Текст книги "Восставшая из пепла"

За дверью – темный коридор, переливающийся, словно стекло, освещенный настенными шарами-светильниками.

Я подталкивала ее, держа за край рукава. В конце коридора – единственная арка, закрытая занавесом ювелирной работы. Мы прошли через нее в еще одну черно комнату, на этот раз очень и очень большую, гулкую и вызывающую своими размерами странный холодок. К потолку устремлялись огромные базальтовые колонны. Тут было предельно темно, только одна крошечная пылающая точка скрывалась где-то впереди среди колонн.

Внезапно меня схватили за руку и оторвали от женщины. Тень скользнула ко мне и повернула меня к себе, покуда женщина стремительно улетала от меня, быстрая, как моль, на которую она походила.

– Итак, ты теперь готова, – констатировал Вазкор.

Его голос, голос Дарака, стал для меня чужим за то время, что я не общалась с ним. Я не видела его лица, однако чувствовала на своей руке давление его пальцев. – Идем со мной, – предложил он.

Я не могла вынести прикосновения его знакомой-незнакомой руки. И высвободила свою.

– Где находится это место? И что это такое?

– Идем со мной и увидишь.

Он пошел прочь, ожидая, что я последую за ним, но это было трудно сделать во тьме. До встречи с ним я чувствовала себя довольно уверенно. Теперь я не была столь уверена. Во мне пробудился неистовый страх, что его сущность поглотит мою; я знала этот ужас, я уже испытала с Дараком, но не столь сильно осознанный.

Мы стояли в проходе, полого поднимающемся вверх. Тусклый свет просачивался на наши маски волка и кошки с конца прохода. Там стояла высокая занавешенная фигура – золотая статуя, слабо сверкающая из-под покрова. Перед ней плита алтаря, на котором высилась большая базальтовая чаша а в чаше – мерцающий, постоянно меняющийся свет.

Свет, так хорошо мне знакомый.

Здесь был Карраказ. Так близко. Однако я не слышала голоса и не испытывала никаких чувств. – Значит, здесь, – прошептала я.

– Древний алтарь, – закончил он. – Благодаря мне пламя у них продолжает гореть, как горит оно во всех великих храмах Городов. Он приблизился к алтарю. Я последовала за ним. И уставилась на скручивающееся фосфоресцирующее пламя. Неужели он не ощущал Зла рядом с собой?

– Посмотри, – сказал он.

Я оторвала глаза от пламени, посмотрела на статую и увидела металлическую женщину в черном платье и в золотой маске кошки.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал он. Мне подумалось, что я услышала в его голосе легкое презрительное удовольствие. – Я должен обучить тебя и объяснить тебе все насчет тебя самой, богиня.

И он посвятил меня – в их обычаи, верования, темные мечтания и свои собственные амбиции, которые должны были стать и моими. Он объяснил мне, что использует меня в качестве орудия своей власти – как топор для очистки дороги. Однако он заметил также, что страшился меня и моего неожиданного появления, сам того не желая; страшился, что я в конечном итоге буду больше, чем он. И еще научил меня бояться его.

Город Эзланн был древним, как и все Города за Водой, – они называли ее луисом в честь алутмиса, голубого камня, добываемого за тысячи лет до их рождения. Добыча камня, строительство Городов велись во времена Великих. А теперь люди, которые не признались бы в своей принадлежности к роду человеческому, жили тут, словно вторгшиеся в заброшенные дома крысы. Я не знала, как они завладели этими жилищами, и ни в каких анналах этого не сообщалось – только их легенда. Легенда гласила, что они носили в себе семя Великих – смешанная порода: полубог-получеловек. Они отстроили города точно такими, какими те были в прежние времена. Они научились пользоваться механизмами Городов (хотя так толком и не поняв принцип их действия, догадалась я). И ныне они говорили на искаженной Старинной речи, театрально воспроизводили придворный этикет вымерших, опасно баловались ментальными упражнениями и искусством магии, которыми в совершенстве владели Сгинувшие, и прилагали до смешного огромные усилия для того, чтобы скрыть друг от друга свою человеческую природу.

Древние часто носили маски, поэтому теперь маски носили все; однако прижилась иерархия, низменная по происхождению, ибо в Городах Сгинувших все были равны в своем великолепии. Здесь же нижестоящие носили маски из шелка или атласа, чиновники и военные носили маски из кованой бронзы. Более высокопоставленным доставались серебряные маски, и наконец шли золотые маски элиты – командиров, князей и принцесс. В Этих масках были глазницы, обычно скрытые цветным стеклом, отверстия в ноздрях, но не было отверстий для рта. Все знали, что у Великих было немного телесных потребностей, и еда теперь превратилась в тайный процесс, никогда не производившийся и не упоминающийся прилюдно. Ведь нужда в пище предполагала позорный ряд последующего мочеиспускания и испражнения. А Сгинувшие обходились без подобных ритуалов для поддержания жизни. Однако доведенное Сгинувшими до совершенства искусство секса усердно культивировалось. Силой обладали немногие; обыкновенные люди, они вынуждены были всю жизнь трудиться, чтобы хотя бы подступиться к истокам понимания. Их маги были старыми, иссохшими и по большей части дураками. Вазкор, обладавший Силой, как ему полагалось по праву происхождения, скрывал ее, дабы не вызывать зависти. Он не желал объяснять мне, как он оказался среди них, но зная странные и все же неизбежные пути, которыми пришлось идти мне самой для достижения превосходства в человеческом обществе, я испытывала не удивление перед тем, что он делал, а только любопытство.

За пределами городов юга прозябали хутора и деревни темнокожего народа. Положение этих людей осталось таким же, каким было раньше. Рабы, люди-рабочие, которым дозволялось жить своей отвратительной, безнадежной жизнью по милости военщины Городов. Они обрабатывали скудную землю и отсылали на городские склады подать в семь восьмых своего урожая; их без всякого предупреждения отправляли в солдаты или строители. По законам, введенным их хозяевами, им не разрешалось иметь никаких украшений, даже цветного лоскутка в одежде, за исключением вождей, которые должны были носить в знак своего звания ожерелье из камней. Равным образом им не дозволялось устраивать религиозные или светские церемонии, кроме тех, что связаны со смертью. Эти последние разрешили, вероятно, потому, что запрет вызвал бы страшное негодование, ибо разгневанные духи представлялись им значительно более грозной силой, чем солдаты. Казалось странным, что народ согласился терпеть такое порабощение – вечное, без всякого вознаграждения или послаблений. Однако городская легенда утверждала, что темнокожие были детьми древней расы рабов, тех, кто страдал еще под ярмом Сгинувших. Они рождены для страдания, утверждали Города, и, наверное, заставили их поверить в это.

Книги Городов поведали мне также о войне. Раньше я знала мало, и все же слухи о ней доходили до противоположной стороны Гор. «Караван» Дарака отправился в Анкурум, потому что Города через посредников покупали там военное снаряжение, равно как и в других городках вдоль Кольца – и теперь я поняла, почему. Дело не только в том, что немногие соглашались опозорить себя кузнечным ремеслом, но и в том, что ныне эта мертвая земля мало что могла дать. Интенсивная обработка истощила запасы ее недр. Древняя раса безжалостно требовала от нее полной отдачи, и земля отдала практически все.

Прочла я о войне немало, но поняла далеко не все. Существовало, по-видимому, три коалиции, три группы Городов. Эзланн и еще пять здешних городов входили в коалицию, называемую Белой пустыней; шесть других, расположенных дальше к югу – в коалицию Пурпурной долины, а еще десять городов – далеких, таинственных – в коалицию Края моря. Каждая группа теоретически находилась в состоянии войны с другими двумя; Эзланн и его союзники – с Пурпурной долиной и Краем моря, Край моря и Пурпурная долина – друг с другом и так далее. Внешне война велась с целью захвата дополнительных территорий, и все же… Она казалась игрой, игрой, похожей на ту, которой меня научил Вазкор. Та игра представляла собой сложное и изощренно-злобное противоборство воль, которое проводилось на доске в красно-черную клетку фигурами из слоновой кости и прозрачного кварца. Называлась она «Замки», и играть в нее можно было только вооружившись хладнокровной ненавистью. Битвы в войне Городов случались редко и устраивались на ничейной земле, на территории, которую они называли Театром военных действий. Сражения велись и впрямь как в театре – соблюдение военного этикета было более важным, чем победа. Кроме того, уже пять с лишним лет вообще не бывало никаких сражений. Я и не понимала этого и все же, кажется, понимала. Воевали ли между собой представители Древней расы по-настоящему или притворно, чтобы сдобрить перцем скуку на вершине достигнутого ими полного могущества? При этой мысли во мне не шевельнулось никаких воспоминаний. Фактически все мои воспоминания, проснувшиеся под горой вместе со мной, таяли с каждым днем. Я теперь едва могла вспомнить огненные залы, статуи, озеро с лебедями и бесконечные мраморные лестницы, помнила только, что я вспомнила их…

Узнала я все с большими подробностями, ибо, подобно всем неуверенным в себе людям, горожане очень скрупулезно записывали каждый нюанс и мелкое правило их бытия.

Я поняла, какое презрение испытывал к ним Вазкор. Когда он говорил о них, на лице его возникало особенное выражение – сдерживаемое и все же едкое отвращение, омерзение, ничуть не менее жгучее от того, что он никак по-настоящему не выражал его.

И последняя легенда – вера, которая поддерживала их и все же одновременно, должно быть, служила также источником постоянного страха – что некоторые Сгинувшие лежат где-то, спящие и все же живые, и в один прекрасный день проснутся. Они называли это «перевоплощением», хотя на самом деле оно не было таковым, так как они должны были вернуться в собственные тела. Тем не менее, пробудятся они новыми, собственные тела будут для них чуждыми – особого рода перевоплощение. Именно для этих богов и поддерживали огонь в каменных чашах, пламя Зла, бывшее для Городов лишь сигнальным костром. У каждого Города имелось собственное божество. Здесь, в Эзланне, оно носило имя Уастис.

Закончив, наконец, читать изукрашенные книги, я молча сидела у большого окна башенного дворца. Я ничего не видела сквозь радужный хрусталь с мерцающим на его цветах пламенем светильника; лунный свет снаружи превращал оконные стекла в тюрьму.

Три дня я почти ничего не делала, кроме как читала и впитывала ощущения этого места. Даже мой отдых – прогулки по необыкновенным садам, игра в «Замки» – был частью моего обучения. И вот внезапно и в первый раз я осознала, что эти невероятные вещи реальны и истинны. Даже ожидаемая богиня, и та явилась.

Вазкор стоял по другую сторону длинной комнаты, темный и неподвижный на фоне пустого овала очага, где все еще подергивало языками слабое бледное пламя.

– Итак, ты теперь немного понимаешь, – сказал он мне.

– Немного. Но чего хочешь ты, Вазкор?

Он пожал плечами.

– Нельзя ограничивать мыслящий мозг, богиня. Откуда я знаю? Мне известно лишь то, чего я хочу в настоящее время, и ты поможешь мне добиться этого. Когда у меня будет то, чего я хочу сейчас я захочу другие вещи, о которых в данную минуту не имею ни малейшего представления.

– В данную минуту твоя цель – место Джавховора Эзланна?

– Эзланна, а потом и его собратьев на юге.

– И тогда война Джавховора будет твоей. Как же вписывается в твои планы эта война?

– Когда я заполучу Эзланн и его пять союзников, я начну боевые действия против Пурпурной долины и Края моря. Ты уже, несомненно, поняла, что наш милитаризм ничего не значит в смысле завоевания. Когда я, наконец, полностью выйду на сцену Театра, там многое изменится.

– А я, – заключила я, – символ твоего права на власть.

Челюсть его слегка передернуло. Эта прямая ссылка на мою собственную Силу вызвала у него беспокойство.

– Это к твоей же выгоде, – сказал он.

– Да.

Я поднялась и подошла к очагу. Но не остановилась поблизости от него.

Я боялась близости и возникшего у меня ощущения интимности и тоски, потому что он был Дараком, не мертвым.

– Наверняка ведь, – заметила я, – когда ты заполучишь все, что хочешь в данную минуту, я стану для тебя помехой. Я ведь помню твоих солдат, умерших только потому, что видели Уастис и не должны были проболтаться.

– Я знаю, что тебя нельзя убить, – он взглянул на меня своими узкими глазами, очень холодными и пустыми.

– Смерть заживо может быть не менее действенной. Какая-нибудь подземная камера без доступа воздуха, где я всегда буду настолько близка к смерти, насколько это вообще возможно.

Он улыбнулся.

– Ты забываешь, богиня. Мы с тобой брат и сестра. Ты и я. Когда все это закончится, у нас будет еще один долг перед нашими предками, кроме долга Власти. Как еще может вернуться и распространиться Сила, иначе чем через новую жизнь? Мы будем вместе делать детей, и наша раса возродится.

Я уставилась на него во все глаза. Он казался лишенным эмоций и все же очень уверенным. Если б какой-то человек заговорил так со мной прежде, в момент торжества моей собственной гордыни, я могла бы свободно убить его, но я не смела выступить со своей едва оперившейся Силой против зрелых возможностей Вазкора.

– Я – это я, – заявила я ему, – СО ЭНОРР СО. Может, я и женщина, но отнюдь не вместилище твоей гордости.

Он снова улыбнулся, не очень широко. Моя индивидуальность была ему безразлична. Ей не было места в его взгляде на вещи. Мной внезапно овладел страх, знакомый ужас попасть снова в оковы чужой воли, лишиться всякой личности, кроме той, какую навязывала она, существовать только для нее, умереть вместе с нею, как, я считала, должно было произойти со мной при кончине Дарака, не вполне осознавая это.

Я повернулась и вышла из комнаты, и он не пытался остановить меня.

Мне было нелегко найти черный холодный зал статуи. Он повторял в миниатюре Великий храм города Эзланна. я узнала, что у всех высокопоставленных чиновников и князей имелись собственные копии.

Войдя, я замялась, не совсем отчетливо понимая, зачем пришла. Пошла в темноту и вскоре очень хорошо разглядела колонны, витиеватые металлоконструкции, зачехленную великаншу из золота.

Перед ней на алтаре в каменной чаше колыхалось пламя.

Идя вперед, я ожидала ощущения страха, но страх не приходил. Неужели за долгие годы бездействия сила Карраказа иссякла в пламени? Едва я подумала об этом, как в затылочной части моего мозга возникло слабое движение, слабый шепот:

– Я здесь.

И все же я не испытала ужаса. Я приблизилась к каменной чаше и заглянула в нее на свет. Да, я чувствовала Карраказа, но Карраказа совершенно изменившегося, я чувствовала не страшную Силу, исходящую от чаши, а только трепет присутствия. Похоже, я стала более сильной. Это существо никак не могло тягаться со мной.

– Карраказ, – произнесла я вслух.

Пламя съежилось и скрутилось.

Я вдруг стала счастлива и перестала бояться. Я была непобедима. Если меня не могло привести в трепет это чудище, то чем же был он, Вазкор, Брат-Который-Страшился-Меня? Мои руки невольно поднялись к кошачьей маске, но остановились. Я еще не разбила проклятия; мое лицо по-прежнему оставалось безобразным, и пока я не найду Нефрит… И вдруг я поняла, что моя новая сила была столь же мощна, как Нефрит, что я не нуждаюсь в Нефрите, что я могу нанести поражение всему, что меня беспокоит, одной лишь своей волей. Я знала. Ликование! В первый раз ощущение бытия, а не существования!

Странно, но когда мы считаем, будто все понимаем, мы не понимаем ничего. Странно, когда мы считаем, будто ничего не понимаем, мы начинаем наконец понимать.

Он явился ко мне утром, после моей единственной в день трапезы, которая состояла не из пищи, а из напитка, по вкусу очень похожего на вино. Оно содержало все питательные вещества, какие требовались моему телу, и было первым вполне перевариваемым продуктом из всего, что мне доводилось потреблять. Никаких мучительных болей в животе, которые до сих пор следовали за каждой легкой закуской.

Вазкор посмотрел на меня сквозь красное стекло глаз волчьей маски и сказал:

– Завтра Праздник Золотого Глаза. Весь Город заполнит Храм Уастис.

Вот в этот-то день и проснется их богиня. Надеюсь, ты понимаешь.

– Ты лично позаботишься о том, чтобы я поняла, – сказала я.

Он подошел к столу из черного дерева, взял тонкий серебряный кубок за полированную ножку и повертел его.

– Я еще не видел твоего лица, – сказал он.

– Да, – согласилась я, – и тебе нет надобности его видеть.

– Есть, – сказал он.

Он снял волчью маску, положил ее на стол и стоял, глядя на меня, ожидая.

Я вспомнила Дарака, который дважды стягивал с меня шайрин и оставлял меня опаленной и нагой. Однако теперь я не испытывала страха. Да, пусть увидит, что сделал со мной Карраказ, и убоится этого. Я сняла с себя маску и свободно держала ее в руке. Глядя на него не отводя глаз, я не расстроилась, а порадовалась, когда глаза у него расширились, а лицо побелело.

– Теперь ты видел, – сказала я. – Запомни его.

Он отвернулся, я тихо рассмеялась и снова прикрылась, смеясь.

Я пробыла в Эзланне семнадцать дней, а видела только сады да башенный дворец, и больше ничего. Окна, каждое само по себе, были зрелищем, самоцветом, произведением искусства; какая же тогда ему нужда показывать что либо, помимо собственной красоты? И вот теперь мне предстояло увидеть Город, войти в него и, наконец, овладеть им.

Праздник Золотого Глаза выпадал каждый год на одно и то же время – на длинный месяц, называемый ими Белая Госпожа, потому что скоро выпадет снег и покроет бесплодные пустыни новым и чистым саваном. Праздник будет длиться три дня, дни развлечений, музыки, наслаждений, поклонения Сгинувшим и их представительнице – Уастис.

В этот день в Эзланне произошло множество событий – так он сказал. Но теперь, когда солнце заходило, все двинулись к Великому храму, и мы должны идти вместе с ними. Вазкор объяснил мне все, что требовалось сделать, и я не ощущала никакого опасения, а только легкое веселье и слабость, которые, чего я еще не поняла, были ложными. Военачальник, каковым являлся он, поедет, сопровождаемый десятком собственных солдат в авангарде, пятью по бокам и двадцатью девами позади и замыкающей кавалькадой из тридцати капитанов. В портике храма он будет ждать прибытия Джавховора и его личной охраны. Солдаты останутся с ним, а девы удалятся в здание. Я, следуя за девами, ускользну от них в коридор, о котором он мне рассказал, и там меня встретит жрец, преданный Вазкору. Все очень просто, мне не помешают. Одевшись, как другие девы, в черные одежды, оставлявшие голыми груди и руки, и закрыв лицо, подобно им, серебряной маской в виде цветка – овал в центре и жесткие лепестки, обрамляющие лицо, и густой парик висящих за маской серебряных волос, – я последовала за Вазкором среди звуков позвякивающей сбруи, марширующих ног, ритмичного песнопения женщин по темным коридорам, в Город.

У каждого Города был свой цвет, а так как Эзланн построен целиком из черного камня, жители взяли обычай использовать черную мебель и носить черную одежду. Мир, называемый Эзланном, казался странным и очень красивым. Солнце почти зашло, и небо залили темно-серые и светло-розовые сумерки, на фоне которых поднимались устремленные ввысь силуэты Города, четкие и острые, как шипы. Впереди горбился, словно спина спящего зверя, высокий холм, а на холме – храм, ряды округлых террас, установленных одна над другой и уменьшающихся по мере подъема до тех пор, пока они не достигали высшей точки в виде открытого купола, где сверкал, словно холодный зеленый глаз, сигнальный огонь.

К храму тянулись бесконечные отдельные процессии, сплошь черные, усеянные мягкими звездами светильников, тонких восковых свечей и факелов. По всем верхним улицам Эзланна темные медлительные толпы, подобно черной искрящейся светильниками воде, текущей в гору, изгибались и рассасывались тонкими струйками к своему источнику.

Пока мы шли, небо пронзили звезды. Я пела вместе с окружавшими меня девами песнопение Уастис, которой «храбрые и прекрасные приходят воздать дань».

Мы достигли храмового холма, и выстроившиеся вдоль улицы толпы поредели и исчезли. Мраморные плиты, а затем громадное здание: когда мы приблизились к нему, портик над его сорока пологими ступеньками походил на здоровенную разинутую пасть какого-то чудовища.

Девы повернули в сторону. Арочный вход поменьше, тусклый свет, шорох одежд. Слева открылся коридор с нарисованными на стенах лотосами и лозами. Я быстро свернула в него. Мимо меня прошли женщины, не замечая меня, одурманенные растительным вином юга, своим песнопением и верой.

Чем дальше я углублялась в коридор, тем темнее там становилось, и вдруг передо мной забрезжил слабый свет. Я подошла поближе, и свет превратился в светильник, который твердо держала полная рука в черной перчатке. Жрец носил черные одежды священнослужителя со стежками из серебра. Каким-то образом по размеру и конфигурации его серебряной маски я сумела определить, что лицо у него толстое, хотя и небольшое для его тела, с узким лбом – голова отнюдь не умного человека.

Он поклонился.

– Богиня.

Гладкий маслянистый голос. Верил ли он в то, что говорил? Я чувствовала, что нет, однако, он убедил себя, что верил, – любопытный парадокс, думать над которым у меня не было времени.

– Отведи меня туда, – велела я.

Он тут же повернулся и двинулся вперед по лабиринту темных коридоров под храмом Уастис.

Статуя в храме – больше, чем гигант, она колосс. Голова ее касается потолочных балок, ногти ее мизинцев размером с человеческий череп. По праздникам ее открывают, и она предстает во всей своей красоте, освещенная свисающими с потолка на цепях горящими светильниками, которые обливают спетом только ее, а не места внизу. До губ она – обнаженное золото, ее лоно, бедра и ноги покрыты золотой тканью юбки, удерживаемой широким золотым поясом, унизанным зелеными камнями нефрита. На шее – золотое ожерелье с гроздьями из нефрита, опускающимися на грудь. Каждый из этих нефритов больше женского тела. Волосы статуи сделаны из сплетенной золотой проволоки и серебряной шерсти, а голова – кошачья.

В маленькой тускло освещенной комнате две жрицы с лицами серебряными цветками душистым желтым кремом покрыли мне шею, плечи, руки и грудь, живот и спину, ступни и кисти. Крем высох и затвердел на моем теле, как новая кожа из полированного золота. Бедра мне они завернули в доходящую до голеней жесткую золотую юбку. На талии застегнули золотой пояс, а на шее – золотое ожерелье, и нефриты холодно позванивали у меня на груди. Они отвернулись, когда я сняла серебряную маску и надела кошачью мордочку, присланную Вазкором. Я гадала, кто изготовил эту маску и не пришлось ли и им тоже умереть как слишком много знавшим. Жрицы расчесали мои длинные волосы и ничего к ним не добавили. Белое родственно серебряному.

А затем они, сами убравшие меня, упали ниц и застонали в явном страхе перед моей божественностью.

Вернулся жрец и провел меня по еще одному коридору к маленькой черной каменной двери. Тайный замок привело в движение одно его прикосновение. Дверь со скрежетом открылась. Я нагнулась, проходя под низкой перемычкой. Дверь закрылась.

Ступенька. Много, много ступенек. Мои босые ноги вызывали слабое шуршащее эхо. Помост и еще одна дверь. За ней – узкий выступ и обрыв в сотни футов высотой до пола храма.

Кто, подняв взгляд, увидел бы крошечное пятнышко на животе богини, как раз над узлом ее юбки? Крошечный овальный шрам у нее на теле был дверью.

Снаружи звук глухого рева и дыхание поклонения. Мне требовалось лишь дождаться единственного призыва, призыва верховного жреца:

– Явись!

Этот призыв раздавался на каждом празднике, он стал всего лишь частью церемонии, но сегодня на ту мольбу ответят. Внезапно кожа у меня заледенела, колени затряслись. Я представила себе, как шагаю с узкого уступа, теряя сознание, падая и вновь приходя в чувство как раз вовремя, чтобы испытать удар о каменные плиты. В животе статуи царила кромешная темнота. Дрожа, я прижалась к металлической стене, боясь в любую секунду услышать призыв. Страшиться незачем. Я не выйду. Да, а потом Вазкор меня накажет – какой-нибудь медленной смертью – постоянной мукой, бесконечной пыткой. И все же я была сильнее его. Карраказ трусливо удрал от меня. Я немного выпрямилась, но мне очень хотелось, чтобы он явился сюда, распахнул дверь и унес меня на руках обратно вниз по лестнице. Быть в безопасности и быть его женщиной – женщиной моего любимого, которого я никак не могла не любить, потому что любила его еще до нашей встречи. Ослабев от этой тоски и от сопровождающего ее гнева на себя, я прислонилась к двери. И раздался призыв. – Явись!

Он звенел и гудел даже здесь, могучий голос в безмолвии верующих за дверью.

Инстинктивно, потому что так было задумано, не размышляя, я нажала на металл – сперва налево, затем направо – и древняя пружина откликнулась. Дверь медленно поднялась, и передо мной, зияя, открылся храм, черный, сверкающий миллионом маленьких огней, похожих на глаза алчущих животных.

Я вышла на уступ, не столь уж узкий, каким он казался среди окружающего богиню пылания светильников. Один огромный порывистый вздох потрясения поднялся, словно морская волна. Я не видела их лиц, только знала, что все лица подняты. Дверь за мной снова опустилась; назад пути не было. И все же сейчас все казалось мне нереальным.

Через некоторое время до меня донесся голос главного жреца. Я его не разглядела, однако голос дрожал, и он явно не совсем владел им.

– Кто это, что дерзает отвечать на нашу молитву, на которую может ответить только богиня?

– Я и есть богиня, – отозвалась я. Ясные слова упали в толпу, словно стеклянные бусы в бассейн. – Я Уастис Перевоплотившаяся. Я Истинногрядущая, Восставшая, Та, кого вы ждали.

Внизу храм, казалось, закачался, словно большой корабль в море. Мой взгляд притягивала к себе маленькая белая крапинка, пламя в чаше алтаря. Онемелой правой подошвой я искала в уступе бороздки и наконец нашла их. Пальцы моей ноги, слегка надавив, напрягли сухожилия стопы. Раздалось слабое хриплое гудение древних механизмов, заржавевших от долгого неприменения или применения не по назначению. Уступ лишь чуть дернулся. И начал двигаться, медленно опускаясь к полу.

Крики и восклицания, несколько женщин визжали. Наверное, жрецы знали об этом устройстве, но отнюдь не народ Города. А может, даже жрецы не знали, только Вазкор и его присные. Ощущение походило на левитацию, настолько плавно шел теперь спуск. Большие светильники позади меня померкли. Меня поглотила чернота храма.

Ослепнув, я вглядывалась в собравшихся сквозь глазницы маски. Мне не удавалось разглядеть ни одного лица, только огоньки тонких восковых свечей и темноту. Несмотря на присутствие огромной толпы, я чувствовала себя совершенно одинокой.

А затем ко мне подошел человек. Постепенно стали различимы его черные одежды, золотая маска льва с золотой гривой – главный жрец. В нескольких футах от себя я остановила его.

– Больше ни шагу, – приказала я.

Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его разгневанный голос.

– Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.

– Неужели богиня должна доказывать свою божественность?

Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди – жест наглого вызова.

Я посмотрела на него и узнала его – смертник. И почувствовала жгучее презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло, озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.

Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени, пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню драгоценностями.

Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов, распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до одного в позах испуганной покорности.

Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую дань.