Текст книги "Тайрин. Семь прях. Книга 3"

День рождения Ауты

У Ауты были строгие родители, они выросли в Риле и всю жизнь считали ее законы разумными и справедливыми. Они разрешили Ауте пригласить друзей на пятнадцатилетие, если это будут приличные дети из уважаемых семейств.

– Вы все такие и есть, – бесхитростно сказала Аута и все-таки не удержалась, фыркнула. – Ну, кроме тебя, Мэтл.

Мэтл, как раз в этот момент засунувший в рот полбулочки, пробурчал:

– Што фвасу я-то…

Изо рта посыпались крошки, все засмеялись.

– Мы как раз такие и есть, – заверил Ауту Лайпс и взял Тайрин за руку. Она не отняла ее, но нахмурилась. Самодовольство Лайпса раздражало ее все больше.

Подарок Ауте был готов. Каждый день Бьёке резала большой лист рулонной бумаги на восемь частей, которые потом станут страницами книг. И каждый день уносила между нижними юбками одну из восьми. Каждый день Тайрин подбирала упавшие кисточки или перья и прятала их в карманы, а вечерами задерживалась только для того, чтобы отлить немного краски в аптечные пузырьки. Тайрин распирала гордость, что они так ловко это все провернули, а еще она представляла, как обрадуется Аута, и хотелось танцевать.

Накануне дня рождения только и было разговоров, что о мальчишках, о нарядах и угощении, которое надо успеть приготовить. Бьёке накупила разноцветных лент и попросила Тайрин сделать ей одну из сложных хэл-марских причесок. Темные длинные волосы Бьёке были ее гордостью и предметом зависти всех городских девчонок. Аута уговорила маму испечь старинный атуанский пирог с пряными травами и сыром, а Тайрин все не могла выбрать, какое из двух платьев надеть: зеленое или темно-синее?

– Девочки, – сказала вдруг Аута и покраснела. – У меня прямо какие-то предчувствия по поводу этого дня рождения…

– Какие?

– Ну… – Она посмотрела на Тайрин. – Мне кажется, Тинбо попросит у меня поцелуй.

– Ох! – выдохнули хором Тайрин и Бьёке.

Аута опустила голову.

– Вот прямо чувствую, что так и будет.

– Ну а ты? – спросила Тайрин, представляя, что станет с Тинбо, если Аута откажет.

– Я не знаю. Первый поцелуй – это ведь очень ответственно, вы же знаете. Он должен быть только по любви и по согласию обоих.

Бьёке фыркнула:

– Ты думаешь, Тинбо способен поцеловать тебя просто так, не спрашивая?

– Нет, конечно, нет! – Аута опять глянула на Тайрин. – Просто я… а вдруг это не настоящая любовь? Не на всю жизнь.

Бьёке даже фыркать не стала. Наверное, подумала о Мэтле. Совсем недавно он попросил ее о поцелуе, но она сказала, что еще не время и пусть сначала научится быть серьезным. В отношении Мэтла это прозвучало все равно что «никогда». Он потом целый месяц не ходил с ними гулять, сидел дома и не хотел разговаривать даже с Тинбо.

– Все это глупости, – заявила Бьёке. – Первый поцелуй, второй, пятый… Целоваться можно сколько угодно, это вам не замуж выходить.

– Потом да, но первый поцелуй… – неуверенно прошептала Аута. – Есть же примета, что, если первый поцелуй отдан не по любви, потом счастья не будет. Муж начнет бить, или вдовой останешься, или вообще замуж не выйдешь.

– Ой, Аута, тебе скоро пятнадцать лет, а ты веришь всем этим сказкам? Книжники подняли бы тебя на смех!

– Мы не книжники, – возразила Тайрин. – Не знаю, я тоже не очень верю этой примете, но если ты Тинбо не любишь, то, может, не стоит с ним целоваться?

– Я… в том-то и дело, что я его люблю! Но вдруг это пройдет?

Они засмеялись. А Тайрин вспомнила свой недавний разговор с Тинбо. «Ты должна сказать ему». Наверное, должна. Интересно, попросит ли Лайпс о первом поцелуе?

– Как по мне, главное, чтобы никто не украл твой первый поцелуй, остальное не страшно, – заметила Бьёке.

– Да, хуже украденного первого поцелуя ничего нет, – согласилась Аута. – Представляете, некоторые мальчишки так и делают. Подбегают на улице и целуют! Вот ужас-то, да?

– Так делают только те, кому никто из нормальных девчонок никогда не разрешит себя поцеловать! – отрезала Бьёке.

Аута пришла в восторг. Она гладила подаренный ей самодельный альбом, перебирала пузырьки с красками и кисточки и шептала:

– Девочки, вас ведь убьют, если узнают, девочки…

Тайрин и Бьёке смеялись.

А потом пришел Лайпс с Саро и Микасом. Лайпс подозвал Тинбо, они о чем-то пошептались и вручили Ауте свой подарок. Это был роскошный альбом в кожаной обложке, с крохотным, но настоящим замочком и ключиком, с шелковой на ощупь белоснежной бумагой.

Пока Аута в немом восхищении гладила его страницы, обнимала Тинбо и чуть ли не плакала от счастья, Тайрин подошла к Лайпсу.

– Где вы его взяли?

Лайпс улыбнулся.

– Тинбо рассказал, как Аута страдает без рисовальных принадлежностей, и вот… – Он сделал широкий жест, демонстрируя Тайрин счастливую Ауту и сияющего Тинбо. – На что только не пойдешь ради влюбленного друга.

– Но мы обошли всю Рилу и не нашли ничегошеньки! Ни одного альбома даже из самой дешевой бумаги! Где ты его взял?

– Попросил отца Челисы привезти из столицы, – пожал плечами Лайпс.

Тайрин кивнула, улыбнулась через силу и отошла. Они с Бьёке целый месяц рисковали, они воровали, прятались, дрожали от страха и собственной дерзости, а потом, как смогли, сшили неровные листы в подобие альбома. А он! Он просто попросил… Просто попросил отца Челисы.

– Почему ты сердишься? – спросил Лайпс и взял ее за руку, переплетя свои пальцы с ее пальцами.

Тайрин помолчала. Он никогда не поймет.

– Знаешь, – сказала Тайрин, глотая горький ком в горле, – Аута страдает вовсе не без рисовальных принадлежностей. Она страдает, потому что вы запрещаете ей рисовать то, что ей хочется, и она растрачивает свой дар на перерисовку чужих дурацких картинок.

– Лично я ничего ей не запрещаю.

– Ты понял, о чем я.

– Нет!

– Ну и не надо! – крикнула Тайрин, и все смолкли, повернулись к ней.

Краем глаза она заметила, как Лайпс снова улыбнулся, будто говоря: не пойму, чего она взбесилась, наверное, от зависти, ладно, попрошу привезти еще один такой же.

Тайрин вырвала руку и вышла в сад. Крохотный садик семьи Марофа сумел вместить в себя две грядки с пряными травами, пеструю цветочную клумбу, несколько вишен и яблонь, кусты кизила и малины. Тайрин села на скамейку между двумя яблонями и уставилась в темноту. «Это бессмысленно. Он никогда не поймет меня, мою семью, то, чем мы живем. Мы слишком разные. Он никогда не сможет полюбить Хофоларию во мне. Ему нужно, чтобы я стала книжником, одной из них. Зато я могла бы больше не скрывать, что умею читать, – снова и снова с тоской думала она. – Я смогла бы научить читать наших детей. И ведь я же люблю его, я правда люблю! Мне нравится смотреть на него, нравится, когда он на меня смотрит и когда он ко мне прикасается. Но… но все, что он говорит, выводит меня из себя. И его шутки. И то, что он может попросить отца Челисы привезти ему из столицы что угодно».

– Вот ты где.

Лайпс сел рядом с Тайрин на скамейку, и она невольно отодвинулась. Но он притянул ее к себе.

– Я люблю тебя, Тари.

«Я не Тари. Я – Тайрин. Рыжая белка, прыгающая по ветвям». Она затихла в кольце сильных рук Лайпса и не хотела его размыкать.

– Ты противоречивая, как огонь. Тебя невозможно разгадать.

– И не надо, Лайпс.

Он взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.

Осенняя ночь вокруг них плыла, как темная вода с золотыми рыбками-листьями. У Лайпса были теплые губы. Крепкие руки. Сияющие глаза.

– Это был мой первый поцелуй, – проговорила Тайрин.

– Мой тоже.

– Ты должен был спросить.

Он улыбнулся. Он знал, что у нее не хватит воли противостоять ему. Он – ее двуфь. Они продолжали сидеть обнявшись, и мысли текли в голове Тайрин медленно и в разные стороны. Поцеловал Тинбо Ауту? Позволила ли она ему? Если Лайпс поцеловал ее вот так, то сбудется ли примета? Но ей же хорошо сейчас, она любит его, конечно, любит. Как жаль только, что чары исчезают, когда их миры сталкиваются друг с другом.

Часть вторая
Тайрин читает

– Мне казалось, ты терпеть не можешь всякие книжки!

– Не люблю. Они могут смотреть тебе прямо в глаза и нагло врать.

Терри Пратчетт. Маскарад

Иногда Йоршу казалось, что в книгах было написано

обо всем на свете, но все наоборот.

Сильвана де Мари. Последний орк

В нашем туманном крае граница,

пролегшая между мифом, легендой – и действительностью,

не проводится отчетливо; мой отец говорит:

наш мир и другой мир связаны в Бретани

не как два далеких берега неким каменным мостом,

а словно две части одной комнаты, между которыми преградой

лишь смутная вуаль и протянуты незримые, тоньше паутины, нити.

А. С. Байетт. Обладать

Новенькая

Это случилось примерно через месяц после того, как Тинбо изобрел для сестры увеличительное стекло. Им только-только исполнилось пятнадцать, и Тинбо давно уже вырос из мальчика на побегушках в настоящего мастера-стеклодува. Вазы и стеклянные игрушки, которые он выдувал, украшали гостиные самых богатых книжников Рилы. В мастерской его уважали и спрашивали совета даже опытные мастера. «Просто Тинбо очень талантливый», – говорила бабушка. Она стала совсем беспомощной и целыми днями сидела на полу, сматывала клубки шерсти или лущила фасоль, и уже пятилетний Элту заботился о ней больше, чем она о нем.

Тайрин научилась перерисовывать картинки из книг почти один в один, но ей все еще требовалось чуть больше времени, чем другим рисовальщицам, поэтому она часто засиживалась в Библиотеке допоздна, когда дневной свет гас в окнах. В это время обычно звонил колокол, отпуская всех по домам, но Тайрин оставалась еще ненадолго, чтобы закончить работу, а потом немного почитать. Она любила это тихое время, пустые коридоры. Тумлис сердился, что она остается в мастерской одна, но мастер Гута доверял ей, тем более что она всегда гасила лампы, мыла кисти и не забывала закрывать на ключ дверь мастерской.

Тайрин нравилась такая жизнь, но вот глаза от работы и чтения при свете тусклой лампы видели все хуже. Тогда Тинбо и принес ей волшебное стекло, которое сам смастерил в своей мастерской. Он вложил в ладонь сестры круглую тяжелую каплю прозрачного стекла, большую, гладкую и будто живую. Целый вечер вся семья развлекалась с волшебным стеклом, разглядывая линии на пальцах, трещины на столешнице и травинки, принесенные с улицы.

– Жалко, я не успел сделать для тебя, пока ты еще могла видеть, – сказал Тинбо бабушке.

– Ничего, милый, я уже старая… Главное, чтобы наша белочка не потеряла зрение.

И бабушка погладила Тинбо по кудрявой голове.

– Мастер Секо сказал, что покажет это стекло наместнику, и может быть, тогда они закажут много таких для всех, кто плохо видит. Надо только придумать, как его удобнее держать…

Тинбо погрузился в размышления, а Тайрин покачала на руке стеклянную каплю, теплую от их прикосновений. Надо же! Ее брат – настоящий изобретатель, такую штуку выдумал для нее!

На следующий день Тайрин пришла в мастерскую Гуты, сжимая в руке увеличительное стекло, которое назвала каплей. И сразу увидела новенькую.

– С чего это? – как раз выспрашивала ее Кинату. – День Отбора давно прошел.

– Я болела. А когда выздоровела, меня определили сюда. Глава гильдии так сказал.

Было не похоже, что ей всего десять лет, так спокойно и уверенно она отвечала Кинату. Еще и улыбалась открыто. «Ну, это ненадолго, – подумала Тайрин. – Вот поработаешь тут год-другой и поймешь, что люди не такие уж и добренькие». Она села за стол. Четвертый месяц она перерисовывала книгу про битву при Коули, это был очень важный заказ, а книга такая толстая и скучная! И много-много схем и рисунков. Ее лучше бы дать Бьёке, она любит такие картинки, полные подробностей, вплоть до рисунка пуговиц на мундирах. Тайрин же такое перерисовывать было невмоготу. Но мастер Гута не спрашивает, кому что нравится, он дает задания исходя из каких-то своих, никому не ведомых причин. Тайрин вздохнула. Надо начинать. Чем скорее она закончит эту нудную работу, тем лучше.

Никто не заметил стеклянную каплю, которой она водила по рисунку в книге, и пока новенькую проверяли за центральным столом, сумела довольно точно скопировать нужный рисунок. Она давно поняла, что рисование – не только талант, как у Ауты, но еще и внимательное, долгое всматривание, изучение деталей. Конечно, так легко и красиво рисовать, как рисует Аута, она не сможет никогда, но добиться точного копирования не так уж и сложно. А ведь это и нужно книжникам. Не дар Ауты, а предельная точность Кинату.

Новенькую похвалили, посадили за свободный стол рядом с Тайрин. Дали для начала стопку дешевой бумаги и простую книгу. Тайрин подумала, что после них с Аутой и Бьёке мастер Гута впервые взял новенькую. Она смотрела и смотрела на нее, новенькая почувствовала ее взгляд, повернулась, улыбнулась и сказала:

– Меня зовут Си. А тебя?

– Тайрин.

– Ну-ка тихо! – гаркнул мастер над словами. – Что еще за болтовня во время работы?

Тайрин уткнулась в рисунок, успев заметить виноватую улыбку новенькой. Си… что за имя такое? Из какого она народа? На атуанку не похожа, хоть и светленькая, на дигосов тем более. И уж конечно, не хэл-марка. Она похожа на итарийку, но разве остался в живых хоть один итариец? «Так ведь и хофоларов не осталось», – хмыкнула Тайрин. Да разве это так уж важно? Какая разница, на каком языке тайком говорят у нее дома и каким богам молятся, спрятавшись в подвалах и на чердаках? «Надо помочь ей освоиться, – подумала Тайрин, раскрашивая очередного солдата в батальной сцене на весь разворот, – она здесь самая маленькая и такая, кажется, доверчивая, совсем как я пять лет назад».

Сердце вдруг залила тоска. Как давно она не танцевала! Не входила в круг лит, не кружилась на лугу за стеной… Ей будто бы и самой это больше не было нужно, будто книги заменили танец, вытравили его из ее крови, заставили разлюбить, забыть, заменив страстью к поглощению букв и историй. И вроде бы она не была против, она бросилась в этот поток и не хотела выныривать, но иногда, глядя в зеркало, она себя не узнавала. Черты лица словно расплылись, стали другими, более неприметными, невыразительными; выцвели рыжие волосы, исчез блеск в карих глазах. Однажды она услышала, как мама грустно сказала папе:

– Наша белочка превратилась в мышонка.

Сначала Тайрин рассердилась: никакой она не мышонок! Она белка! Ловкая, рыжая, быстрая белка! Но потом подумала, что быть неприметной серой мышкой совсем не плохо – так легче жить в Библиотеке, где все следят друг за другом, только и ждут, чтобы ты нарушила какое-нибудь правило! Она подумала так и не заметила, что волосы еще чуть-чуть поблекли.

Даже имя стало другим. Мастер Гута, а за ним и все остальные звали ее Тари. Вроде бы ее имя, а вроде бы и нет. Мягче, короче, проще. Незаметнее. Тари. Она не слышала в этом имени музыки, под которую можно танцевать, только шуршание пера по листу.

«Может, меня отравили? – думала она, сидя над книгой о битве, которая была полвека назад. – Может, не зря книжники запрещают нам учиться читать? Может, это для нашего же блага? Но бабушка говорит, что раньше все хофолары умели…» Она вспомнила прочитанные тайком книги: «Битва при Даринге», «Сто подвигов императора Вандербута IV», «Детство и юность первого императора», «История Рилы»… Все они были примерно об одном и том же: о силе и величии Империи, о том благе, что принесло объединение земель и прекращение вечных междоусобиц. Прочитав их, Тайрин даже как-то по-другому стала относиться и к книжникам, и к самому императору.

Ведь книги не лгут.

Она смотрела сквозь каплю на рисунок «Битвы при Коули». Мастер Гута сказал, что ее заказал наместник Рилы, его отец был участником битвы.

– Сам наместник будет читать, Тари, ты уж постарайся.

Тайрин давно заметила, что вечно недовольный всем мастер Гута изменил к ней отношение. Стал меньше придираться и, конечно, не ставил больше в угол, хотя Бьёке иногда туда еще попадала. Когда Тайрин рассказала об этом Тинбо, он сказал:

– Чему тут удивляться, ты же очень стараешься. Мой мастер давно меня хвалит.

Но расторопный и талантливый Тинбо заслуживает похвалы, а она, бывает, до сих пор ставит кляксы (и приходится перерисовывать весь лист!) и забывает закрыть краски. А ведь она работает в Библиотеке уже пять лет! Есть отчего прийти в ярость мастеру Гуте. Но он, наоборот, почти совсем перестал ее ругать.

«Потому что он не подозревает, что я научилась читать, – думала Тайрин, – и владею словами не хуже любого книжника. Узнай он, и мне конец. Выпорют на площади при всех, сошлют в шахты, как ту женщину». Тайрин содрогнулась. Недавно весь город согнали на площадь Славы, чтобы ни один горожанин не пропустил зрелище: к столбу посреди площади была привязана женщина, ее били кнутами двое солдат, пока она не потеряла сознание и не повисла на веревках безжизненной куклой. Глашатай объявил:

– У Дары Элиофы была найдена книга – травник Атунского леса. И так как Дара Элиофа не призналась, где украла книгу и как научилась читать, суд достопочтенных книжников приговорил ее к публичной порке и пожизненному заключению в шахтах. Книга передается на хранение в Библиотеку.

Мама и бабушка плакали, ведь это та самая Дара, что лечила травами. У нее и от зубной боли было полоскание, и от живота… Она и к Элту приходила, когда он чуть не умер, сразу после рождения, она спасла его, за что же с ней так?

Тайрин передернула плечами и чуть не поставила кляксу. Ну что такого в книгах? Она прочла их уже немало, но не увидела ничего преступного, одно сплошное прославление императоров, Империи, книжников. Вдруг она застыла, не успев оторвать кисть от листа, отчего на лице солдата расплылось бурое пятно. Конечно! И как она сразу не догадалась! Просто книги бывают разные! Те, что читала она, об одном и том же, но травник Атунского леса не может прославлять Империю, он о чем-то другом! И он хранится здесь, в Библиотеке! А что, если есть совсем другие книги?

«Вот бы найти их», – подумала Тайрин и заметила наконец, что испортила солдату на картинке лицо. Но перерисовывать целую батальную сцену не стала. Все-таки война. У любого солдата может быть бурое месиво вместо лица. Она усмехнулась, представив, как начнет рыскать по Библиотеке в поисках других книг, а потом снова посмотрела на новенькую. Та старательно водила пером по листу. Как Тайрин когда-то. Она отчетливо вспомнила то время и ту себя, когда только пришла работать в Библиотеку, вспомнила, как кисточка не слушалась ее и как она стояла в углу, часами глядя на красные буквы. И как она танцевала с литами в зале Приветствий.

«Сбегу сегодня с обеда, – решила Тайрин. – Пусть я и стала мышкой Тари, но даже серой мышке иногда нужно танцевать».

Танец дался ей нелегко. Будто Библиотека, научив ее читать, взяла взамен что-то очень важное, то, что и было Тайрин. Она сидела в центре круга, опустошенная, грустная, и кусала губу. Внутри нее больше не звучала музыка, литы не поднимали ее над полом.

«Но я танцевала на лугу, там у меня все получалось! Может, это потому, что Лайпс смотрел на меня?»

Она тут же отбросила эту мысль и вышла из круга. Литы смотрели ей вслед.

С Лайпсом они не виделись очень давно. После того как он поцеловал ее в саду у Ауты, они пару раз гуляли вдвоем, выходили за стену. Но зимой там бушевали ветер и снег, которые сбивали с ног, и они возвращались в Рилу, на каменных улицах которой было не теплее. Тогда Лайпс вел ее в кондитерскую, поил горячим морсом и украдкой целовал. А ей было и хорошо, и грустно одновременно. Она не могла понять, что с ней не так, почему она просто не может быть счастлива, как Аута с Тинбо, как Бьёке с Мэтлом, чего ищет и не находит в Лайпсе ее сердце? И однажды она сказала ему, что не хочет больше гулять с ним вдвоем.

– Ты отдала мне свой первый поцелуй!

– Ты взял его, не спросив.

– Но ты…

– Не важно, Лайпс. Все, что было тогда, не имеет значения.

Она хотела сказать, что они слишком разные, что она никогда не станет женой книжника, что он чужой для нее, но не успела произнести ни слова.

– Не имеет значения? Не имеет значения, Тари? Я тебе не верю.

Он вскочил со скамейки, на которой они сидели, и ушел. Не сказав больше ни слова. Теперь они виделись только случайно. Тинбо гулял по вечерам с Аутой, а Бьёке с Мэтлом, которому она все-таки разрешила себя поцеловать. Тайрин сидела в Библиотеке допоздна. Возвращаясь домой, она встречала иногда Челису с друзьями, а среди них Саро, Микаса и – Лайпса. Он всегда был в центре внимания, всегда будто на сцене, и, увидев Тайрин, не отводил взгляд и старался обнять кого-нибудь из девушек. Чаще всего – Челису.