Текст книги "Медвежьи сны"

Он прихватил бумаги и ушел в кабинет, оставив ее наедине с фотографиями, с которых улыбался и хмурился Димка Климов, каким она знала его все двадцать лет их счастливой семейной жизни.

– Что же ты наделал, Димочка? – шепотом спросила Маруся, сама не зная, к которому из мужчин адресует свой вопрос.

Перед выходом она постучалась в кабинет, но дверь была заперта и мрачный голос спросил, что ей надо.

– Дима, я еду в ресторан. Поедем вместе, пожалуйста.

– Мне есть чем заняться, – прозвучал ответ, и она кивнула и оставила мужчину в покое.

Она позвонила ему с дороги, а потом еще четыре раза из ресторана, но он не взял трубку и, отработав свою программу до часа ночи, как в добрые старые времена, она забрала из холла Фильку и уехала ночевать в свою квартиру.

А утром проснулась от тянущей боли в низу живота и привычного голоса над головой, сообщившего о приходе гостей. Меньше всего в этот момент ей хотелось двигаться и разговаривать, но, пересилив себя, она поднялась с кровати и в ночной рубашке открыла дверь. На пороге стояла супружеская пара, живущая в квартире напротив. От вида ее рубашки женщина фыркнула, а мужчина нервно закашлялся, не зная, на чем остановить взгляд.

– Сколько это будет продолжаться? – возопила соседка и дернула стекленеющего мужа за рукав. – Это не квартира, а какой-то бордель! Я напишу заявление в милицию, и пусть разбираются.

– С чем? – не поняла Маруся, отталкивая любопытную Филькину голову.

– Вот с этим!

Соседка подагрическим пальцем ткнула в Марусину дверь и отступила, давая ей возможность выйти и полюбоваться самой. Шагнув на площадку, она прикрыла дверь и посмотрела на нее снаружи. Вся ее дверь сверху до низу была покрыта чем-то черным и липким, к чему приклеилось нечто белое и воздушное.

– Что это? – спросила Маруся у соседа, который оказался ближе и не мог оторвать глаз от ее окружностей и плавных линий, почти не скрытых рубашкой.

– Это деготь и перья, деточка! – разъяснила соседка и снова дернула мужа за рукав. – Так демонстрировали народу сущность гулящих девок.

– Но это же просто дверь… – в растерянности пробормотала Маруся.

– А за ней живет гулящая девка, как показывает традиция.

– Что-то я не уверена, что традиция не ошиблась квартирой, – взяв себя в руки, нашлась шансонетка и захлопнула изгаженную дверь.

Ей надо было срочно позвонить, но мобильный, как назло, сел, едва она начала набирать номер. А городской телефон хозяина она наизусть не помнила.

– Ты мог себе такое представить, а, собака? – спросила Маруся, забираясь в кровать. – Ты понимаешь, что это заговор? Весь город против меня. Разве это справедливо?

К моменту, как им понадобилось выйти из дома, весь город уже обсуждал новость, что приезжая певичка получила по заслугам, и то ли еще будет, если она не угомонится и не вернет то, что ей никогда не принадлежало. Филька весело пробился сквозь толпу, которая тут же сомкнула строй у него за спиной, отгородив Марусю от внешнего мира. Она щурилась и прикрывала глаза рукой от солнца, силясь рассмотреть резвящегося в кустах пса.

– Самой-то не стыдно? – прозвучал женский голос из толпы, но Маруся сделала вид, что не услышала.

– Филимон, домой!

Пес послушно протиснулся обратно к хозяйке и завилял хвостом, приглашая ее разделить радость прогулки, но она решительно взяла его за ошейник и почти втащила в подъезд.

– Так, дружок, ты понял, что мы в осаде? – с недобрыми глазами хохотнула она, когда очередной телефонный звонок прорезал тишину квартиры. – Если опять будут молчать, я сойду с ума.

На этот раз трубка молчать не стала и визгливым голосом произнесла: «Убирайся, шлюха!» Маруся отодвинула телефон от уха и долго смотрела на кнопки, исторгающие ругательства, потом нажала отбой и пошла на кухню, стараясь не слышать новых звонков.

– Филь, – позвала она из кухни, и он поплелся на голос, оглядываясь на трезвонящий аппарат, – у нас проблема.

Она перебирала на столе две пачки сухих хлебцев, баночку с растворимым кофе, почти пустую сахарницу и виновато вздохнула в ответ на его взгляд.

– Ну, я же не живу тут, зачем мне закупаться продуктами. Хлебец будешь?

Они пожевали хлебцы и кусочки сахара и вернулись в комнату молча, стараясь не встречаться глазами. Маруся выдернула шнур из телефонной розетки и в доме сразу же наступила блаженная тишина. Но длилась она недолго. В дверь позвонили, и Маруся чуть не открыла, но в последнюю минуту замерла и прислушалась. Приглушенные мужские голоса были ей незнакомы, а когда через пару минут за дверью закричали: «Эй, ты, открывай! Хуже будет!» Она шарахнулась от двери и, не зная, как быть, посмотрела за окно, где внизу подозрительно много людей прогуливались возле дома.

– Это мне снится, да? – тихо спросила она, сползая на пол возле подоконника. – Это ведь не может быть правдой! Весь город сошел с ума или только я?

Тихая ноющая боль в низу живота снова дала о себе знать, и поза с подтянутыми к груди коленками была неудобная. Маруся легла на бок возле окна и отгородилась от внешнего мира в глупой фантазии про счастливую жизнь. Филька пристроился рядом, облизав ей лицо. Она обхватила его рукой и вздохнула. «Один ты у меня остался!» И слезы сами покатились по ее лицу. За дверью периодически слышались голоса, и звонок, как потерпевший, кричал про гостей, но она будто ушла в другое измерение, не слыша и не вслушиваясь. В комнате совсем стемнело, слезы высохли, боль унялась, а Филька принялся жалобно скулить и взглядывать на молчащую хозяйку виноватыми глазами.

– Потерпи, маленький! – прошептала она, почесывая его за ухом. – Я знаю, что тебе на улицу надо. Но там опасно, там враги!

Он все понимал, но ему было надо, очень надо, и он пошел к двери, прислушиваясь и оглядываясь на хозяйку.

– Хорошо, я тебя выпущу! А ты, как все сделаешь, возвращайся, не задерживайся, пожалуйста!

Она долго прислушивалась к тишине на площадке, потом рывком открыла дверь и вытолкнула пса, поспешно заперлась и только тогда выдохнула с облегчением: «обошлось». Но Филька не вернулся ни через полчаса, ни через час, ни глубокой ночью. Она тщетно высматривала его на парковых дорожках и прислушивалась к звукам за дверью. А когда решилась выйти к лифту и посмотреть в окно в холле, то увидела не собаку, а несколько молодых людей с пивом, будто дежурящих у подъезда.

– Господи, я в осаде! Это сон… страшный сон!

Она вернулась в квартиру, обходя взглядом дверь с прилипшими перьями, забралась под одеяло в одежде, накрылась с головой и завыла, как волчица, потерявшая щенков.

Утро началось с ненавистного звонка в дверь, но Маруся не собиралась открывать этим ублюдкам, забравшим у нее свободу и собаку. Она шла на кухню готовить себе кофе, когда голос за дверью произнес:

– Машка, какого черта! Ну не спишь же ты в самом деле!

И Маруся дрожащими руками начала копаться в замках. Хозяин в мгновение ока сгреб ее в объятия, чтобы ощущать, целовать и ругаться, не слушая ее всхлипов и подвываний.

– Я миллион раз говорил, чтобы ты не смела тут оставаться! Дьявол тебя понес в город! И телефон выключен! И что это за концептуальный дизайн входной двери?

– Они его забрали, забрали! Я его погулять отпустила, а он не вернулся!

– Снова ты про собаку! Машка, что с тобой происходит? Ты бросить меня решила?

– Димочка, я не решила, я ничего не решила! Я ждала, а ты приехал какой-то не такой… и эти фотографии… И ты мне не веришь! Почему ты мне не веришь?

– Какой не такой? Что ты придумываешь! Я к тебе ехал, Машка! А ты смотришь на эти фотографии, как будто меня и не было никогда. Если ты его все еще любишь, если ты хочешь к нему вернуться…

– Димка, я тебя люблю! Я тебя люблю больше всего на свете! Я жить перестаю, когда ты уезжаешь, как будто засыпаю и сны про тебя вижу. А потом ты возвращаешься, и мне ничего больше не надо, лишь бы ты был утром и приходил с работы каждый вечер. Не уезжай больше, Димочка, не бросай меня!

– Да кто тебя бросает-то! Я же звал тебя ехать вместе, а ты упрямее ослицы!

Он стаскивал с нее одежду прямо в коридоре и только в последний момент вспомнил про кровать и отнес ее в комнату, прижимая к груди, как котенка, и тонул вместе с ней в подушках и желаниях. Маруся перестала плакать, а он позволил ей делать все, что заблагорассудится, и чуть не пожалел об этом, когда она принялась сводить его с ума быстрыми поцелуями и медленными прикосновениями, почти разочаровываться и снова задыхаться в водопаде ее волос. А она твердила, как сумасшедшая, что любит, что жить без него не может, что никогда не уйдет, даже если он станет гнать. И уже одних этих слов было достаточно, чтобы он снова лишил ее права руководить его телом, подмял ее под себя и, подходя к последней черте, чуть не проговорился, что он тоже, тоже… Но, слава богу, не успел, лег рядом, прижимая ее к взмокшему боку, и вздохнул.

– Теперь буду везде водить тебя за руку!

И она хрипло засмеялась, не замечая, как слезы снова потекли по щекам.

До обеда они ездили по улицам в поисках пропавшего пса, а потом он силой увез ее в коттедж, напомнив, что собаки сообразительны и способны пройти тысячи километров, чтобы вернуться домой. Она представила себе Фильку, бредущего по чужим дорогам, и закусила губу, чтобы снова не разрыдаться.

Пес пришел к воротам хозяйского дома на третьи сутки и разбудил своим лаем половину поселка. Костя впустил его во двор и мрачно наблюдал, как грязная собака с обрывком веревки на шее, прихрамывая на заднюю лапу, поднимается по ступенькам к входной двери.

– Маленький мой! – Маруся вылетела на крыльцо в одной ночной рубашке. – Собачка моя!

Дмитрий Алексеевич накинул ей на спину первую попавшуюся под руку куртку и закурил. Пес скулил и норовил облизать хозяйку с ног до головы, а она ощупывала его ввалившиеся бока, поджатую лапу, поцарапанную морду и шептала ему на ухо что-то не для прессы.

– Пойдем, хоть помоешь его, – снисходительно сказал хозяин и слегка сжал Марусино плечо. – И покорми, а то он в обморок готов упасть.

Пока Филька бессовестно пользовался своим плачевным положением и поглощал все, что она подкладывала и подкладывала в его миску, мужчина пил кофе и рассматривал эту ненормальную парочку. В кармане его пиджака все еще лежала заветная бархатная коробочка, открыть которую в разговоре с Марусей ему пока не удалось.

– Ну, теперь ты успокоилась? – Прервав их щенячьи нежности, он отставил чашку и попытался завладеть ее вниманием. – Мы можем поговорить о чем-нибудь, кроме собаки?

– Да, – ответила Маруся и обернулась. – Теперь мы поговорим не только о собаке. Я хочу, чтобы те, кто это сделал, сдохли.

Черная вода плескалась в глубине ее глаз, и почти не было видно серых ободков радужки. Уголки губ, сжатых в тонкую линию, нервно подергивались, а пальцы все заправляли и заправляли за ухо непослушную прядь.

– Чего ты хочешь? – от души изумился он.

– Чтобы гады, которые это сотворили с нами, понесли наказание. И сдохнуть для них – самое мягкое, что приходит мне в голову.

– Машка? – Он засмеялся над ее кровожадными желаниями, решив, что она шутит. – Ты прямо спецназовец, не иначе!

– Никому не позволено издеваться надо мной и над теми, кого я люблю.

– Да ты совсем с катушек съехала! – Похоже, серьезность ее слов сомнению не подлежала. – Пес вернулся. Чего тебе еще надо?

– Сегодня он, завтра я.

– Тебе угрожали?

– А разбитая машина, вымазанная дегтем дверь, надписи и звонки – это все шутки, да? Пока никто не умер, мы будем улыбаться и спускать им все выходки?

– Кому им, Маша? – насторожился он, читая ненависть в ее глазах. – Ее даже в городе не было в эти дни!

– Ты нашел ей алиби?

– Мы не знаем наверняка…

– Я не знаю, а вот ты можешь узнать. И я не понимаю, почему ты еще не узнал и не наказал… Почему тебе наплевать на то, что они делают с нашей жизнью?

– Кто сказал, что мне наплевать?

– Дима, я все понимаю. – Она села напротив и переплела тонкие пальцы с длинными ногтями. – Ты не привык бороться за кого-то. Ты много лет провел, как медведь в берлоге, установив свои порядки и отвечая только за себя. Но теперь все изменилось, потому что есть мы. И ты не можешь просто наблюдать, как нас убивают.

– Кто это мы? – холодно прищурился Дмитрий Алексеевич.

– Мы – это твоя женщина и твоя собака. Если ты думаешь иначе и мы для тебя ничего не значим, мы не останемся.

– Это шантаж, Мария? Ты диктуешь мне условия игры? – Он навис над столом, оттолкнув стул, и на самом деле стал похож на вздыбившегося медведя. – Ты не забыла, что ты всем обязана мне?

– Ты тоже мне кое-чем обязан, – сказала непокорная Маруся и не опустила глаза.

– Чем же?

– Тем, что ты перестал быть одиноким.

– А я к этому стремился? – едва сдерживаясь, чтобы не заорать, с издевкой уточнил он. – Думаешь, только и ждал, когда заезжая певичка осчастливит меня своей любовью? Все вы бабы любите преувеличивать роль своей личности в истории.

– Я не все! – Маруся обнимала за шею прижавшегося к ней Фильку и с вызовом смотрела хозяину в лицо. – И если моя любовь ничего не значит…

– Как-то я прожил без нее полвека!

– И еще проживешь, – закончила она недосказанную фразу и потянула за собой собаку в холл. – И не придется заботиться о тех, кому это нужно. Твоя свобода важнее, чем чужая жена. Я могу взять машину доехать до города?

– Машина твоя, – угрюмо заметил ей вслед хозяин.

– Твоя, Дима, и квартира, и город тоже твой.

– И ты моя! – Он так и не понял, как слова, которые он хотел почти торжественно произнести пять минут назад, в один миг были перечеркнуты и растоптаны. – Что бы ты себе ни придумала!

Но она не стала ничего придумывать, она свалила вещи в сумку и пропустила пса на переднее сиденье лексуса. Дмитрий Алексеевич с порога дома видел, как она уверенно и без сожалений уходит, спустя всего три месяца со дня, когда поклялась, что будет с ним всегда. А Маруся как в тумане ждала чего угодно: молнии среди ясного неба, резкого окрика «Машка, не уходи!», заглохшего двигателя. Любая мелочь могла остановить ее, но небо было безоблачным, мужчина молчал. И лексус приглушенно заурчал и направился в распахнутые ворота. Филька обернулся на дом и вопросительно посмотрел на хозяйку.

– Так бывает, малыш. Был мужчина и нет мужчины, – шмыгнула носом Маруся, надевая солнечные очки. – Не думала, что это снова случится со мной.

Но жизнь водила ее по кругу, хотя в этот раз ей не хотелось бежать в другой город под покровительство нового хозяина. Она мыла Фильку, пила кофе и в резиновых перчатках с помощью тряпок и бензина до вечера оттирала от дегтя входную дверь. А потом залезла в душ и, наскоро приведя себя в порядок, отправилась на работу. Пока она беседовала с Сергеем Сергеевичем, на хозяйский стол принесли закуски и графин с водкой. Маруся вздохнула, понимая, что этот вечер может оказаться труднее, чем все предыдущие вместе взятые, и подошла к краю сцены с микрофоном.

– Скоро День Победы, – сказала она в шумящий зал. – Давайте на время забудем о любви и вспомним о тех, кто дал нам возможность жить и любить.

Зал колебался, но, за много месяцев воспитанный и покоренный, принял правильное решение.

– Давай «Землянку», Маруся! Мы подпоем.

Маруся кивнула и сдвинула брови, как наяву увидев языки огня в большом камине, медвежью шкуру на полу и хлопья снега, облепившие высокие окна. И пока хозяин шел по проходу, опустив плечи и держа руки в карманах, она пела с закрытыми глазами и вспоминала снежные искры, смех, поцелуи в сугробе и торопливо снятый свитерок посреди комнаты с неубранной кроватью и упавшими в изголовье розами.

Она пела, а он пил, и его невозмутимое лицо с холодным прищуром было обращено к сцене. Она не посмела скрестить с ним взгляд и не рискнула уйти на перерыв, боясь встречи один на один в крохотной гримерке. Маруся читала записки и ждала, что к полуночи он уедет, но он дымил уже второй пачкой и никуда не собирался. Наконец Сергей Сергеевич перестал терзать черно-белые клавиши и взял Марусю под локоть.

– Езжай спать, деточка. Ты на ногах еле стоишь.

– Что-то я сегодня в ударе…

– Ты сегодня не в себе, – возразил старенький иллюстратор и увел ее со сцены.

На стоянке перед рестораном Дмитрий Алексеевич курил, облокотившись на капот лексуса. Маруся подала ему ключи на ладони, а он сжал ее руку и потянул на себя.

– Машка, не дури! Едем домой.

– Я отчистила дверь, – с усталым вздохом ответила она, – купила еды, вымыла Фильку. У меня есть все, что нужно, чтобы спокойно жить, никому не мешая и не ущемляя ничьих интересов. Надеюсь, твои протеже оставят меня в покое и я буду как раньше петь.

– Если я тебе позволю, – напомнил он, стиснув Марусину ладонь.

– Ты можешь испортить мне жизнь, – согласилась она и поморщилась. – Но это не изменит того, что ты одинокий медведь и я не нужна тебе. Я позволила тебе владеть мной, хотя знала, что рано или поздно ты вернешься в свою прежнюю жизнь. А я останусь еще одной твоей победой.

– Ничего не изменилось, ты все еще моя!

– Так заставь меня!

Она высвободила руку, открыла дверь и, пропустив Фильку на пассажирское сиденье, забралась за руль.

– Маша, прошел почти год. – Хозяин смотрел исподлобья. – И за целый год ты не научилась понимать меня.

– Знаешь, Дима, давай я кое-что объясню, чтобы ты не говорил, что я не пыталась. У моего мужа множество недостатков. Климов прожженный бабник и безнадежный сукин сын, у него гадкие родственники, и его чертова работа отняла огромный кусок моей семейной жизни. А еще он орет на подчиненных и ругается матом как сапожник, может выпить за вечер бутылку виски и не притрагиваться ко мне по три месяца… Но он никогда не позволял своим подстилкам даже смотреть в мою сторону, потому что он любил меня. Потому что есть я и есть все остальные. И я для него никогда не была, как все.

– И так ты обошлась с человеком, который тебя любил? – Он не просил, чтобы она изливала душу, но уж если захотела сама, то ей придется услышать его мнение. – Ты бросила его и сбежала, как последняя дура.

– Потому что у нас возникли трудности, – возразила Маруся, не поддавшись на провокацию. – Но он ни разу не унизил меня и не позволил никому мучить меня. И я никогда не забуду эти двадцать лет.

– Почему же такой замечательный муж не приехал забрать тебя отсюда?

– Он же не знает… – начала было она, но Дмитрий Алексеевич усмехнулся и полез в карман за зажигалкой.

– Что на машине установлена спутниковая система слежения? Или у него ума не хватило подать в розыск любимую жену, пропавшую вместе с машиной?

– Но я не пропала, я оставила записку, – залепетала враз потерявшая уверенность Маруся.

– А я бы пришел в милицию и сказал, что нет ни женщины, ни машины, и записки тоже нет. Три дня – и они станут землю рыть, потому что пропала жена уважаемого человека на баснословно дорогой тачке.

– Ты намекаешь?..

– Повзрослей наконец! Это не ты бросила мужа, это твой муж бросил тебя.

– Ты говоришь это специально, чтобы сделать мне больно! – поморщилась Маруся, сдерживая слезы. – Ты придумал эту историю… чтобы оправдать себя.

– На кой черт мне оправдывать себя? Я не сделал ничего плохого.

Она горько усмехнулась и завела двигатель, но мужчина не позволил ей закрыть дверь.

– Ты ничего не поняла, Маша, – хмуро заметил он. – И зная твою биографию, глупо было надеяться…

– Глупо, – подтвердила она и спохватилась: – А что с моей биографией?

Но он оставил ее без ответа, просто удерживал дверь и выжидал, как медведь, встретивший охотника в своих угодьях. Маруся нервничала и не догадывалась, чего он ждет, и совсем не понимала, чего ждет сама.

– Маша, я хочу, чтобы ты вернулась, – противореча самому себе, вдруг попросил он. – Нет таких проблем, которые я не смогу решить. И если это Люськины происки…

– Ты снова сомневаешься в моих словах.

– Я должен знать наверняка, а не слушать бабские сплетни. Все, что происходит, – не Люськин уровень.

– Она ненавидит меня. И другие…

– Дались тебе мои бабы! – рявкнул он, выйдя из себя. – Как будто, ложась со мной в постель, ты не видела, с кем связываешься!

– Я видела, да. И до последнего момента не была уверена, что смогу все это пережить.

– Ты не смогла пережить, что я достался тебе не девственником?

– Господи, ну при чем тут это! – всплеснула руками она. – Я понимала, что однажды ты захочешь меня бросить.

– Черт возьми, Машка, ты совсем, что ли, дура? – Он схватил ее за запястье и потянул из машины. – Это ты бросаешь меня!

– Да, точно! – Она выкрутила руку из его пальцев и потерла нахмуренный лоб. – Мы попробовали, и ничего не вышло.

– Мы и попробовать не успели, как ты струсила.

– Потому что мне страшно, Дима. Мне физически страшно, а ты не хочешь этого увидеть!

– С тобой ничего не случится, я обещаю.

– Я не уверена…

– Машка, я в последний раз прошу… Больше не стану!

– Да, – эхом откликнулась она. – И я не стану. Спокойной ночи, Дима!

Медведь в нем вдруг устал от противостояния и отступил, позволил ей уехать, раствориться в темноте вместе с красными огнями лексуса. Но для него это был не конец, даже если она твердила, что все кончено.

Ему нужно было время, чтобы узнать, кто руководит бунтом в его городе, потому что Люське это было не под силу. Она всего лишь похотливая сучка, охочая до его денег и его возможностей. Она могла бы поцарапать Марусину машину или звонить по ночам и говорить в трубку гадости, или даже спровоцировать драку, но организовать травлю, когда сотни людей отказываются быть свидетелями и в нужный момент отключаются видеокамеры в подъезде, ей было не под силу. Кто-то копал под него, не под его женщину. Женщина была всего лишь прикрытием, способом достать его, заставить сделать глупость, вроде открытой войны с бабами. Маруся ничего не понимала в войне, в стратегии и тактике, в разведке и партизанщине, и ей казалось, что вокруг нее с нарастающей скоростью крутится мир и грозит обрушиться и погрести ее под обломками. Однако мир крутился вокруг него, и кто-то решил повернуть это движение вспять.

Но она носится со своей уличной псиной и ничего вокруг себя не замечает. А он купил ей кольцо и чуть не сказал, что хочет остаться с ней навсегда. И слава богу, что не сказал. Потому что, как оказалось, ее драгоценный муж даже под руку с очередной пассией в сотни, в тысячи раз лучше, чем одинокий медведь в своем медвежьем углу.

Он стоял посреди опустевшей стоянки и думал, что совершил ошибку, доверившись, как мальчишка. А в пятидесяти метрах от ресторана Костя наблюдал за шефом и монотонно рассказывал в трубку:

– Просто поговорили, и она уехала. Нет, только за руку подержал. Откуда я знаю? Вернется и нарежется, как скотина. Или домой поедет и там нарежется. У него планы меняются, как у бабы. Он скоро совсем от нее спятит. Так что, не тяни резину, действуй.

Теперь Дмитрий Алексеевич ездил в ресторан каждый вечер и слушал, как она поет. Но она перестала петь для него, и он чувствовал, что все изменилось. Ее голос был далеким и неузнаваемым, каким не был даже в первый день, когда он устроил ей испытание публикой. За неделю он не произнес ни слова, хотя каждый раз, когда она садилась в машину, он оказывался на стоянке с зажатой в пальцах сигаретой. Филька, пробегая мимо, весело махал ему хвостом и даже пару раз подошел и потыкался холодным носом в руку, выпрашивая ласки. Мужчина рассеянно потрепал его между ушами, и пес потрусил к хозяйке.

На второй неделе хозяин уехал на несколько дней, преисполненный смутной тревоги и дикого раздражения на Марусино упрямство. А она пела до часа ночи, ездила в интернат, выгуливала пса в парке, покупала продукты в супермаркете и вела себя как независимая женщина, одна из многих в его городе. Как чужая.