Текст книги "Медвежьи сны"

– Я давно тебя не видел, Маша, – с непривычной мягкостью сказал он и сделал еще шаг. – Ты вспоминала обо мне?

– Давно, с лета. А теперь уже холодно по ночам, скоро октябрь.

– Ты хоть немного скучала?

– Да когда же мне скучать! – заторопилась она, будто не поняла его вопроса. – Я пою в ресторане и соблюдаю все условия контракта. Вот, собаку завела. Хотя вы уже видели, да… – Ее пальцы в волнении скручивали концы шарфика. – А город без вас, Дмитрий Алексеевич, становится странным… неуправляемым, что ли… Если бы я приехала сюда сейчас, наверное, не осталась бы. Не могу понять, что с ним не так… – Мужчина без эмоций всматривался в ее задумчивое лицо. – Иногда мне кажется, что мы оторваны от мира и вокруг ничего нет, и некуда больше ехать. Впрочем, я никуда и не пыталась уехать.

– Маша, ты не слышишь меня? О чем ты говоришь?

– О времени. – Маруся теребила шарфик и смотрела себе под ноги в ожидании неизбежного. – Оказалось, что времени прошло очень много. Три месяца, или четыре?

– Много времени, да, – подтвердил он, с трудом сосредоточившись на ее словах, и придвинулся совсем близко, глядя на склоненную голову с тонкой полоской пробора в светлых волосах. – Но я же и говорил про осень.

– Я не люблю осень, – почти прошептала она в попытке отвоевать себе еще немножко времени. – И зиму. Зимой мне тоскливо и страшно. И Пушкину я не верю. Врет он про осень! И про зиму врет, про все…

– Пушкину она не верит… – как будто про себя вздохнул хозяин и покачал головой, едва сдерживая руки. – И зиму не любит. Надо же, я чуть не забыл, какая ты!

– Я обычная… Просто пою в вашем ресторане. И живу.

– Просто поешь, да! И живешь! Иди ко мне!

Он обнял ее с настороженной нежностью, как в детстве обнимал мать, и прижал к себе, а она дрожала дождевой каплей на краю листа и не знала, куда девать руки. Он сам завел ее руки себе за спину, и она уткнулась лицом в его пиджак и почти перестала дышать.

– Как ты жила без меня, Машка? Я думал позвонить, но я не знаю, что говорить по телефону. Мне лучше так, с глазу на глаз. – Она едва заметно покивала, и он, вдохновленный молчанием, крепче обнял ее. – Мне некогда было думать. Ну, почти некогда. Но у тебя была уйма времени. Ты ведь что-то надумала, да? Ты же помнишь наш разговор? – Она снова покивала и судорожно сглотнула, оглушенная стуком его сердца. – Я хотел утром прийти на кофе… А вот не смог дотерпеть, поди ж ты! – Он отодвинул ее от себя, чтобы заглянуть в растерянное лицо. – Ты ждала меня, Маша?

– Я не знаю… – лепетала она, как ребенок, и прятала глаза. – Я ничего не думала, ничего такого.

– Ничего такого и не надо, – утешил он, улыбнувшись в темноту, и с нежностью коснулся ее волос. – Пойдем к тебе. Может, ты даже кофе мне нальешь, а?

– Я не могу. – Маруся зажмурилась, как будто ожидала удара. – Уже поздно для визитов.

– Мне что, посидеть у твоей двери до утра, чтобы приличия соблюсти? – все еще не понимая серьезности ее слов, хмыкнул он.

– Не надо сидеть, лучше уехать.

– Маш, это больше не смешно, я не уеду. Мы это уже проходили.

– Не смешно, – согласилась она и вздохнула. – Я ждала, да, но я не могу вот так сразу. Я еще не готова.

– Не готова, – повторил он, проявив чудеса ангельского терпения. – Тебе кажется, что у нас впереди еще миллион лет? Что мы никуда не опаздываем?

– Не опаздываем, конечно! – подтвердила она и рискнула посмотреть на него с благодарностью. – Может, и не миллион, но торопиться же некуда?

– Торопиться, говоришь… – Он все еще обнимал, уже не надеясь. – Скажи на милость, зачем я тогда уезжал?

– Работать?

– Ну, работать, само собой! Но я дал тебе время…

– Мне не нужно давать время, Дмитрий Алексеевич. Время нельзя дать или забрать. Оно просто есть. Мне нужно привыкнуть и разобраться в себе.

– Понятно… – протянул он и выпустил ее из рук. – Времени навалом, а тебе надо разобраться с собой, как с сопроматом.

– Вы понимаете? – не вполне уверенно поинтересовалась она и подняла на него сомневающиеся глаза.

– Ни черта я не понимаю! – чуть не задохнулся от раздражения он и спрятал в карманах сжавшиеся кулаки. – То есть вообще! Ты просто жила все эти месяцы, пока меня не было, ты ни о чем не думала, ты не любишь осень и не хочешь, чтобы я приходил. Это как раз понятно. Не понятно, какого дьявола я здесь стою и слушаю этот бред! Почему я решил, что ты не такая, как все?

– Потому что я не такая, – с внезапно накатившей обидой сказала Маруся. – И не надо повышать на меня голос.

– Ты не такая, точно. Ты чокнутая! Тебе надо голову лечить. Серьезно этим вопросом заняться, обстоятельно! Может, конечно, у тебя крыша едет из-за отсутствия мужика. Записать тебя на прием к психиатру? Или к сексопатологу? Пожалуй, к обоим! Не помешает.

– Запиши, – тихо ответила она и пошла к подъезду, обойдя его как зачумленного.

Он смотрел на ауди, на потерявшуюся в темноте дорогу, на черную шерстяную тучу, ползущую прочь из города, слышал, как Филька забил хвостом и как запищал домофон, приглашая жильцов в подъезд.

– Ей надо привыкать и разбираться в чем-то там… А мне хватит одной ночи, и пусть потом живет, как знает.

Дверь мягко закрылась, а он, не вспомнив от злости нужных цифр, просто рванул ручку на себя. Магнит поддался его силе, как все живое и неживое, с чем мужчина имел дело, и пропустил его в освещенное нутро дома вслед за Марусей и ее четвероногим охранником. Женщина в дверях лифта увидела решимость на лице хозяина и даже не попыталась спрятаться за собакой.

– Сиди! – коротко приказала она псу и, нажав кнопку нужного этажа, осталась наедине со своим преследователем.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что творишь? – заорал он, забыв, что на дворе ночь.

Она ничего не ответила, но глаз не опустила и не отступила, словно не боялась его бесконтрольной ярости.

– Мы пойдем к тебе. – Он понизил голос и двинулся на нее, как голодный хищник. – Сию же минуту, потому что не в чем тут разбираться. Я тебе и так объясню. Все очень просто. Проще некуда. Я тебя хочу.

– И ты всегда получаешь, что хочешь, – закончила за него примадонна. – А еще у меня контракт, который дает тебе право на все.

Дмитрий Алексеевич ждал слез, испуга, сотен слов, которыми она станет оправдываться и снова уговаривать его подождать и которые он перечеркнет одним своим «хочу», а она не плакала, не боялась и словно стала на голову выше.

– Зачем куда-то ходить, Дима? Здесь нет никого.

И Маруся принялась расстегивать плащ, глядя ему в глаза.

Сдернула тонкий оранжевый шарфик с шеи и разжала ладонь. Шарфик сполз по ее бедру на пол и свернулся лисенком у ног. Пуговицы на блузке были совсем крохотные, и их было слишком много. Ему удалось бы избавиться от них одним рывком, как открыть тяжелую дверь с магнитом. Но она невозмутимо трогала каждую, открывая покрытый загаром треугольник кожи над кружевом бюстгальтера, потом полоску кружева, потом не тронутый солнцем живот. Дмитрий Алексеевич смотрел на нее как завороженный и не мог прикоснуться и сказать что-то значимое, будто их разделило звуконепроницаемое стекло. Она, не отводя взгляда, повернула на талии юбку и поискала сбоку молнию. Если юбка тоже упадет к ее ногам, он сойдет с ума. Он не вынесет этой пытки ее вызывающей покорностью, забудет про подъезд и про то, что хотел ее не на один раз, а надолго, может быть, навсегда.

Почему она решила, что с ним можно играть? Разве он мальчишка, которого забавно таскать за собой на шелковом шнурке, отталкивать и снова приближать? Откуда ей знать, чего ему стоило просто оставаться рядом, какие сны будили его в Питере все эти недели, о чем он думал, когда ждал ее после концерта, прячась в ночи от посторонних глаз. Она не догадывается, что он заводится от ее запаха, от прикосновения к ее щеке, от ее волос, щиколоток и ложбинки между ключицами, от ее голоса и русалочьих омутов за темной гладью зрачков. И ему не надо ни к чему привыкать, потому что самое лучшее было бы отвыкнуть, забыть, ни в чем не разбираться и даже не смотреть, как плавно опускается и поднимается на ее груди цепочка под расстегнутой блузкой. Но не смотреть он не может и не хотеть не может. Если бы мог, уже два часа как развлекался бы с Люськой в соседнем доме и думать забыл о строптивой шансонетке. О чужой жене, ни разу не изменившей брошенному мужу за все месяцы своего одиночества в далеком медвежьем углу.

Он подхватил падающую юбку, вернул ей на талию, обжигаясь от прикосновений, и в ярости от своего бессилия дернул молнию вверх. Она чаще задышала и только смотрела и смотрела без страха в приблизившееся лицо.

– Ты все еще любишь его? Ты не можешь его забыть?

Маруся затаила дыхание. Губы обиженно дрогнули, а ресницы предательски намокли.

– Ты же сама уехала! Тогда почему ты все еще с ним? И если ты так любишь его, то зачем было уезжать?

Она вдруг справилась со слезами и повернула к нему лицо. И было в ее взгляде нечто знакомое, мучительное, забытое, как из детства или из давних снов, о которых он старался забыть. Снов, где он был не такой, как сейчас. Где мать была живой и брала его за руку, когда вела в школу. Где отец таскал его на плечах и называл строгим словом «сын». Где сам он помнил о себе что-то важное, за что его можно было любить.

– Маша, – сделав над собой усилие, заговорил хозяин и взял ее непокорную голову в ладони. – Я должен был сдержаться, но я не привык так жить… в твоем неопределенном будущем. Мне нужна нормальная жизнь сейчас, а не когда-то потом… Нормальная женщина…

Он не мог больше смотреть в ее говорящие на языке его снов глаза, он потрогал взглядом приоткрывшиеся в немом ответе губы и голубую жилку на шее, и теперь точно запомнил место, куда спускалась золотая цепочка с крестиком, – прямо на границе тела и кружев. Она переступила с ноги на ногу, задев его ботинок носком своей туфли, и Дмитрий Алексеевич, покосившись на рыжий шарфик на полу, вернулся к ее губам. От нее пахло чем-то цитрусовым, словно в пальцах растерли листок лимонного дерева, и еще шоколадом и сигаретным дымом. Потому что она любит шоколад и поет в клубах дыма в его ресторане, исполняя условия контракта. И если бы она только позволила… если бы согласилась…

– Машка, что ты молчишь?

Он готов был освободить ее от всех условий, лишь бы только вот так прикасаться в дымке тонкого лимонного запаха и шоколада. И обладать. Брать ее всю без остатка, без слез и возражений, без воспоминаний об их прошлых жизнях. Быть в ее жизни в любую минуту.

– Я противен тебе? Все дело в этом?

Она пыталась что-то сказать, но не могла, а он придумывал за нее отговорки и понимал, что он не тот, не для таких, как она. Медведь в своей одинокой берлоге размером с целый город, куда случайно забрела девочка из чужой сказки.

– Если бы ты знала…

Он вздохнул и прижался губами к беззащитной шее. Маруся в ту же секунду ослабела, ухватилась за него, откинула голову, позволяя ему все, что он сам сможет себе позволить в пустом подъезде глубокой ночью. А он терял связь с реальностью, спускаясь губами ниже и разыскивая непослушными пальцами молнию на ее юбке. Он был уверен, что понял, о чем просит ее рука, обхватившая его за шею, и куда торопится ее сердце в его раскаленной ладони.

– Пойдем к тебе! Мы не можем здесь…

– Прошу вас, – как сквозь туман зашептала Маруся, – Дмитрий Алексеевич, я не сумасшедшая, нет…

– Я не уеду, слышишь!

– И не надо уезжать! Меня нельзя оставлять одну…

– Я не оставлю. Что ты придумала?

– Мне надо чувствовать, что я потом не пожалею об этом.

– О чем?

– Об этом.

Она прижалась так, будто не было ни одежды, ни этого подъезда, ни недавней обиды, и оставила на его губах вкус дорогой помады и шоколада. Он не успел даже подумать, как сказать ей, что она не пожалеет, лишь на мгновение ослабил объятие, и Маруся выскользнула из его рук и, запахнув плащ, побежала вверх по лестнице на свой этаж, где за стеклянной дверью изводился в вынужденном одиночестве Филька. Мужчина выровнял дыхание, наклонился и поднял рыжий шарфик, пахнущий цитрусом и ее кожей, машинально сунул его в карман и, выйдя из подъезда, направился к соседнему дому. Если что-то и было в состоянии утешить его и заставить забыть о том, что он натворил сегодняшней ночью, то только Люськина безотказность на широкой кровати посреди зеркальной спальни. Жизнь не заканчивалась в ожидании часа, когда сумасбродная певичка из его ресторана наконец-то перестанет ломаться и поймет, что он тот, кто ей нужен в новой жизни. Ее хозяин и покровитель. Ее мужчина.

Вечером следующего дня она пела, взглядывая на пустующий столик возле сцены и отгоняя волнующие воспоминания о ночной встрече, а когда вернулась после перерыва, на скатерти стояли запотевший графин с водкой, ведерко с игристым и лучшие закуски. Счастливая Люська, сверкая черными глазами и крупными бриллиантами в ушах, прижималась к хозяину бедром и то и дело подносила бокал с вином к ярко-красным губам. Маруся скользнула над их головами равнодушным взглядом и улыбнулась в зал.

– Ретро? – спросила она в микрофон, и зал заколыхался, с одобрением загудел, громче зазвенел посудой. – Ладно, уговорили!

Теперь она пела то, что он знал с детства, а его подруга знать просто не могла, потому что даже не была в проекте у родителей. И мстительная Маруся пела о любви для него, вспоминала слова и мелодии, заставлявшие мужчину возвращаться в далекую жизнь, которая связывала их похожими воспоминаниями. Дмитрий Алексеевич пил водку и смотрел на то место на ее шее, которое еще недавно целовал, на цепочку, уводящую в безумие кружев, и слушал слова старых песен, которые были обращены только к нему. А певичка на сцене даже не смотрела в его сторону и разговаривала с ним на языке их прошедшей юности. И если она не похожа на всех, кого он сумел затащить в постель за долгие годы, то это не значит, что она сумасшедшая. Она была девчонкой, задорной и ласковой, и он любовался ею и знал, что скоро наступит день, когда она не пожалеет об этом поцелуе.

Сергей Сергеевич в каком-то необычайно куражном настроении терзал клавиши рояля, кто-то в зале громко подпевал, Маруся смеялась, убирала выбившуюся прядь волос за ухо и вынуждала хозяина все чаще прикладываться к рюмке и с вожделением посматривать на свою красивую и доступную подругу. Маруся закончила песню, провела пальцами по влажному виску и краем глаза увидела, как Дмитрий Алексеевич наклонился к Люське и что-то шепчет, а она кокетливо покачивает головой и пытается убрать его настойчивую руку из-под скатерти.

«Я боюсь твоей любви, то холодной, то горячей. Я боюсь твоей любви, то слепой, то слишком зрячей…» – пела Маруся, не в силах вернуть себе улыбку.

– Пойдем! – потребовал голос посреди песни, и Люська громко засмеялась, отодвигая стул.

Маруся смотрела им в спину и в таких подробностях представляла, что произойдет дальше, что едва не бросила микрофон посреди последнего куплета.

– Отдохни, Марусенька, – предложил Сергей Сергеевич, когда она с последним звуком рояля обернулась в глубь сцены. – Ты сегодня в ударе. Посиди в гримерке минут пятнадцать, а я скажу девочкам, чтобы принесли тебе чайку.

Она ушла за занавес, постояла немного в темноте и, стряхнув оцепенение, побрела в гримерку.

– Маш, не ходи туда! – Официантка Валя с подносом, на котором стояли чашка с чаем, блюдце с лимоном и шоколадка, перехватила ее по дороге. – Пойдем, на кухне посидишь.

– Мне хочется побыть в тишине…

– Там совсем даже не тихо, – сказала Валя и хихикнула. – Там очень даже громко! Просто зоопарк какой-то…

– В моей гримерке? – догадалась Маруся и округлила глаза. – Они прямо у меня?..

– Угу! Он здорово набрался. А Люська совсем стыд потеряла.

Валя заторопилась в зал, оставив на подоконнике поднос с чаем, Маруся вздохнула и уселась рядом, развернула шоколадку и отправила в рот тонкую пластинку. Шоколад был горький, как она любила, и Маруся блаженно закрыла глаза, вспоминая, как однажды муж принес домой огромную коробку горького швейцарского шоколада и бросил на кровать в спальне. «Я вечером улетаю. А чтобы ты не грустила, вот купил тебе… Говорят, шоколад поднимает настроение!» – «На сколько же дней ты летишь, Димочка?» – «На три дня». – «Я же столько не съем за это время!» – «Значит, будем есть вместе, когда я вернусь». Он вернулся, как и обещал, ранним утром через три дня. Его жена спала без одежды, укрытая легким пледом, поперек кровати с недоеденной плиткой в руке. Он рассмеялся, откинул плед, перевернул ее на спину и коварно дразнил губами выпачканный рот, приговаривая, что она похожа на нашкодившего котенка. А потом они еще полгода ели шоколад в постели, занимаясь любовью, и он смеялся, что шоколадные месяцы куда лучше медовых, потому что не такие липкие и приторные.

«Совсем не приторные», – вздохнула Маруся и откусила от следующей полоски.

– Юбку одерни, шалава! – раздался голос хозяина, и Маруся чуть не опрокинула чашку.

– Тебе же только что нравилась я без юбки!

– В следующий раз попадешься мне прямо в зале!

– То-то она порадуется!

– Ей все равно! – будничным тоном сказала Маруся, когда любовники появились из-за угла, и облизнула сладкие губы. – Она там работает.

– В засаде сидишь? – ехидно спросила растрепанная Люська и бесцеремонно подцепила с подноса последнюю пластинку шоколада. – Хочешь, милый?

– Иди в зал! – Хозяин нетерпеливо подтолкнул ее в спину, а сам остановился возле подоконника. – Меня ждешь?

– Я собиралась выпить чаю в гримерке, но Валя сказала, что там занято.

– Да, было дело.

Он не собирался оправдываться за свои потребности, которыми эта примадонна пренебрегала.

– Ну и хорошо!

– Ты злишься? – Дмитрий Алексеевич забрал у нее из пальцев кусочек шоколада, положил в рот, пожевал и поморщился. – Он же не сладкий.

– Мне именно такой и нравится.

– Все у тебя не как у людей.

– Зато у вас все, как у людей, – съехидничала она и снова облизнулась, вернув его мысли в сомнительное русло.

– Не дерзи! И скажи спасибо, что не ты попалась в гримерке.

– Я бы пожалела об этом? – не удержалась от улыбки она.

– Еще успеешь узнать, – предупредил он и потянул ее за руку с подоконника. – Иди работай! А то расселась, как в ресторане…

Она пошла вперед, чувствуя его раздевающий взгляд. Он проводил ее прямо до занавеса, за которым шумели посетители и негромко наигрывал рояль, и удержал. Маруся обернулась, готовая дать отпор его новым притязаниям.

– Ты ведь с самого начала знала, что я не святой?

– Конечно, знала.

– И это не влияет на твои размышления?

– Не особенно, – честно призналась она.

– Я зайду к тебе как-нибудь на кофе.

– Ну да, тем более недалеко.

– А вот это не твое дело! – набычился он.

– У вас щека в помаде, – сказала Маруся и, облизнув пальцы, осторожно потерла красный след.

– А у тебя шоколад.

– Где?

– Вот тут! – Хозяин попытался закрыть ей поцелуем рот, но она вырвалась и состроила обиженную гримасу. – Ладно тебе, не злись. Мне тоже больше нравится твоя помада. И белье у тебя совершенно немыслимое…

Маруся молча закатила глаза, дав безмолвную оценку его пьяной выходке, и, отодвинув занавес, вернулась на сцену. Он на всякий случай потер ладонью щеку и с сожалением посмотрел на свои руки, из которых только что легко и непринужденно упорхнула женщина, которую он хотел, задирая в гримерке Люськину юбку.

Глава 6. Прелесть какая дурочка

Хвала небесам, он не являлся ни в ресторан, ни в квартиру целую неделю. Впрочем, ей все равно было спокойнее при мысли, что он неподалеку. С возвращением Дмитрия Алексеевича город сразу же преобразился, как разыгравшийся пес, заслышавший шаги хозяина у двери. Она с удовольствием думала, что даже его незримое присутствие заставляет людей говорить тише, быть осмотрительнее, избегать конфликтов и беспутных выходок. Дорожные работы на дороге, ведущей в город, ускорились в разы, фонари стали включаться по обеим сторонам улиц, и мурселаго больше времени проводила на стоянке перед зданием администрации. Маруся не переставала удивляться, как в этом он был похож на ее мужа, которому тоже легко удавалось задать нужный тон работе.

Но воспоминания о муже в последние дни становились все более гнетущими. Приближался день его юбилея, и Марусина душа рвалась на части, требуя набрать знакомый номер и в то же время предостерегая, что звонить ни в коем случае нельзя. Чем ближе была эта дата, тем тяжелее ей было принять решение. Она отвлекалась только на занятия с Витькой и на посещение интерната, ну и на вечерние выступления, само собой. В остальное время она изводила себя сомнениями и слезами. И ей вовсе не было дела до мужчины, который каждый вечер проезжал мимо ее дома, отпускал Костю с машиной и поднимался на девятый этаж к своей королеве.

Поэтому, когда раздался звонок, она вслепую дошла до двери, натыкаясь на бредущего рядом Фильку, посмотрела в коридор сонными глазами и удивилась, узнав Дмитрия Алексеевича в нежданном госте.

– Вы?

– А ты еще кого-то ждешь?

– Ах, да, кофе, – вспомнила Маруся, не ответив на провокационную реплику, и пошла в кухню, ухватившись за Филькин ошейник. – Господи, зачем так все прятать! Сколько раз я говорила не класть ничего повседневного на верхнюю полку, – ворчала она, приподнимаясь на цыпочки.

– Давай я! – Он оказался позади, прижав ее к разделочному столу, и снял упаковку с молотым кофе. – Ты ведь этого хотела?

– М-м-м, наверное! – задумчиво протянула она, испытывая острое желание постоять так еще немного.

– Надо тебе фланелевую пижаму подарить, – сказал он, неохотно отступив назад.

– Зачем?

– Чтобы не болталась неглиже по кухне, провоцируя меня своими округлостями.

– Я не пыталась.

Она обернулась, и он вздохнул и не смог заставить себя смотреть в другую сторону.

– Оденься. Мне довольно на сегодня развлечений.

Маруся пожала плечами и ушла в комнату, а когда вернулась в джинсах и футболке, кофе был уже готов, и гость курил в открытое окно, в задумчивости рассматривая поредевшие шапки деревьев. Ей вдруг захотелось самой подойти к нему сзади и обнять. Просто так, без далеко идущих планов и светлых перспектив. Прижаться щекой к спине и побыть в тишине, нарушаемой лишь ровным стуком сердца.

– У меня есть одно дельце километрах в пятидесяти отсюда. Прокатимся? – спросил он, не оборачиваясь.

– Хорошо.

– Ты за рулем. – Он успел поймать краешек ее улыбки. – А потом пообедаем. Я так и не знаю, какую кухню ты любишь.

– Я люблю вообще не есть, – призналась она с легким смущением. – Придумать, что съесть, купить, приготовить… Это так утомляет…

– Да уж! – Дмитрий Алексеевич покачал головой и посмотрел на нее, как на тяжело больную. – Как ты вообще-то дожила до этих лет?

– Были люди, которые обо мне заботились.

– И сейчас есть, – очень убедительно сказал хозяин. – Да, кстати, я тебе безделушку привез.

Она увидела у него в руках продолговатый футляр, как для дорогих ручек, но не успела удивиться, зачем ей ручка, когда футляр открылся.

– Боже ты мой! Это же…

– Он твой. – Мужчина снял с синей бархатной подушечки сияющий белым огнем браслет и застегнул его на тонком запястье. – Кажется, с размером я угадал.

– Это очень дорогая безделушка, – с укоризной сказала Маруся, рассматривая бриллианты в белом золоте. – Не для ресторанной певички.

– Не умничай. Просто скажи спасибо.

– Спасибо. Он изумительный.

– Я бы хотел свою награду, – неожиданно вспомнил хозяин и перевернул ее руку ладонью вверх. – Полагаю, я заслужил.

Он поцеловал прозрачную кожу над браслетом, помедлил и неспешно прошелся губами до локтевого сгиба. Маруся прикрыла веки и задержала дыхание, чтобы не выдать своих ощущений.

– Нет уж, – сказал он, оторвавшись от ее руки. – Ты лучше дыши, потому что «скорая» может не успеть. А то давай потренируемся делать искусственное дыхание.

Маруся рассмеялась и попыталась отнять руку, но он снова и снова прикасался губами к нежнейшей коже в локтевой ямке, и она теряла голову и волю к сопротивлению.

– Интересно, сколько времени уйдет на то, чтобы завоевать тебя по частям?

Она больше не отнимала руку и смотрела на него невидящими глазами, где прямо на поверхности омута серебрился игривый русалочий хвост.

– Похоже, я угадал, да, Маша?

– Что?

– С подарком угадал.

– Да, – тихо выдохнула она. – Очень угадал. Мне нравится.

– Пойдем дальше?

Он придвинулся и провел пальцем от локтя до плеча и обратно, пытаясь поймать ответную реакцию в ее затуманившихся зрачках.

– Надо ехать! – через силу ответила она и зябко передернула плечами. – Дело прежде всего.

Пока они ехали, Дмитрий Алексеевич рассказывал о своей задумке, первым шагом к реализации которой была покупка огромного участка земли, принадлежавшего когда-то большому колхозу. Земля несколько раз переходила из одних рук в другие, и сейчас концов уже было не отыскать. Он собирался выкупить землю у нынешних хозяев и построить там какой-то перерабатывающий комплекс. Но как только речь зашла о производстве, Маруся замахала рукой: «Нет-нет-нет, это не для меня, даже не пытайтесь!»

– А что для тебя? – усмехнулся он. – Романсы петь и борщи варить?

– Боюсь, с борщами у меня тоже не очень, – вздохнула она. – Зато в Москве у меня была художественная галерея. В живописи я немного разбираюсь. Мы с мужем помогали начинающим художникам…

– Он денег давал, а ты? – не слишком церемонясь, потребовал ответа пассажир.

– А я… – растерялась Маруся. – Ну, я… организовывала все… выставки… экспертов приглашала. Впрочем, вы правы, в любом случае без Диминых денег это все было невозможно. – Она помолчала, глядя на дорогу. – Значит, я могу только петь. И машину вожу хорошо. Он любил со мной ездить. Когда-то он посадил меня за руль, хоть и не верил, что из этого выйдет что-то путное. Сам он тот еще гонщик, и я всегда боялась, когда он уезжал из дома один. Он меры не знает ни в чем. А уж на дороге – особенно. Выжмет из машины все, что возможно, и даже еще чуточку. Все время на пределе, на грани. И я знаю, что он классно водит, а сердце неспокойно. К счастью, теперь ему некогда гонять. Теперь у него три сменных водителя. Ну и я. Раньше была…

– Ты хорошо водишь, да, – согласился хозяин, оставив без комментария рассказ про бывшего мужа. – Наверное, надо было тебя в личные водители брать, а не в певицы.

– А пою плохо?

В ответ на осторожную Марусину улыбку он не к месту вспомнил, как завелся, слушая в ее исполнении старые песни.

– Уже гораздо лучше, но еще есть, над чем поработать. Останови вон там, у проходной.

– Мне в машине подождать? – спросила она, разглядывая трехэтажное административное здание в центре поселка.

– Еще чего, со мной пойдешь!

– Но я как-то не вполне для переговоров одета.

– Просто помолчишь и посидишь рядом. Как группа поддержки.

– Группа поддержки танцует и скандирует лозунги!

– Я тебе потанцую! – шутливо пригрозил он и выбрался из машины. – Станцуем позже, когда сделку завершим.

Маруся улыбнулась, невольно представив их танцующими прямо на сцене под изумленными взглядами завсегдатаев ресторана, отпустила ремень безопасности и мысленно примерила несколько подходящих к случаю масок. Традиционная блондинка подходила лучше всего, поэтому прямо перед дверью кабинета, где их ждали, она расстегнула пуговицу на блузке, взяла его под руку и в ответ на хмурый взгляд лучезарно улыбнулась. Он с усмешкой похлопал ее по руке и распахнул дверь.

– Прошу прощения, господа, что я не один. Но оставить даму в машине я не решился.

Трое мужчин поднялись из-за стола и наперебой принялись уверять гостей, что дама нисколько не помешает, только ей будет скучно слушать про контракты и юридические тонкости. Маруся, зардевшаяся от внимания к своей скромной персоне, села рядом с хозяином и окинула его взглядом влюбленной кошки.

Женщина на переговорах расслабляет, это она знала наверняка. Не тогда, когда на ней строгий костюм, под рукой три телефона и в глазах светится беспощадность кобры, готовой к броску. А когда в вырезе поблескивает золотая цепочка, под толстой стеклянной крышкой стола видны длинные ноги, которые то и дело меняют положение, будто живут отдельной жизнью, а холеные ногти рассеянно постукивают по краю чашки, отвлекая внимание переговорщиков по другую сторону баррикад. Дмитрий Алексеевич пару раз показал раздражение, покосившись в ее сторону, но она ответила ему таким милым и непонимающим взглядом, что собеседники невольно заулыбались.

Пока секретарша одного из продавцов суетилась с чаем и разговор на время прервался, Маруся мягко потрогала рукав его пиджака и с восторгом указала на высокую клетку в углу кабинета.

– Дима, смотри, попугайчики! Прелесть какая! Всегда хотела завести птичку. Такую, крупную… Чтобы она разговаривала.

– Птичку? – Он мрачно сощурился на ее смеющиеся губы. – Есть у меня один какаду на примете. Матерится, как сапожник. Хозяева не знают, куда его спихнуть.

– Фу, Дима! Такую не хочу! – Маруся наморщила нос в наигранном ханжестве. – Я сама ее научу…

– Уж ты научишь, конечно! Педагог! Кто бы тебя научил.

– Разговаривать?

Ее тонкие брови взлетели вверх, и ему стоило большого труда не улыбнуться этому представлению.

– Молчать, когда надо!

– Димочка, – виновато протянула женщина, понизив голос до шепота, и захлопала ресницами. – Ну я же молчу, я просто вспомнила…

– Вот и молчи! – сурово заключил он и придвинул к ней чашку.

Она послушно покивала и снова принялась с наивностью девочки в зоопарке любоваться попугайчиками, уводя мысли трех мужчин по другую сторону стола далеко от переговоров.

То, о чем рассуждали в кабинете, ей было скучно. Однако из сказанного она не упустила ни слова, переводила осторожный взгляд с одного лица на другое и приветливо улыбалась, наталкиваясь на ответный взгляд. Собеседники были внешне уверены в себе и чуточку взвинчены, но причина этой нервозности ей не давалась. По столу перемещались какие-то бумаги, упоминались постановления и акты, звучали незнакомые фамилии. Изредка продавцы обменивались понимающими взглядами, значения которых Маруся не знала, зато видела, что игра возобновлялась лишь тогда, когда ее спутник углублялся в чтение документов. Лицо Дмитрия Алексеевича оставалось невозмутимым с самого начала разговора, и по его глазам было невозможно понять, какие мысли зреют в этой массивной голове. Видимо, мужчины ждали более определенной реакции, потому что молчание покупателя и его придирчивое чтение бумаг усиливало их нервозность. Один все время поправлял заколку на галстуке, другой покачивался на стуле, как мальчишка, третий то и дело взглядывал на экран своего мобильного. Что-то с этими переговорами было не так. Маруся водила пальцем по краю опустевшей чашки и крутила головой, подчеркивая, что отчаянно скучает.

– А может, прокатимся и осмотрим, так сказать, будущие владения? – предложил тот, кто казался ей главным.