Текст книги "Медвежьи сны"

Он не перебивал и не задавал вопросов, давая ей выговориться, и у Маруси возникло ощущение, что она разговаривает с Филькой, которому можно рассказать все. Но когда он прервал молчание, иллюзия рассеялась, потому что он заговорил о том, чего она больше всего боялась.

– Дети – это похвально, хотя ты и не можешь себе позволить благотворительности. Это тебе не по средствам. И уж тем более не по средствам думать, что эти дети когда-нибудь станут твоими.

– Разве я просила тебя помочь мне разобраться в себе? – оскорбилась Маруся. – И делать выводы о моей жизни?

– Ты можешь злиться сколько угодно. Но факты налицо. В конце концов, никто не мешает тебе выйти замуж снова и родить, если ты считаешь, что не реализована как мать.

– Выйти замуж снова? – переспросила она, как будто он предложил ей взойти на погребальный костер живьем.

– Возраст у тебя, конечно, уже поджимает, – бестактно продолжил хозяин. – Но сейчас медицина творит чудеса. Или сама родишь, или суррогатную мать найдешь.

– Дима, я не хочу об этом. – В ее голосе зазвучали плачущие нотки, и он удивленно поднял бровь, всмотревшись в ее расстроенное лицо. – Давай сменим тему.

– Да я вообще не хочу разговаривать. Поедем ко мне.

– Тебе Люськи мало?

– Мне тебя мало, мне недостаточно сидеть через стол.

Он смотрел исподлобья, зная, что она снова станет торговаться, снова отступит в последний момент, ни за что не решится подпустить его так близко, чтобы уже не думать о последствиях. Он вспомнил про эти их бесконечные брачные танцы и помрачнел, уткнулся взглядом в стол и пропустил момент, когда она решительно пересела на его скамейку, на секунду задумалась и придвинулась вплотную, будто услышала его мысли.

– Почему мы не можем ни о чем договориться, Дима? Может, нам вообще не стоит разговаривать?

– Это лучшее, что я когда-нибудь слышал от женщины! – Дмитрий Алексеевич обнял ее за талию, все еще опасаясь, что она вспомнит про мужа, двадцать лет семейной жизни и про то, что ей надо еще подумать Бог знает о чем. – Надеюсь, что ты никогда не забудешь, что сама это предложила?

– У меня хорошая память, – ответила она и, чувствуя, как сердце падает в бездну, прижалась к нему.

– Но ты забыла, что обещала трогать меня, когда я вернусь! – Блаженствуя, как пригревшийся кот, он осторожно гладил ее сквозь тонкий свитерок. – И что через час начинается праздничный вечер, где ты должна петь.

– Так трогать или петь? – поиграла бархатными интонациями она и поймала его заигравшуюся ладонь.

– Сначала заскочим ко мне в офис, потом на концерт, а потом то, что ты обещала, – шепнул он, касаясь губами ее уха. – Хотя концертом я готов пожертвовать.

– Тогда давай начнем с офиса, – скрывая улыбку, сказала Маруся, и он неохотно убрал руку, чтобы заплатить по счету.

В окнах приемной на заводе царил полумрак. Этажи были непривычно тихими, зато из столовой неслась музыка, сотрясая стены и перекрытия. Служащие провожали успешный старый год, пока хозяин, как лис в курятнике, крался по коридору, держа Марусю за руку и надеясь не попасться на глаза сплетникам и видеокамерам. В кабинете он зажег настольную лампу и рассеянно рылся в ящиках стола, как будто вспоминая, что ищет. Маруся замерла у подоконника, глядя на заснеженное поле, убегающее в темноту от света фонарей.

Всю дорогу из трактира они ехали молча, и она ощущала его взгляд, но не хотела ни говорить, ни даже включать радио. Оказалось, что рядом с ним можно молчать и думать о нем и о чем угодно, и представлять себе, как после концерта ей придется исполнить свое обещание.

– Да куда же она девалась! – Теперь Дмитрий Алексеевич копался в карманах пиджака, висящего в крохотной гардеробной, и негромко ругался. – Твою мать!.. Все не как у людей…

– Что не как у людей? – Она приблизилась, заглянула ему под руку. – Может, пиджак не тот?

– Тот, с чего не тот! – неожиданно рявкнул он и снова полез во внутренний карман.

– Давай я в этом посмотрю. А то мы опоздаем.

Она ловко скользнула мимо него, раздвинула вешалки, провела ладонями по лацканам пиджака, как опытный таможенник на личном досмотре, и опустила руку во внешний карман.

– Хм, пятьсот рублей. Чек какой-то. Ключи. Ты не ключи ищешь, Дим?

– Не то, все не то! – все сильнее злился он.

– Перестань рычать. Лучше скажи, что мы ищем.

Он не успел ответить, как в приемной послышались женские голоса и зазвонил телефон. Дмитрий Алексеевич и Маруся повернулись друг к другу и притихли.

– Он с обеда уехал. На столе? Сейчас посмотрю.

Хороши они будут, когда Алена застукает их вдвоем в стенном шкафу. Времени на размышления не осталось. Он потянул дверцу на себя, и она без шума закрылась, оставив крохотную щель, через которую сочился тусклый свет из кабинета. Маруся вдруг тяжело задышала и прошептала:

– Дим, давай выйдем!

– Я не могу тут…

– У тебя клаустрофобия?

– Нет, но…

– Замолчи!

В кабинете по полу застучали каблучки, и через несколько секунд Алена сообщила невидимому собеседнику, что «Дмитрий Алексеевич бумаги пока не подписал, так что теперь только после праздников», и записала информацию, которую звонивший решил оставить.

– Дим, уже можно выйти?

– Нет, она еще там.

Мало того, что Алена уходить не собиралась, оказалось, что на пустующий кабинет у нее были планы. Спустя пару минут в двух шагах от гардеробной кто-то двигал стулья, и вскоре уже два женских голоса зазвучали рядом.

– Что обещают синоптики? Включи телек пока, а я цветы полью.

– Что они могут обещать! Мороз, снег, пьянки.

Женщины захихикали, но второй голос Дмитрий не узнавал, а в щель были видны только тени, падающие из окна на стену за его креслом.

– Ты уезжаешь или здесь останешься?

Они расположились в его кабинете, как у себя дома, и если бы он не опасался выглядеть законченным идиотом, то устроил бы этим безмозглым курицам разгон мирных арабских иммигрантов силами французской полиции. Но рядом пряталась Маруся, и выскочить из шкафа, как чертик из табакерки, было невозможно.

– Дима, – одними губами позвала она и подергала рукав пиджака, заставив мужчину наклониться к ней. – А если они заглянут сюда?

– Молчи!

– У меня инфаркт будет!

– Тихо!

Она закрыла лицо руками и помотала головой. За дверцей женщины перешли к обсуждению личных тем, а потом… «Ах ты зараза! – подумал он, когда Алена скрипнула дверцей бара и послышался недвусмысленный звук касания горлышка бутылки о рюмку. – Мой коньяк!»

– За нас с тобой?

– Да, и пусть провалятся все мужики вместе с твоим шефом!

Заговорщицы чокнулись и зашуршали оберткой шоколада.

– И что он нашел в этой Климовой? Она же старая!

Маруся отняла руки от лица и неотрывно смотрела на мужчину. В темных омутах ее зрачков гуляла опасная рябь, не предвещающая ничего доброго.

– Одевается, как принцесса, ездит на шикарной тачке. А сама-то дешевка, певичка из забегаловки. Возомнила себя суперзвездой!

– И чего мужики так тащатся от москвичек?

Маруся побледнела, и водяной принялся баламутить воды омута.

– Не желаю это слушать! Избавь меня…

Но сейчас он не мог ее избавить и защитить ни от двух дур в своем кабинете, пьющих коньяк и злословящих, как старые ведьмы, ни от сплетен, ни от воспоминаний о муже, который сделал что-то не так, и потому в жизни хозяина медвежьего угла появилась примадонна из ресторана, хотя он уже и думать забыл о том, что женщины бывают такими.

– У них что, ноги из другого места растут? Или сисек больше двух? – не унималась гостья в кабинете.

– Они там, в своей Москве, умеют делать такие штуки… Думаешь, как они квартиры и машины отрабатывают?

– Тогда чего же ее муж бросил, если она такая профессионалка?

– Молодую, небось, нашел, вроде Люськи!

Маруся сглотнула душащий комок, закусила губу и закрыла ладонями уши, а вот глаза закрывать не стала, и темный омут, который так пугал его и манил, вдруг перелился через край. Но оказалось, что нет в нем никакого водяного, просто слезы, которые заструились по вспыхнувшим щекам. И тогда мужчина сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: заменил ее ладони своими и поцеловал так, словно хотел вобрать ее всю, спрятать от нынешних сплетен и прошлых проблем. И от разочарований в будущем, о которых они оба еще не знали. В тот же миг он испугался, что сейчас она оттолкнет его и Алена с товаркой станут свидетелями невероятной сцены в гардеробной. Но непредсказуемая Маруся пробралась руками под его пиджак, обхватила за спину, как утопающий обнимает бакен, и замерла в жарком плену. Дамы наливали себе по второй, а он все целовал эту столичную суперзвезду, и она постепенно оттаяла, забылась, принялась отвечать ему всем телом, прижимаясь так, что он терял рассудок и ощущение реальности. Ее дубленка мешала, собственное пальто сковывало, как латы, и немыслимо раздражали вешалки, теснота стенного шкафа, необходимость двигаться бесшумно, а не разметать по углам одежду и, прижав женщину к стене, залезть к ней под юбку и почувствовать благодарный отклик. Он давно выпустил ее голову, потому что оба перестали слышать происходящее в кабинете, и Дмитрий потянул назад мягкий воротник дубленки, которая тоже не стала сопротивляться и соскользнула на пол легко и бесшумно. И тогда мужчина, окончательно уверившись, что теперь им никуда не деться, задрал мягкий свитер, плотно обхватывавший ее тело. «Вот сейчас!» – твердил он себе, не сознавая, что не может быть никакого «сейчас», что место неподходящее, и время тоже. И всего лишь случайность на минутку свела их, как детей, в шкафу. И за этой минуткой уже завтра могло не оказаться ровным счетом ничего, что позволило бы ему вот так обнимать ее снова и снова. Но думать «про завтра» он уже не мог, потому что под свитером был нагретый шелк и кружева, а под юбкой нетерпеливая ладонь скользила вверх по бедру, не встречая сопротивления. Его руки узнавали то, что давно угадали глаза и желания, и это невозможное ранее узнавание, а сейчас такое естественное и неотступное, заставляло его забыть о пикантности ситуации. И когда с чудовищным, как показалось им обоим, грохотом сверху посыпались вешалки и коробки, а в его кармане сорвавшимся с цепи псом заорал телефон, Марусино сердце рухнуло и разбилось о гулкую тишину в кабинете.

– Боже! – прошептала она, еще не понимая, что спаслась от сплетен и рук, которые разжались и лихорадочно принялись искать мобильный в недрах пальто. – Они ушли.

– Что? – Он не сразу понял, нащупав аппарат и пытаясь удержать женщину, торопливо распахнувшую дверь гардеробной. – Подожди!

– Мы опаздываем, Дима! – Она прятала от его глаз шелка и кружева, одергивала свитерок и приглаживала волосы. – Выходи оттуда и поехали.

Дмитрий Алексеевич разыскал внезапно захлебнувшийся звоном телефон, а вместе с ним и то, с чего началась история в шкафу, – сложенный листок.

– Черт, вот же она.

– Что это?

Маруся с опаской подошла ближе и глянула на белую визитку, небрежно сломанную пополам, как на загадочный чип, вынутый из головы помешанного на инопланетянах.

– Я должен позвонить.

– И ради этого?..

Она не закончила фразу, но было и так понятно, о чем она думает. Двадцать минут душного безумия, вседозволенность рук и губ, унизительные сплетни завистливых дам. И все это ради какого-то телефона под именем Дениса Сорокина, будь он трижды неладен!

– Мне нужен этот телефон! – Разозлившись, он почти перешел на крик. – И если ты считаешь…

Снова два омута затягивали его вместе с этим раздражением, вкусом ее губ, рваным ритмом все еще не успокоившегося сердца, и он забыл, что хотел сказать, как кролик перед удавом.

– Дай мне дубленку! – попросила она, опустив ресницы и отпустив его из плена. – Без тебя не начнут, а если мы еще и опоздаем вместе, Бог знает, что люди подумают.

– Давно уже болтают, и только сегодня будут правы, – хмыкнул он.

– Я не стремлюсь оправдать доверие масс.

– И не надо, оправдай мое. На концерт мы уже опоздали, можем не ехать. – Он подал ей дубленку и, вдруг обхватив руками, как медведь, поцеловал в шею. – Господи, Машка…

– Нет! – Она вырвалась и подтянула к подбородку воротник. – Едем в ресторан.

– Волшебный шкаф, – с обидой пробурчал он и запахнул пальто. – Придется затащить тебя сюда после ресторана.

– Секретаршу свою затащи! – беззлобно огрызнулась Маруся, выходя в приемную. – Она только и ждет залезть к тебе в брюки.

– Она там уже побывала! – буднично сообщил он и запер кабинет. – А теперь, видишь, бесится из-за тебя.

– Вот ведь я дура! – Маруся зябко передернула плечами. – В этом городе есть хоть кто-то, с кем ты не спал?

– Мужики. И ты.

В машине он придвинулся, тронул рукой ее волосы, но она мотнула головой и заблестела глазами, глядя на дорогу. Только слез ему не хватало!

– Скажи еще, что я оскорбил твою невинность!

– Этого нельзя было допустить!

– Ты и не допустила. А то, что я трогал тебя… ну, не сломал, не помял, не испортил же ничего.

– Ты не понимаешь! – вздохнула Маруся, словно разговаривала с умалишенным. – То, что они говорят обо мне…

– Собака лает, а караван идет.

– Плевать на собаку! Не должен этот караван никуда идти!

– Должен, не должен – не на ромашке гадаем. – Внутри него вскипело и выплеснулось раздражение на весь мир. – С чего вдруг два взрослых человека, которые хотят… хм… сама знаешь, чего хотят… должны слушать бабскую болтовню?

– Я и не слушала, пока мы не оказались там. – Она уклонилась от обсуждения вопроса, чего хотят два взрослых человека, запертые среди вешалок и коробок. – И не знала раньше, о чем они говорят. Догадывалась, но ведь не знала наверняка…

– Ну и услышала ты, что они тебе завидуют! Кому хуже-то стало? – Он искренне не понимал, почему она изводилась из-за глупых сплетен. – Бабы всегда найдут, к чему придраться. – И, глянув в темноту ночи, вдруг расцвел, как каприфоль. – А я теперь знаю, что ты умеешь какие-то штуки, которые эти дуры не умеют. Покажешь?

– Ты невыносим! – сквозь выступившие слезы рассмеялась Маруся. – Все сводишь к одному.

– С тобой сведешь! Ты же сопротивляешься как королева-девственница, а секс в одиночестве – это в моем возрасте несолидно.

– Королева Бесс не была девственницей, это доказанный факт!

Он заинтересованно поднял брови, ожидая разъяснений, но она легонько стукнула его по руке, показывая, что разговор пора прекратить. Про королеву он ничего не понял, но женщина рядом с ним перестала плакать и можно было вздохнуть свободно.

В ресторане они сидели, как чужие, стараясь не касаться друг друга. Табличка «зарезервировано» переехала на край стола, и на ее место поставили Марусину тарелку. Десятки глаз сверлили русый затылок, и ее уши горели от того, сколько раз присутствующие шепотом произнесли их имена. Даже старички-ветераны странно шелестели за соседними столиками и виновато замолкали, стоило ей скользнуть по ним взглядом. Марусе хотелось на сцену, где ее оценивали в контексте песни, в обрамлении аккомпанемента, улыбок, выкриков про «Сиреневый туман» или Сердючку. В компании Дмитрия Алексеевича она переставала быть самостоятельной, не была красивой женщиной или мелодичным голосом, она становилась его вещью, его пассией, и все обменивались догадками, какими штучками в постели она приворожила его восемь месяцев назад. Когда конферансье умолк и доморощенный фокусник, наряженный Дедом Морозом, ушел со сцены, а Дмитрий Алексеевич перестал смотреть в упор на ее напряженный профиль, официантка положила на стол несколько записок.

– Еще чего! – возмутился хозяин и оттолкнул их прочь. – Ты сегодня отдыхаешь.

– Дима, я лучше спою. – Она склонилась к его плечу и осторожно придвинула к себе записки. – Мне все равно кусок в горло не лезет, пока на нас смотрят. Дурацкая идея быть по эту сторону сцены.

– Из-за меня? – насупился он. – Ты меня стыдишься?

Но она не стала отвечать, легко поднялась и взошла по узкой лестнице, одетая совсем не так, как полагалось на праздничном концерте, в короткой юбке, сапогах выше колена, как кот из известной сказки, в обтягивающем свитере, который так запомнился его рукам. Зал заволновался, послышались привычные выкрики с названиями песен и исполнителей, и Маруся кивнула Сергею Сергеевичу, одетому по случаю праздника в серебристый фрак. Он понимающе склонил голову к роялю и картинно пробежался пальцами по черно-белым клавишам. Она встряхнула головой и запела для мужчины, с которым целовалась два часа назад в тесном шкафу на окраине города. Ее взгляд, как магнитом, тянуло к хозяйскому столу, где Дмитрий Алексеевич с мрачным лицом напивался, слыша, как шепчутся в зале, пока ее голос в предпоследнюю ночь уходящего года сплетает опасную паутину слов, в которую он попался, встретив ее в кабинете начальника ГАИ.

Глубоко за полночь в тускло освещенном лифте, теряя рассудок от выпивки и ее близости, он снова попытался зажать женщину, как пьяный завсегдатай бара уставшую от мужского внимания стриптизершу. Она почти ответила на поцелуй, но до третьего этажа лифт домчал, как ему показалось, быстрее обычного, а возле двери, отклеивая от себя его ищущие руки, она сказала: «Не сегодня, езжай спать, ты ужасно пьян!» – и заперлась на оба замка. Он со всей силы нажал на звонок, послушал идиотскую фразу про гостей и Филькин лай, перешедший в рычание, стукнул кулаком в стену, подул на содранные костяшки пальцев и уехал по заснеженной улице обратно в ресторан. «Не дала!» – зашуршали насмешливые голоса, когда он через двадцать минут появился в дымном зале в расстегнутом пальто, со сбившимся на сторону галстуком и, набычившись, пошел к своему месту, застеленному свежей скатертью с табличкой «зарезервировано» посередине. Кто-то слишком громко хохотнул, он обвел налитыми кровью глазами столы, и, казалось, даже рояль заиграл тише, когда он скинул пальто на руки официантке и потребовал еще водки.

«Обещала и не дала», – с пьяной тоской напомнил он себе, уезжая домой под утро, и проводил вожделеющим взглядом стайку смешливых девушек на площади. Вспоминать запретный шелк белья под пальцами и бархатистую нежность шеи с легким запахом подаренных им же духов было невыносимо, и он с усилием переключил память на предстоящие в новом году проекты, пока машина плавно катила к неосвещенному особняку посреди коттеджного поселка.

Весь следующий день Маруся, выключив городской и мобильный телефоны, курсировала между спальней, кофеваркой и ванной в сопровождении собаки. К середине дня от кофе ее начало мутить, от горячей ванны кружилась голова, а валяться с книжкой в кровати было невыносимо, потому что в голову лезла всякая чушь. Впрочем, чушь была не всякая, а очень даже конкретная, и ей хотелось плакать, потому что из двух Дмитриев память выбирала того, который был территориально ближе. Она уговаривала себя, что это только из-за расстояния, из-за его медвежьего упрямства и напора, а тот, другой, в далекой Москве все равно самый лучший и самый любимый. Но цепочка мыслей все время замыкалась на вчерашних поцелуях. И тело напоминало, что можно отпустить желания на волю и начать жить, выбравшись из скорлупы прежних ошибок.

«Не поеду ни в какой лес! – обнимая Фильку, шептала она, будто мужчина мог ее подслушать. – Вот еще что придумал – проводить новогоднюю ночь в лесу! Тоже мне, Маша и медведи! Костер, петарды, шампанское… Бред какой-то! Посижу до половины первого и лягу спать. Сдался мне этот новогодний фарс!» Но слезы наворачивались на глаза, и приходилось снова идти в ванную, а мысли все бегали и бегали по кругу, как раскрашенные лошадки на карусели. Под «Иронию судьбы» она разревелась и все твердила про себя «с любимыми не расставайтесь…», словно эта магическая формула могла вернуть ее на год назад в ушедшую новогоднюю ночь, где они с Димой поссорились из-за его матери. Вернее, из-за очередной ее протеже, которую она пригласила к себе в дом, а Маруся оскорбилась, не желая встречать в подобной компании семейный праздник. «Она мне никто, ты понимаешь, никто! – кричала она, имея в виду очередную Олечку или Ирочку. – Ну, почему мы не можем побыть вдвоем, а? Так трудно встретить Новый год со мной, а не в компании черт знает кого?» Но Дима решил, что она про свекровь и его родню, разозлился и тоже стал орать, вынудив жену мгновенно замолчать и забиться в угол дивана. Из-за этой ссоры праздник был тусклым и скучным, хотя они и помирились уже на подъезде к маминому дому, а Олечка или Ирочка буквально накануне простудилась и не осчастливила их своим присутствием. Но все равно они даже спали в разных постелях, потому что Маруся ушла в комнату около двух, а Дима гулял до утра. Наутро он заявил, что был пьян и не рискнул идти на второй этаж, но она знала, что это ложь и он специально остался в гостиной, потому что не хотел ложиться с ней. И пусть под елкой с утра оказались шикарный бриллиантовый комплект с карточкой «Тебе, любимая!» и куча подарков от его родителей, братьев, сестер, кузенов и их детей, ничто не могло поднять ей настроение.

И вот теперь этот год заканчивался уныло и одиноко в кровати с книжкой, под занудную речь президента, в обнимку с бутылкой шампанского, которое она не любила, и обогревателем, без которого не могла пережить ни одну зиму.

В девять хозяин позвонил в дверь, но она лежала в ванне с книжкой и не открыла. Филька уговаривал ее, как мог, и порывался выйти в прихожую и обругать нахального гостя, но Маруся не позволила. Дмитрий Алексеевич был настойчив, но его угрозы пропали впустую из-за льющейся воды. Соседи в своих квартирах притихли, когда он витиевато выругался и, пнув дверь, ушел, но через полчаса вернулся, убедившись, что свет в комнате горит, а оба телефона не отвечают.

– Мария, если ты не откроешь, я вызову спасателей, они вскроют этот чертов замок, а ты проведешь ближайшие дни в ожидании, когда откроются магазины и тебе привезут новую дверь.

Она прислонилась к стене, за которой бесновался обманутый мужчина, и, зажимая собачью пасть, верила каждому слову.

– Машка, хватит уже! Не порть себе и мне праздник! Открой!

Она отрицательно помотала головой, словно он мог ее видеть, и обхватила себя руками. Ей не нужен был новый год, ей нужны были предыдущие двадцать лет и муж, который улыбался, когда она сердилась, целовал ее, пока в легких хватало воздуха, с гордостью садился в ее машину и дарил ей умопомрачительно дорогие подарки. Филька лизал Марусину коленку и вздыхал, посматривая на дверь, хозяин продолжал просить и требовать, а она мысленно решала судьбу следующего года.

– Ладно! – Похоже, мужчина готов был смириться. – Если ты думаешь, что без меня тебе будет лучше…

– Не будет, – вслух поняла она, кутаясь в халат на пороге своей квартиры.

Он оттолкнул покорившуюся бунтарку, прошел в комнату в ботинках и пальто и осмотрел комнату прищуренными глазами. И только потом вернулся, взял ее за плечи, чуть приподнял, как будто собрался встряхнуть, но передумал, и прижал к груди.

– Я не стану извиняться, потому что… Просто не стану!

Она одобрительно кивнула, и он подождал ответа, но Маруся, умеющая оставить последнее слово за собой, на этот раз молчала. Положила голову ему на плечо, не обнимала сама, но и не отталкивала. И тогда он осознал, что до начала празднования еще два часа. А если уж быть до конца честным, то сдалось ему это празднование! Можно не ездить и ничего не потерять. Что он, первый раз в жизни Новый год встречает? К тому же, этот самый Новый год никуда не денется, наступит, бог даст, а вот женщина снова сбежит. Из рук, из шкафа, из его жизни. Он каждой клеточкой тела желал ее, но опасался даже шевельнуться, как будто она была лесной птицей, случайно севшей к нему на ладонь, и даже вздох мог ее спугнуть. И то, что он намеревался сказать, могло оттолкнуть ее и испортить им обоим жизнь окончательно и бесповоротно. А даже если и не окончательно, то уж с такими поворотами и виражами, что только держись.

– Маш, – вкрадчиво начал он, – может, пришло время поговорить?

– Не пришло, – отказалась разговаривать она и в знак примирения потерлась щекой о его свитер.

– Откуда ты знаешь?

– Я весь день думала.

– И что ты надумала?

– Ничего.

– Ясно! – Он, помедлив, поцеловал ее в макушку и выдохнул: «обошлось». – Тогда марш одеваться. Без нас не начнут!

– Без нас не начнут Новый год? – осторожным шепотом переспросила она и посмотрела хитрыми русалочьими глазами из глубокого омута.

Дмитрий Алексеевич подумал, что провокационная кровать с упавшим на пол одеялом сейчас совсем некстати со своими намеками, и, коротко глянув на часы, подтолкнул ее в комнату, но сам не пошел. Спорить с ним было бесполезно, как торопить асфальтоукладчик. Маруся сбросила халат на пол и принялась натягивать легкие брючки и джемпер, пока Филька крутился рядом и одобрительно улыбался. Хозяин без слов взял за руку, подвел к шкафу и, покопавшись пару минут, выбрал джинсы и теплый свитер, которые куда лучше соответствовали месту празднования, и, не слушая ее робких возражений, снова ушел на кухню. Потом он ругался по поводу ее сапог на шпильке, ворчал про короткую дубленку и модные кожаные перчатки не по сезону, но она только пожимала плечами.

– И откуда ты такая взялась на мою голову?

– Тебе не нравится?

Он посмотрел так, что она съежилась в своей дубленке, втянула голову в плечи и стала на полголовы ниже и на пару размеров меньше.

– Вот и не болтай, – в сердцах сказал он, и это был вполне определенный ответ на ее вопрос, и ничего другого ждать от такого ужасного медведя не приходилось.

На его строгий вкус Маруся была на редкость безалаберной, несмотря на свои сорок с хвостиком и успешно обмененную ламборгини. Настолько безалаберной, что по утрам могла обнаружить пустой холодильник и непритворно изумиться в лицо гостю. И будь в ее доме тараканы, они бы носили ей еду, потому что никак иначе не получилось бы заставить ее жить, как нормальные люди. Она накупила тонну шампуней и гелей, загадочных баночек и удивительных пузырьков, но не могла вспомнить, куда девался банальный нож для сыра или щетка для обуви. Она пять раз умудрялась забыть на кассе мобильный телефон, и менеджер, ругаясь на чем свет стоит, посылал к ней охранника с пропажей. Зато у нее на туалетном столике лежал неизменный томик Есенина, над которым она плакала, как в первый раз, когда не находилось других причин, и кормила уличного пса салями, красной рыбой и мороженым, как будто он был не собакой, а наследным принцем.

Дмитрий Алексеевич носил ей подарки, нужные и бесполезные, видел, как она восхищается трогательными безделушками или примеривает очередные туфли, и чувствовал себя не просто хорошо, а божественно хорошо, прямо скажем, великолепно. Но почему в его душе зажигался теплый огонек, он не понимал и не изводил себя самокопанием.

За эти месяцы он столько дел наворотил благодаря ей, что чувствовал себя если не Мамонтовым, то уж точно Рябушинским. Ладно клумбы на дорогах и во дворах, не велика проблема цветочков насажать. Детские площадки тоже дело нужное, куда ребятишкам еще податься? Ремонт в доме престарелых давно назрел, но у администрации, то есть у лоботряса Сергея Дмитриевича, все руки не доходили распорядиться. Оборудовать новую лабораторию в больнице стало в копеечку, хотя кто, кроме него, об этом беспокоился? Но передать часть своих охотничьих трофеев в краеведческий музей, открыть там же зал для местных художников и скульпторов и провести в каникулы во дворце культуры фотовыставку, в которой основное место заняли работы детей инвалидов, – это уже был явный перебор с меценатством. Одно дело – стать личным спонсором певички из ресторана, другое – выкидывать миллионы в толпу. Впрочем, куда еще тратить эти миллионы?

Она долго смотрела в его отсутствующие глаза, но, в конце концов, не дождалась и подергала мужчину за рукав.

– Дим, мы идем?

– Пока ты соберешься – вечность пройдет! – вернулся на грешную землю Дмитрий Алексеевич, еще раз обернулся на разочарованную кровать, погрозил пальцем собравшемуся на улицу Фильке и вывел ее из квартиры.

Константин остановил машину на небольшой площадке перед лесом, и Маруся ужаснулась количеству чужих людей, которых в ближайшие несколько часов ей придется считать своей семьей. Она жалобно смотрела на своего спутника, который, делая вид, что не понимает причин ее растерянности и несчастного вида, шагал по плотно утоптанной дорожке между деревьями. Сзади пыхтел охранник, впереди светился огонек далекого костра.

– Может, не надо? – без особой надежды спросила она за несколько метров до поляны, но он, ни слова не говоря, вытолкнул ее к людям.

И сразу вокруг них заволновалась, зашумела толпа. Хрипело невидимое радио, раскрасневшиеся у огня женщины что-то варили в большом котле. Самодельный стол ломился от бутылок и разной снеди.

– Дмитрий Алексеевич, отец родной! Давайте быстренько-быстренько проводим!

К ним протолкался директор супермаркета с коньяком и рюмками, и Маруся, поморщившись, выпила положенные граммы и закусила толстым куском сыра. Дмитрий Алексеевич закусывать не стал, потребовал себе еще рюмку и, внимательно посмотрев на Марусю, будто оставив наказ быть хорошей девочкой и слушаться папу, пошел по кругу, пожимая руки и похлопывая по плечам старых знакомых.

На другом конце стола Маруся ясно разглядела Люську, закутанную с головы до ног в норковую шубу и широкий белый шарф. Она не ответила на вежливый Марусин кивок и отвернулась, зато Любаня бросилась к Марусе, смеясь и пытаясь перекричать соседей.

– Я уж думала, ты не придешь! Ну, что так долго-то? Мы и не знали, что подумать!

– Да ладно, – вздохнула Маруся, вспомнив диалог двух дамочек в кабинете, – отлично вы знаете, что подумать, если нас нет.

Любаня заговорщицки огляделась и с пониманием во взгляде закивала.

– Так у тебя с ним было?

– Ничего не было! – твердо отреклась примадонна и взяла еще кусок сыра. – Ровным счетом ничего. И не будет. Так что, можешь успокоить эту Венеру в мехах.

– Ты не зарекайся! – пророчески произнесла Любаня, сделав большие глаза. – Он из тех, кто всегда получает то, что хочет. Вчера, когда вы вместе опоздали…

– А ты откуда знаешь, что мы вместе опоздали? – прищурилась она. – Тебя же не было в ресторане.

– Да сегодня это новость номер один! Даже по местному радио намекали, что в личной жизни известного джентльмена готовится серьезное событие, которое повлияет на культурную жизнь города. Мужики ставки делают, бросишь ты петь или нет.

– Да взбесились вы все, что ли! – чуть не расплакалась оскорбленная Маруся и потянулась за бутылкой коньяка. – Какое кому дело до моей личной жизни?

– Маш, ну что ты, ну не реви. – Любаня шершавой варежкой по-матерински вытерла предательскую слезу с ее щеки. – На него все бабы в городе западают. Ты сама посуди, столько свободных миллионов было до твоего приезда. И тут откуда ни возьмись, ты взошла, как звезда на небосклоне, а у наших девушек не осталось даже шанса.