Текст книги "Медвежьи сны"

– С каких это пор ты принимаешь решения? Оставь это дело мне. У нас будет черт знает сколько времени в дороге. Успеем наговориться!

Дмитрий Алексеевич опрокинул в себя полную рюмку водки и сразу налил вторую. Фарс закончился, и вопрос с ее отъездом был улажен. Теперь оставалось навести порядок в городе, который позволил себе интриговать против него. Пришла пора пройтись частым гребнем по своему зарвавшемуся окружению. Или просто объявить военное положение и комендантский час и ввести трибунал и прочие репрессивные меры. А там, где идет война, потери неизбежны. И если она думает, что он сам станет первой жертвой с разбитым сердцем…

– Дай мне пять минут, чтобы попрощаться, – попросила Маруся, сдавшись под напором мужа.

– Узнаю свою Машку! А то я уж думал связать тебя и отнести в машину! – засмеялся он и бегло оглядел зал цепкими глазами. – Не задерживайся, ночь на дворе.

Она покивала ему вслед, как китайский болванчик, и подняла глаза на хозяина.

– Мышь? – передразнил Дмитрий Алексеевич и криво усмехнулся. – Он зовет тебя мышью?

– Какая разница… Ты ошибался, сказав, что он бросил меня.

– Да ты слепая! – Хозяин наклонился к ней через стол, не скрывая тихого бешенства. – Он все это время был уверен в тебе, где бы ты ни была. А когда эта анонимная тварь позвонила, он понял, что больше не может тебе доверять. Что отпуск закончился и пора забирать тебя домой.

– Я не вещь, меня нельзя просто так забрать!

– Вот как? Однако же у него получилось. Все так, как ты хотела.

– Неправда! Все не так, все должно было быть иначе!

– Ну, если я разочаровал тебя, то мне жаль.

Он справился со своей ненавистью и выпустил густую струю дыма вверх, потеряв интерес к женщине.

– Тебе не жаль, – вздохнула Маруся, глядя в его каменное лицо. – Ты даже не пытался бороться за меня.

– Бороться за тебя с твоим мужем, фотографии которого ты носишь в сумке, сравниваешь меня с ним и мечтаешь вернуться в его постель? Ты сама сделала выбор.

– Если тебе так проще думать… – Она помолчала, оглянувшись на сцену, где провела столько месяцев, а потом буднично сказала: – Прошу тебя, забери Фильку домой. Я не смогу посмотреть ему в глаза.

– Отлично! Первым номером пес! Мне в глаза ты смотришь без угрызений совести!

– И Маше с Димой передай, пожалуйста, что я обязательно их заберу, – едва слышно добавила она и проглотила твердый комок в горле. – Я обещала, что не оставлю их.

– Обещать ты умеешь!

– Дима, не начинай! – Она оставила ключи от квартиры на столе и поднялась, глядя в пол. – Мне пора.

– Ну, так иди.

Она сделала шаг в сторону и обернулась. Уйти от него было невозможно, как невозможно было еще раз начать жизнь заново с человеком, который прожил с ней двадцать лет и вдруг оказался чужим.

– Дима!

– Ну?

– Если ты скажешь… я не уеду.

– Что я должен сказать?

– Ты знаешь. Просто произнеси это вслух.

– Мы играем в угадайку?

– Не надо играть. Скажи то, что считаешь нужным, если я все еще твоя женщина.

– Ты не моя женщина!

Она шла к выходу, стиснув в побелевших пальцах сумку, но поймав на себе торжествующий взгляд королевы красоты, отклонилась от курса и без опаски приблизилась к змеиному логову, где Люська и Любаня злорадствовали по поводу разыгравшейся мелодрамы. Женщины замолчали в ожидании развязки, а Маруся оперлась обеими руками о край стола и, чуть раскачиваясь, как кобра под дудочку факира, отчетливо произнесла:

– Тебе кажется, что ты выиграла, принцесса? Может быть, ты даже затащишь его в постель, потому что ему нравится секс с тобой. Но он никогда не женится на тебе. После таких, как я, они не женятся на таких, как ты. Климов не смог, и он не сможет. И скажи спасибо, что я не рассказала ему, что ты спишь с его сыном! – Любаня сделала большие глаза и воззрилась на свою подругу, густо залившуюся краской. – А заодно передай этому тупому неудачнику, что ему никогда не быть хозяином в городе, где бы Дима ни проводил время. У города был и будет только один хозяин, а вы все – пошлые марионетки, которым грош цена в базарный день. – Маруся с чувством исполненного долга улыбнулась. – И если однажды я захочу сюда вернуться, ты пожалеешь о каждом прожитом тобой дне.

И не дав сопернице даже рта раскрыть, она вышла из зала, провожаемая изумленными взглядами завсегдатаев.

– Люська, ты с ним спала? – заволновалась почти пришедшая в себя Любаня. – Ты же знала, что у меня с ним…

– Заткнись, дура! – прошипела скомпрометированная королева. – Хозяин услышит.

Но Дмитрий Алексеевич не слышал Марусиного монолога и Любаниной истерики. Он смотрел на скатерть, где еще недавно лежала тонкая рука, перехваченная дорогим браслетом. Женщина уходила легко и налегке, оставив все, с чем пришла в этот город год назад, не привязанная к материальным ценностям и отношениям. Уже завтра она сдаст браслет в комиссионку, а свои воспоминания в утиль в обмен на привычную жизнь жены успешного столичного бизнесмена и эксклюзивное авто, которых сойдет с конвейера сто или даже десять. Он никогда бы не смог ей дать тех благ, которые были у нее в замужестве. Его лексус против ее мурселаго был как тушканчик против тигра. И ее квартирка с разобранной кроватью в центре города, чашки с кофейным ободком на дне и этот браслет… И может быть, даже секс с ним – все оказалось смешным и ничтожным. Его чувства ничего не значили, и в первую очередь смешными и ничтожными были именно они, заставившие его поверить, может быть, впервые в жизни, и купить бессмысленное кольцо. «Люби меня сильно. Меня никогда не любили сильно!» Зачем он признался ей, зачем дал ей в руки этот козырь? Он ведь с ранней юности знал, что никто и никогда не сможет его любить. Даже он сам.

Дмитрий Алексеевич направился к выходу, бросив рассеянный взгляд на притихшую Люську. И хотя логика подсказывала, что приезд Марусиного мужа, спровоцированный ревнивой стервой, был неизбежен рано или поздно, он не стал церемониться и играть в снисходительного государя.

– У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы собрать вещи и покинуть мой город. – Его голос перекрыл возбужденный шум голосов, обсуждающих скандальную историю с любовным многоугольником. – Я понятно говорю? Можешь забрать с собой все, что в состоянии увезти. И заодно прихвати эту идиотку, которая больше у меня не работает.

Хозяин стоял на пороге ресторана с тлеющей сигаретой в пальцах и смотрел, как его женщина разговаривала с двумя бугаями возле лэнд ровера, как улыбалась им, дружески прикасалась к мощным плечам под безупречными пиджаками. Рядом с этими громилами ее муж казался не таким внушительным, как в зале, зато Маруся в своем длинном переливающемся в свете фонарей платье и с распущенными волосами выглядела как школьница, сбежавшая с выпускного бала. Муж обнимал ее за талию и изредка целовал в макушку, и тогда было видно, как поднимались и опадали ее плечи. А потом его охранники сели в машину, и яркие фары просветили стоянку и стоящий поодаль порше. Муж подтолкнул ее к водительской дверце, она нерешительно взялась за ручку, помедлила и обернулась.

Дотлевшая сигарета обожгла пальцы, Дмитрий Алексеевич чертыхнулся и выронил ее под ноги, пропустив момент, когда Маруся вдруг пошла в его сторону, оставив за спиной «новую» прошлую жизнь.

– Дима…

– Чего тебе еще?

– Ты должен был удержать меня!

– Я ничего тебе не должен, – возмутился он, сунув руку в карман, и сдавил бархатную коробочку, грозя раздавить.

– Ты должен сказать, что любишь меня, – настаивала она, переступая на высоких каблуках и торопясь получить ответ. – Ты ведь любишь?

– Мария, быстро в машину! – загремел за спиной властный голос.

Вместо ответа она подошла к мужчине совсем близко, умоляюще глядя на его сжатые губы.

– Прошу тебя… Я не могу уехать, если ты любишь.

Он помрачнел, как грозовая туча. Ловко она переложила решение на него! Почему он должен спасать ее от нее самой, от явившегося в провинцию, как римский император, мужа, от его громил, от всего города, который восставал против чужаков, едва завидев их на пороге? Она смеет искать у него защиты! А что ему делать с ее предательством? С тем, что она обещала любить и все время ускользала из рук, как шелковая нить. Дворовую собаку и чужих детей она ставила выше мужчины, который заботился о ней все эти месяцы.

– Ты уже приняла решение.

– Я женщина, мне можно быть непоследовательной. – Она виновато улыбнулась, пытаясь заигрывать с ним. – Останови меня, Дима.

– Ты клялась, что никогда не уйдешь, ты использовала меня, чтобы отомстить ему. Никому не позволено использовать меня.

Он уперся, как паровоз в обвалившемся туннеле, где впереди не видно просвета. И даже не подозревая, что можно просто сдать назад и вырваться из опасной темноты, продолжал биться в глухую стену своих ошибок и сомнений.

– Ты многого не знаешь, Дима.

– Ты тоже многого не знаешь и уже не узнаешь. Уезжай!

– Даже если я совершила миллион ошибок… – Она помедлила, прежде чем привести последний аргумент. – Я люблю тебя и останусь, если ты этого хочешь.

– Ты ждешь, что я стану драться за тебя? – Яд недоверия отравил последние минуты ее присутствия, но он ничего не мог с собой поделать. – Что мы сцепимся с ним посреди улицы, как два кобеля?

Он стиснул зубы, чтобы не сказать лишнего, и ушел обратно в ресторан, в сердцах хлопнув тяжелой дверью, а Маруся осталась стоять на границе двух своих жизней до тех пор, пока тяжелая рука не легла ей на плечо.

– И ты думала, что сможешь остаться с этим человеком?

– Я должна тебе кое-что сказать, Климов, – не поднимая головы, сказала неверная жена.

– В машине. – Он твердо обнял ее и развернул в сторону порше. – Я не намерен задерживаться тут ни на минуту. Дорога долгая, успеешь рассказать все свои тайны.

Порше вспыхнул яркими огнями, вырулил со стоянки и медленно покатил по улице в сторону загородного шоссе.

Заслышав шум удаляющихся машин, хозяин вышел из ресторана и направился к брошенному лексусу. Ему предстояло забрать томящегося взаперти Фильку и продолжить привычную жизнь. Хотя, что делать с ее собакой и своим будущим, он не понимал и не желал понимать.

– Ты ошибаешься, я никогда тебя не любил. Я тебя хотел, но любить не любил! – громко заявил он, когда радио в машине неожиданно запело одну из Марусиных песен о любви, и вдруг со всей силы грохнул кулаком в обшивку двери. – Черт бы тебя побрал, Машка! Я ведь был совершенно уверен, что тебя мне оставят навсегда…

Филька выл, и это было слышно даже в подъезде на первом этаже. Дмитрий Алексеевич стиснул зубы от злости и ткнул в кнопку лифта. «Сволочь, причитает, как на похоронах!» Он сунул ключ в замок, и Филька замолчал, прислушавшись к звукам за дверью.

– Нет ее, нет! – взорвался он, когда пес вылетел на площадку и, оскальзываясь на поворотах, помчался за угол к лифту. – Не понимаешь, тузик? Тебя она тоже бросила!

Филька вбежал в квартиру, как будто не мог поверить, что мужчина говорит правду. Уселся перед ним, вытянулся в струнку, поднял морду вверх и испытующе посмотрел в сузившиеся от гнева глаза.

– Ты тупой, что ли? – Его вывела из себя необходимость объяснять собаке прописные истины. – Она уехала. Навсегда!

Пес склонил голову набок и заскулил, будто не доверял авторитетному мнению хозяйкиного друга. Дмитрий Алексеевич обогнул его по дуге и прошелся по квартире, как слепой прикасаясь к ее вещам.

– Бардак, везде бардак! Ни тряпки в шкаф убрать, ни чашку за собой помыть… Ну и кому нужна такая баба?

«Тебе нужна, – тявкнул за спиной ее невоспитанный пес. – И мне нужна!»

Хозяин подхватил с подушки невесомую рубашку, вызвав к жизни десятки воспоминаний, которые толкались в голове, оттесняя друг друга. Он машинально перекинул шелковую шкурку через плечо и вспомнил, что в сказках положено было ее сжечь, чтобы красавица не сбежала. Или наоборот, жечь было нельзя? Эти ее сказки, про любовь, про волшебство, про злых колдунов, которые окружали их и завидовали их счастью… Он был не мастак их рассказывать, да и запоминать не пытался, пока она была рядом. Дмитрий Алексеевич тяжело задышал и наклонился за томиком Есенина, чтобы не думать. Но Есенин тоже не помог, мелькнул страницами про нежность и обман, и мужчина, словно обжегшись, бросил книжку на одеяло. За спиной вяло топтался пес, норовя просунуть лобастую морду под руку. Хозяин обошел кровать, погладил высунувшийся из приоткрытого шкафа рукав шубы, отогнул занавеску и посмотрел на чернеющие кроны деревьев в парке.

– Она мне эти сказки рассказывала столько месяцев! И что теперь? Что?

Он, сгорбившись, как старик, сидел на привычном месте за кухонным столом и стряхивал пепел прямо на пол.

– Я сто раз мог затащить ее в постель. А тебя она пустила сразу. Почему? Я что, хуже тебя?

Филька, привалившись к дверному проему, вслушивался в бессвязную речь мужчины и силился понять, как жить дальше, пока не вернется хозяйка.

– Я три года был женат на его матери. Думаешь, этого мало, чтобы понять, что второй раз в такую петлю только дурак полезет? А кольцо тогда зачем? И мысли эти про стакан воды у смертного одра? Ведь анекдот же, и все знают, что смешно. А мне не смешно было, понимаешь? Стакан воды… после секса! И кофе этот по утрам… – Он потрогал щекой шелк ее рубашки, и в виске застучала, запульсировала отравленная предательством кровь. – Интересно, он довезет ее до дома или прямо в машине?.. Она ведь не стала с ним разводиться. Значит, надеялась?

При мысли, что где-то на обочине, в тени внедорожника, его Маруся обнимает бывшего, нет, настоящего мужа в тесном порше, ему стало тошно и захотелось завыть вместе с ее псом. Надо было срочно усмирить разыгравшееся воображение, заставить себя не думать, как они исполняют этот сложный фокус в тесной спортивной машине. Но вышедший из-под контроля мозг неожиданно привел его в массажный кабинет, где в последний раз он обнимал свою Машку, прижав к стене между двух высоких окон. В те несколько минут он так торопился, ошарашенный ее приходом, что теперь не мог вспомнить ни ее белья, ни запаха туалетной воды, ни даже ее поцелуев.

Хозяин в недоумении посмотрел во внимательные глаза Фильки. Теперь, когда она выехала за границы его владений, когда не будет тревожить его душу своими песнями, не будет прикасаться и смотреть, он начнет забывать о ней. Это так естественно для человека – забывать то, от чего больно, защитная реакция, говорят врачи. Правда, он привык наступать, а не защищаться, но он справится. И не с таким справлялся. Надо дать себе немного времени, и все успокоится, забудется, перестанет саднить. Он уронил на пол ее рубашку, потрепал по голове пса и вышел вместе с ним в коридор, заперев осиротевшую квартиру.

Филька без приказа запрыгнул в машину и подышал на пассажирское стекло, как будто собрался что-то написать на запотевшем окне.

– Какая же ты дура, Машка! – неизвестно к чему сказал хозяин и в раздражении посмотрел на собаку. – И я тоже хорош, нечего сказать…

Оставленный во дворе на ночь, Филька снова принялся выть. Дмитрий Алексеевич, вознамерившийся поработать, потому что сон даже и близко не подходил к его спальне, выругался и забрал собаку в дом. Филька долго бродил по первому этажу, стуча когтями по плитке, как десяток модниц на каблучках, а потом снова подал голос.

– Филимон, быстро ко мне! – взревел Дмитрий Алексеевич, стоя в дверях кабинета. – И пасть закрой.

Филька покорно приплелся к его ногам, свесив морду почти до земли и вяло размахивая хвостом.

– Я бы тебе водки предложил, но тебе не поможет, – сказал мужчина и шире раскрыл дверь кабинета. – А мне поможет, да что-то тошно водку пить.

Пес как куль с костями свалился на ковер перед письменным столом и закрыл глаза.

– Ну, может, ты и прав, – согласился хозяин и, взяв со стола бумаги, пересел в кресло. – Глядишь, хоть так усну.

Кресло оказалось очень удачным средством борьбы с бессонницей, потому что вскоре бумаги соскользнули с колен и ручка выпала из ослабевших пальцев. Пес приоткрыл глаз, заслышав шуршание на ковре, но снова зажмурился и горестно вздохнул. Когда теперь ему случится спать рядом с хозяйкой?

Сны, наполнившие кабинет, были у обоих похожи, и не всегда можно было понять, где чей. Вот она ведет машину, поглядывая на пассажирское сиденье, вот они обнимаются на кровати, вот шуршит пена в наполненной до краев ванне, а вот они завтракают вдвоем и улыбаются солнечному дню. Сны были светлые и реальные, как будто она никуда не уходила, как будто можно что-то вернуть или в чем-то задержаться дольше, чем на мгновение.

– Дима, – негромко позвал голос, – почему ты спишь в кабинете? Спать в кресле вредно.

– Угу, – согласился он, проведя ладонью по лицу, прищурился и подергал ворот рубашки. – Жить вообще вредно.

– Смотря с кем! – напропалую флиртуя, сказало привидение и многообещающе улыбнулось.

В его мучительном сне о несбыточном пес вскочил на ноги, как укушенный, и кинулся к женщине в длинном переливающемся платье.

– Сидеть!

Резкий окрик заставил Фильку затормозить и со всего маху плюхнуться на зад, завалив на сторону задние лапы, как несмышленый щенок. Мужчина помассировал переносицу и окончательно открыл глаза.

– Не ходи никуда утром, тебе надо нормально выспаться, – сказала Маруся, оставшись на своем месте посреди едва освещенной фонарями комнаты.

– А тебе?

– И мне надо. Я тоже никуда не пойду. Ты же знаешь, я люблю спать до полудня.

– Я тоже люблю с тобой спать до полудня, – по-мальчишески признался он в своем сумасшедшем сне.

И тут пес залаял, и сразу стало ясно, что это не сон. Что Маруся стоит посреди кабинета в его коттедже, одетая в знакомое концертное платье, и подаренный им браслет играет гранями на ее запястье.

– Маша?! – поразился он, не доверяя яви еще больше, чем снам. – Ты здесь?

– Я хотела спросить, не знаешь ли ты кого-то, кто захочет купить порше? Он совсем новый, в феврале только приехал в Москву.

– Ты опять торгуешь машинами?

– Мне нужны деньги.

– На что тебе деньги? Ты же не умеешь ими распорядиться.

– Мне предстоит множество расходов в ближайшие месяцы, – вздохнула она. – Тебе самому порше не нужен?

– Почему ты вернулась? – хмуро спросил он, не расположенный к шуткам.

– Я обещала, что останусь с тобой.

– Я не просил об этом.

– И это меня не радует. Но я сама обещала.

– И уехала, – как упрямый подросток, не умеющий прощать, напомнил он.

– Мне надо было поговорить с мужем. С бывшим мужем, – уточнила Маруся.

– Ты снова решила его бросить?

– На этот раз он меня, – вдруг рассмеялась она и сделала шаг к его креслу. – Он сказал, что подаст на развод, когда доберется до Москвы.

– Ты так плохо исполнила супружеский долг? – съехидничал мужчина и наклонился, чтобы собрать бумаги и не видеть ее лица, когда она расскажет, как у них это было в машине.

– У нас ничего не было, Дима, – серьезно ответила Маруся и приблизилась еще на шаг. – Не было и быть не могло.

– Это еще почему?

– Потому что у меня есть ты, Филька и дети. Моя новая жизнь.

– Чем супружескому долгу мешает уличная собака и чужие дети?

– Дима, нет никакой уличной собаки и чужих детей. Есть наш Филька и наши дети. Наши с тобой.

– Вон оно как! – Он выбрался из объятий кресла и отошел подальше к окну, чтобы не искушаться ее близостью и коварными словами. – Хочешь убедить меня, теперь я семейный человек, воплощающий в жизнь мещанские идеалы? Дом, жена, собака, двое детей.

– Трое детей, – спокойно поправила его Маруся. – У тебя есть жена, собака и трое детей.

– Ну да, у меня уже есть одно великовозрастное чадо… Полагаю, с меня хватит отцовства.

– И все же тебе снова придется побыть отцом.

– Ну, положим, двоих я знаю. А где ты возьмешь третьего?

Он принялся искать в карманах потерявшуюся зажигалку, натыкаясь на бархатную коробочку, которая сегодня была неуместна больше, чем всегда. В этой суете и раздражении он не заметил, как она подошла и встала рядом, удержав его суетливую руку. Он невольно разжал пальцы и позволил ей приложить внезапно вспотевшую ладонь к блестящему платью.

– Вот здесь!

– А ты спросила меня, хочу ли я заводить с тобой детей?

Он попытался отнять руку, но она крепко прижимала ее к животу.

– Я не успела спросить, Дима. Я много лет была уверена, что после выкидыша у меня никогда не будет детей. Поэтому, если ты не хочешь от меня ребенка, скажи мне прямо сейчас. И помоги продать порше, потому что другого имущества у меня нет, а на зарплату певицы я малыша одна не подниму.

Маруся отпустила его руку, расстроившись от собственной речи, и сделала попытку отодвинуться, но он, теряя голову от ее тепла и запаха, обхватил ее за талию и прижал к себе.

– Ты шутишь, Машка? Это твоя очередная игра? Продажа машины, семейная идиллия предпенсионного возраста, общий ребенок?

– У меня дома лежат пятнадцать положительных тестов на беременность, я сдавала анализы, ходила к гинекологу, снова покупала тесты. Мне оставили всего лишь пару дней, чтобы принять решение… Но я не избавлюсь от нашего ребенка. Несправедливо было бы уехать и ничего тебе не сказать о нем.

– Почему ты столько времени молчала?

– Ты тоже не все мне рассказывал. Но даже если тебе не нужен ребенок…

– Я понятия не имею, нужен ли мне ребенок, – признался он, глядя ей в лицо. – Я вообще не думал о детях, о собаках и о семейной жизни. Не в последние двадцать пять лет. – Он был взволнован и почти не замечал, что она тоже испугана и решительна одновременно. – Но я точно знаю, что целый год хочу тебя.

– С тремя детьми, – напомнила Маруся, еще не в силах начать дышать и перестать бояться. – И с собакой.

– И с твоими дурацкими фокусами, – подтвердил он. – Прямо сейчас и хочу.

– Прямо сейчас и получишь, – пообещала она. – Только давай решим вопрос с кольцом.

– С каким кольцом? – насторожился он.

– С тем, которое ты пытаешься мне подарить уже целый месяц и каждый день откладываешь. Не могу же я сказать «да», не получив кольца.

– Я еще ни о чем тебя не спрашивал, – усмехнулся он, чувствуя, как надрывно колотится сердце.

– Ну так спроси!

– А если я не готов?

– Ладно, – безмятежно согласилась она. – Не будем торопиться. Завтра ты сделаешь мне предложение по-человечески, с цветами, шампанским, испачканными на колене брюками и расскажешь, как ты меня любишь и жить без меня не можешь. И про руку и сердце, все, как положено. А сегодня просто достань кольцо и задай нужный вопрос.

– Ты слишком много требуешь, женщина! – притворно нахмурился он.

– Но отдаю-то еще больше!

И, прежде чем он собрался снова возразить, она притянула его за шею и поцеловала, заставив забыть обо всем, что случилось с ними в последний день, в последний месяц и даже в последний год. И теперь он мог без спешки запоминать запах ее духов, упругое касание груди и нагретый шелк белья под платьем. Но когда он собрался свести слова к минимуму, а ощущения довести до максимума, она вдруг отстранилась и подставила открытую ладонь.

– Дима, если ты будешь тянуть время, опять что-нибудь случится. Это мое кольцо, отдай его мне.

– Ты целый год успешно притворялась бессребреницей. – Он разжал руки и полез в карман за многострадальной коробочкой. – Вот, если ты так его хочешь.

– Очень хочу!

Пока он надевал ей на палец кольцо, она не сводила внимательных глаз с его лица.

– Ну что, нравится?

– Безумно!

– Не ври, ты даже не посмотрела, – укорил он.

– Я только и делаю, что смотрю на тебя.

– А как же кольцо?

– Дим, если ты настроен узнать, выйду ли я за тебя замуж, спроси меня про любовь, что ли. А насчет кольца… Даже если бы это была фольга от конфеты, я бы все равно сказала «да».

– Да куда ты денешься от меня со своими детьми, собаками и перспективами на ближайшее тысячелетие?

– И знаешь, если ты решил жениться на мне только из-за ребенка, – с серьезным видом продолжила она, не оценив его шутку, – я тебя прощаю. Ты все равно будешь меня любить. Никто лучше тебя не сможет меня любить.

– Ужас, какая ты дура, Машка! Одна любовь у тебя в голове! – пробормотал он, пугаясь этого кошмарного слова, звучащего как приговор или диагноз. – Куда тебе детей рожать! Тебе самой еще нянька нужна.

– Мне нужен только ты, – вздохнула она. – Но ты мрачный, опасный, совершенно неприручаемый медведь! Временами я почти боюсь тебя. Но чаще всего боюсь потерять…

– Дурочка… – Он перебирал ее волосы и почти умирал от счастья, пока она произносила свои немыслимые и опасные признания. – Даже не рассчитывай, не потеряешь! Я собираюсь повсюду таскать тебя с собой. И не смей больше спорить. В конце концов, я здесь хозяин, а ты всего лишь моя женщина.

– Твоя женщина… только твоя.

Филька устал сидеть по стойке смирно и заскулил, привлекая к себе внимание, и Маруся подозвала его и тоже погладила, а потом отправила спать в каминный зал на шкуру, строго приказав вести себя тихо.

Пес улыбнулся во всю пасть, заставив мужчину и женщину переглянуться, и пошел исполнять команду, мечтая, наконец, отоспаться и получить на завтрак большой кусок сыра.

– Почему твоя собака все время улыбается? – в который раз удивился Дмитрий Алексеевич. – Никак не могу привыкнуть.

– Наша собака улыбается, – поправила его Маруся и потянула прочь из кабинета. – Слушай, давай продадим порше и купим что-нибудь полезное!

– Что, например?

– Ну, не знаю… Приют для собак или заповедник.

Он не понял, говорит она серьезно или шутит, но с нее станется купить заповедник и оградить добрых невинных зверушек от злых охотников. Спасало только, что в этой стране заповедники не продаются.

– А может, ликеро-водочный цех или цыганскую кибитку? – поддразнил он. – Ужасно нужная в хозяйстве вещь.

– Да, цыганскую кибитку в самый раз. Кстати, ты помнишь, что тебя пригласили в этом году на поляну? Ты ведь возьмешь меня с собой?

– Только если ты будешь петь для меня.

– А для кого же я все это время пела, Димочка?

Он вел свою будущую жену в спальню и снисходительно размышлял, что старая цыганка ошиблась и пророчество не сбылось. Да, он почти потерял эту женщину. Но кто-то перепутал страницы в пьесе, и она прошла сквозь его сны, чтобы снова оказаться рядом. Почему она вернулась, он так до конца и не разобрался. Наверное, из-за ребенка. Или из-за собаки и троих детей. Но сейчас это было не так уж важно. Она вернулась, чтобы исполнить свое обещание и любить его так сильно, как никто не любил, даже если он был уверен, что его – дикого, не поддающегося дрессировке медведя – вообще невозможно любить.