Текст книги "Куда скачет петушиная лошадь?"

Глава 7
Ромашки спрятались, поникли лютики…

Рассказ Мира о родной планете и экзамене на аттестат зрелости всем понравился. Ель как услышала про цивилизацию растений, так ветки разжала, иголки из ребят вынула и фитонцидами побрызгала, чтобы заражения не случилось. Менквы одобрительно ухмыльнулись и отступили в чащу. Вэрса похохатывал и хлопал себя по коленкам, видимо, в знак одобрения.

– Ну что же, – сказал Пера. – Прикольная история. Мы тебе верим. Хоть инопланетяне, но нормальные. Мы тоже всё расскажем, но дело долгое, а уже вечер, все устали. Предлагаю переночевать в Чердыни. Там в музее уютно, посидим, поговорим, на ужин чего-нибудь спроворим, а, Ёма?

– Да конечно, батюшка, – обрадовалась Ёма. – Сейчас черинянь поставлю, пельменей налеплю.

Вэрса поёжился.

– Нечего кривиться, я же не в Редикор зову, а в благополучную Чердынь, – сказал Пера.

– В Чердыни тоже ортов много, – непонятно возразил Вэрса.

– Ну и что, ты ортов не видывал, что ли? В Чердыни они все с головами, это в Редикоре безголовые, – ещё более непонятно ответил Пера. – Пошли-пошли, нехорошо гостей в чащобе принимать. Опять же, лучше им всё увидеть своими глазами.

– А коняга пятиногая на землю слезать не желает! – наябедничал Вэрса. – Требует серебряные тарелки под копыта.

– Так вы же признали, что не настоящие Мир-суснэ-хум и Товлынг-лув! – поразился Пера. – Зачем инопланетянину серебряные тарелки под копыта?

– Чтобы были, – сказал Тове. – Без серебряных тарелок мне невместно и, не побоюсь этого слова, срамно! Во какие слова есть в моей «Лингве».

Он всегда был упёртый.

Раздался треск ветвей, и из леса опять вывалился менкв.

– Тове, тебя сожрут за упрямство, – заметил Мир.

– Я… это… типа того… – сказал менкв. – Вот…

Нагнулся со скрипом и положил на землю четыре серебряных блюда. Блюда горели белым огнём, на них всадники в восточных одеждах метали копья в диковинных хищников, охотники посылали стрелы в круторогих антилоп и изящных газелей, воины окружали узорчатые дворцы. Их сделали полторы тысячи лет назад в Персии, выменяли в Чердыни на собольи шкурки и спрятали до пришествия Мир-суснэ-хума. На родине, в Иране, сохранилось шесть таких блюд, в Чердыни нашли более двухсот. Но Даша этого не знала и просто любовалась невиданной красотой.

– Это того, тарелки, – пояснил менкв, смущаясь от общего внимания.

– Спасибо, – сказал Тове. – Ты настоящий друг. Я так устал висеть в воздухе. Спасибо, товарищ.

И с облегчением опустился на четыре тарелки. Менкв совсем расцвёл:

– Ты – вогул. Деревянный. Я – вогул. Деревянный. Мир, дружба. Мы вместе.

– Прекрасная речь, – развёл руками Пера. – Лучшей политической программы я никогда не слышал. Наверное, наш менкв старый вогульский клад распотрошил для вас. Иранское серебро, надо же… Тове, а как ты на этой посуде передвигаться будешь? К копытам приклеишь?

– Жалко приклеивать, там картинки красивые, ещё попорчу, – отказался Тове.

– Тоже мне, проблема, – фыркнула Ёма, нагнулась и прошептала: – Силы тёмные, силы тайные, силы Камовы, силы Туновы, сделайте, как я велю: возьмите белое серебро, прицепите к конским копытам, охраните этого коня от безголовых ортов, от полночных духов, от Невидимых и Неназываемых…

Тове шагнул вперёд – тарелочки вроде и не приклеились, но и не отвалились при ходьбе.

– Ладно, пошли уж, коли идём, – хмуро поторопил Вэрса. – Хотя лично мне в Чердыни ночевать не по нраву, я лесная душа.

– Ты-то, лесная душа, сквозь любую чащу просочишься, а гости наши все перецарапаются, – заметил Пера. – Тропку проложи, что ли, до Чердыни.

Вэрса пробурчал что-то, дунул между двумя ёлками: они расступились, вышла тропочка. По ней и побрели гуськом Вэрса, Мир, Тове, Ёма, Даша, Пера. Замыкающим шёл Гундыр, вытянув три головы в одной плоскости, чтобы меньше за ветки цепляться.

– Эй, а этот… который тарелки принёс, – оглянулся Тове. – Дружище, ты с нами пойдёшь?

Менкв застеснялся и вопросительно поглядел на Вэрсу: мол, можно?

– Иди уж, раз приличные люди зовут, – махнул рукой леший. – Хотя приглашать менква в коми дом у нас, мягко говоря, не принято – дикий вогул трёхметрового роста, деревянный, глупый до остолбенения…

– Это называется расизм, – возмутился Тове. – Когда какую-нибудь нацию считают хуже других.

– Менкв не нация, а глупая дубина, – возразил Вэрса.

– Я тоже дубина, хотя и бесспорно умная, – сказал Тове. – Я же растение, по вашим меркам, только разумное. Так что он – мой дальний родственник.

Менкв приосанился и показал Вэрсе язык. Язык тоже был деревянный и неошкуренный.

– А как тебя зовут? – спросил Тове менква. Тот поглядел непонимающе.

– У них нет имён, – пояснил Вэрса. – Они все просто менквы.

– Кошмар, – поразился Тове. – Так жить нельзя. Тебе надо красивое имя дать.

– Только короткое, длинное он не запомнит, – хмыкнул Вэрса.

– Лютик, – придумал Тове. – Тебя будут звать Лютик. У нас на планете есть такой жёлтенький цветочек, очень милый.

– У нас тоже, – удивился Вэрса. – Ну и лютик получился! Трёхметровый и в обхвате как две бочки!

– Лютик, – нежно сказал менкв. – Не менкв. Лютик.

И затопал позади Гундыра.

Глава 8
Труп Чердыни

Лес, а по-здешнему парма, подходил к берегу Колвы и к семи холмам, карабкался на склоны. Когда-то много веков назад люди пришли сюда, вырубили деревья, распахали поля, понаставили на семи холмах дома и домишки, назвали поселение Чердынью. Парма отступила, затаилась, но не теряла надежды. И вот теперь, когда люди покинули город, парма прыгнула вперёд. Деревья занимали улицы, как солдаты – взятую столицу. Раздолбанный асфальт зарастал мухоморами, навек потухшие светофоры худыми скелетами торчали среди поросли ельника.

Даша шагала по тому, что когда-то было гордой Чердынью, и каждой своей клеточкой чувствовала, что город умер. Глазницы выбитых окон в почти целых домах Советской улицы смотрели вдаль, за Колву. Хорошо, что они не смотрели на Дашу. Стемнело, но свет в окнах не зажёгся, на что Даша смутно надеялась. Целые дома чередовались с грудами битого кирпича. Мёртвая церковь стояла с проломленным куполом и с берёзкой на карнизе. В купол безнадёжно заглядывала звезда. Вторая церковь обгорела и потеряла две стены, а на колокольне чудился подвешенный колокол. Боковым зрением видно, будто висит колокол, а взглянешь в упор – нету, пуста колокольня. Вдоль обрушенного забора крались две тени, оставляя светящиеся синие следы, – ну, это уж точно мерещилось. Оптический обман, да?

Даша отвлеклась на разглядывание теней, споткнулась обо что-то круглое и заорала, опознав череп. Какой-то мелкий, младенца, что ли…

– Не верещи, это кукла, – обернулся Пера. – Кукольная голова отломилась. Люди уходили, ненужное выбросили.

Лысая голова пупса лежала в пыли на боку, пластмассовым ухом кверху. Дашка хотела её пнуть в отместку за пережитый страх. Но голова повернулась, ощерилась, нарисованные глазки сверкнули. Даша отскочила и схватилась за Перу.

– Это кино снимают, да? – дрожащим голосом спросила она. – Это же не настоящая Чердынь. У нас Ленка из класса в прошлые каникулы ездила на экскурсию «Соликамск – Усолье – Чердынь», так нормальный город был, она фотки показывала.

– Усолья уже тоже нет, – сказал Пера. – Соликамск ещё держится. Я всё расскажу, Даша, хотя сам многого не понимаю.

– Чердынь развалилась за полгода? И нигде по телевизору про это не говорили? – упрямо не верила Даша. – Не может быть. Мы что, в какой-то плохой фантастике?

– Мы в будущем, – грустно сказал Пера. – И совсем недалёком. Ну, вот и музей, здесь поуютнее.

– Заходите, заходите, гости дорогие, – засуетилась Ёма. – Осторожно, ступеньки обвалились, а дверь просто так прислонённая, она с петель соскочила. Вот я её отодвину, проходите в коридорчик и в зал. Где-то лучина была. Ага, вот она. Сейчас лучину зажгу, светло будет. Кыш! Пшёл вон!

И махнула рукой в сторону окна. В треснувшее стекло заглядывала светящаяся курносая морда, довольно милая. От Ёминого «кыша» морда посинела и отвалилась.

– А я думала, Баба-яга в лесу живёт, – сказала Даша, стоявшая к окну спиной и морду не заметившая.

– Раньше в лесу и жила, в избушке на курьих ножках. А потом люди ушли, и тут такая жилплощадь освободилась – загляденье! Два этажа, лестница, как во дворце! Одна стена, правда, рухнула, но целых три осталось. Одинокой женщине трёх стен более чем достаточно. Вот крыша над залом советской истории протекает, так это ничего, там я себе душ устроила. Очень удобно. Как дождь, так я моюсь. А дожди у нас часто, так что моюсь я тоже часто. Зато какой дом! Особняк купца Юрганова, построен в 1851 году!

– А тебе-то, старая, что до Юрганова-купца? Когда он тут земской управой командовал, ты в парме сидела, мухоморы жарила, – подковырнул Ёму Вэрса.

– И не мухоморы, а Иван-царевичей, – надула губы Ёма. – Всё равно лестно в особняке жить. Я про Юрганова на мемориальной доске прочитала, она ещё не совсем плесенью заросла, кое-что разобрать можно. Нет-нет, здесь не надо располагаться, это был зал природы, тут дует очень из дыры на улицу Ленина. Лучше поднимемся на второй этаж… осторожно, половины ступенек не хватает… нет, что ж вы за перила хватаетесь, они что – для того, чтобы хвататься? Это же музей, глазами глядите, а трогать нельзя, а то всё обрушится.

– Нашему коню пятиногому по этой щербатой лестнице не забраться, – возразил Пера. – И Гундыру тоже тяжело. Тем более перила почти рухнули. Так что сядем здесь, в зале природы. Ближе к природе, так сказать.

– Природа, однако, – поёжился Вэрса. – Трупы зомби-зверей. Вон волк щерится, как живой, а из распотрошённого пуза опилки сыплются.

– И не трупы, и не зомби, а просто чучела, – сказал Пера. – Тут стояли чучела всяких зверей и птиц, что на здешней земле живут. Чтобы привести детей и показать: вот такие волки или там медведи ходят в парме, а мамку слушать не будете – они вас съедят. Очень круто и воспитательно.

– Нельзя детей на трупах воспитывать, хотя бы и на звериных, – покачал головой Вэрса. – А где остальные чучела?

– Люди их с собой увезли, когда уходили в большие города. Чтобы там в музее поставить и детям показывать. А чучело волка очень старое, ещё дореволюционное, оно бы не выдержало переезда. Из него и так труха сыплется, и хвост моль побила… хе-хе… Вот его и бросили, – пояснила Ёма.

– Огромный какой волчина, я таких и не видывал, – протянул Пера. – А уж я в своё время волков настрелял немерено. Твой, Вэрса? Из твоего леса?

– Нет, – вгляделся леший в оскаленную запылённую морду. – Не мой… а вроде бы я его видел где-то… не уверен. Лицо знакомое, а кто – не припомню. Ёма, ты не помнишь этого волка?

– Волк и волк, – проворчала Ёма, отворачиваясь. – Нечего и глядеть. Чучело протухлое. Сам виноват. Так ему и надо, изменщику коварному.

Даше показалось, что стеклянные глаза чучела растерянно моргнули. Но это, конечно, ерунда – чучела не моргают.

– Хозяйка, куда присесть-то можно? – спросил Пера.

Ёма махнула рукой – на пол плюхнулся ковёр.

– На него садитесь. Ковёр-самолёт, между прочим. Правда, сломанный. У меня только два стула: один из экспозиции «Быт купцов XIX века», а второй – на котором директор сидел. Пойду черинянь испеку да пельмени спроворю. А ты пока рассказывай, Пера, не томи гостей.

Глава 9
Убийство на рыбном пироге

– Это очень древняя земля, – начал Пера, погодне́е устраивая лучину в светец. – Когда-то в непредставимые времена её создали коми боги Ен и Омоль. Впрочем, вогулы утверждали, что не Ен и Омоль, а вогульский бог Нуми-Торум. И у русских тоже есть свои идеи на этот счёт. Но кто-то её создал явно – не сама же народилась. В прежние времена тут было… как это современное слово, вечно забываю… ага, прикольно. Или круто?

– Да ты не майся, говори нормальными словами, – пожалела его Даша.

– Нет, раз я делаю вид, что молодой, то и говорить должен молодёжно, – вздохнул Пера.

«Всё равно не получается», – подумала Даша, но не стала Перу огорчать.

– Покрывали эту землю волны Великого Пермского моря, потом давили на неё многометровые толщи Вечного льда. Море высохло, лёд уполз на север, и поселились здесь всякие жители. В лесах обитали звери и лесные духи, в воде – рыбы и водные божества, каждое дерево было разумным, в каждом камне светилась душа… Люди тоже были, они пришли с юга, когда отступил ледник. Древние племена неведомого языка, теперь их называют чудь. Потом на нашей земле сделались те народы, какие ты знаешь. Коми-пермяки жили здесь, коми-зыряне – к западу, где твоя родина, Даша. Но это братья, близкая родня. На севере и на востоке, за Камнем, жили вогулы, на их языке – манси, тоже родня, но дальняя. Они были воинственны, нападали на посёлки коми – сие считалось доблестью, а не злодейством. Ещё севернее жили ненцы, пасли оленей – ух, хорошие охотники! У всех были свои лесные и водяные божества.

– Мы с вогульскими духами не ссорились, – вставил Вэрса. – Что нам делить? Земля велика, лесов на всех хватит. Это люди вечно выясняют, кто сильнее.

– Да, – грустно кивнул Пера. – Выясняют. То вогулы придут с войной на землю коми, то татары из Сибирского царства, то новгородцы, да суздальцы, да московиты – за мехами. Крутые разборки всю дорогу.

– Это я по истории проходила, – сказала Даша.

– И вот в XV веке русские заявились сюда навсегда, – продолжил Пера. – Хотя коми их, что характерно, не звали. И привели своего Бога и святых – ну, тут мы сильно не возражали, Бог хороший, добрый. И постепенно эта земля стала русской. И Чердынь – русский город, только название осталось коми-пермяцкое: чер или шер – это ручей, дынь – устье. И были здесь богатые земли, много деревень и красивых городков.

– А теперь?

– Всё менялось медленно. Сначала люди сделались равнодушны, коми-пермяки забыли коми язык, а русские исковеркали свой русский матом и чужестранными словами. Из деревень жители стали уходить в города. Из маленьких городов – в большие. Деревни и мелкие города пустели, разрушались, тратить деньги на их восстановление было невыгодно, а любить родной дом считалось стыдным. Всё дальше и дальше на юг и запад отселялись люди – за нормальными заработками, интересной городской жизнью, ради карьеры… это ведь не преступление – хотеть хорошей жизни, правда?

И наконец люди ушли совсем, и Чердынь опустела. И Покча, и Искор, и Ныроб, и Пянтег, и Редикор…

– В Редикоре страшно, – вздохнул Вэрса.

– Уходя, люди забрали с собой своих богов, – грустно сказал Пера. – В здешних разрушенных церквях нет больше доброго Иисуса и заботливого Николая Угодника, милосердной Богоматери и строгого Петра… они ушли вместе с людьми, чтобы не бросать их, непутёвых. А опустевшие церкви и города заняли прежние хозяева здешних мест, древние духи коми и вогулов. Они тут жили до прихода христианских святых и остались с этой землёй навсегда.

– Без людей скучно, – опять вздохнул Вэрса. – Орты – разве это компания?

– Про орта я тебе уже объяснял, Даша, это нечто вроде души, – сказал Пера. – Они не злые, просто бродят – и всё. Правда, если попадётся безголовый орт – это плохая примета, к смерти. Здесь ведь много людей умерло за тысячи лет, много ортов осталось. Святой Николай когда здесь хозяйничал, то не давал им выходить на свободу, а он ушёл – орты и повылазили.

– В Редикоре ортов – что комарья летом, – сказал Вэрса. – И злые они какие-то.

– Орты не бывают злые, – удивился Пера.

– Может, спортились, – пожал плечами Вэрса. – Дальше я расскажу, дальше Пера не знает. И вот все люди ушли, и боги ушли, а на опустелую нашу землю, как мухи на мертвечину, стали слетаться Чужие. Мы, чай, не поленом прибитые – сообразили, что они с других миров. Люди называют их инопланетяне. Они прут и прут, считая эту землю ничейной. Может, себе забрать хотят? А мы пытаемся сохранить наш край для людей – вдруг они ещё вернутся? Хотя надежды мало, конечно… Но это бы ещё ничего. Тревожит другое. А вдруг люди ушли не просто так? Не за деньгами и красивой жизнью? Вдруг они почувствовали… ну это… как объяснить-то… беду?

– Что почувствовали? – не понял Пера. – Про это я не знаю.

– Мы на север не ходим, там вогульские места, что мы там забыли, – продолжил Вэрса. – Но нонеча там неладно. В последнее время оттуда откочевали белки, толпами идут какие-то нездешние духи – дальние, не вогульские… может, ненецкие? Словно их гонит кто-то, и они бегут на юг. И никто не знает, что там сделалось, на севере, отчего все бегут. Может, тун могучий, ну, то есть чародей, объявился и что-то злодейское творит?

– Этого… того… Лютик знает, – послышалось от лестницы. Про менква все как-то забыли, а он встал в пролёте лестницы, где потолок был выше всего, и выглядел ну точь-в-точь как деревянный резной столб-идол.

– Да по́лно врать, что может знать дубина вогульская, когда даже интеллигентный коми Вэрса не знает, – махнул рукой Вэрса.

– Лютик ходил! – возмущённо проскрипел менкв. – Лютик смотрел! Лютик дубина. Вэрса – дубинина какашка! Плохая!

– А ты… а ты… – Вэрса аж задохнулся от возмущения.

– Погоди, он что-то знает, – остановил его Пера. – Рассказывай, менкв.

– Не буду, – гордо сказал Лютик. – Я – тупой.

– Ты, наоборот, острый, – пробормотал Пера, глядя на заострённую голову менква.

– А мне так интересно, – вкрадчиво сказал Тове. – Неужели я никогда-никогда не узнаю, о чём речь! Просто до слёз жалко…

И утёр скупую мужскую слезу. Правда, Тове невнимательно читал про физиологию землян и слезу почему-то сотворил вытекающей из уха. Но менкв всё равно смягчился и сказал:

– Ты – вогул. Хороший. Тебе скажу. Другим – нет.

Все тут же отвернулись и сделали вид, что не слушают.

– С севера того… идут, – начал Лютик, мучительно подбирая слова. – Сначала наши, мисы. Тоже вогульские духи. Потом дальние, хэхэ и хэсэ. Нгылеки.

– Это духи ненцев, – шёпотом пояснил Пера, делая вид, что рассматривает лепнину над дверью.

– Лютик того… ваще не любить хэхэ и хэсэ, – продолжил менкв. – Невкусные. И врут много. Врали, что Хэбидя Хо Ерв, Хозяин Священной Семиствольной Берёзы, умер.

– Не может быть! – ахнул Вэрса. – Это очень сильный ненецкий дух, с ним сам Нум – верховное божество ненцев – считается. Раз в две тысячи лет Хэбидя поднимает свою берёзу, из-под её корней разливается вода, и получается Всемирный потоп. Не очень всемирный, километров на двести.

– Хэбидя убили, берёзу свернули, – сказал менкв. – Лютик не верить. Хэхэ врёт, чтобы менкв его не съел. Хэхэ сказали – с севера идёт Пустой Лёд. Наступает Нга. Пусто, ничего нет. Нга – страна смерти у ненцев. Это непонятно. Лютик покушать и пойти посмотреть.

– Ты ходил в разведку на север? – с уважением спросил Пера. – Надо же, молодец какой.

– Лютик молодец, – согласился менкв. – Лютик ваще крутой в натуре. Ходить, смотреть. Сначала хорошо. Потом страшно. Лютик убегать. Раньше край земли был далеко – за вогульскими землями, за ненецкими землями, за землями моржей, за Северным морем, за льдами… Теперь конец земли пришёл близко. Кто-то злой скатывает землю. Вот так.

Он с натугой нагнулся и скатал краешек ковра-самолёта.

– Сначала скатывает. Потом куски отрывает и выбрасывает. Парму скатал, Семиствольную Берёзу скатал, Хэбидя скатал, моржей скатал, оленей скатал… и получилось пусто, – закончил Лютик. – Нга. Я издалека смотреть. Близко нельзя. Близко дует. Кто-то злой в себя дует.

– Ничего не понял, – честно признал Пера. – Кто куда дует? Опять конец света, что ли? Сколько можно этих приколов, надоели.

– Да врёт он всё, – пробурчал Вэрса. – Вы что, менквов не знаете?

Тут откуда-то из музейных закоулков выскочила Ёма. Она притащила огромный дымящийся пирог, поставила и побежала за пельменями.

– Черинянь! – обрадовался Вэрса. – Рыбный пирог!

– Непонятное что-то творится на севере, – пробормотал Пера.

– Раз ты заявился из моего Сыктывкара сюда, значит, можно ещё немножечко в будущее проникнуть и поглядеть, что тут станется, – сказала Даша. – Вернутся сюда люди или нет?

– Я могу только по вызову, – тихо сказал Пера. – А из будущего меня не зовут. На полгода вперёд получается проникнуть, а дальше никак, не зовут. Похоже, некому звать, никого нет. Это что же, через полгода и Чердынь «скатают», как ковёр?

– Надо идти в разведку (синоним не указан), – сказал Мир, и все вздрогнули: до сих пор он сидел в уголке и молчал, и про него как-то забыли. – Посмотреть самим. Если правда – надо победить чародея и раскатать землю обратно!

– Чужой дело говорит, – кивнул Вэрса. – Сходить, поглядеть… а вдруг менкв не соврал?

– Сначала черинянь поедим, а то остынет, – решительно сказала Ёма. – Потом пельмени доварятся. После ужина идите, куда хотите.

Даша обожала рыбные пироги и с наслаждением вгрызлась в свою порцию. Пера и Вэрса тоже отдали должное еде, Гундыр откусывал свой кусок тремя ртами с трёх сторон, Ёма деликатно поклевала – негоже хозяйке на угощение первой набрасываться.

– Эй, а вы? – оглянулся Вэрса. – Нельзя отказываться от угощения, хозяйке обида, дому оскорбление.

– Э-э… мы не умеем, – смутился Мир. – Мы же растения. Синоним флора. Нет-нет, не обижайтесь, мы не отказываемся. Только это технически невозможно.

– Глупости, – отмахнулась Ёма. – Ойя да ойя, какие дикие пошли пришельцы, даже есть не умеют. Показываю технологию. Пункт 1: открыть рот. Да не здесь! Рот – вот эта дырка. Отлепи нижнюю челюсть от верхней, рот и откроется. Эх, темнота инопланетная…

Мир и Тове синхронно открыли рты. Ёма ловко засунула в каждый по куску пирога.

– Пункт 2: закрыли рты, – скомандовала Ёма. – Действие, обратное пункту 1.

– Теперь надо ждать, пока еда под действием ферментов рассосётся, – промычал Мир с набитым ртом. – Хищные растения росянки тоже так делают.

– Надо не ждать, а действовать! Вот так двигайте ртом, – показала Ёма. – Ещё, ещё… глотайте! Ну, пропихивайте в глотку, вниз! Раз-два-три – ам!

– Ой! – удивился Мир. – Еда из рота куда-то делась! Это опасно?

– Куда-куда, в пузо, – пояснил Вэрса, сочувственно наблюдавший за обучением. – Не паникуйте, технология отработана, всё под контролем.

– А потом из пуза еда куда пойдёт? – спросил пытливый Тове.

– М-м-м… как бы тебе объяснить… – засмущалась Ёма.

– Я тебе после покажу, – фыркнул Пера. – Кстати, Тове, отверстие для выхода бумаги из принтера придётся использовать немного по-другому. А… Что?

Сквозь закрытую дверь музея просочился длинный светящийся зеленоватый туман. Он собрался в неприятного вида безголовую человеческую фигуру, двинулся было к Даше, протянул к ней руки… зашатался и упал рядом с рыбным пирогом.

– Это орт! – воскликнул Вэрса. – Безголовый!

Пера подскочил, глянул на тошнотворное быстро синеющее существо, потом на его следы, светящиеся синим огнём на полу.

– Почему он лежит? – возмутилась Ёма. – Да ещё практически на моём пироге!

– Он умер, – растерянно сказал Пера.

– Он не может умереть, он дух мертвеца, – возразила Ёма. – Это он нарочно, из вредности разлёгся.

Она пнула сине-зелёного ногой и ойкнула. Потом наклонилась, потрогала.

– Ойя да ойя, – сказала Ёма. – Он не умер. Он убит.