Текст книги "Медвежьи сны"

– Боже правый! – выдохнула Маруся и обошла искалеченную груду металла. – Как это возможно?

– Вот вы мне и расскажите, – потребовал незнакомый гаишник, поигрывая полосатым жезлом.

– Я вам должна рассказать?

– Ну, машина-то ваша!

– Судя по номеру – моя… была моя… машина…

Пока представитель власти оформлял протокол, Маруся ходила вокруг красной ауди, с которой кто-то старательно поработал то ли бейсбольной битой, то ли другим подобным орудием пролетариата. Филька плелся следом как привязанный, нюхал помятый кузов, фыркал и огорченно посматривал на хозяйку.

– Думаешь, уже пора ему позвонить? – спросила у пса Маруся и потянула из кармана телефон.

Гаишник и собравшаяся толпа зевак с интересом воззрились на нее. Пес уселся перед женщиной и завилял хвостом.

– А он спросит, почему я сразу не сказала? Ну ладно, давай подождем. Попросим Костю нас отвезти, да?

Филька одобрительно тявкнул и обернулся на представителя власти. Тот поспешно опустил глаза на планшет и продолжил писать. В толпе перешептывались достаточно громко, чтобы Маруся за полчаса оказалась в курсе всех версий случившегося. Над мелкими и незначительными мнениями доминировало одно, самое главное: не надо уводить чужих мужиков. Бурное обсуждение прервалось сразу же, как понадобились свидетели. Повреждения, нанесенные машине, – мятый кузов, битые стекла, проколотые колеса, – были громкими и не могли остаться незамеченными хотя бы одной бдительной бабулькой. Но никто ничего не видел и не слышал. Маруся с пониманием улыбнулась мрачному гаишнику и подписала протокол. Толпа расступилась, пропуская ее к подъезду, и снова сомкнулась вокруг останков ауди.

Дома Маруся сварила крепкий кофе и не меньше трех часов провела в ванне, не в силах согреться и перестать думать о происшествии. Одно дело – шутка с мертвой крысой, другое – разбитая машина. Кто такой смелый, что может позволить себе все в этом городе? Не Люська же собственноручно крушила ночью стекло и металл. Она могла нанять кого-то, могла спланировать… Хотя примерить на себя подобную ненависть к другому человеку у Маруси никак не получалось.

Филька тоже был задумчив и невнимателен и почти не реагировал на ее экзистенциальные рассуждения о произошедшем инциденте и человеческой сущности. За час до выступления она позвонила Константину, но его мобильный был выключен. Телефон в коттедже тоже не отвечал. Она пыталась набирать знакомые номера, но без толку. В конце концов она вызвала такси и уехала в ресторан, поругавшись с водителем, который ни за что не хотел брать в салон собаку. К счастью, Филька был достаточно сообразительным, чтобы догнать хозяйку своим ходом. Она долго обнимала его возле гардероба и извинялась за тупость таксиста, а потом ушла в гримерку с отрешенным лицом. По окончании выступления телефон Кости все еще молчал, приехавший таксист ничем не отличался от предыдущего. «Не положено!» – твердил он, и Маруся махнула рукой, отпуская машину.

– Филь, – начала она, виновато глядя на пса. – Тут такое дело… В городе мы с тобой остаться не можем. Дима приедет рано утром, а я обещала встретить его… В общем, придется идти пешком. Ты понимаешь? Ночь и мороз, но выбора нет. Ты пойдешь или отвести тебя домой?

Филька домой не собирался. Он готов был идти за ней целую ночь, и еще день, и неделю, и даже сто лет, если бы ему позволил недолгий собачий век.

– Ладно, – вздохнула она. – Тогда пошли. Только ты рядом держись, а то что-то мне не по себе.

До коттеджа они добирались почти три часа. В поселке за высокими заборами светились только фонари, хозяйский замок надменно возвышался среди более скромных строений. Маруся, не зажигая света, прямо в холле уронила дубленку на пол и босиком пошла в каминный зал. Филька, воровато оглядываясь, поплелся следом. В камине едва теплился огонь, и припорошенные пеплом угли переливались красным, как рубины в ожерелье. Она бросила на них несколько поленьев и придвинула медвежью шкуру поближе к решетке. Пес тут же привалился к хозяйке и блаженно вытянул лапы.

– Да, малыш, – сказала она и зябко повела плечами. – Сейчас согреемся, и я пойду наверх. Мне вставать рано, а ты поспишь, сколько захочешь.

Филька зевнул и без энтузиазма постучал хвостом по полу. Маруся погрузила замерзшие пальцы в палевый мех и замерла, глядя на разгорающийся огонь.

Ее ауди на площадке не было, и даже следов от протектора не осталось, метель скрыла все перемещения людей и машин во дворе. Дмитрий Алексеевич вошел в спящий дом и сразу увидел дубленку на полу и матовые следы от собачьих лап на чистой плитке. Он, конечно, не особо поверил в ту сказку про ванну и кофе, которую она рассказала в день его отъезда, но уж хотя бы проснуться к его приезду она могла. Хозяин взбежал по лестнице в спальню, с недоумением посмотрел на застеленную кровать, заглянул в ванну, распахнул двери в пару комнат, в библиотеку и даже в кабинет.

– Это шутка такая? – вслух спросил он у молчащего дома и спустился в зал.

Женщина и собака спали перед едва тлеющим камином, обнявшись, как бродяжки в кино. И хотя он подошел вплотную и присел, разглядывая эту неразлучную парочку, никто из них не проснулся. Дмитрий Алексеевич протянул руку и легонько потрепал пса по шее.

– Филька, вставай! – Пес поднял голову и сонными глазами посмотрел на мужчину. – Давай, давай! Иди в холл. Нечего тебе тут…

У Фильки было иное мнение, но, хотя шепот мужчины был дружеским, глаза оставались холодными и жесткими. Ослушаться он не посмел, выбрался из-под Марусиной руки и, постукивая когтями, ушел охранять оставшуюся на полу дубленку.

Дмитрий Алексеевич занял освободившееся место на шкуре, наклонился к спящей женщине, вдохнул слабый запах ее духов.

– Машка, тебя не учили, что обманывать плохо?

И еще до того, как она проснулась, принялся целовать ее, как изголодавшийся по ласке сибирский поселенец, вернувшийся в родной дом к жене. Она даже не стала открывать глаза, прерывисто дышала и обнимала, будто боялась, что он исчезнет. А когда он улегся рядом, слушая стук собственного сердца, она вдруг начала сотрясаться всем телом и всхлипывать, уткнувшись носом в его плечо.

– Что ты? – Он прижал ее крепче, принялся гладить по волосам. – Я вернулся, все хорошо!

– Не все хорошо, Димка! – сквозь слезы бормотала она. – Совсем не все. Ты ни разу не позвонил мне, ни разу!

– Я был занят. Если бы мог, позвонил. – Она уловила металлические нотки в его голосе и перестала издавать звуки, замерла и сжалась, как в ожидании удара. – Ты же не думаешь…

– Нет, прости! Конечно, ты был занят! Сейчас я сварю кофе и налью нам ванну.

– Ну, давай! – усмехнулся он, провожая ее взглядом. – Лучше поздно…

О том, что машины у нее больше нет, он узнал только в понедельник утром, когда услышал ее разговор по телефону с диспетчерской службой такси.

– Кому понадобилось превращать твою машину в металлолом? Ты сама-то понимаешь, что это глупо?

– Дима, но ведь это не я сделала!

– Ну ясно, что не ты! Но тот, кто это сделал, понимал, что бросает вызов мне.

– Ты примешь вызов?

– Мы играем, что ли? – рявкнул он, и Маруся вздрогнула и отодвинулась от стола. – С кем мне бороться? С бабами?

– Ты думаешь… это она?

– Я вообще об этом не думаю! Пусть милиция занимается этим делом. Вандализм и порча собственности – это в их компетенции.

– Ладно, пусть милиция, – тихо сказала Маруся, обхватив ладонями чашку и глядя в пол. – Можно, я возьму твою машину? А то Филю в такси сажать отказываются.

Он хотел было сказать, что таскаться повсюду с кобелем нет никакого смысла, что охранник из него, как из дерьма пуля, что вообще ей нечего делать на улицах города, где жители распустились и почувствовали себя слишком вольготно. Но ничего подобного произнести вслух не смог, коротко кивнул и уехал на работу, тронув ее щеку равнодушными губами. По дороге в офис он обещал себе, что теперь уж точно не оставит ее, когда соберется уехать в следующий раз, и злился на себя, что поддался на уговоры неделю назад. В обед он подался в областной центр и вернулся вечером за рулем нового лексуса, поставил его на площадку перед домом и бросил на обеденный стол ключи.

– Теперь тебе не нужно такси. Только не бросай машину, где попало.

– Дима, я не могу принять такой подарок.

– Тебе машина не нравится? Обязательно спортивное купе?

– Ты не понимаешь… Их это только разозлит.

– Кого? – подозрительно прищурился он. – Ты знаешь больше, чем говоришь?

– Я ничего не знаю. – Она соскользнула со стула и подошла к мужчине вплотную, обняла, уткнулась губами в шею. – Мне просто страшно.

– Это еще что за глупости? В моем городе тебе бояться нечего! Слышишь, Машка? Не-че-го!

Но она только кивала и не разжимала рук, горестно вздыхая, как лошадь в стойле. И Дмитрий Алексеевич, оставив недоеденный ужин, увел ее смотреть кино, какую-то легкую комедию, законченную ерунду, лишь бы не слышать этих вздохов.

Теперь он сам решал, когда она едет в ресторан петь, а когда остается дома и ждет. Она не противилась, ни разу не намекнула, что это произвол. Ждала по вечерам, крутилась под ногами у домработницы, больше мешая, чем помогая, и, заслышав звук въезжающей в ворота машины, мчалась с Филькой наперегонки в холл, чтобы прижаться и сказать, что ужасно, немыслимо, совершенно невероятно соскучилась за эти несколько часов. А он, снимая пальто, прятал довольную усмешку и нарочито суровым голосом допрашивал ее, как прошел день. Она с горящими глазами пересказывала прочитанный роман, или телевизионные новости, или что-нибудь подобное, незначительное и почему-то волнующее. А Филька тыкался носом в его руку и подставлял лобастую башку. Мужчина чесал Фильку за ухом и прижимал к себе болтающую Марусю. Никогда за всю его жизнь ни одно живое существо не встречало его с такой неизменной радостью и искренностью, как эти двое. И никогда раньше он не возвращался домой с мыслями о том, что семья – это то, что ему нужно ничуть не меньше, чем работа. А временами даже больше.

Хотя эта девчонка в оранжевом домашнем костюме с заплетенными косичками так же мало походила на спутницу жизни, как и женщина на фотографии пятилетней давности под руку с солидным бизнесменом на открытии очередного дилерского центра в столице. Он почти случайно нашел эту фотографию в Интернете и теперь подолгу всматривался в ее знакомое и одновременно незнакомое лицо. В той жизни она казалась старше, чем теперь, когда обнимала его по утрам в спальне, заставляя почти забыть о назначенном совещании. Или вечером, когда выходила из ванной в мало что скрывающей ночной рубашке, распустив русалочьи волосы до талии, и, отнимая у него газету или журнал, игриво говорила: «Димочка, хватит работы на сегодня. Давай спать. Или не спать?» И отворачивалась, притворяясь покорной и уставшей и давая ему возможность обнять ее и уснуть или побыть хозяином и завоевателем. Он засыпал, думая о том, что за двадцать лет ее замужества в эту игру она играла с мужем тысячи раз и однажды кому-то из них эта игра надоела. Возможно, и через двадцать лет все будет не так, как сегодня, даже скорее всего не так. Он состарится и уже не будет за обедом ждать наступления вечера и ее поцелуев, и не будет Фильки, а она будет грустить о прошлом и о том, что время для пения в ресторанах ушло безвозвратно. Зато она будет с ним в командировках или на отдыхе, за столом и в машине. Она останется с ним навсегда, потому что для него это «навсегда» незыблемо и монументально, как его завод, его город, его власть.

Но в следующую командировку она тоже не поехала. То ли погода менялась, то ли ее тело чудило без видимой причины, но она почти неделю пролежала в постели, жалуясь на слабость и головокружение. Он даже доктора к ней привез, но доктор не нашел инфекции и уехал, спихнув проблему на атмосферное давление и гормональную перестройку женского организма после сорока.

– Ты думаешь, что у меня климакс? – ужаснулась Маруся, схватив Дмитрия Алексеевича за руку. – Ты думаешь, что это конец?

– Чему конец? Жизни? Или ты без месячных жить не сможешь? – вдруг разозлился он и ушел провожать доктора.

– Нет-нет, не климакс. Это нервы, Дима, просто нервы, – жалобно сказала она ему вслед и уткнулась носом в подушку, стараясь не заплакать.

Накануне отъезда он даже спрашивать не стал о ее самочувствии. Пришел с работы почти в полночь, наскоро поел и, бесцеремонно разбудив ее, заявил, что всю неделю к ней не прикасался, а теперь уезжает и не намерен ждать еще неделю.

– И не жди, Димочка, зачем ждать… – шептала она слабым голосом, избавляясь от рубашки.

– И не собираюсь! – Он спускался губами вдоль позвоночника с бархатистой кожей, заставляя ее изгибать спину и тихонько постанывать, как во сне. – Ты же не хочешь, чтобы я ходил к проституткам. Или ты не против?

– Ты дразнишь меня?

– Я еще посмотрю на твое поведение!

– Димка, стой, Димка! – Она удержала его руки и вывернулась из-под него, легла рядом. – Ты просто посмотри на меня. Прямо сейчас!

Он взял ее голову в ладони и принялся смотреть так, будто хотел запомнить ее навсегда в тусклом свете ночника.

– Что я должен увидеть, а, Машка? Что ты красивая? Что у тебя глаза, как у русалки, и волосы, как водяные струи?

– Я не всегда такая, как ты хочешь. Я давно выросла, живу, как умею, и совершаю ошибки, может, чаще, чем другие. Но мои поступки не всегда то, что ты о них думаешь. Так что, не смотри на мое поведение, Димочка. Смотри на меня и помни, что я люблю тебя, что бы ни случилось. Я уже никогда не буду такой, как год назад. Я другая, и я твоя.

– И все равно ты совсем еще девочка! – хрипло рассмеялся он и поцеловал ее губы, ставшие внезапно серьезными. – К тебе еще няньку впору приставить.

Няньку, может, нанимать и не следовало, а вот прицепить ей на щиколотку электронный браслет с ограниченным радиусом действия не мешало. Потому что стоило ему уехать, и начались новые приключения. Сначала она не смогла попасть в свою квартиру, и дверь вскрывали спасатели, которых она вызвала после часа безуспешной борьбы с замком. «Не надо ничего лишнего совать в не предназначенные для этого отверстия, дамочка!» – заявил один из них, и все трое почему-то заржали, как жеребцы на выпасе. Маруся покраснела и до вечера заперлась в квартире с удивленным Филькой.

В ресторане три микрофона оказались сломанными, администратор по-бабьи всплескивал руками «что за кошмарный день!», и Маруся не выдержала этих причитаний и заявила, что будет петь без микрофона. А когда пришла в гримерку в перерыв, обнаружила, что все в комнатке перевернуто вверх дном. Во избежание дальнейших проблем она снова вызвала администратора и потребовала сменить замок как можно скорее.

На следующий день, пока она гуляла с Машей и Димой в парке, кто-то написал зеленой краской «шлюха» на лобовом стекле ее лексуса, и ей пришлось объяснять «барбосу» значение этого слова. По выражению лица Маши она видела, что девочка отлично осведомлена о его значении.

– Почему они тебе это написали? – в конце концов спросила та, пряча глаза.

– Думаю, что эти люди сами не ведают, что делают, – задумавшись, ответила Маруся.

– А я думаю, что это из-за Дмитрия Алексеевича. Ты не должна с ним встречаться.

– Но я люблю его, Маша! В этом нет ничего зазорного.

– Почему же тогда город думает иначе? – спросила Маша и посмотрела на нее ясными глазами.

Маруся пожала плечами и не нашлась, что возразить. Рассказать ей о зависти, о жадности, о противостоянии столицы и регионов она не могла. И уж тем более не готова была обсуждать любовные похождения хозяина и матримониальные претензии Людмилы Ивановой.

– А я тебя люблю! – в отместку целому городу заявил «барбос» и обхватил Марусю обеими руками. – Очень люблю. Ты на маму похожа. Ты добрая и красивая.

– Не похожа! – мотнула головой серьезная девочка Маша и вытерла предательскую слезинку со щеки. – Хотя ты все равно хорошая! А на этих дебилов не обращай внимания. У нас в интернате таких полно.

Глава 10. Театр военных действий

Всю ночь Маруся проплакала, обнимаясь перед камином с Филькой, а утром едва смогла добраться до кровати. Головокружения усилились, и йогурт, опрометчиво выпитый по дороге в спальню, настойчиво просился наружу. Ее тошнило и шатало до середины дня, но она нашла в себе силы собраться и выехать из дома. На развилке, ведущей к городу, она остановила машину и долго собиралась с мыслями, в рассеянности поглаживая пса между ушами. Наконец он не выдержал и лизнул ее руку, приглашая что-нибудь сказать.

– Пожалуй, лучше не рисковать, – продолжила она вслух внутренний монолог. – Съездим в центр и купим. По крайней мере, этот фактор надо исключить. Правда?

Филька радостно улыбнулся и закивал, и Маруся, ободренная его улыбкой и принятым решением, покатила прочь от города.

На этот раз микрофоны работали, администратор вручил ей четыре ключа от гримерки, оставив пятый у себя в сейфе, и Маруся, наскоро переодевшись, ушла на сцену, думая о том моменте, когда наступит перерыв. Но в перерыв за ней увязалась словоохотливая уборщица, и пока Маруся рылась в сумке, ждала ее на пороге гримерки, будто собиралась провести с ней весь вечер. Наконец, женщина ушла, и Маруся, заперев дверь, пошла в туалет, оглядываясь по сторонам. Через несколько минут она сидела перед зеркалом и смотрела, как на белом фоне проступает вторая яркая полоска. «Но это невозможно! – шептала она, вглядываясь в беспристрастный тест. – Этого не может быть! За все время после больницы я ни разу… Ни единого разу… Мы столько старались! Что только ни делали! А тут я просто не предохранялась, потому что это уже не нужно. Потому что у меня не может быть детей. Просто не может!»

А по срокам выходило, что очень даже может. Слабость с головокружением и внезапная утренняя тошнота только подтверждали ее подозрения. Она через силу завершила вечер, посадила Фильку в машину, увезла в коттедж и еле дождалась утра, чтобы повторить тест. Ничего нового тест не сказал, зато неожиданно позвонил Дмитрий Алексеевич, раздраженный тем, что она продолжает сбегать по вечерам в ресторан, и заявил, что вернется и отвезет ее на обследование к врачам. Маруся поверила, испугалась и почти слезно умоляла его ничего не придумывать. Убеждала, что ей уже гораздо лучше, что она чувствует себя сильной и здоровой и вот сейчас как раз собирается завтракать. «Смотри у меня, Машка! Вернусь через три дня и запру на месяц в стационаре, если врешь!» – «Приезжай скорее, Димочка, я так соскучилась!» – «Куда уж я от тебя денусь!»

– Филька, это катастрофа! Ты понимаешь? Это невозможно!

Маруся металась по спальне, забыв про тошноту и слабость, а Филька крутил башкой из стороны в сторону и сам был на грани головокружения.

– Как это могло случиться? И что теперь делать? Ему не нужен ребенок, это же ясно, как белый день. Ему уже пятьдесят, у него внуки в любой момент появятся. У него бизнес, командировки. Нет-нет, он даже не думает о детях. И тут я с сюрпризом. Филь, ему зачем такой сюрприз, вот скажи? Тебе был бы нужен?

Филька вздернул ухо и внимательно следил за хозяйкой, но ответить не мог, потому что не представлял, нужны ему были дети или нет. Во всяком случае, не попробовав, что это такое – дети, собственные, не чужие за оградкой симпатичного особнячка, определенно сказать что-то было невозможно.

– Господи, а что он подумает, если я скажу… Что они все подумают, ты представляешь? Мне сорок три, и я как малолетка залетела, чтобы женить на себе мужика! Но ты же понимаешь, что я не собиралась! Я не знала, что это еще возможно, что это не окончательный диагноз! Ты ведь мне веришь, малыш? Веришь?

Он ей верил. Он, со щенячьего возраста привыкший с опаской посматривать на людей, поверил ей безоговорочно и навсегда еще при первой встрече. А теперь, пережив с ней столько месяцев разочарований, печали об утраченной жизни и надежд на новую, он был готов пожертвовать ради нее всем, пусть даже не мог купить ей машину или шубу.

– Но этот ребенок… Он ведь не потребует избавиться от него? Или скажет, что ребенок ему не нужен. Не теперь, не со мной. Но я не убью собственного ребенка! Ты понимаешь? Я не избавлюсь от ребенка, я не смогу. И не сказать ему не смогу… Он ведь отец.

Маруся села на край кровати, сгорбилась и уронила руки на колени. Пес привалился к ее ногам, положив морду ей на руки. В сложных человеческих отношениях Филька разобраться не мог и помочь не мог, зато мог лизать ее в ладонь и смотреть в глаза, и дышать как паровоз в душной спальне, мучаясь от невозможности скинуть палевую шкуру.

– У меня есть квартирка в Москве, – после долгого молчания продолжила Маруся и на минуту оцепенела от собственных мыслей. – Если уехать туда, пока еще никто ничего не понял… А когда родится малыш… Что будет, когда родится малыш? И как я проживу одна эти месяцы и потом тоже как я справлюсь? Он прав, у меня ни гроша за душой. Вот сейчас бы надо, а нет ни копейки. Филя, что же мне делать, а? Что мне делать?

Филька даже не догадывался. И не представлял, как он, она и малыш будут жить в крохотной квартирке у черта на рогах в какой-то далекой Москве. Он слушал плачущий голос, лизал ей руки и тихонько поскуливал, стараясь не потревожить ее мыслей своими сомнениями.

Ближе к вечеру Маруся вышла из спальни позавтракать, твердо решив, что не бросит пение в ресторане до тех пор, пока ее положение не станет заметным, а отцу будущего ребенка сообщит новость чуточку позже, хотя гораздо раньше, чем уйдет со сцены. Но когда этот день придет, она не знала и загадывать не решалась. Проблемы с утренней тошнотой и головокружением решались изменением режима дня и таблетками. Ей и в голову не пришло, что, желая оставить ребенка, она должна показаться врачу и пройти обследование, чтобы убедиться, что в ее возрасте беременность и роды пройдут без осложнений. Она до поры могла обманывать себя или своего любовника, даже весь город, включая своих врагов, но обмануть природу она не могла. Первый ребенок в ее возрасте требовал повышенной заботы и внимания.

Дмитрий Алексеевич позвонил накануне приезда и сообщил, что погодные условия в Германии задерживают его неизвестно на сколько. Маруся вздохнула с облегчением, в котором он услышал сожаление, и, понизив голос, наговорил ей милых глупостей, вроде того, что он и сам уже соскучился и хотел бы забраться к ней в ванну, как в тот вечер, или увезти ее в лес на машине без шофера и как американский подросток творить всяческие безобразия на заднем сиденье ее лексуса. «Конечно, он не откажется от своего ребенка! – думала она, вздыхая в трубку. – Он не из тех мужчин, которые трусливо сбегают, когда слышат эту новость!»

– В общем, очень скоро меня не жди! – неожиданно жестко закончил он. – Я позвоню в ресторан. Твоя концертная программа сокращается на два часа. С восьми до одиннадцати ты поешь, а к двенадцати должна быть дома как штык. Поняла?

– Да, конечно, – растерялась Маруся. – А почему?

Но он уже повесил трубку, оставив ее с повисшим в воздухе вопросом.

Он прилетел через три дня и сразу завалился спать, не дождавшись ее возвращения из ресторана. Войдя в спальню, она обнаружила его на кровати, небритого, пахнущего потом и перегаром, и, подавив внезапный приступ тошноты, легла рядом, прижалась щекой к его спине и напомнила себе, что наступает время откровения. Время, чтобы узнать, чего стоит почти год ее жизни в медвежьем углу. Но наутро эта решимость испарилась, как роса в лучах солнца, и она заторопилась сварить ему кофе и отправить в стирку содержимое его дорожной сумки, пока он спал. После кофе мужчина зазвал ее в душ, и Маруся боялась, что он увидит изменения в ее теле, которых она еще сама не замечала. Но он ничего не увидел, кроме виноватых глаз и потемневших прядей, липнущих к телу. После короткого допроса он узнал про испорченный замок, про лобовое стекло лексуса, про микрофоны и погром в гримерке.

– Ты просто дока притягивать к себе неприятности.

– По-твоему, это неприятности? А по-моему, это вполне спланированные акции.

– А что говорит доблестная милиция про ауди?

– Мне не звонили.

– Ладно, сам разберусь.

Слава богу, до конца февраля ему никуда не надо было ехать, и почти везде, где она появлялась, он был рядом. Сплетники молча переглядывались, черные Люськины глаза пожирали поющую на сцене шансонетку, а неприятности обходили Марусины вещи стороной. Как ни странно, ее перестало тошнить по утрам и головокружения куда-то ушли, но она исправно перепроверяла результат теста, который ни разу не изменился. Мария Климова, в девичестве Аверина, а пока все еще Климова, как значилось в паспорте, была беременна от любовника. И ее муж Дмитрий Климов даже не представлял, где она и с кем.

Каждое утро мучительно тянулось до момента, когда она понимала, что сегодня тоже не сможет сказать ему о ребенке. А потом время галопом неслось к середине дня и стремительно врывалось в прокуренный зал, где Маруся пела со сцены о любви, изменах, ревности и одиночестве для мужчины, которому не могла рассказать самое главное, что случилось с ней за долгие годы. И когда наступил день отъезда в очередную командировку, она со смешанными чувствами облегчения и волнения проводила его до ворот, а через час неслась по дороге в областную столицу, где в медицинском центре предварительно записалась на прием.

– Аборт или рожаем? – сухо поинтересовалась пожилая докторша, пощупав Марусин все еще плоский живот.

– Нет-нет, зачем же аборт! – забормотала та и прикрылась замерзшими ладонями. – Мне нужен этот ребенок.

– Тогда сдаем анализы и пытаемся разобраться, что у нас там внутри.

– В каком смысле, что внутри? – не поняла Маруся.

– Мужу сколько лет?

– Ребенок не от мужа, – глупо призналась она и увидела презрительную ухмылку на лице докторши. – Отцу ребенка пятьдесят. Это существенно, да?

– Ты старородящая, папаша тоже не призывного возраста. Не боишься родить уродца?

– Господи, да что вы говорите…

– Знаю, о чем говорю, – огрызнулась докторша. – А то сначала плодят все подряд, а потом вспоминают про генетический анализ. Будем проверяться на хромосомные и генетические отклонения или все самотеком пустим?

– Я подумаю!

Маруся вылетела из кабинета бледная и дрожащая. Как же она забыла о возрастном факторе? А что, если с малышом не все в порядке? Что, если он болен и родится таким, что окажется не нужен ни отцу, ни матери? Уже сейчас она может узнать об этом и решить все вопросы, не создавая себе и своему мужчине лишних проблем. Но узнать то, что скрывала природа, было еще страшнее, чем признаться Дмитрию Алексеевичу о своем положении. «Вот расскажу ему, и пусть сам решает, – трусливо убеждала себя Маруся, смотрясь в большое зеркало в ванной. – Вернется из Питера, и все расскажу!»

Он вернулся в последний день марта, вышел из машины в одном костюме, посмотрел на бегущие под ногами ручьи и почти растаявшие сугробы и поднял голову к окнам дома. Маруся сидела в кабинете на подоконнике и смотрела на него сверху вниз, мысленно подбирая слова. Фраза «дорогой, у нас будет ребенок» была такой заезженной и пошлой, что у нее тут же подскакивал пульс и учащалось дыхание. Мужчине, стоящему посреди двора, засунув руки в карманы и подставив лицо весеннему солнцу, не был нужен этот ребенок. Ему была нужна женщина, сидящая на подоконнике, как кошка. Он взмахнул рукой, и Маруся вышла из ступора и побежала вниз по лестнице встречать хозяина.

– Погода шикарная, – зажмурился от яркого солнца он, раскрыв ей объятия. – И ты шикарная. Я бы пообедал с дороги, если не возражаешь. А потом мы поговорим, да?

– Да, – осторожно кивнула она и потянула его за руку в дом. – Обед ждет тебя уже целый час.

Он по сложившийся в последние двое суток привычке сунул свободную руку в карман и нащупал бархатную коробочку, которая все время напоминала, что после обеда ему обязательно надо с ней поговорить. Теперь он был уверен, что время для разговоров подошло к критической черте. Дальше делать вид, что нынешнее состояние его устраивает, смысла не было. Он хотел не просто отношений с этой женщиной, он хотел, чтобы эти отношения стали серьезными.

Пока он обедал, Маруся рассказывала о мелких неприятностях, которых в этот раз оказалось не слишком много, о Диме и Маше, которые день ото дня становились все более ручными, как почуявшие любовь зверушки, о первой грозе и недовольстве посетителей ресторана из-за сокращения ее вечерней программы.

– Ничего, перекантуются. Пусть радио слушают и караоке поют.

Константин молча принес накопившуюся почту из ящика и положил на подносе перед хозяином. Дмитрий Алексеевич слушал вполуха Марусю и вскрывал конверты, вчитываясь в обратный адрес.

– Смотри-ка, это тебе! – Он сунул ей в руки большой коричневый конверт. – Поклонники?

– Да кто бы рискнул писать мне письма в твой дом, – улыбнулась Маруся и вскрыла письмо.

С больших фотографий на нее смотрел Дмитрий Климов собственной персоной. То на пороге собственного офиса, то возле подъезда, в котором располагалась их квартира, то выходящий из машины. И на каждой фотографии рядом с ним была молодая женщина, высокая и худая, с короткой стрижкой и красиво очерченными чувственными губами.

– Ты заказывала фотосессию? – спросил мужчина и развернул к себе фотографии. – Забавно…

– Дима, если это сделал ты… – не услышав его слов, потухшим голосом сказала Маруся. – Если ты играешь нечестно…

– Ты спятила? На кой черт мне фотографировать твоего мужа?

– Ты же не веришь мне. Ты все время сомневаешься во мне, в моих словах…

– А муж твой тут при чем, да еще и с бабой? Кстати, ты ее знаешь?

– Первый раз вижу. Но если это способ, шантаж… если ты решил заставить меня подать на развод таким образом.

– Да сдался мне твой развод! – рявкнул он и опустил руку в карман, чувствуя бархатистое прикосновение коробочки. – Если бы я хотел, чтобы ты была свободна, я бы уже давно решил этот вопрос.

– Так ты не хочешь? – спросила Маруся, угадав ответ. – Ты предпочитаешь встречаться с замужней женщиной, чтобы не нести лишних обязательств?

– Я не встречаюсь с тобой, я с тобой живу. И насчет обязательств… Я никогда не боялся ответственности.

– А я боюсь, да! – с жаром выпалила она, глядя в когда-то дорогое лицо мужчины на фотографии. – Потому что я женщина. Я не могу быть похожей на тебя.

– Твоя женская ипостась нисколько не мешает тебе отвечать за свои слова и поступки. А не ныть, как девчонка, увидев предмет своего обожания.

– О чем ты, Дима?

– Не я прислал тебе эти снимки, но я вижу, как ты смотришь на них.

– Никак я не смотрю! Я просто поражаюсь человеческой подлости… Но чувств у меня нет, ты знаешь.

– Убеждай в этом кого-нибудь другого. Дураков много!