Текст книги "Медвежьи сны"

– Дима?

Морозная крупка посыпалась за воротник пальто, как будто в него бросили горсть снега. Он потер лоб, пытаясь избавиться от наваждения предыдущих двух часов, повернулся к Марусе и принялся тщательно застегивать на ней шубу, избегая смотреть ей в лицо, а потом хрипло пояснил:

– Мы едем ко мне. И не о чем тут думать.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Если ты понимаешь, что рискуешь… – Она смотрела на него снизу вверх, а ему казалось, что она вдруг стала на голову выше и на тысячу лет старше. – А ты понимаешь?

– Нет. Я рискую?

– Когда ты захочешь меня бросить…

– Я не захочу.

– Ты не можешь этого знать. Это может случиться с нами завтра или через год.

– С нами этого не случится!

– Дима…

– Довольно! Если я говорю, значит, знаю.

– Ты ужасно самонадеянный тип, – улыбнулась она и продолжила, отказав ему в объективности: – Так вот, когда ты захочешь меня…

– Я уже хочу, – буркнул он, не дождавшись конца фразы.

– …захочешь меня бросить, – упорствовала она, – может статься, я буду любить тебя так сильно, что у тебя ничего не получится.

– Люби меня сильно, – попросил он, испытывая щемящую боль в груди. – Меня никогда не любили сильно.

– Может, ты просто не замечал?

– Хватит уже со мной пререкаться, Машка! – неожиданно взъярился он и ухватил ее за воротник. – Если я сказал…

– Я буду любить тебя так сильно, что тебе будет трудно, – пообещала она, нисколько не испугавшись.

– Я готов потерпеть. – Ярость схлынула, и к нему вернулась способность соображать. – Или ты пытаешься напугать и отговорить меня?

– Пытаюсь, ага, – быстро согласилась Маруся и посмотрела жалобными глазами. – Потому что мне тоже будет трудно, Димочка.

– Любить меня?

– Нет, любить тебя просто! Но когда ты соберешься меня бросить…

– Да почему ты решила-то?.. – Он снова зарычал, раздраженный этим упрямством, но взглянул в ее несчастное лицо и понял. – Машка, перестань думать о нем. Что за напасть такая! Все месяцы ты меня убеждала, что я похож на твоего мужа. Может, тебе так проще, но я сам по себе, я не такой, как он! И бросать тебя я не собираюсь, и тебе не позволю, даже если ты себе придумаешь всяких глупостей. Теперь тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь.

– Какой ты!.. – Она не договорила и стала гладить его виски, уводя в темный омут зрачков, который вдруг перестал пугать неизвестностью и коварством русалочьих песен. – Мне не придется терпеть, потому что я люблю. Неужели ты не знаешь разницы?

Скорее всего, она была права, и разницы он не знал. Ни с бывшей женой, ни с подругами, ни с Люськой. Не знал и не задумывался об этом, однажды решив, что эти приторно-розовые страсти не для него. Все женщины пытались вовлекать его в свои переживания, но он как-то продержался полвека и на ближайшие полвека сдавать позиции не планировал. Просто теперь появилась возможность совместить его «хочет» с ее «любит», а ломать голову над загадками романтических бредней он не собирался.

– Да что за день такой! Снег сыпет, фильм тупой! Зачем ты меня в кино потащила? Такое ощущение, как будто меня по башке дубиной съездили, – сказал он и крепко взял ее под руку.

Они шли к стоянке, избегая смотреть друг на друга. Под ногами хрустела ледяная крупка, ветер дергал ее за волосы, как пятиклассник, и Маруся щурилась и прятала лицо на плече у мужчины. Прямо перед занесенным капотом машины, когда пришло время выпустить ее локоть, он вдруг признался:

– Я был уверен, что ты меня бросишь. Еще в ресторане подумал, что ты собралась сказать…

– Ты опять тянешь время! – вздохнула замерзшая Маруся. – Я хочу в горячую ванну.

– Я тебе глинтвейн сделаю, – пообещал он, открыв дверцу.

– Да что ж такое! – рассмеялась она. – Ты все время хочешь меня напоить!

И он подумал, что напоить и любить – именно то, что сейчас нужно, и всегда будет нужно, потому что оказалось, что у них все серьезно. Теперь не придется ехать к Люське и злиться, что он хочет каждое утро пить с Марусей кофе и пререкаться из-за пустого холодильника, чучел в гостиной или капитального ремонта в трехэтажках, которые старше нее раза в два. И пока его машина пробивалась через разыгравшуюся метель, он думал, что когда они будут жить вместе, то с холодильником у нее забот не будет, насчет чучел он как-нибудь договорится, а про ремонт и дорожное строительство теперь пусть переживает глава города. Зря он, что ли, поставил этого обормота управлять! Пора уже работать, а не только катать девок на ее мурселаго. А они непременно поселятся вместе, и пусть спит до полудня и поет, лишь бы любила, как обещала.

Через час он готовил глинтвейн, пока она нежилась в ванне. Он тоже был не прочь поваляться в тепле, но хотелось напоить ее и любить, а для этого надо было идти на кухню и возиться с вином и пряностями. Пока глинтвейн настаивался, а она не успела сбежать, он забрался к ней в ванну, как медведь на мелководье, расплескивая вокруг себя воду и ворча про кипяток и мелкое корыто, не рассчитанное на двоих. Но оказалось, что в мелком корыте с ней все равно удобно, можно почти не думать, обнимать и прикасаться. И не чувствовать, как в кинотеатре, напряжения в мышцах и острого желания тащить в постель и раздевать. Собственно, и раздевать не надо, куда уж больше. Сквозь тающую пену ему была видна истончившаяся рука с браслетом, лежащая на бедре, и колено с белым зигзагом старого шрама. Лопающиеся пузырьки и рябь на воде причудливо преломляли ее тело, добавляли сюрреализма странному вечеру, в котором не хотелось просто обладать, а только присутствовать рядом.

– …что так бывает. До слез не хотелось оттуда уезжать, – тихо рассказывала Маруся, откинув голову ему на плечо, и он спохватился, что не слушает, когда история почти подошла к концу.

– Откуда уезжать?

– Ты все пропустил!

– Ты обиделась?

– Вот еще!

Она выпростала руку из-под толщи воды, обхватила его шею, и стало ясно, что рука совсем не хрупкая, а живая, горячая, с перламутровым маникюром и с браслетом, переливающимся холодным огнем.

– Зачем тебе браслет в воде? – только и успел спросить он, потому что Маруся ловко извернулась и поцеловала его в уголок рта, а потом вернула голову на место, а руку под воду, словно ничего и не было. – На тебе нет ничего, кроме браслета.

– Тебе не нравится?

Дмитрий Алексеевич выдохнул, потрогал изысканную полоску камней, схваченных металлом, переплел свои пальцы с ее и закрыл глаза, наслаждаясь теплом и близостью. Кто бы ему раньше рассказал, что счастье бывает и таким тоже – расслабленным и незамысловатым! И в ответ на эту мысль Маруся снова его поцеловала.

– Поваляйся еще чуточку, – разрешил он, но глаз не открыл. – Ты же любишь воду.

– Откуда ты все про меня знаешь? – прошептала она.

И он не стал признаваться, что ничего про нее не знает, чтобы не отдать лишний козырь. Впрочем, зачем ему надо было в этой игре копить козыри, он не представлял.

– Вода остывает, надо выходить, – еще через пять минут потребовал он и не пошевелился, потому что лежать с ней в воде было почти так же хорошо, как в постели, и гораздо лучше, чем разговаривать на соседних сиденьях в машине или за столом в ресторане.

– Я засыпаю, Димочка, – промурлыкала она. – Можно я сегодня буду любить тебя во сне?

Утром он как всегда проснулся в семь и до восьми мучился от безделья и собственного благородства, давая ей возможность поспать, а потом устал быть пай-мальчиком и, откинув одеяло, повернул сонную женщину к себе.

– Расскажи, как ты любила меня в своих снах.

– Димка, отстань, я сплю.

Но он намеревался пристать, а не отстать. Сопротивляться его воинственной нежности было бесполезно, а пожаловаться на произвол некому, кроме него самого. Поэтому она обвилась вокруг него и принялась шептать, слегка касаясь губами то щеки, то мочки уха, какой он ужасный, бессовестный, эгоистичный медведь, который думает только о себе. Которому нет дела, что она не выспалась, будет зевать весь день, плохо выглядеть, а к вечеру валиться с ног. И вообще…

На этом «вообще» ему удалось заставить ее замолчать и перестать думать, и если что-то и отвлекало его, то только браслет, вздрагивающий белым пламенем, пока ее пальцы комкали угол подушки. А потом, когда они обессилели и разжались, Дмитрий Алексеевич поцеловал ее в шею и лег рядом.

– В твоем сне у нас было так же?

– Почти.

– Что не так?

– Там ты дал мне выспаться и сварил кофе.

– Глупости! Кофе варишь ты!

Она притворно вздохнула, сползла с кровати и полезла в шкаф искать что-нибудь подходящее из мужской одежды, пока он делал вид, что спит, а сам без зазрения совести наблюдал за ней. Она выбрала свитер, который был явно коротковат и не слишком прикрывал ее прелести, обернулась на кровать, снова вздохнула и босиком пошла на кухню, стараясь не шуметь. Пока ее не было, он и вправду заснул, а проснулся от запаха кофе и ее неотрывного взгляда.

– Что?

– Я так и думала.

– Что ты думала?

– Что если я буду с тобой, все станет сложнее. – Она смотрела на него без улыбки, склонив голову набок, а он вдруг безумно захотел кофе и не мог сосредоточиться на ее словах. – Я готовила завтрак на твоей кухне, как будто так и должно быть. Как будто всегда так было.

– Не всегда, – с усмешкой сказал он и протянул руку к подносу. – Иначе ты бы знала, что я пью кофе из другой чашки.

И тогда она заплакала навзрыд, как ребенок, а он тут же расхотел кофе и снова захотел ее. Да так, что даже свитер не стал снимать, потому что свитер ему не мешал, и браслет, и ее немыслимые слезы. Они безудержно текли, как дождевые капли по стеклу, а когда он натыкался на них губами, они вовсе не казались ему солеными. Он не догадывался, о чем она плачет, но в тот миг не мог ни жалеть, ни думать. Если он что-то сделал не так, ничего уже не изменить. Женщины плачут даже если все хорошо, даже если все просто замечательно, вот как сейчас, когда он вслепую тискал ее под свитером, не рассчитывая свои силы, как почуявший весну хозяин леса. Он не заметил, когда она перестала плакать и как будто забыла, что он медведь и грубиян. Он стал «Димочка», «любимый», «солнышко мое»… А потом вдруг: «Подожди секундочку»… И через несколько мгновений: «Нет-нет, что ты делаешь!» А он делал все, что хотел, потому что это она позволила ему все. Он не мог разобрать слов и слышал только звуки, которые накатывали, как ночной прибой. А потом их голоса раскололись надвое, распались шуршащей пеной на песке, и тела накрыла тишина. Дыхание выровнялось, сердце перестало рваться, как пойманная птица в силке, и сразу вспомнилось, откуда все началось, и захотелось остывшего кофе и холодных тостов с беконом, потому что, как выяснилось, влюбленность в его возрасте нисколько не влияет на аппетит.

Маруся отказалась от тоста и вспомнила, что двадцать лет назад точно так же не могла есть, пить, спать и думать про учебу. Любовь вытесняла из ее жизни все другие желания. Но он настоял, и она выпила полчашки кофе и съела кусок сыра, чтобы угодить ему.

– Ты вот что… – Хозяин встретился с ней глазами и в ответ на ее рассеянную улыбку посерьезнел. – Ты не думай, так всегда не будет. Я не смогу заниматься с тобой любовью по сто раз на дню. Это сейчас у нас каникулы, а потом начнется работа и поездки. Чаще всего будет, как у всех. И если у тебя иллюзии и потребности…

– Дим, у нас с тобой никогда не будет, как у всех, – сказала она как-то очень буднично, но он почему-то поверил. – Мы с тобой не сможем, как они. Мы слишком долго друг друга искали.

И хотя он ни единого дня не искал ее, потому что даже во сне не мог увидеть, что она есть на свете и жизнь предоставит ему шанс, и даже предположить не мог, что в этом возрасте, в этом городе, где он знал наперечет всех собак и всех девок от рождения до восьмидесяти, он встретит женщину, которая хочет его любить и даже, кажется, любит, он тоже догадывался, что у них все будет особенно. Думать, что в его годы встретится кто-то еще, глупо. И она оказалась необычной, непонятной и притягательной, как сказка о сокровищах на таинственном острове, которую он помнил с детства.

– Ты меня ни с кем не перепутала? – привычно ляпнул он.

И только когда Маруся вышла, не обернувшись, он догадался, что обидел ее. Проводил взглядом до двери, полюбовался на тонкие щиколотки и длинные ноги под слишком коротким свитером и вспомнил про ее мужа. И Маруся тоже вспомнила про мужа, про их воскресные утра, про поцелуи без счета, про мечты и планы и глупую уверенность, что так будет всегда. Но это безусловное «всегда» закончилось, когда она оставила записку на подушке и сбежала в неизвестность. А теперь, спустя всего несколько месяцев, она любит другого человека. И это – ее новая реальность, которая не может быть настоящей.

Она бродила по комнатам, рассматривала мебель, картины, фрагменты коттеджного пейзажа за окном и сравнивала свою прошлую жизнь и нынешнюю. И выходило, что если сравнивать с тем, что было двадцать лет назад или даже десять, то сейчас все не так, и мечты не те, и кураж не тот. А если вспомнить, что было еще год назад, то сейчас все просто замечательно, и ничто не обещает, что станет скучно или буднично, как у всех. И оттого, что она не знала, как надо правильно сравнить, чтобы не ошибиться, ей становилось страшно и одиноко.

Дмитрий Алексеевич прошел мимо открытой двери, увидел Марусю возле окна, приостановился, но окликать ее не стал, потому что не умел извиняться, не знал, что сказать и как объяснить, чтобы не быть смешным.

Он злился на себя за неуклюжесть и бестактность, когда в дверь позвонили. Хозяин выплеснул невостребованный накануне глинтвейн в раковину, заглянул в холодильник и понадеялся, что обойдется и можно никого не впускать. Но звонок прозвучал еще раз, и ему пришлось встречать гостей. С сыном он не виделся неделю. Тот праздновал Новый год в Питере и специально для этой поездки позаимствовал у отца внедорожник, оставив мурселаго в гараже.

– Зачем ты их притащил?

Дмитрий Алексеевич кивнул на двух раскрашенных, как матрешки, блондинок.

– Куда же я без них-то? – хохотнул мэр и обхватил обеих девиц за талии.

– Что за манера везде с собой баб таскать! – пробурчал отец, чувствуя себя почти стариком, и сделал знак Константину, который топтался за спинами гостей. – Там на столе список. Сгоняй в город.

Охранник без слов пошел в кухню, но вдруг замычал, закашлялся и встал посреди холла, как громом пораженный. Лица гостей вытянулись, а хозяин обернулся, готовясь увидеть как минимум кентервилльское привидение. И был недалек от истины.

Маруся спускалась по лестнице босиком, в широченном свитере со спущенными рукавами, которые ей ужасно мешались, и потому она взмахивала ими, как птица, и тогда они скатывались почти к плечам, обнажая тонкие руки и вспыхивающий белым пламенем браслет. Занятая своими мыслями, она не видела застывших внизу людей и, дойдя до нижней ступеньки, двинулась в сторону кухни, глядя себе под ноги.

– Маша, – прервал ее размышления хозяин. – Иди сюда.

Она подняла голову, заметила гостей, сменила направление, послушная приказу, небрежно собрала в ладони волосы и перебросила за спину. От ее движения свитер стал невозможно коротким, Константин покраснел, как девица, девицы фыркнули, Сергей Дмитриевич проглотил полный рот слюны и принялся пялиться на ее ноги.

– Проголодалась? – догадался Дмитрий Алексеевич и начал старательно закатывать рукава свитера. – Надо было утром завтракать по-человечески.

– Надо было, – чуть виновато согласилась Маруся. – Но утром не хотелось.

– Ладно, я что-нибудь организую. А ты пока надень что-нибудь подобающее. Видишь, гости стесняются.

– Ты ничего не говорил про гостей!

Она с укоризной глянула на мужчину и потянула свитер вниз.

Хозяин прижал ее к себе и поцеловал в висок, потом обвел замерших гостей строгим взглядом.

– Да они как татары ходят. Без приглашения.

– Кто же знал, что ты с дамой… занят, – оправдывался Сергей Дмитриевич, все время возвращаясь взглядом к ее ногам. – У тебя же с Люськой шуры-муры.

Маруся подняла на своего, не Люськиного, любовника вопросительный взгляд, и ему мучительно захотелось сказать, что нет никакой Люськи и больше не будет. Довольно с него Верок, Светок и Танек. Теперь она сможет любить его, как обещала, а он будет ради нее отвлекаться от работы гораздо чаще, чем она может себе представить, потому что у него тоже… потребности. И возить ее с собой в командировки будет. Как он раньше обходился без нее дома и в поездках, было неясно, но теперь их ждала новая жизнь в новом году. Совершенно шальная, как ее поцелуи в снегу, как песни у цыганского костра, как ее уверенность в том, что можно продать машину и купить на вырученные евро счастье.

Но он ничего такого не сказал, потому что при упоминании Люськиного имени девицы одобрительно зашептались, без стеснения рассматривая Марусино лицо с паутинкой морщинок у глаз. Костя вздохнул, как сенбернар, а Маруся без особого рвения потянула свитер вниз и без слов ушла в спальню искать брошенное платье.

– С Люськой все! – сказал отец, проводив ее долгим взглядом. – А если она слухи распускает…

– Да весь город знает, что ты с этой спишь и Люську бросил.

– Много твой город знает! – вспылил хозяин, и зарвавшиеся девицы притихли. – И у меня с ней… с Машей… отношения. Так что, держи язык за зубами и матрешек своих угомони, а то пешком до города пойдут.

Константин, озираясь, появился из кухни со списком и прошел к выходу, избегая смотреть на хозяина.

– Цветов купи, – вспомнил Дмитрий Алексеевич. – Желтые розы. Или не желтые, красные… Черт их знает! Возьми те, что поярче.

Охранник показал плечами и затылком, что понял распоряжение шефа, и закрыл за собой дверь.

– Пошли, чаю сделаю! – Хозяин с усмешкой подтолкнул сына в кухню. – Ну, рассказывай, что там в Питере? Какие новости? Кого повысили, кого сняли?

Маруся в неуместном вечернем платье восседала напротив Сергея Дмитриевича и его спутниц и с задумчивым видом размешивала в чашке давно растворившийся сахар, пока хозяин не отобрал у нее ложечку, как у разыгравшегося ребенка. Тосты с сыром и ветчиной остывали на тарелке, а Маруся сцепила пальцы и переключила внимание на падающие хлопья снега за окном.

– Нет, мы сегодня никуда не собираемся, – сказал хозяин и положил руку ей на колено. – Мы уже нагулялись, да, Маш?

– Господи! – Она нахмурилась, потерла задумчивый лоб и вышла из оцепенения. – Филька! Дима, мне домой надо!

– Я пошлю Костю погулять с ним.

– Он ждет меня, а не Костю.

– Хорошо, сейчас я оденусь.

– Мы только время потеряем. Ну, Димочка, я быстро.

– Ты вернешься?

– И заодно к ребятам заскочу. Я обещала, что в праздники буду часто приходить, а вот не получается…

– Маша?

Она обернулась в дверях кухни с отсутствующим лицом.

– Я спросил, ты вернешься?

Он повторил свой вопрос и щелкнул зажигалкой, словно ответ интересовал его постольку-поскольку. Маруся сокрушено покачала головой и вернулась к столу.

– Если ты все время будешь думать…

Но мужчина не стал ожидать окончания и потянул ее к себе на колени. Матрешки ахнули и выпучили густо накрашенные глаза.

– Ты можешь просто ответить?

– Можно я привезу к тебе Фильку? Во дворе много места, а на ночь ты бы мог впускать его в дом.

Он выпустил струйку дыма и прищурился.

– Ты переедешь ко мне с собакой?

– Я привезу к тебе свою собаку. У тебя ему будет лучше.

– А тебе?

– Димочка, я быстро вернусь, ты даже не заметишь.

Он с сомнением поднял бровь и поднес сигарету к губам, но она отвела его руку в сторону, поцеловала, позабыв о гостях за спиной, и сбежала, не попрощавшись.

– Она, конечно, хорошо сохранилась, – начал было Сергей Дмитриевич. – И не дура…

– Я что, спросил твоего мнения о моей женщине?

– Это не только мое мнение. Весь город обсуждает твой роман.

– Передай городу, пусть заткнется.

– Отец, люди не будут молчать. Она здесь чужая. И ты, конечно, можешь развлечься, но все ждали твоей свадьбы с Людмилой. И уж она-то точно не заслужила…

– Езжай, повеселись, Сережа! – Дмитрий Алексеевич грозно возвысился над столом, дав понять, что аудиенция окончена. – И не дай Бог, я узнаю, что ты распускаешь сплетни про Машу!

Через четыре часа Маруся въехала в открывшиеся ворота и, притормозив, выпустила из машины почти не обиженного Фильку. Хозяин со ступенек лестницы смотрел, как она паркуется, как выбирается в снег в узких джинсах и дубленке, как обнимает за шею подбежавшего пса.

– Где ты была столько времени? И почему у тебя телефон выключен? – Она подошла совсем близко, и он бросил сигарету в снег и забрал ее голову в ладони. – Машка, не смей больше исчезать! Слышишь? Ты вещи свои привезла?

– У меня перед дверью лежала крыса с колокольчиком на шее. Дима, зачем кому-то класть мне на порог мертвое животное?

– Ты испугалась?

Он гладил ее по голове и не мог найти слов утешения, кроме каких-то банальностей. Он не думал ни о крысе, ни о тех, кто развлекался, заставляя ее нервничать, а только о том, как ждал, почти не надеясь, что она вернется.

– Нет.

– У кого-то в этом городе идиотское чувство юмора, – наконец сказал он и увел ее в дом. – А что у тебя с телефоном?

Наутро она проснулась одна и долго не могла понять, что случилось с комнатой и почему рядом нет Фильки, но потом вспомнила, что искать надо не Фильку, а мужчину, и отправилась в привычном уже свитере в путешествие по дому. Из кухни слышался разговор, и она без сомнения пошла на голос хозяина. Выросший как из-под земли Костя попытался загородить ей дорогу, но она первой открыла створки дверей.

– Вот и примадонна явилась, – сказала королева красоты и соблазнительно закинула ногу на ногу, отчего узкая юбка задралась, а Константин приклеился взглядом к ее ажурным колготкам вызывающе сиреневого цвета.

Маруся готова была повернуть назад, но Дмитрий Алексеевич поманил ее, как собачонку, и она подошла и прислонилась к нему плечом, глядя на соперницу.

– И это чучело ты взял к себе в дом? – скривилась Люська и обвела в воздухе ее силуэт тонкой сигареткой. – Ты посмотри, ей же сто лет в обед.

– Мне надо присутствовать? – тихо спросила Маруся у мужчины.

– Она уже уходит, – ответил он и пододвинул Марусе стул. – Я тебе сейчас кофе сварю.

– В ее возрасте полезно пить кефир и таблетки от склероза.

– Зачем ты встал так рано? – Маруся придвинулась и нежно поцеловала его в висок. – Я бы чуточку поспала и приготовила тебе завтрак.

– Успеешь еще.

– У тебя какие планы?

– Сделаю несколько звонков и пару часов с документами посижу. А потом мы с тобой покатаемся, да? Или кино посмотрим.

– Дим, не надо кофе, ладно? Я йогурт выпью и книжку почитаю. Только Фильку покормлю.

– Я покормил.

– Какой ты! – Она засияла глазами и снова поцеловала его, словно не было никакой Люськи на гостевом стуле. – Приходи скорее, я буду скучать.

Маруся забрала из холодильника бутылочку с йогуртом и вышла из кухни, оставив бывших любовников наедине.

– Ты собираешься жизнь прожить с этой пенсионеркой? – Люська не собиралась никого щадить. – Тебе нравится седина и дряблые телеса?

– Люсь, ты допила свой чай? Ну так иди отсюда. Костик тебя проводит, а мне работать пора.

– Посмотрим, как ты заговоришь, когда она от тебя сбежит и ты опять придешь ко мне.

– Ей незачем убегать. А вот твой визит подошел к концу.

Люська встала, не потрудившись одернуть юбку, и остановила ненавидящий взгляд на его лице.

– Ты пожалеешь об этом, Дмитрий Алексеевич. Ты очень пожалеешь.

Он с хмурым выражением лица вышел из кухни, наткнулся на бредущего без цели Фильку и потрепал его по лобастой башке. Пес покрутил головой в поисках хозяйки, но Маруси негде не было, хотя рука мужчины пахла ее волосами, и пошел за ним по лестнице. На пороге кабинета Дмитрий Алексеевич передумал и развернулся в сторону спальни.

Маруся лежала поперек кровати и, подперев руками подбородок, читала книжку. Хозяин без церемоний потянул одеяло в сторону, зная, что найдет под ним именно то, что ищет: раздетую женщину, из-за которой он только что отложил звонки и бумаги.

– Она молодая и красивая. – Маруся даже не повернула головы. – Я не могу с ней тягаться.

– Мне нравится то, что я вижу, – заметил он, расстегивая ремень.

– Ты же собирался заняться документами, – тихонько засмеялась она и потянула одеяло на себя. – А потом ехать кататься.

– Кататься будем здесь и сейчас!

– Дима, а как же работа?

– К черту работу! У меня дома форс-мажор, – признался он, избавляясь от брюк. – Стихийное бедствие, которое несет какую-то чушь. А ведь могла бы трогать и целовать…

«Стихийное бедствие» уронило на пол книжку и обернулось с томящимися глазами и улыбающимися губами.

– Не стоило тебе так рано просыпаться в праздник.

– И это благодарность за то, что я не стал будить тебя и завтракал один?

– Зато теперь ты сыт и готов к подвигам.

– Я голоден, как никогда, – возразил он. – Прекрати болтать, женщина, и делай, что обещала.

– Какой же ты медведь, Димка! И за что я тебя люблю?.. – зашептала она, пока он тонул в водопаде рассыпавшихся волос, желая получить ответ на этот вопрос прямо сейчас.

Заставить ее привезти свои вещи в коттедж оказалось не так-то просто. Она избегала разговоров о переезде, находила массу причин, чтобы не оставаться на ночь, хотя Филькины миски, ошейник, намордник и пара игрушек давно поселились в его доме. А сама Маруся, чуть что, норовила сбежать в город переодеваться, или за кремом, или за зарядкой от телефона, как будто оставляла себе шанс уйти от него в любой момент. Дмитрий Алексеевич жил все время на грани: чувств, отношений, перспектив, которых боялся и желал одновременно. Сразу по окончании праздников он впрягся в работу, оставив ее спать на широкой кровати одну, а когда вечером набрал привычный номер, ему никто не ответил. Один звонок Косте, и ситуация прояснилась: Маруся отправилась в ресторан. Он появился у сцены хмурый, в расстегнутом пиджаке и небезупречной рубашке, когда она, сияя глазами, пела: «А я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня, забудь, а вернешься, меня здесь нет…» Он дослушал песню стоя и поманил ее вниз, как подзывают провинившуюся собачонку. Шансонетка кивнула на гору записок, он набычился и собрался наверх, но она положила микрофон и спустилась в зал.

– Ты почему здесь? – без предисловия начал мужчина и по-хозяйски привлек ее к себе. – Я тебя отпустил?

– Дима, что ты! – Маруся очень похоже изобразила испуг, пряча смеющиеся искорки под опущенными ресницами. – Я же здесь работаю.

– Моя женщина не будет петь в ресторане.

– Димочка, я же для тебя пою!

– Поужинай со мной.

– Но мне надо…

– Будешь спорить?

– Нет, что ты! Посижу рядом, конечно!

Он закусывал водку осетровым балыком и слушал ее отчет о том, как она провела день. Как спала до полудня, пила кофе, валялась на кожаном диване в библиотеке с книжкой, играла с Филькой в мяч и сетовала на то, что в коттедже нет хорошей пены для ванны. Маруся рассказывала, подперев подбородок руками и не сводя с него счастливых глаз, а он сосредоточенно жевал и сам наливал себе из графина, а потом, будто не слышал ни слова из сказанного, вдруг заявил:

– В понедельник поедешь со мной в Сибирь на пять дней. Только сапоги купи, чтобы можно было хотя бы из самолета выйти.

– Зачем в Сибирь? – не поняла она. – Что мне делать в Сибири?

– Да все, что захочешь: спать, книжки читать. И ждать меня по вечерам.

– Димка, я и так жду тебя и днем и вечером, круглые сутки. Я останусь здесь и буду ждать.

– Ты не останешься, потому что я тебя не оставлю.

– Но зачем тебе я в командировке?

– Это надо объяснять? – Маруся морщила лоб, и было видно, что она хочет спросить что-то еще. – Ну?

– Ты не сможешь обойтись без меня в другом городе или ты не доверяешь мне?

– Водки тебе налить?

Он не собирался отвечать, и ей оставалось самой придумать причину.

– Что ты! Мне еще петь!

– Ну, пойди спой, пока я ем. – Хозяин достал сигареты и откинулся на спинку стула. – А потом домой, я сегодня устал.

Она благодарно коснулась его руки и вернулась на сцену. Из глубины зала за ней пристально следили черные глаза свергнутой королевы, но Маруся отказалась принимать вызов и отвернулась. Через полчаса Дмитрий Алексеевич затребовал свою женщину обратно, не отпустил в гримерку переодеваться, и когда администратор принес Марусину дубленку, завернул ее, как ребенка, в мех и увел из зала. А в машине, дав волю рукам, одновременно выговаривал ей за то, что не носит шубу, что пошла петь, хотя знала, что он больше не хочет видеть ее на сцене, что не отвечала на звонки. Маруся просила прощения словами, но ни голосом, ни глазами, ни губами не раскаивалась. Обнимала в ответ, смотрела весело и нежно и целовала так, что ему хотелось забыть про Костю за рулем.

– Машка, ты совсем меня не боишься, что ли?

Она наигранно распахнула ресницы и через секунду рассмеялась и замурлыкала, как кошка, прижимаясь к его груди. Она была отчаянная в своей любви и, казалось, совсем ничего не боялась, ни его, ни с ним.

Он даже рискнул уехать без нее в Сибирь, хотя до последнего был уверен, что настоит на своем. Но она уютно смотрела из-под одеяла и рассказывала, какое это блаженство – вернуться туда, где тебя ждут. Где на заметенном пороге видна цепочка следов и небольшая вытоптанная площадка. Где потрескивают дрова в камине, а из чашки струится неземной аромат горячего кофе. Где в ванной шуршит пена, и уголок одеяла призывно отогнут. Она рассказывала ему такие сказки, которых было не прочесть ни в одном сборнике, которыми ни одна мать не баловала свое чадо, которые предназначались только для его ушей. И он собрал сумку и уехал, строго наказав ей ждать и не делать глупостей. Тех, которые обычно приходили ей в голову, и тех, которые еще не пришли, но если придут – гнать их прочь. И ждать, как обещала. А она взяла с него слово звонить так часто, как сможет. Он хмыкнул и пообещал, наклонился к подушке, отстраненно поцеловал, словно разлука уже забрала его с собой, и ушел в морозные сумерки. Маруся подошла к окну и долго всматривалась в дорогу, на которой давно погасли красные огни уехавшей машины, а потом побрела в каминный зал, который Филька облюбовал, как свою комнату, и до поздней ночи валялась у огня с книжкой, обнимая собаку.

Как ни странно, дни в отсутствие мужчины летели быстро. Она каждое утро гуляла с Филькой, ездила к Маше и Диме, читала скучного Пруста и пела в ресторане о несчастной и счастливой любви. Дмитрий Алексеевич не звонил. То ли был слишком занят, то ли занимался воспитанием своей женщины, и Маруся, набирая его номер, сбрасывала вызов, не решаясь задать вопрос. В четверг вечером она осталась ночевать в городе и уснула почти под утро между мобильным телефоном и Филькой. А в девять была разбужена странным звонком. Незнакомый голос потребовал, чтобы она спустилась на стоянку. Маруся долго не могла понять, кто это и что от нее хотят. Но мужчина был суров и непреклонен, и она кое-как оделась и в сопровождении Фильки пошла в торец дома, где оставила машину. Собственно, то, что она оставила ночью у дома, утром трудно было назвать машиной.