Текст книги "Восставшая из пепла"

– Богиня, прости меня за просьбу явиться сюда, но я счел, что так, наверное, будет безопаснее.

Недолгое молчание, во время которого я заметила вдоль стен нескольких придворных и министров. Позади меня нервно трепетали белые веера принцесс. – Мы все вынуждены были… – начал Джавховор и запнулся. – Мы сочли это наилучшим, – сказал он. – Жестокое решение. Мы отдались на милость наших братских Городов, Анаша и Эптора. Для нас не было иного пути, богиня. Я не мог видеть, как вокруг меня погибают мои подданные.

Я разгневалась на себя за то, что попала в эту западню, разгневалась на Джавховора за то, что тот расставил мне силки, разгневалась на Мазлека за то, что он не появился вовремя.

– И что же вы сделали? – спросила я. Ничего не значащий вопрос, но он ответил.

– Жители Белханнора восстанут против воинов Белой Пустыни на стене.

Все устроено, – он опустил голову, посеревший и несчастный из-за предательства, в котором я его даже не винила.

– А я? – поинтересовалась я. – Как я вписываюсь в этот гобелен?

– Тебе, богиня, не нанесут никаких оскорблений, клянусь в этом.

– Очень рада, что вы так уверены. Я не разделяю вашего оптимизма.

Снаружи раздался внезапный отдаленный шум – крики, возгласы, рев удивления и боли. Не грянуло никаких пушек; в этом не было надобности. Жители Белханнора сейчас настежь распахивали ворота, приглашая своих братьев войти, надеясь и немного нервничая.

Я опустилась в кресло со всей своей тяжестью – ждать исхода – и заметила, что принцессы мало-помалу отступили от меня к отцу. Вскоре под окнами послышался топот сапог, лошадей, гомон множества голосов, а затем и ритмичный маршевый шаг по коридору снаружи; двери и занавеси распахнулись, и в зал ввалилось человек двадцать. Смешанные мундиры пурпурного и ярко-желтого цвета, латы, забрала шлемов откинуты, являя надменные маски львов и медведей – маски Анаша, души этого наступления. В зал по-хозяйски вошел человек, солдат в серебряной маске, очень злорадный в своем торжестве – их командующий, мнящий себя их Джавховором.

Полукивок Верховному Владыке Белханнора, злобный, легкий смешок.

– Хорошо. Умный ход, брат.

Слова эти вполне могли принадлежать Вазкору, но голос был очень легким и высоким, странно сочетающимся с массивностью этого человека.

А затем наглый поворот, взгляд, охватывающий весь зал вдоль и поперек и остановившийся наконец на мне.

– А это кто, брат? Наверное, твоя дама?

Он должен был знать обо мне, знать про кошколикую богиню Эзланна. Ту, что отдала в его власть врага Анаша.

– Я – Уастис, – бросила я командующему. – Мой муж – Вазкор, который запахал бы тебя и твоих глубоко в речной ил, если бы только у него нашлось время.

Я сказала это с целью разгневать, вывести его из равновесия в этой атмосфере задабривающего пресмыкательства. Его рука метнулась к эфесу меча, и я почувствовала, как меня охватывает леность, знание того, что я могу сделать по крайней мере с ним и его двадцаткой, если сумею вызвать в себе достаточно ненависти. Но после этого придет смерть или же единственная форма смерти, которую я могу познать. И мне вдруг стало страшно.

Раздался слабый пораженный возглас как раз за дверью, легкий толчок и ругательство оттого, что один человек упал и толкнул при падении других. Анашский командующий обернулся, и в тот же миг дверной проем сменил цвет и форму и заполнился воинами в черных ливреях, подпоясанных зеленым кушаком, и все – со знаком кошки на правой груди. Быстрые мечи и падающие перед ними люди. Пол усеяло пурпурно-желтым.

Двое подбежали ко мне – Слор и Мазлек.

– Богиня – быстро!

Я побежала с ними, не взглянув на изумление тех лиц, что остались в живых после нашего ухода.

Коридоров во дворце Белханнора более чем хватало, и те, по которым мы бежали, были совершенно пусты. У меня сложилось впечатление, что направлялись мы вниз, но спрашивать, так ли это, не было ни времени, ни дыхания – тот, другой во мне мешал, и я с трудом поспевала за своими телохранителями. Затем мы свернули в широкий темный зал и наткнулись на стаю пурпурно-желтых солдат, грабивших сундуки. Очевидно, они считали все, что не носило их цветов, своей законной добычей. Сразу повыхватывали мечи и с криком бросились на нас через зал. Мазлек утащил меня с их пути через захлопнувшуюся за нами боковую дверь.

Теперь со мной бежало меньше воинов. Многие остались по другую сторону двери, чтобы задержать погоню. Наклонный ход тянулся вниз, а дальше пошли темные пролеты лестниц, где кое-как продолжали гореть факелы в стенах. Я все время спотыкалась.

Во влажной темноте мы услышали громкий лязг вышибленной наверху двери и поняли, что охота пошла заново.

– Недалеко, – прошептал Мазлек. – Скоро дверь, которую они не смогут открыть.

Лестница сузилась и стала неосвещенным коридором. Позади доносились дикие, резкие, яростные звуки. Слор остановился, и остальные воины замерли, где стояли.

– Мы задержим их здесь, – прикинул он, – место узкое. К тому времени, когда они сумеют пробиться мимо нас, доставишь богиню в безопасное место. Мазлек на секунду заколебался, а затем кивнул. Протянув руку, он крепко сжал Слору плечо, а затем вернулся и увлек меня в темноту.

К этому времени я совсем запыхалась и почти не понимала, что происходит. Когда мои пальцы наткнулись на камень и я обнаружила, что коридор кончается глухой стеной, это показалось лишь какой-то ужасной частью моей муки. Я прислонилась к холодной выщербленной поверхности, хватая воздух открытым ртом, а Мазлек сунул что то мне в руки.

– Плащ, – сказал он. – И простая шелковая маска – серо-стального цвета нижестоящих в Белханноре. Пожалуйста, надень их.

Я отвернулась и подчинилась ему, хотя не могла взять в толк, как нам это поможет. Когда я снова оглянулась, то увидела, что он надел поверх кольчуги тунику из того же материала и тоже простую маску. Кошачью маску я бросила туда же, куда он бросил свою, а вместе с ней – свой знак и кушак, но открытые глазницы кошачьей морды прожигали меня взглядом – мое собственное «я», брошенное на произвол судьбы. Скрежет заставил меня отскочить от стены. Появилось узкое прямоугольное отверстие, обрамляющее черноту.

Мазлек поднял руку с кольцом, которого я у него раньше не видела.

– Я купил этот ключ много дней назад, – сказал он, – подумал, что он может оказаться полезным.

Он провел меня в эту черную пасть, прошел следом за мной и закрыл за нами дверь.

– Они могут так и не увидеть этой двери, – сказал он. – А если и увидят, то без кольца она для них все равно бесполезна.

Он крепко схватил меня за руку, и мы двинулись вперед. Сперва я ничего не могла различить, но затем вокруг нас начало рябить зеленоватое свечение, и я почуяла реку.

Свет усилился. Я увидела грязь и мхи, облепившие стены. В ногах у нас путались ярко-зеленые сорняки.

Мы вышли из небольшой пещеры, похожей на крысиную нору, в тусклый, белый, слегка дымящийся день. Путь закончился на низком берегу реки, но не той реки, какую я видела из окон. Эта походила на маслянистую струйку, забитую зарослями сорняков и мусором. Из грязи грубо высеченные ступеньки лестницы вели наверх к узким улицам, обшарпанным домам и военным руинам нижнего квартала.

Пурпурно-желтая солдатня Анаша просочилась и на эти улицы, но благодаря осторожному маневрированию мы избежали лобового столкновения с ними. Несмотря на обещанное их вождем братство, они вламывались в двери парфюмерных лавок, к портным и ювелирам и забирали все, что считали ценным. В одном переулке мы прошли мимо собаки, которую они использовали для упражнений в стрельбе из луков. Дважды мимо нас поспешно проходили строевым шагом воины в мундирах цвета древесного угля, искавшие потайные укрытия. В войске Затора, похоже, было больше порядка.

Большинство дверей было плотно закрыто и заперто изнутри на засовы. Многие, думаю, бежали в последнюю минуту в погреба и ходы под домами. Ближе к стене встретилась целая улица, опустошенная пожаром, все еще дымящаяся, и там густо валялись мертвецы, некоторых из которых я узнала; последние солдаты армии Вазкора.

Наконец, белый каменный дом с внутренним двором, дверь которого болталась на сломанных петлях. Мы зашли в него, и Мазлек выволок из внутренних комнат мебель, чтобы забаррикадировать вход. Он не позволил бы мне помочь ему. Когда баррикада была сооружена, мы зашли внутрь и поднялись наверх, где нашли узкие пустые спальни. Он заставил меня улечься в постель и закрыл одеялом.

– Я буду стеречь тебя перед дверью, – сказал он, – если возникнет какая беда.

– Но, Мазлек, – сказала я, – сколько же мы здесь пробудем?

– Недолго. Мы должны как можно скорее убраться из города.

– А потом? Куда?

– В Белую Пустыню, – ответил он.

Я лежала в комнате, но не спала, хоть и очень устала. Один раз на улице возникло большое волнение, слышались крики, вопли и грохот, но я слишком утомилась, чтобы встать и посмотреть, и в конце концов шум стих. Я провела немало времени, размышляя совершенно неуместно о том, что в Нижнем Квартале, похоже, напрочь отсутствовали какие-либо лачуги. Город дворцов и домов, каким был Эзланн и какими, как я полагала, были все Города юга – да, они слишком гордые, чтобы выродиться в трущобы, эти незаконные дети Сгинувших.

Бесцветное небо сползало к темноте.

Тихо вошел Мазлек.

– Я должен на время покинуть тебя, богиня, – сказал он. – Не выходи отсюда и не зажигай никаких светильников. Я кивнула, и он вышел. Ночь подступила вплотную, очень черная, расцвеченная лишь множеством маленьких огней от каминов, мерцающих розово-красным на потолке узкой комнаты. Дом начал зловеще скрипеть и трещать, как бывает во всех домах, когда в них есть одинокая жертва. Я слышала бессчетные шаги на лестницах, тяжелые, жесткие шаги солдат с ножами, чье обращение с беременными женщинами было мне чересчур хорошо известно по лагерной болтовне, чтобы остаться невозмутимой. Но все они были нереальными, кроме последних. Услышан их, я села на постели, напряженная и совершенно неподвижная. Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился анашский солдат с высвеченной огнями ливреей и медвежьей маской, с заткнутым за пояс окровавленным ножом.

– Богиня, – сказал анашский солдат голосом Мазлека, – не тревожься. В этих одеждах все будет легко. Большинство из них пьяны – открыто пьют на улицах, как скоты. В воротах, несомненно, будут часовые, но, думаю, такие же небоеспособные, как и остальные. Во дворе стоит лошадь.

Я последовала за ним из дома, и он усадил меня позади себя на лохматую вьючную лошадь, сильную, коренастую, темную зверушку, больше смахивающую на осла; к седлу была привязана стеклянная бутылка вина. Мазлек открыл ее и вылил половину красной жидкости на мостовую.

– Когда я дам тебе знать, богиня, ты должна прикинуться пьяной, цепляться за меня и смеяться, – он казался до крайности смущенным и добавил:

– Прости меня. Я бы не стал просить тебя об этом, будь какой-то иной путь.

– Ах, Мазлек, – упрекнула я его. – Ты ведь не считаешь меня такой уж дурой? Забудь, что я та, кем ты меня считаешь, оттого что убил меня мечом на хуторе у Воды, а я исцелилась и последовала за вами. Если мы хотим проделать этот путь вместе, то ты должен понять, что я не представляю собой ничего очень уж примечательного и особо достойного любых хлопот с твоей стороны. Я буду делать то, что ты мне скажешь, и буду тебе благодарна за помощь.

Для меня это был момент усталой истины – и горький, и утешающий. Если сказанное мной и шокировало Мазлека, то он не подал виду. С миг царило молчание, а затем он пришпорил лошадь, и мы ускакали.

Скачка получилась быстрой, темные переулки перемежались абстрактными узорами от света костров и силуэтами фигур на фоне этой красноты. Пьяные воины кричали нам, но не проявляли особой склонности преследовать. А сердце города среди дворцов яростно пылало оранжевым огнем, и поднимались всплески пурпурного дыма. Вот и вся обещанная братская любовь. Мы добрались до широкого проспекта, и впереди совершенно неожиданно за домами выросла стена. Это нижние ворота, не шибко важные и, надо полагать, слабо охраняемые. Мы проехали мимо большого костра на улице, вокруг которого столпилось много народу, и в коня попал брошенный кем-то предмет. Конь вильнул в сторону, затем поправился и побежал дальше, вокруг квартала разграбленных лавок и конюшен, где бродили немногие отбившиеся животные, а впереди маячили ворота.

– Давай, – скомандовал Мазлек.

Даже мне, готовой к его преображению в иную роль, оно показалось удивительным. Внезапно он дернул поводья лошади так, что та запротестовала и загарцевала, и начал раскачиваться в седле, ревя какую-то нескладную песню без слон и мелодии. Он отвязал полупустую бутылку и теперь высоко размахивал ей. Его преображение настолько захватило меня, что я чуть не забыла про свое собственное, но наконец вспомнила, обхватила его руками и принялась распевать во весь голос одно из музыкальных выступлений, слышанных в стане Дарака, при звуках которого некоторые даже здесь могли поднять бровь от удивления.

Вот, так мы и добрались до пасти ворот, вероятно, входа для гуртовщиков, судя по их ширине и уродливости и количеству сцементированного с дорогой древнего скотного помета.

У ворот болталось человек десять, больше, чем я надеялась, но без масок и, судя по окружавшему их запасу бутылок и мехов с вином, они явно пребывали не в лучшей форме. Я подумала, что могут возникнуть какие-то сложности с паролями, которых мы не знаем, но они, очевидно, начисто забили обо всем подобном.

– Стой! – к нам, пошатываясь, подошел ближайший, бывший, похоже, главным. – Стой, надравшийся сукин сын. Стой, стой, стой. Что там у тебя за седлом?

Говорил он на своего рода армейском жаргоне, ставшем чуть ли не самостоятельным языком.

– Баба, – отозвался Мазлек и предложил ему стеклянную бутылку.

Солдат выпил, рыгнул и посмотрел на меня.

– Белханнорка, – определил он.

– Совершенно верно, – подтвердил Мазлек, – и вполне готовая заставить меня забыть об этом.

– Видно немногое, – сказал солдат, – но, по-моему, она с икрой.

– Меня это мало трогает. Она ведь не скажет, что это мой, если мы опять заедем сюда, не так ли?

Солдат поднял руку и принялся исследовать меня, и я почувствовала, как напряглось тело Мазлека. Я слегка шлепнула его.

– Разве я говорила, будто принадлежу тебе, солдат? – спросила я Мазлека. – Всего лишь за то, что ты подвез меня? Вот этот, сразу видно, милый парень, – я потрепала солдата по щеке, и этот дурак улыбнулся во весь рот. – Мы ненадолго выезжаем за ворота. Почему бы тебе не отправиться с нами?

– За ворота? – с сомнением переспросил он. – А почему не здесь и сейчас?

– Люблю отбирать и выбирать, – нашлась я. – И, кроме того, неужели ты хочешь, чтобы этот сброд лез вперед тебя?

Он взглянул на других солдат, снова улыбнулся во весь рот и пошел впереди коня. Когда он вывел нас за ворота, раздалось несколько криков, но он велел им заткнуться, что они и сделали, так что никаких осложнений не возникло.

От ворот тянулась узкая тропа. Платформа здесь переходила в склон, свободно усеянный подстригаемыми по весне деревьями.

– Здесь годится, – сказал наш сопровождающий.

– Забудь про него, – кивнула я на Мазлека, слезши с коня. Я позволила солдату увлечь меня в какие-то кусты, где он и приступил к получению того, что его больше всего интересовало. Мазлек, возможно, проявил излишнюю быстроту, так как слишком рассердился, но тренированный боец в нем спас нас; к тому же он был слишком хорошим профессионалом, чтобы напортачить при всей его ярости. Он внезапно вырос над нами, зажал солдату ладонью рот и воткнул в него нож. Анашанин умер без звука; Мазлек стащил его с меня и отшвырнул в сторону.

Я не видела за маской выражения лица Мазлека, но каждая линия его тела выражала ужас.

– Богиня, я думал, что поспел слишком быстро, чтобы он…

– Неважно, – отмахнулась я.

Он покачал головой и отвернулся.

Мы снова забрались на лошадь и быстро ускакали от стен Белханнора по деревенским полям в безопасную темноту.

Нам повезло. Примерно час спустя, проезжая тянувшимися от подножья горы зарослями кустарника, мы нашли другую лошадь, близнеца первой, легко пойманную на приманку в виде сахарной травы. Усевшись по отдельности, мы поскакали рысью и встречали рассвет не останавливаясь.

Белханнор сделался теперь лишь силуэтом на горизонте, вырезанной из слоновой кости фигурой, со все еще висевшей над ее головой струйкой дыма, похожей на грозовую тучу. Мы сделали привал в роще кривых колючих деревьев и развели небольшой костер. Мазлек стащил с себя анашские тряпки и опять надел мягкую тунику стального цвета и маску нижестоящего гражданина. Теперь мы сделались всего лишь беглецами из Белханнора, одной парой из, вероятно, целой сотни, направлявшихся, наверное, в разрушенный Ораш в ожидании, пока можно будет спокойно вернуться домой.

Мазлек извлек из седельной сумки небольшой короб, и я поняла по его стеснительности, что там должно находиться.

– Мазлек – тихо сказала я, – я могу много дней обходиться без пищи. Снабжай себя, сколько хочешь.

Он кивнул, но есть ушел за деревья. Он не дрогнул от моего откровенного заявления, но даже при таких обстоятельствах вбиваемые всю жизнь табу не могут так быстро улетучиться, если они вообще могут когда-то улетучиться.

Позже мы продолжили путь, скача с постоянной, но неспешной скоростью. Окружающая местность казалась мне совершенно незнакомой – в последний раз я видела ее под снегом и сквозь туман лихорадки. Тем не менее, путешествие получалось странное, эта езда обратно по ранее пересеченной мной местности – я в первый раз возвращалась в какое-то место, до которого требовалось добираться дольше одного дня. Почва под копытами лошадей сделалась теперь тепло-коричневой с многочисленными пятнами зелени. Сумрак надвигался медленнее, и птицы на заре звенели, словно колокольчики. Лисье логово среди зарослей папоротника-орляка – и лисица с белыми пятнами на рыжей шерсти, все еще наполовину в зимней шубке.

Прошло пять-шесть дней, и Мазлек сообщил мне, что мы едем не к Орашу, как я думала, а сворачиваем теперь на восток к гряде холмов. А за этими холмами – горы, часть великой цепи первозданных детей, потянувшихся ввысь из южной земли. Дальше к северу они сливались с Кольцом, рассекаемые только голубой водой, Алутмисом. К северо-востоку они теряли свои пики на скалистых равнинах, тянувшихся от Эшкорек-Арнора, Города Белой Пустыни.

– Самая лучшая для нас дорога, – заверил Мазлек. – Если кто-то последовал за нами, разыскивая тебя, то они предположат, что мы поедем открытым путем – обратным тому, каким пришла армия.

– Дорога? – переспросила я. – Через эти горы есть дороги?

Похоже, что были, хотя и древние, ускользающие, непроходимые зимой проселочные дороги прежних обитателей гор, исчезнувших, как и Сгинувшие, много веков назад. Мазлек казался достаточно уверенным, но мною овладело дурное предчувствие. Страшилась я не дороги, а конечной цели – Эшкорек-Арнора. Сама не зная почему. Вероятно, меня преследовала тень Джавховора Эшкорека – той встревоженной черепахи, что чересчур далеко высунула шею из панциря. Того храброго, перепуганного человека, который закричал на меня за столом Совещания в За, а затем умер на площади от вонзившегося в мозг куска черепицы – примера силы Вазкора. Однако страшиться незачем – там теперь новый владыка – человек Вазкора.

На одиннадцатый день нашего пути мы въехали в предгорья и оставили долину неудачи позади. Нам встретились деревня-другая, где Мазлек мог отойти в сторонку с черноглазым вождем и вернуться с узелками еды. Я ела самую малость каждый седьмой или восьмой день, и мой избалованный желудок каждый раз бунтовал, причиняя страшные боли. Самой худшей бедой была постоянная усталость. Несколько раз я засыпала в седле и только чудом не падала, пока какой-нибудь толчок не будил меня вновь. Каждую ночь – шестичасовой привал. Мы не устанавливали каких-либо караулов, хотя Мазлек, думаю, спал мало. Как караульная я была совершенно бесполезна, я не могла долго оставаться с открытыми глазами. Это сердило меня, но я была беспомощна; такой меня сделало находившееся во мне существо.

Но никакой погони, похоже, не устраивали. Вероятно, беглая сука-ведьма-шлюха-богиня не шибко интересовала их. Похоже, они даже не потрудились преследовать Вазкора, а просто поверили известию, что он погиб. Дураки. Трудно сказать, где он был и что поделывал, но я, по крайней мере, знала, что погибнуть он не мог, мой брат, с его самоисцеляющейся кожей.

За холмами поднимались горы, сгрудившиеся, неограненные аметисты, тускло светящиеся на фоне мягких весенних небес.

Я стала сознавать, что что-то ищу, во сне и наяву, мой мозг перепахивает сам себя, пытаясь что-то вспомнить. Любопытная вещь – этакое ощущение поиска без известной цели.