чем-то тараканов, моль, блох. Уксус опять же существует, гель для мытья окон, пятновыводители…

– Размечтался! Еськов все-таки был застрелен.

– Черт, точно… Это в сон меня клонит! Где носит Рюхина? Звонил недавно, говорил, что нашел важного свидетеля. Теперь идут сюда. Долго что-то добираются – в сугробе завязли, что ли? Домой хочется до чертиков… Коля, не обижайся! Я с тобой согласен: эта тетка в фартуке побоялась бы взять в руки пистолет. А вот племянник довольно бойкий!

– Он тогда сидел внизу с Можжиным и пил пиво.

– И ни разу отлить не выскакивал?

– Выскакивал, и не раз. Туалет здесь, в подвале. Я сам, когда работал, видел и Арика, и того телевизионщика, что без бороды. Оба бегали в сортир. А вот бард не бегал.

– Родня всегда подозрительна.

– Почему? Наследство? Тогда это чисто английское убийство – у нас пока не принято отпи сывать что-то прислуге и седьмой воде на киселе.

– А личная неприязнь?

– Согласен, бедные родственники вряд ли обожали своих покровителей. Только больше досаждала им Галина. А она жива и собирается досаждать далее. Нет мотива у Зины и Жебелева!

Стас покачал тяжелой головой:

– Тебя послушать, так ни у кого мотива нет. Или есть у всех и каждого. На нуле мы с твоей психологией! Вроде бы узнали многое и про бизнес, и про личную жизнь, а на нуле. Вот тебе и преступление страсти! А какой именно страсти? Давай гони свой фрейдизм! Жил-был господин Еськов – богатый, незлой, нежадный, здоровый как бык. И что же? Кто-то его так невзлюбил, что взял и замочил. Этот кто-то сейчас в доме. Кто?

Самоваров молчал. Он чертил на подвернувшемся листке кружочки и квадратики. Карандаш был у него ровно очинен, с кончиком-иголкой. В кружочках и кубиках стояли имена и инициалы, но ясности в мысли это не вносило. Кому Еськов мешал? Супруге, которая похожа на перезрелую амазонку и отлично стреляет? Как же, помешаешь такой! Она жила в свое удовольствие и делала что хотела. Сын Санька? Может, отец его в средствах ограничивал? Мечтал же он выиграть квартиру по радио! Недальнего ума переростки бывают скоры на расправу. Но у Саньки, как давно заметил Самоваров, руки не оттуда растут. Он то и дело роняет посуду и часто рубашки навыворот надевает. Убийство же совершено аккуратно, все отпечатки вытерты, следы заметены. Санька бы так не смог. Тогда кто? Толстая дама в розовом? Заместитель Лундышев? Кто же?

Стаса одолевали собственные тяжкие думы – о непосредственном начальстве. Он вовсю чертыхался:

– Проклятый Копылов с его личными просьбами! Мечтал сегодня отоспаться, а тут на тебе. Голова ватная, как эта подушка… Слушай, Колян, бросай свои геометрические фигуры. К черту семью покойного, к черту его счастливый брак и выгодный бизнес. Возьмемся с другого конца!

– С какого?

– С того, что можно руками пощупать, – с пистолета. В этой компании нам надо найти достаточно умелого стрелка. Причем такого, кто смог бы быстро отыскать нужное оружие и чисто сделать дело.

Самоваров устало закрыл глаза:

– Мы этим уже занимались, забыл? Самыми негодными киллерами мы сочли домработницу и толстую бухгалтершу. Телеоператор тоже не годится – с Еськовым до сегодняшнего дня он никак не пересекался. Да и сегодня они тоже разминулись. Никто из близких и коллег Еськова никогда не слышал про Можжина. Это Арик-понтярщик его позвал.

– Допустим, оператор не при делах, – согласился Стас. – А другие? Продолжай!

– Какую картинку имеем на момент преступления? Оператор пил пиво с тамадой, я сам их гогот слышал. Охранник скреб снег. Дизайнер добивал петарды. Монументалист спал.

Самоваров замолк и сам себе улыбнулся:

– Красиво излагаю, правда? Прямо страничка из букваря получилась! «Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал». Кто у нас еще остался? Бард Стрекавин. Его выход из-за печки, его признания говорят об одном – не тот это человек. Претензии к Еськову он имел, но в доме первый раз, найти ключ от шкафа с коллекцией не мог. А вот члены семьи и гости…

– Именно! Гости! – оживился Стас. – Еськов любил показывать свою коллекцию гостям. К тому же он ездил на охоту, брал кое-какое оружие на пикники – по банкам они в лесу сдуру палили. Теперь вопрос: кто из сегодняшних гостей бывал на этих охотах и пикниках? Кто стрелял из оружия Еськова и раньше? Стрельбы в лесу никто в упор вспомнить не хочет, я спрашивал. Божатся, что сроду оружия в руках не держали.

– Узнать это проще простого – надо спросить у Сереги. Он хозяина в таких случаях сопровождал и за оружием присматривал.

– Тогда чего мы тут сидим?

Серега только что лег. Но сначала он подошел на цыпочках к спящему барду, поправил одеяло. Игорь Петрович видел уже седьмой сон. Он блаженно свистел носом на вдохе и чмокал губой на выдохе. Серега порадовался за него и занял свою кровать. Спал он всегда хорошо – чутко, но крепко и при включенном свете.

Как только он закрыл свои зоркие невыразительные глаза, по коридору затопотали. На пороге появился майор, следом за ним Самоваров.

– Пара вопросов есть к тебе, гражданин Иванов, – сообщил майор.

Серега с армейской невозмутимостью вылез из кровати. На вопросы он отвечал охотно, но слишком скупо. Если опустить из его речи непечатные выражения, можно было в общих чертах уяснить картину огневых утех покойного Еськова. Не хватало в этой картине красочных деталей, но суть была ясна.

Из Серегиного рассказа выходило, что Еськов очень любил оружие, и любил органически, как всякий мужчина крутого нрава и зрелых, далеких от баловства лет. Солидное сложение Александра Григорьевича гарантировало серьезность его страсти. Никакого бахвальства, никаких воинственных истерик: Еськов был скорее стрелок, чем охотник. К убиению зверей и птиц его душа не лежала.

Серега и сам любил всякую живность. Он опекал Мамая и прикармливал голубей, когда стриг усадебные газоны. Недавно в каком-то закоулке бездонного еськовского подвала завелась ласка, и Серега саботировал ее отравление, несмотря на грозные приказы Галины Павловны. Еськов тоже один раз видел ласку и умилился. Теперь Серега это умиление понимал как завет покойного и поклялся сохранить жизнь зверя любыми средствами.

Правда, по словам Сереги, гуманный Еськов все-таки частенько выезжал на охоту с друзьями-бизнесменами. Статус обязывает! Именно друзья подарили Александру Григорьевичу чучело медведя, которое теперь пылится в холле с зонтиком в когтях. Однако ни одного из этих друзей-охотников сегодня в доме не было.

Коллекция оружия – совсем другое дело. Ею Еськов гордился больше, чем всеми медалями и премиями, полученными на кисломолочных фестивалях. Даже титул «Йогурт года» не был ему так мил, как безобразная на вид винтовка системы «Бердан I», которую он раздобыл совсем недавно. Посторонние к заветным шкафам не допускались. Ключи хотя и не прятались в сейф, но чужие руки к ним не прикасались. Взять пистолет мог только человек, которого не раз допускали к коллекции.

Кто этот человек?

Серега почесал бритый затылок.

Санька? Да, он любит шум и пороховой дым. Но стреляет он скверно и предпочитает шутихи и петарды. Николай Алексеевич прав: неумеха он первостатейный, вечно все роняет, давит и рвет. Любая вещь в его руках портится и по неизвестным причинам отказывается служить. Когда он запускает петарды, Сереге приходится за ним присматривать. Дерзко и гладко совершить преступление, да еще замести следы вместо того, чтоб наследить, как стадо коров, Еськов-младший не способен.

Галина Петровна? Да, стреляет она отлично – глаз-алмаз, глаз-бурав, глаз-дрель. Серега этого глаза побаивается: однажды, когда он набрался нахальства и вынес, не сморгнув, несколько тяжелых взглядов хозяйки, его на другой день всего обкидало чирьями. Где хранятся ключи от шкафов с оружием, она знает. Правда, баловаться с пушками не любит. Да и зачем ей стрельба под Новый год? Она чемоданы собрала, спит и видит себя за границей.

– А сегодняшние гости знакомились с коллекцией? Имели раньше дело с оружием? – спросил майор.

Да, было дело, подтвердил Серега. Он сам видел, как они стреляли. Помнится, прошлой осенью был корпоратив в охотничьей усадьбе «Кулички». Вот тогда все и палили из ружей почем зря…

– Неужели все? – изумился майор.

– А вы про этот е…й корпоратив лучше Арьку спросите. Он там был и приколы б…кие выдавал. Уржались на х…! – припомнил Серега.

Разбудили Арьку. Сыщики не хотели этого делать, но Серега сказал, что тамада (такая уж у него профессия!) всегда ложится под утро и спит до обеда, а то и до полдника. Сегодня в связи с трагическими событиями он заснул в два часа ночи, то есть необычно рано. Значит, завтра он наверняка переспит и будет болеть, как после пьянки.

– Ладно, Иванов, иди буди этого господина, – распорядился майор.

Серега мотнул головой. Скоро он привел в свою каморку Аристарха Жебелева. Мастер корпоративных приколов спросонья в самом деле выглядел бодро, только его мелкие кудри свалялись набок. Серега предложил размочить кудри водой и пригладить.

– Отставить! – сказал майор. – Не будем заниматься ерундой. Зададим господину Жебелеву пару вопросов, и пусть идет досыпать.

Пикник с охотничьим колоритом Арик помнил отлично.

– Я в разных местах четыре раза работал по этому сценарию. Везде был полный успех, – самодовольно сказал он.

Стоял тогда, по словам обоих очевидцев, октябрь. День выдался серенький, но теплый. Охотничье хозяйство «Кулички» расположено живописно. Лес сиял золотом и багрецом, столы ломились от яств в стиле сафари. Арик даже припомнил, что соленые грибы были пе ресыпаны брусникой и клюквой, а блюдо с ку риными окорочками обложено еловыми шиш ками.

Тамада восстановил в памяти сценарий, Серега скупо дополнил его рассказ бытовыми деталями.

Похоже, праздник в самом деле удался. Офисный планктон нарядился белочками и зайчиками и скакал наперегонки по редколесью. Было очень весело. Менеджера региональных продаж Михайлова искусали осы. Двое младших менеджеров отправились в кусты по нужде и заблудились. Они постоянно звонили по мобильникам, но их никак не могли отыскать. В конце концов они самостоятельно выбрались на станцию в восемнадцати километрах от первоначальных кустов.

Серега все это время стерег оружие. Он угощался окорочками и скучал, пока не началась стрельба по бутылкам. Тут уж блеснул сам глава фирмы. Пробовали стрелять и другие. Бухгалтерша Никитина? Нет, эта страшно боялась ружья. Арик подтвердил, что Алла Федоровна засела в домике и, пока пальба не стихла, носу оттуда не казала.

А вот Лундышев хорохорился и за ружье хватался. Серега заверил, что стрелок он никуда не годный – руки слабые, целясь, жмурит оба глаза, при отдаче падает навзничь. Во всяком случае, на том корпоративе после первого же выстрела ружье у него отобрали. Может, он тогда только притворялся чайником? Но зачем?

– Прямо-таки парад неумех, – заметил Самоваров.

Стреляла и Люба. Поначалу она тоже трусила, но, когда стала попадать в бутылочки, разохотилась и даже выиграла приз – плюшевого тигра. Потом тоже пару раз баловалась.

– Это когда же «потом»? – заинтересовался Стас.

Серега прикусил язык. Ему не хотелось распространяться о слабостях хозяина, который лежал сейчас в морге и был одинок, беспомощен и нем. Теперь про него такого наговорят! Тот же Арька…

Арька и начал:

– Ты, Серега, имеешь в виду выезд на пейнт-бол? Ну да, палила она здорово, быстро насобачилась. Но это ведь ерунда, просто краска…

Серега замялся. С трудом подбирая слова, он поведал давным-давно известные вещи – что был у Александра Григорьевича с Любой служебный роман. Не роман даже, а так, веселые паузы между делом. Это всегда быстро у него кончалось, это несерьезно – как шоколадку съесть.

Все время у Еськова такая девочка-шоколадка имелась на примете. Всякий раз другая! Галина Павловна была в курсе и зорко следила, чтоб не вышло у мужа что-то подольше и послаще разрешенного.

Любина очередь была нынче по весне. Потом появилась какая-то Лиза, тоже черненькая, потом кто-то из бухгалтерии. С моделями Александр Григорьевич знался редко – слишком хлопотно и накладно. Это Арик подтвердил. Красоток и в «Сибмасле» хватало.

Так вот, Люба… Этой весной, когда Галина Павловна делала пластику и плотно застряла в клинике «Гламур», потому что от какого-то укола стали у нее чесаться и пухнуть то ли уши, то ли брови (ни Арик, ни Серега ничего не смыслили в женской красоте и подробностей не знали), Александр Григорьевич привозил Любу в Суржево. Раза три привозил. Хотел, наверное, похвастаться новыми хоромами, показать позолоту на стенах, чучело медведя и богатырские пуфики.

Один раз Люба даже заночевала в доме. Во время подобных визитов Зина нарочно пряталась на кухне: она никак не могла решить, требует ли лояльность рассказать потом хозяйке (и как-никак троюродной сестре) про постороннюю особу в доме и спальне. А может, наоборот, надо соблюдать интересы хозяина и держать язык за зубами? Наконец Зина догадалась, что лучше будет вообще ничего не видеть и не знать.

А вот Арик да Серега не прятались. Они преспокойно наблюдали, как длинноногая Люба бродит по комнатам, пускает зайчиков маленьким зеркальцем, напевает что-то под нос и смеется своим странным смехом, который напоминает почему-то о мартовском снеге и запахе прострелов-первоцветов. Потом Люба стояла на балконе одной из башенок в обнимку с Александром Григорьевичем и часто целовала его в толстые губы. Свешивались за перила ее длинные волосы, и ветер их путал и гнал ей в лицо. Люба смеялась и показывала пальцем на Суржевский лес. Вернее, на то место, где сходились два леса – еловый, густой и черный, и недавно зазеленевший березовый, пестрый и веселый. Вскоре парочка в этот лес и отправилась – на машине, взяв с собой ружья. Не коллекционные ружья, конечно, а самые обычные охотничьи. По каким мишеням они там стреляли, неизвестно, но отголоски выстрелов Серега уловил. Так что Люба стрелять может. Во всяком случае, из ружья.

– Теперь их отношения с хозяином закончились? – спросил майор.

– Давно, – заверил Арик. – Как только Галина Павловна из «Гламура» выписалась, дядя Саша стал с другой, с Лизой, всюду разъезжать. Я у них как раз День варенья вел, это праздник фирмы. Лизу тогда выбрали «Мисс „Сибмасло“», корону ей надели и в йогурте искупали. С того все у них с дядь Сашей и началось…

– А Люба что?

– Да ничего. Она прибавку по зарплате получила. Еще чего-то желать – несусветная наглость. И повышение, кажется, ей вышло, каким-то замом ее назначили. На том корпоративе, где Лизу купали, Люба очень веселилась. Все говорили, что она уже живет с каким-то бизнес-тренером. Короче, она в шоколаде.

– Да, бизнес-тренер на дороге не валяется, – согласился Самоваров. – А здесь, в Суржеве, она больше не бывала?

– Почему не бывала? Она раз дяде Саше какие-то документы привезла и тете Гале очень понравилась. На все вечеринки ее стали звать. У тети Гали есть такая забава – ни с того ни с сего она начинает кого-то выделять и приближать, чтоб все другие завидовали. А потом пинка даст. На сегодняшний день с Любой до пинка еще не дошло.

– Из ружья Люба больше не стреляла?

– А пес ее знает!

Бард Стрекавин, который до того мирно свистел носом, вдруг вытянулся под одеялом и застонал. Может, не застонал даже, а запел, потому что попытался выговорить какое-то длинное слово. Ничего у него, однако, не вышло.

– Разбирает пацана на…, – сочувственно заметил Серега.

Он налил воды в кружку и поднес к запекшимся губам страдальца. Игорь Петрович снова сказал что-то неразборчивое и выпил воду, так вкусно причмокивая, что всем захотелось пить, есть и не думать о плохом.

– Интересно, что будет теперь с оружием Еськова? – вдруг спросил Самоваров.

– Черствый вы народ, коллекционеры, – отозвался майор. – Вещи вам весь свет застят! Хотя согласен, эти пушки наверняка стоят кучу денег. Никому из наследников такое добро вроде не нужно. Продадут, как пить дать! Вы, господин Жебелев, как думаете – продадут? Дом, может, и пожалеют, а вот коллекцию точно спустят!

Аристарх почесал свою асимметричную шевелюру.

– Теперь всего ждать можно, – сказал он. – Тетя Галя женщина башковитая, но с придурью. Делает, чего ее левая нога хочет. Этой коллекцией она никогда особо не интересовалась – у нее своя есть.

– Какая?

– Лучшие друзья девушек, а также поживших теток и даже многих мужиков вполне нормальной ориентации. Бриллианты! В этом она дока. Что до оружия… Продаст, наверное, только не сразу.

– Почему так?

– Покупателя найти трудно. У нас в Нетске точно таких нет – вы сами, Николай Алексеевич, коллекционер, так что знаете. Какие-нибудь братки недоделанные настоящую цену не дадут. Разве кто-нибудь в Европе…

– А сами вы, Аристарх, стреляли когда-нибудь из коллекционного оружия?

Серега, который в это время закутывал барда с головой в одеяло, издал несколько глухих кудахтаний. Оказалось, это он смеялся.

– Ничего не вижу смешного, – обиделся Арик. – У тебя, Сергей, такта нет ни на грош.

– В чем дело? – насторожился майор.

Арик пояснил:

– Я в детстве перенес психологическую травму. У меня в Ушуйске был дружок, сын начальника райотдела милиции. Он как-то стащил у отца пистолет, и мы целой компанией идиотов отправились подальше в рощу. В пятом классе учились – что с дураков взять? Пришли на место, чучело какое-то сгородили, чтоб целиться. Пашка достал свое сокровище и так долго чего-то с ним возился, что пистолет возьми и выстрели, и не в чучело, а Юрке Борисову прямо в ногу. Тот упал, орет, кровь хлещет. Кто-то за помощью побежал, а я как к месту прирос – перед глазами мутно, голова кругом идет, тошнит зверски. Тут же, под березой, меня и выполоскало. Рвало долго… – Он повернулся к Сереге с возмущением: – И нечего гыгыкать! Это стресс. С тех пор я не могу никакое оружие в руки взять. Даже любой звук, похожий на выстрел, или запах пороха вызывает у меня приступ тошноты.

– Как же вы в армии служили?

– Я не служил. У меня плоскостопие первой степени, – с гордостью пояснил Арик. – Ничего военного я вообще не люблю. Когда на свадьбах или корпоративах, что я веду, начинается фейерверк, я всегда ухожу в какое-нибудь отдаленное помещение. А дома Санька достал! Вечно взрывает какую-то гадость. Тетя Зина тоже места себе не находит: и страшно, и тесто от взрывов садится. А меня начинает тошнить, так что приходится всякий раз спускаться в подвал. На улицу в это время выходить я и не думаю: Саня малый неловкий, того и гляди, засадит мне в глаз какой-нибудь снаряд.

– Б…! Прямо тебе конкретно? – усмехнулся бесстрашный Серега.

– Попасть-то он может в любого, но мне именно моя жизнь дорога. Одно спасение, что Санька редко тут бывает.

Майор поднялся со стула:

– Ладно, ребята, идите оба спать. Утро вечера мудренее!

Стас с Самоваровым вернулись в диванную.

– Аллергия на стрельбу? Как думаешь, Колян, может такое быть?

– Вполне. Аристарх не врет – ты сам видел, как Серега над беднягой трунил. Значит, это всем известный факт.

– Еще одного вычеркиваем, – неохотно согласился Стас. – Круг подозреваемых сужается, а мотив по-прежнему неясен. Казалось бы, чего проще: застрелили богатенького, значит, дело в деньгах. Не тут-то было! Даже стрелка подходящего не найдешь – все сплошь мазилы да неврастеники. Конечно, чтоб пистолет ко лбу приставить и курок спустить, много умения не требуется. Однако нужны наглость, злость, хладнокровие. К тому же надо оружие зарядить – вряд ли лох с этим справится.

– А что, если пистолет зарядил сам Еськов? Тогда лоху оставалось только спустить курок. Может, это все-таки был несчастный случай?

Стас наморщил лоб. На его усталом лице явственно проступила утренняя щетина, глаза совсем сузились.

– Что, тоже, как и я, подумал о трепетной девушке Любе? – сказал он. – Которая из ружья стреляет? И с которой хозяин роман крутил?

– Роман-то в прошлом…

– Ну и что! Старая любовь не ржавеет. Они могли залить шары, подняться наверх и по старой памяти слегка порезвиться. Что им мешало? Еськов, похоже, тот еще был ходок по девочкам, а коллектив на вечеринке подобрался несексапильный. Кроме Любы и покуситься-то не на кого! Вот парочка и вспомнила прошлое. А что? Эротические игры с пистолетом: пиф-паф, ой-ой-ой!

Самоваров засмеялся:

– Ты всегда критиковал мои фантазии, а самого вон куда занесло!

– Это потому, что я устал. Но и в этой версии что-то есть, согласись? Я знаю жизнь и знаю слабых женщин: прикидывается Снегурочкой, а сама кремень. Есть в этой Любе что-то ускользающее. Помню, проходила у меня такая лет пять назад по хищениям в пекарне…

Хорошо, что Самоваров историю про пекарню знал. Никак бы не получилось прослушать ее в ту ночь еще раз: зазвонили у калитки. Серега бросился открывать, за ним, сонно рыча, потрусил Мамай.

– Может, теперь хоть что-то прояснится, – сказал Стас и широко зевнул. – Героически преодолевая заносы, к нам наконец добрался Рюхин!