Текст книги "Медвежьи сны"

– Дима, я хотела, чтобы ты понял, что все это не важно. Я с тобой не за цветы и подарки, а просто так…

– Что просто так? – с натугой избавляясь от мутной пелены в голове, уточнил он.

– Просто ты мне нравишься. Очень. И цветы ничего не добавят.

– Если они тебе не нужны…

– Они мне нужны! Но дело не в цветах… Мы уже могли быть дома…

– Ясно! – перебил он. – Черт с ними, с цветами!

Он обхватил ее за талию, но в последний момент образумился и целовать не стал. Маруся вздохнула и улыбнулась. Кажется, аномальная гроза в заснеженном городе прошла стороной, только молниями посверкала и погремела немножко для острастки.

Костя возился на кухне с сумками, шуршал пакетами и громко ворочал стулья, как слон на лесоповале. Мокрый от снега Филька, которого они подобрали у подъезда, совал нос в пакеты и фыркал. Дмитрий Алексеевич мерил комнату широкими шагами из угла в угол, посматривал в сторону сидящей на кровати Маруси и хмурился. Наконец дверь за Константином закрылась, и они столкнулись под люстрой, как два истомившихся в неволе зверя.

– Свечи будешь зажигать? – неловко вспомнил о романтике он, стаскивая с нее свитер нетерпеливыми руками. – А то уже темнеет.

– Глупый ты какой… И шампанское не буду, – вздохнула его женщина и выразительно указала глазами на кровать. – Только тебя.

Стемнело быстро, как будто наверху хотели прикрутить коптящий фитилек, а свечка вдруг потухла. За окнами небо полыхало доморощенными салютами, осыпающимися на крыши домов, как пепел проснувшегося вулкана. На тумбочке в изголовье остались лежать забытые розы, так и не нашедшие свою хрупкую вазу, а возле кровати крупным зверем на полу свернулась соскользнувшая шуба.

– Ну, вот, я с самого начала знал, что все будет так! – вздохнул он довольный и, не открывая глаз, пошарил в кровати в поисках женщины.

– Ты не мог ничего такого знать! – Она чуть поодаль перевернулась на живот и подмяла под себя подушку. – Даже я этого не знала.

– Я знал, что буду с тобой спать! – продолжал настаивать он и потянулся, чтобы вернуть ее в свое жизненное пространство.

– Ты мог предполагать или хотеть, – мягко возразила Маруся, не успев уклониться от его руки.

– Хотел! – признался он и снисходительно, как несмышленыша, потрепал ее по спутанным волосам. – А если я чего хочу, то так и будет. А ты мне голову морочила восемь месяцев.

– Нисколько не морочила, Димочка! Кстати, спать ты будешь дома, чтобы не вызывать напрасных подозрений и последующих акций протеста среди почитательниц твоих талантов.

– Не напрасных опасений, – ухмыльнулся он. – Иди-ка сюда и можешь снова почтить мои таланты!

Она ткнулась шелковыми губами ему в плечо и защекотала горячим дыханием: «я здесь, я твоя». Он деловито, по-хозяйски повел пальцами вдоль ее гибкого, как у девочки, позвоночника, задержался во впадинке на пояснице и вернулся обратно к склоненной шее. Водопад рассыпанных волос обрушился ему на грудь, когда она подняла голову и без слов поманила его в свои русалочьи сказки о любви.

– Если ты решила, что теперь сможешь крутить мной, как мальчишкой… Если тебе кажется, что ты приобрела надо мной какую-то власть… – монотонно шептал Дмитрий Алексеевич и, собрав ее волосы в ладонь, обморочно касался губами там, где поблескивала застежка от серьги, слушая сдержанный стон под собой. – Если ты думаешь, Машка, что бросишь меня завтра или через неделю и сбежишь…

«…я тебе голову оторву, когда найду!» – наконец определился Дмитрий Петрович, привыкший мысленно разговаривать с женой со времени ее побега. «Ты мне испортила годовщину свадьбы, отпуск, юбилей и даже Новый год», – перечислил он очевидные факты, потом подумал и добавил неочевидные: «Автосалон в Болонье, контракт на поставку в мае, выпуск акций, сезон зимней охоты, поездку в Вегас… Какого черта, Мышь! Новый год – семейный праздник, а я трахаюсь бог знает с кем под елкой, как зайчик!» Елка обиженно зазвенела, потревоженная то ли Диной, то ли Тиной, он по пьяни не разобрал, когда сажал ее в машину. Очередная гениальная журналистка, кажется. Надо будет спросить у матери, куда она пишет, и заказать статейку. Не сейчас, позже, когда он сможет трезво мыслить, а не начислять сбежавшей Марусе штрафные баллы. Белокурая нимфа склонилась над ним и что-то замурлыкала про джакузи и вино.

– Там! – Климов неопределенно махнул рукой в сторону стены и натянул на голый живот попавшийся под руку свитер. – Возьми, что хочешь!

Она надула губки, но, встретившись с его похмельным взглядом, поспешила убраться с огневой позиции.

А вот жена никогда не боялась смотреть ему в глаза. Делала вид, что боится, но он отлично видел, как в уголках губ таилась снисходительная улыбка. Иногда ему казалось, что она специально заводит его, заставляет разозлиться, выпустить пар, накопившийся за неделю или за месяц, а потом из угла дивана робко просит: «Димочка, не пугай меня!» и тут же воинственно заявляет, что вокруг столько идиотов, что из-за них не стоит расстраиваться, потому что он самый лучший, и им, мелким и ничтожным, не понять его высоких целей и мотивов. А сама улыбается и теплеет, и он остывает, как выдернутая из огня подкова. Так, выравнивая температуру до комфортной, они смотрели друг на друга много лет, и Димочка, пытаясь подловить ее на малейшей неискренности или насмешке, понимал, что она не врет. По крайней мере, раньше не врала, пока не написала эту чертову записку.

Десять дней каникул! Какой дурак придумал эти праздники в январе? Он или сопьется или перепортит всех маминых принцесс, что куда проще после изрядной доли алкоголя. А потом она будет скандалить и упрекать его, что он потребительски относится к женскому телу, что использует «невинных девочек», как старый вампир, набираясь молодости и сил. Однажды он в запале рассказал о шалостях «невинной девочки», с которой уговорил бутылку виски после очередного светского приема, а Маргарита Юрьевна, как царствующая королева, выслушала его с каменным лицом и заявила, что если бы его жена такое умела, он бы не стал ей изменять. Он едва не сказал, что его жена умеет гораздо больше и от секса с ней у него кипящие гейзеры в груди и салюты под веками, но вовремя спохватился и, выругавшись, ушел, хлопнув дверью. Невозможно все время жить и сравнивать ее. Никто не в силах превзойти его Машку, которая до свадьбы целовалась с ним на подоконнике, роняя цветочные горшки, а он не смел дать волю рукам, чтобы не спугнуть ее. Которая безответственно трогала его на автобане в Германии, удерживая одной рукой руль и улыбаясь летящему за окном пейзажу. Его жену, из-за которой он сломал нос деловому партнеру, подъехавшему к ней на корпоративной вечеринке. Ту самую невозможную Машку, шептавшую ему на ухо по утрам немыслимые вещи, которые он не повторил бы даже под пыткой. Вспоминая их, он возвращался уже с порога в постель, в коридоре стаскивал пиджак и рубашку и раз за разом опаздывал в офис, как озабоченный подросток.

Ему под руку попался стеклянный елочный шар, почти такой же старый, как он сам. Шершавая поверхность царапала ладонь, пока он крутил его в пальцах. А ведь когда-то они наряжали настоящую елку, а не эту искусственную пальму с новой китайской гирляндой, плотно, как скотчем, опутавшей массивные ветки разноцветными огнями, столь же похожую на живое дерево, как размалеванная резиновая женщина на девственницу под венцом. Дмитрий Петрович размахнулся и швырнул свои воспоминания в стену. Заботливо хранимый Марусей кусочек их далекого детства разлетелся на тысячи мельчайших осколков, словно зеркало снежной королевы. И хотя коварный осколок не попал ему в глаз, и ни в темной комнате, ни за окном ничего не изменилось, он перевернулся на живот и вытер рукавом мокрые щеки, как обманутый малыш, нашедший под елкой вместо подарка обрывки пожелтевший ваты и мишуру.

– Ты бы хоть веточку из леса принесла! – Дмитрий Алексеевич разомкнул кольцо ее рук, чтобы отвлечься и не дать заманить себя в стремительный водоворот слов. – Мишуру какую-нибудь на занавеску нацепила, лампочки… А то что есть праздник, что нету…

– Праздник есть! – убежденно заявила Маруся и пристроила подбородок на ладони, возвысившись над его плечом. – Ты же мне его подарил, помнишь?

– Я тебе и шубу подарил. Вот, красивая! – Он втащил на кровать брошенный комок меха, как провинившегося щенка, покрутил в воздухе, любуясь на стальные переливы и набросил ей на спину. – А ты не ценишь.

– Деньги? – Она мелодично рассмеялась и легко скользнула губами по губам, пока он не успел надумать себе каких-нибудь глупостей. – Я тебя ценю. А деньги… они просто есть… или их нет.

– У тебя их никогда не будет, если будешь делать такие выгодные вложения в интернат, – напомнил он.

– Ну и не будет. – Она снова засмеялась, и от ее девчачьего легкомыслия или от ее близости у него закружилась голова и перед глазами поплыли переливающиеся мыльные пузыри. – Ты же не дашь мне с голоду умереть или пойти по миру с протянутой рукой.

– Любая попытка пойти куда-то без разрешения будет приравнена к побегу! – почти пошутил он, зажмурившись.

– Если бы ты знал, как приятно это слышать! Я уже сто лет…

Дмитрий Алексеевич насторожился, поискав объект для разглядывания в стороне от ее лица и чувствуя, что сердце начинает сбоить. Одно дело дарить подарки и обнимать в кровати и совсем другое – искать дно в омуте ее глаз, обманываться сиюминутным желанием, доверять и довериться самому.

– Дима, ты не должен бояться… – попросила она и повернула к себе его тяжелую голову. – Я не сделаю тебе больно.

– Куда тебе! – малодушно заявил он. – Силенок не хватит.

– Ты знаешь, что я не про такую боль…

– Вот я зарос! – Хозяин провел ладонью по подбородку и поморщился. – У тебя найдется в ванной станок?

Она кивком головы разрешила ему все и перевернулась на спину, закутавшись в полы шубы. Он уронил на подушку розы, ушел в ванную, встал под душ и слушал свое сердцебиение и шум воды, сосредоточиваясь на ощущениях, а не на мыслях о ней. Еще не хватало, начать испытывать к ней… чувства. Довольно уже и того, что он пригрел ее в своем городе, дал ей машину, квартиру, работу. И вообще… хорошо относится, даже советуется иногда. Так, для проформы, вроде как с консультантом по имиджу, когда можно послушать и сделать по-своему.

Он не расслышал стук в дверь, а когда очнулся, она уже заглянула в ванную и тихонько спросила:

– Можно мне в туалет?

– Чего спрашивать! – прокричал он сквозь шум воды.

– Только не смотри.

– Очень надо! Мы же не подростки в школьном сортире.

Он демонстративно отвернулся, но за спиной было подозрительно тихо. Наконец в бачке зашумела вода, и он потребовал:

– Иди сюда.

– Но я в халате.

– Снимай его и живо в воду! – рявкнул он и открыл дверь душевой кабины, обдав ее каскадом брызг.

Наконец-то он мог смотреть на нее так, как давно хотел – без мехов и кружев, без украшений и интерьеров, будто вышедшую из материнского лона. Беззащитную и стыдящуюся его бесцеремонного взгляда. Он подался назад, нисколько не смущаясь собственной наготы, и скомандовал: «Повернись!» С удовлетворением потрогал плавный изгиб спины, переходящий в упругие ягодицы, и снова приказал ей повернуться.

– Я так и думал, – наконец заключил он, довольный проведенным осмотром, и шагнул к ней. – Твой биологический возраст тебя обманывает. Ты выглядишь гораздо моложе. – Она попыталась отвернуться, но мужчина прижал ее к стеклянной дверце. – Я тебя еще не отпустил.

– Хорошо, – согласилась Маруся и смежила ресницы, но он не позволил ей сбежать из его объятий в свои мысли.

– Тебе неприятно?

Он чувствовал под руками напряженные плечи и не мог понять причину ее скованности.

– Мне лучше, когда я не смотрю.

– Но я хочу, чтобы ты смотрела. На меня. А не придумывала… другого.

– Я с тобой, Дима!

Но он все равно не поверил, и ей пришлось доказывать свою верность, задыхаясь и сгорая от поцелуев под струями воды, пока кабина подозрительно раскачивалась.

– Мы ее сломаем! – улыбнулась она, пока он удерживал ее скользкое тело на весу.

– К черту ее! Сломаем – поставим новую! – зарычал медведь, не желая думать о кабине.

– Да-да, поставим, – вторила Маруся, стараясь не закрывать глаз.

– Не можешь? – посочувствовал он и милостиво разрешил. – Не смотри, ладно.

Она благодарно кивнула и зажмурилась.

У нее под ногами закачалось горное озеро и отраженное небо почти без облаков. Солнце отталкивалось о чистое и далекое дно и выныривало на поверхность причудливыми пятнами света. Водопад рассыпал ледяные брызги, и целоваться под ними было почти невозможно. Холодные капли и поцелуи обжигали, губы горели огнем и мысли вскипали и таяли, как клубы пара. А на песчаном пляже можно было дурачиться и снова целоваться, и вдруг вспоминать, что вокруг никого и позволено делать все, что пожелаешь. Здесь и сейчас. Именно с этим мужчиной, а не с другим…

Она перестала дышать и слушать струи воды, бьющие в стекло, и его хриплый шепот с обрывками ее имени. Мужчина осторожно отпустил ее, и она сползла вниз обессиленная, подтянула к себе колени и подставила лицо теплым брызгам. Он посмотрел на нее сверху вниз и вдруг подумал, что если бы она не была чужой женой… Или мысль о ее браке была всего лишь бегством от своих страхов? Потому что знал, что услышит в ответ. Тип вроде него мог рассчитывать только на любовь местных красавиц, а не на сказочную историю с такой, как эта московская беглянка.

– Вставай!

Дмитрий Алексеевич подал руку, и Маруся снова оказалась слишком близко. Он повернул ее лицом к стеклу, набрал в ладонь пахнущий шоколадом гель и принялся втирать в ее тело, задумчиво изучая вздрагивающие от прикосновений лопатки и свежую царапину на плече, которую совсем не помнил.

– Нам стоит поговорить об этом, – наконец решился он, и она заметно напряглась.

– Слишком мало времени прошло.

– А сколько нужно? Мы же не школьники.

– И тебе мало, – сказала она в стекло, удержав его руку на своем на животе. – Тебе тоже мало, я же вижу.

– Много ты знаешь обо мне! – хмыкнул он. – Ждешь, что он приедет?

– Кто? – малодушно переспросила она. – Никто не приедет. Никто не знает и не приедет.

– Но ты ждешь.

– Я не жду, Дима! – Она выкрутилась из его рук и повернулась лицом, обняла его за шею, пригладила мокрые волосы на затылке, улыбнулась невпопад. – Тебе стричься пора.

Он упрямо мотнул головой, силясь сбросить ее настойчивые пальцы.

– Ты мне зубы не заговаривай!

– Дима, я не жду. Он уже забыл меня, может, даже развелся. У него есть родители, куча родни, любимая работа, молодые женщины. Зачем ему старая жена?

– Стал бы я связываться со старухой! – Она вздохнула, поднялась на цыпочки и поцеловала его в твердо сжатый рот. – Не надо мне твоей жалости!

Он оттолкнул ее и поморщился. Но она неотрывно смотрела ему в лицо и снова придвинулась, обвила руками, лишая воли и обещая своим объятием больше, чем ему представлялось в своих самых смелых снах.

– Я твоя женщина в твоем городе. Мне хорошо с тобой.

– От него ушла и от меня уйдешь…

– Я тут, зачем думать о плохом?

Он не нашел весомых аргументов, всей кожей вбирая ее прикосновения и поцелуи. А она уговаривала словами, руками, губами, и он отдался течению времени и ее фантазиям и сам закрыл глаза, не отвлекаясь на мелкие детали и мысли о насущном.

Филька скулил в прихожей, не решаясь беспокоить хозяйку и ее гостя, расположившегося на том месте, которое обычно занимал пес. Дмитрий Алексеевич поцеловал Марусю в висок и удобнее устроился на подушке.

– Как насчет кофе?

– Ты мне или я тебе? – сонно откликнулась она, не торопясь покинуть свои сны.

– Догадайся!

– Может, еще омлет с кленовым сиропом?

– Поищи, вдруг они и кленовый сироп вчера положили.

– Похоже, кофе и омлет делаю я!

Маруся с обреченным видом выбралась из-под обнимающей руки и, закутавшись в халат, ушла на кухню. Филька вскочил на лапы и, размахивая хвостом, нагнал ее возле холодильника, приложился к бедру лобастой башкой и закрыл глаза в ожидании ласки.

На его мобильном была уйма неотвеченных вызовов, и он, чтобы не изводить себя просмотром имен, махом очистил список. У него отпуск, каникулы, начало романа. Он не хочет никого поздравлять и принимать поздравлений. Выпить кофе и отвезти ее в областной центр пообедать подальше от сплетников – программа сегодняшнего дня. А вечером снова вернуться сюда с выключенным телефоном и включенным инстинктом самосохранения. Однако почему рядом с ней инстинкт практически молчал, он не понимал, но на всякий случай действовал по привычной схеме: никого не подпускай близко, проверяй все сказанное, доверяй только себе. Сейчас она была ближе всех, но не настолько близко, чтобы отвоевать часть его мира и нанести значительный ущерб привычному образу жизни. Она мало рассказывала о себе, но информацию о муже, его бизнесе и ее штампе в паспорте он проверил еще летом. А себе он доверял, поэтому когда внутренний голос почти убежденно заметил, что «если нельзя, но очень хочется, то можно», то он довольно быстро перевел это «хочется» сначала в «можно», а потом в «нужно». И попался. То есть, еще не зная, что попался, он решил, что петь в забегаловке она не будет. И отдельная квартира ей не нужна. И еще ему предстоят две командировки в ближайшее время, одна за Урал, вторая в Европу, куда она поедет с ним, и иное не обсуждается.

– Я не хочу сидеть дома, хватит с меня уже, – возразила Маруся и налила в кофе сливки. – Я пела тут восемь месяцев, и ничто не помешает мне…

– Ты не забыла, что это мой город?

– Это не аргумент!

Он опешил. Пока тут главенствует его комбинат и кормит половину населения, пока созданная им инфраструктура дает еще куче народа рабочие места, не было в дискуссии убедительнее аргумента.

– Ты не будешь работать! – Он не считал возможным пререкаться с женщиной. – Ты нужна мне дома.

Она опустила глаза и отступила, слишком поспешно, чтобы он мог расслабиться. Он пристально смотрел на склонившееся над чашкой лицо и каким-то далеким шестым чувством понимал, что давить не стоит. Зверь, вышедший против человека, будет убивать и дальше. Женщина, способная предать одного, готова сделать это снова. А она ушла из дома без вещей, без друзей, в другой мир ради новой неведомой жизни. Сказка про колобка в современном исполнении. Сначала один мужчина, потом дорога, потом другой мужчина, третий. Он не хотел быть номером два в списке ее брошенных любовников и не привык переписывать свою жизнь, как чужие конспекты к сессии. Он мог быть только первым и единственным. Или не быть.

– Мы вернемся к этому разговору позже.

Мужчина с царской щедростью подарил ей надежду, но она не смогла оценить, молча кивнула и даже не взглянула в его сторону. Филька громко чавкал в миске, нарушая торжественность момента неподобающими звуками. Дмитрий Алексеевич поерзал на стуле, не зная, что предпринять, отодвинул чашку и, внутренне чертыхаясь, скрылся в ванной. Маруся из-под ресниц осторожно проследила за ним и не сдержала вздоха. Он может настоять, потребовать, заставить. Он еще не понял, что она не годится на роль хозяйки дома, что в быту она бесполезна, как музыкальная шкатулка. Что, оставленная умирать в четырех стенах без голоса, без веры, она догадается обо всем, чего не видит, или придумает то, чего нет на самом деле, но что может случиться с ними в любой миг. А он, возвращаясь под утро от шлюх и приятелей в ее разочарованные одинокие ночи, пропустит момент, когда она сядет писать записку всего в одну строчку. Ту самую, которая легко перечеркнет все предыдущие годы.

Филька перестал гонять миску по полу и улыбнулся с блаженным видом. Маруся рассеянно почесала пса за ухом и выпустила его на прогулку, строго наказав вернуться через полчаса.

Глава 9. Кажется, я тебя люблю

Обед в ресторане «Черная жемчужина» плавно перешел в ужин. Не то чтобы он так проголодался, что не мог выйти из-за стола. Он просто продлевал этот день со своей женщиной, и ощущение, что она «своя», было ему в новинку.

– Маш, – сказал он невпопад, прервав очередной ее рассказ. – Давай сегодня поедем ко мне.

И она так натурально испугалась, будто услышала об объявлении мировой войны или извержении вулкана на соседней улице. Сам испуг длился всего пару секунд, а потом она нахмурилась, посмотрела в сторону и принялась перебирать камни в браслете, как четки. Он как во сне видел вызывающе молчащий рот с неяркой помадой, к которому она подносила тяжелый стакан, где плескалась и играла ледяная вода, касалась ее губ и перекатывала по стенкам пузырьки. Дмитрий Алексеевич слушал, как Маруся молчала, и не мог понять, почему тишина вокруг была настолько громкой, что у него гудело в ушах и ныли барабанные перепонки. Черт его дернул сказать! Да в общем-то, что он такого сказал? Он любил ее на кровати посреди безалаберной квартиры. Он видел ее в приглушенном свете душевой кабины с покорно наклоненной шеей и тягучей струйкой шоколадного геля между лопаток. Он трогал ее в своем кабинете, в сугробе у подножия ледяной горки, на заднем сиденье машины – и не понимал. Почему-то сегодня у него не получалось спрятаться за привычной мыслью «там и понимать нечего», а от этого он чувствовал себя болваном, как современный турист перед сфинксом. И от невозможности ничего изменить в ее молчании и неумело спрятанном испуге он злился и успел придумать себе целую кучу ее отговорок, пока она придумывала только одну.

– В чем проблема, ну? – почти угрожающе спросил хозяин, первым не выдержавший театральной паузы.

– Своди меня в кино! – заторопилась она. – Я сто лет в кино не была.

– А домашний кинотеатр не подойдет? – охрипшим голосом предложил он. – Выберешь себе любой фильм.

– Дима!

Он слышал по ее укоризненному тону, что не подойдет ни его дом, ни огромный экран в небольшой комнате с мягкими креслами, ни, возможно, он сам. И если бы прямо сейчас у нее была возможность сбежать или даже исчезнуть, она бы так и поступила. Но что произошло между ними, он решительно не представлял.

Кинотеатр долго искать не пришлось. В торговом центре через дорогу было два зала, и она выбрала то ли боевик, то ли фантастический триллер. У него не получалось отвлечься на афишу, и потому он все время смотрел на свою женщину, пока она делала вид, что ничего особенного между ними не происходит. Он расплатился почти вслепую, не сводя с нее настороженных глаз, и ей пришлось самой забрать билеты и сунуть к нему в карман. Они сидели в фойе полупустого кинотеатра, тогда как все нормальные люди в праздничный вечер проводили время за столом или перед телевизором, или в постели, и только ему выпало наблюдать, как она читает рекламные проспекты, отгородившись шиншилловым воротником. Его нервы звенели, словно высоковольтные провода на морозе, сердце колотилось, и дышать было невозможно, как будто из помещения откачивали воздух. И к тому моменту, когда она снизошла до него, во многом уступающему мускулистым полуобнаженным торсам на картинке: «пойдем, зал открыли», он уже знал, чем все закончится. После фильма она скажет, что ей пора домой и спасибо ему за праздники. Что между ними не было ничего необыкновенного и серьезного, а завтра вообще ничего не может быть. Почти услышав эти ее слова в собственной голове, он уже был готов ко всему. И сразу становилось не важно, какую причину она назовет. Любая причина была справедливой. Он ей не пара. Он не привык встречаться с женщинами подобного типа, ему нужен был кто-то попроще. Кто-то с детской мордашкой и рельефной фигуркой, с легкими капризами избалованного дитяти и восторженной благодарностью за щедрые подарки, кто-то болтающий о новом модном курорте и изображающий в постели Дженну. Кто-то, кого можно бросить в любую минуту без сожаления или поменять на точно такое же безмозглое и красивое существо. Кто-то, от кого нет вреда и пользы, но нет и рваного сердечного ритма, многомесячной бессонницы с бредовыми вставками невозможных фантазий и дикого, необъяснимого ужаса, что вот сейчас тебе прохладным голосом скажут, что все это смехотворно и впереди у них ничего не может быть. И даже то, что ты богат, успешен и самодостаточен, что девки роятся, как июльские осы, чтобы ты выделил их из толпы и осчастливил ужином и всем, что придет тебе в голову, что у тебя есть свои компании и предприятия, свои подданные, свой город… Словом, все, что ты есть и что есть у тебя, не имеет ровно никакого значения. Для нее – не имеет. И потому она отворачивается, читает надписи на аляповатых плакатах и после фильма собирается сказать ему…

Маруся взяла его за руку, потянула из кресла и, рассказывая что-то, прижималась плечом и улыбалась, но до него долетали только обрывки фраз. У входа в зал она подтолкнула его в спину, потому что он не знал, куда и зачем идет, и все время оглядывался на нее, стоило отпустить его руку. Маруся обогнала его на лестнице, и тогда он заторопился вверх, боясь отстать хотя бы на шаг, хотя понимал, что едва ли такая верность спасет его от неизбежного. На последнем ряду отдыхающие вставали перед ними, шуршали пакетами, смеялись и смотрели на пустой экран. В конце концов, он оказался в углу зала, где справа высилась стена, слева было ее плечо, рукав, сползающая с колена пола шубы, а под ним – целый зал, заполненный почти до отказа людишками, которые почему-то не сидели за столом, не смотрели телевизоры и не обнимали в кровати своих жен.

– Дима, хочешь снять пальто? Здесь тепло.

Он помотал головой, и она нахмурилась, но промолчала. С другой стороны от нее устроились три парня с пивом и попкорном, и он подумал, что надо бы пересесть, потому что ей не нужно такое соседство. Но в этот момент свет погас, экран вспыхнул, сверху заорали динамики, и в Марусиных глазах заискрились десятки огней, будто инопланетный корабль повис над озерной гладью, где в темном омуте прятались робкие русалки.

Он тоже сто лет не был в кино, и от стремительных кадров автомобильной погони во всю стену и гудящих динамиков над головой у него заныл затылок и пересохло во рту. Два часа этой пытки, а потом она скажет… И тогда он отвезет ее в квартиру и пойдет к Люське. Собственно, почему бы и не к Люське? С ней всегда было просто, даже когда она устраивала сцены ревности или пыталась обменять свои желания на секс. Она поскандалит, не без этого, но он знает, как с ней договориться. В конце концов, купит еще одну шиншилловую шубу и свозит ее в Куршевель.

Маруся вложила похолодевшие пальцы в его почти раскаленную ладонь и придвинулась ближе, насколько позволял подлокотник. Надо было сразу поехать к нему, и какая уже разница, что скажут горожане! Сплетни распространяются задолго до того, как ты успеешь согрешить. Ты еще только подумала, а они уже нарисовали картинок и обменялись впечатлениями о твоей безнравственности. Ну, да, пусть она безнравственна, пусть она увела мужика у первой красавицы королевства, предала двадцать лет жизни с мужем… Зато рядом с этим мужчиной она становится беззаботной девчонкой с косичками, как стрекоза из известной басни, как кошка на залитом солнцем подоконнике, как женщина в момент пробуждения воскресным утром на плече любимого…

Она провела по его ладони вдоль линии судьбы и не сбежала, когда он сомкнул пальцы.

– Дим, я тебе кое-что сказать хотела.

– Давай не здесь! – мрачно попросил он, с трудом удерживая взгляд на движущихся картинках.

– Здесь! – громким шепотом потребовала она, замирая от страха перед собственной решимостью. – Мне надо сейчас, потом не получится…

– Ну?

Не смогла дождаться окончания фильма и посчитала, что в кино он скандал не устроит? Впрочем, в его положении случайного любовника скандалить бесполезно. С самого начала было ясно, что он, как влюбленный школьник, придумал себе роман с заезжей певичкой. Цветы, подарки, поездки по городу, катание на тройке. Бессмысленная суета ради того, чтобы переспать еще с одной. Разве в молодости ему приходилось тратить столько сил и средств, чтобы уложить несговорчивую девицу в постель? Даже Люська за два года обошлась ему дешевле. Надо смириться с тем, что в этот раз инвестиции были ошибочными. В конце концов, важен результат, а он добился, чего хотел. Мучительно долго и баснословно дорого, но добился! Вот сейчас она скажет про «несерьезно» или, того хуже, про дружбу, они досмотрят фильм, и завтра он перестанет думать о ней. Или даже сегодня, прямо сейчас!

– Димочка? – Он вздрогнул, ощутив ее губы совсем рядом. – Кажется, я тебя люблю.

– Что?

– Не сердись, – зашептала Маруся. – Я тоже не понимаю, как это случилось… Я двадцать лет не влюблялась, не ходила на свидания. Я даже не помню, как все должно быть… Неприлично такое рассказывать, да? Странно, что я говорю с тобой об этом?.. Но это тебя ни к чему не обязывает, ты не думай!

– Тебе кажется?

Он со всем старанием собирал по буквам слово, которое она произнесла, но повторить не мог.

– Или не кажется… Но если мы поедем к тебе, я буду любить тебя больше. И если я еще немного побуду с тобой… чем дольше я буду рядом… Поэтому мне не надо к тебе. Мне надо домой и успокоиться. Мне надо подумать…

– Ты любишь?

Наконец, слово родилось и закричало, а Маруся блеснула недоумевающими глазами и почти перестала дышать. И тогда он ослеп, оглох и сошел с ума и с рельсов. Или сначала сошел с ума, а потом уже его настигло все остальное, неведомое, которое могло в одночасье оказаться самым главным. Ему не надо было сбегать, успокаиваться и думать, а если и не помешало бы, то на такой подвиг он сейчас был не способен. Ему стало тесно с ней на коленях в узком кресле, мешали подлокотники, злило ее платье, под которое было не пробраться, вспышки света били в лицо, а постоянно оборачивающихся соседей с нижнего ряда хотелось убить. Его приводили в исступление ее решительные и жадные губы и слишком робкие руки, и то, как она твердила между долгими поцелуями: «Дима, не надо, отпусти меня», а сама прижималась и удерживала за шею и изводила теснотой объятий и обещанием большего. И чертов фильм с погонями, стрельбой и мельканием лиц все никак не заканчивался, орал с экрана разными голосами, ревом моторов и автоматными очередями, грозя довести его до инфаркта. А когда героев настиг хэппи-энд и зажегся свет, Дмитрий Алексеевич тысячу раз успел забыть про любовь и желал тела, как первый мужчина с надкушенным яблоком в руке. Маруся обожгла его счастливым взглядом и напомнила одними губами: «Я люблю тебя». И он опять чуть не помешался, потащил ее мимо ворочающихся в креслах зрителей, раздвигая образовавшуюся толпу на лестнице, как ледокол в Антарктике, выскочил на улицу, сжимая в ладони запястье с браслетом, и вдруг встал как вкопанный посреди улицы.