Текст книги "Восставшая из пепла"

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Когда я покидала деревню под вулканом, собравшиеся толпы смотрели на мой отъезд мрачно и со страхом; женщины плакали и хватали меня за рукава. И позже, из амфитеатра гор, я оглянулась назад и увидела алый светильник – деревню, горевшую при вторичном извержении вулкана. Теперь я ехала с Вазкором, хотя и не бок о бок, даже без той отдаленной близости, которая связывала меня с Дараком. Нас разделяли сотни неодушевленных и живых объектов: великолепно разодетые солдаты; невероятно убранные лошади в шелковых попонах с вплетенными в гривы и в хвосты пурпурными лентами и золотыми нашлепками на сбруе; фургоны с провиантом, запряженные мулами, и даже рекруты с хуторов, облаченные, как и солдаты, в кожу, но без масок, с такими же мертвыми глазами и лицами, какие я видела у них при первой встрече.

В Эзланне звонили колокола, глухо и бесконечно, и толпы бурлили по обеим сторонам улиц и балконам. Я ехала в своей открытой колеснице, которую за воротами покину и сменю на карету. Народ кричал и приветствовал нас. Это было больше, чем процессией богини и короля, – это был великолепный отъезд начальника на войну. За Белой пустыней тянулся Театр военных действий, место турниров, где каждая коалиция сражалась с другими, однако Вазкор знал, да и другие, наверное, тоже, что нынешний Театр военных действий начнется у черных ворот Эзланна. Каждый Город был для него призом, завоеванием и властью, чем-то, способным хоть на время затянуть кровоточащую рану его гордости. Да более того: не только Города юга, но и все за пределами его тела и даже само тело ему требовалось покорять и держать в тисках, чтобы удовлетворить снедавшее его душу страстное желание.

Крики и колокола все звенели и звенели. Как непохоже на деревню, совсем непохоже. Но впрочем, ведь богиня-то на самом деле не покидала их; ее Сила была повсюду, в огромных неподвижных статуях и в лице ее главного жреца Опарра.

Я чуть не рассмеялась.

За мной ехало восемьдесят воинов в масках фениксов, носящих все, как один, на правой груди знак золотой кошки; каждой из десяти групп в семь воинов командовал восьмой воин, носивший на талии зеленый кушак. Идея эта принадлежала не мне, а, надо полагать, Мазлеку. Однако теперь никто не мог с кем-то спутать почетный караул богини. Уж не знаю, как они договорились с кузнецами и торговцами краской – ведь никакого собственного дохода у меня не было.

Добираться до За нам пришлось четырнадцать дней, вдвое дольше, чем потребовалось бы одинокому коннику, но так обстоит дело с любыми караванами. Мало что вызывало у меня личный интерес; ибо я была заточена в своей карете – душном позолоченном ящике. После каждой ночи я просыпалась негнущейся и с болями во всем теле. Карету с трудом тащили четыре норовистых тихих мула. Несколько раз в день она, содрогнувшись, останавливалась, и я слышала, как возницы уговаривают и увещевают мулов, в то время как те стояли, глядя на них с вежливым интересом, пока кучера не пускали в ход кнуты.

Я взяла с собой всего двух женщин – самых хорошеньких, ибо мне вдруг пришло в голову, что мне волей-неволей придется часто смотреть на них, – но они оказались вздорными, беспокойными и боялись находиться долго в моем обществе; а их разговоры, возникавшие непродолжительными вспышками, были пустой болтовней дур.

Каждую ночь сооружали лагерь, предприятие как военное, так и архитектурное, что увеличивало продолжительность нашего путешествия. Сперва, приблизительно ранним вечером, пехотинцы проворно маршировали вперед, достигали намеченного места стоянки и начинали воздвигать переносные металлические стены, привезенные ими на вьючных лошадях. К тому времени, когда прибывали конники и повозки, лагерь надежно окружали железные секции стен пятифутовой высоты с затейливыми воротцами, и вырастали шатры и палатки. Выставляли часовых, размещали и кормили лошадей, аккуратно разводили костры и готовили еду. К ночи мы становились городом, и притом шумным городом. Несмотря на крепкие железные стены и часовых, по проходам между палатками всю ночь шатались пьяные, ревностно преследуемые разъяренными начальниками; лошади срывались с привязи и носились галопом по лагерю, храпя, испражняясь и врезаясь во что попало.

Горстка проституток еженощно устраивала оргии в своих аляповатых жилищах в нижнем конце лагеря, и там вспыхивали драки, вызванные нелепым соперничеством между теми или иными группами солдат. Существовала неистовая и индивидуальная преданность своим: всякий капитан, под началом которого служил какой-то солдат, был лучше любого другого капитана. Каждый рассвет озарял мертвые и умирающие останки жертв этих стычек до тех пор, пока Вазкор не положил им конец, пригрозив казнить холодным и трезвым утром всякого, кто обнажит меч против своего же брата – солдата. Однако прежде чем новый порядок дошел до их мозгов, пришлось устроить три такие казни.

Шатер Вазкора служил центром лагеря. Мой же стоял, отделенный от него одним-двумя рядами палаток, под защитой моей собственной стражи. Я заметила, что среди людей Мазлека не случалось никаких драк и никто из регулярных войск тоже не решался бросить им вызов. Ледянисто-красными зимними рассветами лагерь свертывался и готовился к отбытию. Эзланны, у которых все естественные функции были скованы жесточайшими табу, всячески исхитрялись в утаивании того, что было необходимым. Рекрутированные хуторяне, словно в порядке умышленного оскорбления, совершенно открыто ели, пили и отправляли все прочие телесные надобности. На них смотрели как на животных, вот они и вели себя, как животные, и – любопытная вещь – поступая так, добились в какой-то мере животного достоинства. Во мне больше не было ни отвращения, ни жалости к людям, привязанным к таким необходимостям; я теперь жалела не их, а утаивающих и отрицающих естество эзланнов. Большая часть путешествия была, как я сказала, смертоносной для меня.

Я прихватила с собой книги из библиотеки Асрена, но тряска кареты и тусклый свет делали чтение при движении совершенно невозможным. Лишь ночью я могла обратиться к ним, да и тогда не читала, так как каждая страница, к которой я прикасалась, заключала в себе его призрак и напевала особую меланхолию. Зимние виды из маленького окошка кареты – сплошная беспросветная белизна, совершенно плоская, со снежным маревом на близком горизонте, закрывающим небо или, возможно, горы, – вызывали у меня по ночам мертвенные бледные сны. В пустыне, похоже, не водилось никакой живности, даже снежных волков и медведей, как в горах Кольца. Сам караван производил большой шум, но помимо него не было ничего, вообще ничего.

На рассвете десятого дня пути я позвала к себе в шатер Мазлека.

– Мазлек, найди мне верховую лошадь и какую-нибудь подходящую для меня мужскую одежду, чтобы я могла ехать верхом.

Он выглядел пораженным.

– Но, богиня… – он заколебался. А затем сказал:

– тогда придется доставать одежду мальчика… И понимает ли богиня, какой стоит холод? Несмотря на колебания, одежду принесли: простая, черная и чистая, но поношенная. Я натянула легины, тунику до колен с разрезами по бокам и сапоги. Когда я затягивала пояс и мне пришлось проколоть новую дырочку для пряжки, мне вдруг с неожиданной болью вспомнилось, как я надела в ущелье одежду мальчишки-разбойника при Дараке. Мазлек принес и плащ, тоже черный, но с подкладкой из чистого серого меха какого-то животного – вернее, шкурок нескольких животных, так как я различала по меткам и сочленениям, где они соединялись. Я подсчитала шкурки, чтобы знать, когда поеду, сколько смертей, двенадцать или четырнадцать, согревают меня. На руки я натянула собственные перчатки, расшитые золотом. Они и золотая маска, несомненно, выглядели совершенно не соответствующими моему новому наряду. Снаружи ждала вороная кобыла. Мне выбрали очень послушную и благонравную. Откуда ж им знать, что в лесу с Маггуром я скакала на бешеных бурых лошадях.

Я легко перемахнула в седло, вызвав огромное удивление. Меня взволновала возможность снова почувствовать между бедер живое существо, то явление, которое, кажется, всегда пробуждает сексуальное воображение, а на самом деле означает, по крайней мере для меня, своего рода стихийную свободу. Я знала молодцов Дарака, которые были «едины» со своими лошадьми, и я отлично понимаю, что они имели в виду, хотя у меня не было коня-напарника. Я нагнулась к шее кобылы, погладила ее и, подняв голову, увидела через разделявшие нас полуразобранные ряды палаток Вазкора. Он сразу же повернулся и что-то сказал воину, который немедля побежал ко мне. – Богиня, – обратился ко мне гонец, – Вазкор Джавховор спрашивает, нельзя ли ему поговорить с тобой.

Меня сильно позабавило почтение, которое он проявлял на людях – потому что иначе не мог. – Конечно, – согласилась я и, повернув лошадь, неторопливо подъехала к нему. Со всех сторон, разинув рты, глазели на меня пораженные солдаты. Даже некоторые из хуторян обратили в мою сторону свои бессмысленные лица и смотрели, продолжая сидеть и жевать хлеб.

– Ну, Вазкор, – осведомилась я, глядя на него на сей раз сверху вниз – мелочь, но довольно приятная.

– Не соблаговолит ли богиня зайти ко мне в шатер? – спросил он.

– Соблаговолит, – снизошла я.

Он подставил руку, чтобы помочь мне спешиться, но я легко спрыгнула и первой вошла в шатер. Я не бывала в нем раньше, но оказалось, что шатер внутри был таким же черным и аскетическим, как и снаружи, с несколькими горящими светильниками, жаровней и столом из черного дерева, аккуратно заставленным картами и различными военными атрибутами. Полог закрылся, и стало очень темно, хотя светильники горели.

– Богиня, – сказал он. – Я бы настоятельно рекомендовал тебе продолжать путь так же, как и раньше, – в карете.

– Вазкор, – отпарировала я. – Я бы настоятельно рекомендовала тебе не рекомендовать мне.

– Ты должна понять, – резко сказал он, – что быть богиней – означает быть связанной определенными правилами соблюдения достоинства. Появившись верхом в этой неприглядной одежде, ты уничтожишь собственный образ.

– Я ездила верхом много раз. Падение мне не грозит. А если ты возражаешь против моей одежды, то найди кого-нибудь, кто сможет изготовить мне одежду для верховой езды, которая не вызовет у тебя возражений, конечно, при условии, что в наряд этот не будет входить юбка.

Он был в маске. Стоя неподвижно как камень, он сказал:

– Это очень глупо с твоей стороны. Твоя глупость может перевесить твою полезность для меня.

Его голос казался лишенным эмоций и очень спокойным. По телу у меня невольно пробежал холодок, и я поняла, что все еще боюсь его. Однако что он мог мне сделать такого, что не исправится и не исцелится? Наверное, во мне больше говорило желание страшиться его, чем настоящий страх. И я освободилась от страха.

– Брат, – сказала я, откликаясь на то родство, которое он использовал в обращении ко мне. – Мы не должны ссориться из-за таких пустяков. Я буду действовать, как мне нравится, а ты будешь действовать, как нравится тебе, и пока нам обоим выгодно помогать друг другу, мы так и будем делать. Ты не можешь приехать в За без Уастис.

Возникло короткое молчание. Затем он сказал:

– Вечером я пришлю к тебе портного. На том и порешим.

Это было поражением для него, но все же оно слегка меня тревожило.

Я вышла, снова вскочила в седло и поехала во главе своей стражи в сопровождении Мазлека, оставив карету своим женщинам с их дурацкой болтовней.

С лошади мертвый белый мир выглядел не столь уж чужим. Один раз с криками пролетела стая птиц, направляясь на восток.

Вечером пришел портной с испуганной женщиной – подогнать мне одежду.

Я теперь носила тонкую черную шерсть, бархатную черную тунику с разрезами и золотыми полосами. На сапогах сверкали золотые пряжки; на подкладку плаща пошел мех белого медведя, почти неотличимый от моих волос.

К концу двенадцатого дня мы проехали через деревню темнокожих, сгрудившуюся вокруг замерзшего водопада среди каких-то скал. Мужчины кололи лед на воду, но, как я помнила, женщин, животных и детей где-то спрятали. Солдаты Вазкора прошли деревню насквозь и присвоили кувшины с маслом, запас дров, а также тайком – кожаные бурдюки с пивом. Наступил вечер, и наш лагерь расположили примерно в ста ярдах от поселения. В темноте воины украдкой выбрались из лагеря и устроили на хуторян набег в поисках пищи. Позже я услышала визг, вышла из шатра и увидела горящий в нескольких рядах от меня большой костер. При его свете солдаты с энтузиазмом насиловали одну из деревенских девушек. Я не знала, ни как они ее раздобыли, ни почему она так боялась, поскольку помнила девушек, танцевавших с ящером у Воды.

Посмотрев на шатер Вазкора, я увидела, что он стоит там, окруженный своей стражей, видимо, заинтересовавшись, как и я, чем вызван шум. Он был в маске, но в его облике появилось что-то странное. Но только на мгновение. Заскучав, он почти сразу же вернулся в шатер. Не знаю, почему я повернулась и тут же пошла к шатру, – наверное, в гневе на него, или же потому, что они терзали женщину. Никаких чувств к ней как к живому существу я определенно не испытывала.

– Прекратить, – приказала я, когда подошла достаточно близко.

Воины повернулись и виновато уставились на меня. Один, все еще лежавший на ней, то ли не услышал, то ли зашел слишком далеко, чтобы его волновало что-то иное. Вопли девушки затихли. Я нагнулась над насильником, взяла его за плечо и стащила с нее. Когда он поднялся, беспомощный в моей хватке, семя уже извергалось из него. Я несколько раз ударила его по лицу без маски. Он приходил в себя, пошатываясь, с остекленелыми глазами, ошеломленный и разъяренный. В лице его не было ничего особенного, только невежество, скотство и гнев. Не думаю, что он понял, кто я такая. Наверное, никто не сообщил, что богиня теперь разъезжает верхом, как мужчина. Тяжело дыша, нелепый, с летаргически болтающимся перед ним признаком его пола, он выхватил длинный нож и нацелил его на меня. Воины криками пытались привести его в чувство и шипели мое имя как предупреждение. Извергая пьяную цепь проклятий, он бросился на меня с ножом, но он был дурак. Я шагнула в сторону и подставила ему ногу. Он тяжело упал. Я даже не подумала убивать его Силой; по-видимому, в этом не было нужды, а он, хрипя, лежал на земле и вскоре перестал двигаться. Наконец, я сообразила, что он напоролся брюхом на собственный клинок. Солдаты сжались от страха. Я посмотрела на девушку, но та была мертва. Я велела им похоронить ее и вернулась к себе в шатер. Это было единственное происшествие за время пути.

На четырнадцатый день мы достигли ворот За. Название его – искажение древнего слова, означающего «голубь». Голубь – символ Города, и я несколько раз слышала, как солдаты в разговорах называли За голубкой. Подобно Эзланну, его назвали так за цвет – жемчужно-серый камень, из которого складывались здешние скалистые земли и из которого его и построили. Он тоже стоял высоко, но не на скале, а на сделанной человеком каменистой платформе, возвышавшейся на двадцать футов над окружающей местностью. Прекрасный город, полный игрушек и птиц, которые нашли здесь убежище от пустыни и свили гнезда на крышах, шпилях и башнях.

Мы въехали в ворота вечером и ехали час с лишним по широким улицам, вдоль которых выстроились кричащие толпы. Городские птицы перекрывали этот шум невероятно звонкой бурей чирикания, описывая в вышине круг за кругом, в соответствии со своим ритуалом перед сном. Дворец Джавховора За стоял на круглой площади, многоярусная башня с многочисленными башенками и с украшениями, которые делали ее похожей на торт. Напротив дворца стояла одинокая, прямая, как столб, башня с механическими часами, отбивавшими время днем и ночью. При каждом ударе – пугающем лязге медного гонга – вокруг вершины башни шествовали фантастические фигуры из позолоченного железа с эмалью в виде дев, чудовищ и воинов. Это был шедевр уникального орудия пытки, терзавшего меня, пока я жила в За, словно красивый и капризный ребенок, который становится все хуже и хуже, пока не устанет, достигая апогея в полночь – в двадцать четвертый час дня, когда двадцать четыре громовых удара пробуждали от сна или размышлений все живые души, словно труба Страшного суда.

Приветствовавший нас Верховный владыка За оказался невысоким и полным. Хотя феникс – символ любого Джавховора, в каждом городе его рисуют и отливают по разному, так что можно легко отличить одну маску от другой. Художественная форма За предпочитала плавность и мягкие изогнутые линии. Волосы у владыки За были длинными, желтыми и кудрявыми, в ушах висели драгоценности, а на руках красовались ажурные сетки из золота и жемчугов. Позади порхали прекрасные женщины в масках голубок и роскошных серых одеждах. Играла музыка. Владыки обменялись официальными словами приветствия. Возникло небольшое смущение оттого, что Джавховор За не знал, что богиня уже присутствует здесь. Он поспешно поклонился, стараясь не коситься на мой кавалерийский наряд, и в комнате воцарилось молчание. Позже, в своих отдельных покоях, я услышала, как башенные часы прогрохотали девятнадцатый час.

Все они присутствовали в Городе, владыки Аммата, Кмисса, Со-Эсса и горного городка Эшкорек-Арнора. Цвета их войска и шатры вытянулись по широкому открытому полю позади дворца, различаясь по цвету: красный Аммата, фуксин Кмисса, пастельно-голубой Со-Эсса и тускло-желтый Эшкорека. Надо полагать, это были цвета их городского камня, и я гадала, какие темпераменты могут породить такие места, как Аммат цвета крови или Кмисс цвета пурпурной раны. Я отлично понимала, что оказавшись в стенах За, я снова должна стать богиней. И поэтому облачилась в плиссированный нефритово-зеленый шелк и бессчетные украшения из черного янтаря, изумрудов и золота. За мной торжественно шли дне женщины в черном бархате и драгоценностях с двумя колоссальными веерами, сделанными из перьев множества белых птиц. Веер – для них символ Величия и Почтенности – выглядел глупо: на земле лежал снег толстым слоем. За женщинами шли Мазлек и его десять подкапитанов, тоже позванивавших украшениями и медалями.

Мы вошли в Большой зал За с западного конца, откуда в помещение спускается огромная мраморная лестница в сотню ступенек. Кипарис из черного дерева и золота в центре зала, словно взирающий с вершины горного пика на покрытые резными змеями колонны, ветвями касался золотых светильников потолка. При моем появлении затрубили фанфары, и мне расчистили путь; теперь все до одного поклонились мне – склонили головы, а большинство женщин опустились на колени. Я презрительно окинула их взглядом и обратила внимание на стилизованные крылья, свисающие с плеч многих мужчин и женщин.

Я спустилась по лестнице, и Вазкор приблизился ко мне и опустился на колени. Я слегка коснулась его головы и сказала: «Встань, муж мой», после чего он препроводил меня к золотому креслу под кипарисом. Вот здесь я и просидела весь первый официальный вечер. Нас развлекали представлениями – по-моему, танцами и акробатикой, но я их почти не помню. Верховные владыки подошли ко мне и представились. Все выглядели надменными, сытыми и странно благоговеющими передо мной – за исключением владыки Эшкорека. Этот маленький человечек кланялся так, словно пытался спрятаться; будь у него панцирь, как у черепахи, уверена, никто из нас вообще бы его не увидел. Более того, он боялся меня, и я совершенно ясно видела по его лицу, из вежливости не закрытому маской, что страшился он не моей божественности, а моего избранного, Вазкора. Присутствовало также и несколько женщин, довольно красивых, – принцессы Городов и наложницы или жены Джавховоров. К полуночи раут начал подходить к концу. Мы с Вазкором удалились вместе. Я уже заметила, что его покои примыкают к моим. У моих дверей мы расстались, но чуть позже одна из женщин сообщила, что он ждет меня в моей приемной. Очевидно, наши приемные связывала общая дверь, хотя я ее и не видела.

– Очень официально, – сказала я, когда вышла к нему. Он был в маске – теперь он всегда носил ее при мне, за исключением тех случаев, когда мы встречались на людях.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я задержу тебя ненадолго. Сегодня ты действовала прекрасно.

– Делать было абсолютно нечего.

– Иногда важна манера, с которой ничего не делаешь. Несмотря на твой курьезный въезд в За, все сильно очарованы тобой. Помнишь ту темноволосую женщину – жену Казарла из Со-Эсса?

– Не особенно.

– Неважно. Она скоро пришлет к тебе служанку с просьбой об аудиенции, – он умолк, но я ничего не сказала, и он продолжал:

– Мне думается, она хочет ребенка.

– И предполагается, будто я подарю ей ребенка?

– В самом деле предполагается, Уастис. Хотя, как мне представляется, она не ожидает, что ты сделаешь это обычным способом. Ты пообещаешь ей зачатие.

– А если она останется бесплодной? – спросила я. Просьба эта казалась жалкой, и я не была уверена, что смогу ей помочь.

– Со-Эсс, – веско указал он, – нам друг. – А Эшкорек?

Он пристально посмотрел на меня сквозь стекло волчьих глаз.

– Почему ты спрашиваешь?

– Этот горный владыка, видимо, понимает, в чем заключается истинный смысл вашего совещания.

– В Эшкореке таится опасность, – признал он. – Он сам по себе очень велик и очень надежно защищен в своих горах. Мне необходим полный контроль над ним. Глупо будет выступать против дракона, оставив дома невысиженным драконье яйцо, – он кивнул мне. – Мне пора идти.

Спустя примерно полчаса после его ухода ко мне пришла женщина от жены со-эсского владыки, и через несколько минут вошла сама принцесса. Она сняла маску и опустилась на колени, прекрасная холодная женщина, в очень подходящем ей ледянисто-голубом платье.

– Встань, – разрешила я. – Мне известно, зачем ты пришла.

Она слегка покраснела.

– А теперь, – сказала я, – скажи, зачем понадобился этот ребенок?

– Но, богиня, если я не рожу, то буду отвергнута, – она посмотрела на меня пустыми глазами. – Я молилась и страстно желала твоего приезда в За. Ты должна мне помочь – я в отчаянии.

Негнущаяся гордая женщина, она не привыкла умолять. Я внимательно посмотрела на нее и, кажется, внезапно поняла.

– Ты не можешь зачать, потому что не наслаждаешься, пребывая со своим мужем, – догадалась я.

– Это правда, – призналась она и отвела взгляд.

– Наслаждайся, пребывая с ним, и я обещаю тебе ребенка.

Она подавила рыдание, и я подумала, что эти южане, возомнившие себя представителями Древней расы, судили о своих женщинах по способности рожать и оставляли женщину холодной, потому что половой акт для них по прежнему оставался потрясающей загадкой.

– Подойди сюда, – велела я, коснулась ее лба и посмотрела ей в глаза сквозь открытые глазницы кошачьей маски. Она разок отшатнулась, а затем расслабилась.

– Я дам тебе вот это кольцо, – сказала я. – Надевай его всякий раз, когда к тебе приходит муж, и ты получишь и удовлетворение, и ребенка.

Я снова коснулась ее лба и надела кольцо ей на палец. Она от души поблагодарила меня и удалилась. В конце концов все оказалось совсем нетрудно, хотя я была не уверена, что ее вера в меня достаточно сильна, несмотря на все ее молитвы.

Я выспалась, как могла, между боем часов.

В За мне часто снился Карраказ, и это были странные сны, не особенно пугающие, но какие-то неутешные. Моя жизнь оставалась предельно пустой. И все же я не могла освободиться от нее. Куда, в конце концов, я могла отправиться? Ведь не осталось ничего, что могло составлять одно целое со мной.

Собралось совещание – Со-Эсс, Кмисс, Аммат, За, Эшкорек и Эзланн. Позади каждого Джавховора – строй телохранителей и капитанов, а позади моего золотого кресла, поставленного во главе стола, – Мазлек, Днарл и Слор. Вазкор прислал мне письмо с указанием, как и когда говорить, и перечислял словесные сигналы, которые он мне будет подавать. Заучивая наизусть точные слова, я подумала о единственном письменном послании, присланном мне Дараком, малограмотном, с беспорядочным расположением букв. У Вазкора же почерк был аккуратный, школярский, по которому ничего нельзя было определить.

На первом заседании много говорилось о войне, о предстоящих кампаниях, чести, победе и итоговом слиянии трех коалиций. При каждом новом выступлении все смотрели на Вазкора. Он уже держал их в руках, и они знали это – его решительность, мощная аура его железного ума, исходившее от него ощущение Силы совершенно подавили их. Благодаря тому, что сказал он, и тому, что сказала я и соответствии с его инструкциями, они начали понемногу склоняться к избранию одного властелина. Зрелище было изумительное. Я не испытывала никакой жалости к ним, попавшим в сети Вазкора. Исключением был Джавховор Эшкорека. Он не благоговел в страхе он пребывал в ужасе, а это огромная разница. На первом заседании он держался в стороне, опустив голову. На втором и третьем заседаниях он был красноречив уже самим своим молчанием. На четвертой сходке владыка Со-Эсса выразил мнение, что Вазкор, которому оказала честь богиня, должен стать повелителем пяти братьев Эзланна. Помнится, я сочла себя наивной, оттого что не увидела раньше, что Со-Эсс нам и в самом деле друг, а заодно и приспешник Вазкора. Уж не знаю, что пообещал ему Вазкор, и как это проделали – возможно, с помощью Силы. Я окинула взглядом стол, и, как собака, вынюхивающая крыс, я внезапно поняла их всех: Со-Эсс, Кмисс и За уже стояли за него. Аммат готов пасть. Но Эшкорек… Пока я еще мысленно тянулась к нему, он поднялся и стоял там, сгорбившийся, ошеломленный, сердитый; испуганная черепаха, высунувшая голову навстречу змее.

– Нет, – заявил он, – я так не думаю.

– О чем именно вы не думаете? – осведомился Вазкор.

– Я не думаю, – запнулся Эшкорек, – я не думаю, что какой-либо из наших городов должен терять свою независимость.

– Сила – в единстве, – мягко указал Вазкор.

Эшкорек покачал головой. Он в отчаянии обратил взгляд к остальным, но было бесполезно ожидать от них какой-либо поддержки.

– Я просто говорю, что я не думаю…

– Вот именно, ты не думаешь, – резко оборвал его Казарл из Со-Эсса. – Весной Пурпурная долина может обрушиться на нас всех, и все лето выть вокруг наших стен. Один мелкий спор между нашими Городами – только один – и сразу изоляция и крах. Нет. Безопаснее находиться под единой властью. Я счастлив склониться перед ней.

– Война никогда раньше не создавала такого положения, – возразил Эшкорек. Возникло молчание. Внезапно он обернулся ко мне. – Богиня, – обратился он, – я взываю к тебе.

Я поразилась его глупости.

– Джавховор Эшкорека, – сказала я, – я придерживаюсь одного мнения с избранным мной владыкой.

Случилось невероятное. Я видывала такое прежде, видывала и впоследствии, но это всегда любопытно. Страх Эшкорека превратился в ярость. Он резко замахал обеими руками.

– Ты! – завизжал он на меня. – Шлюха – ведьма Вазкора! Отличная богиня, только перед такой и пресмыкаться древнему роду!

Стол разразился праведным ужасом; солдаты обнажили мечи. Эшкорек крякнул, повернулся и вышел из зала.

– Вазкор Джавховор, – крикнул Аммат, уже инстинктивно подчиняясь Вазкору, – позволь мне отправить вслед за ним воинов. Оскорбление богини не должно остаться неотомщенным.

– Богиня, – повернулся ко мне Вазкор.

Я не знала, что сказать. Произошедшее странно потрясло меня: черепаха, несмотря на свою глупость, правильно оценил мою роль.

– Пусть уходит, – пробормотала я.

Все низко поклонились мне, и заседание закончилось.

Чуть позже в тот же день, когда Джавховор Эшкорека ехал по площади, приказав готовиться к отбытию из За и путешествию на восток в свои горы, крошечный кусочек черепицы, сброшенный с одной из башенок, – надо полагать, птицей, – упал и поразил его. Он вошел ему в мозг и мгновенно убил. Это был несчастный случай, однако никого особенно не удивило, что невидимые силы сразили его после того, как он оскорбил богиню. Эта смерть произвела впечатление на владык Городов. Теперь они просто настаивали на суверенстве Вазкора. Убийство может быть полезным уроком, а люди Вазкора, причем в изрядном количестве, были всюду.

После смерти владыки Эшкорека в За установилась странная погода. С востока налетела трехдневная гроза и накрыла мир черной пеленой. Во дворце днем и ночью горели свечи и светильники. Вот при этом жутковатом и неестественном свете Вазкора объявили властелином. Провели разные церемонии, но я их помню не очень хорошо, в памяти остались лишь мерцание золотого света на золоте да зеленовато-темное небо и гром. Наедине я с ним оставалась реже, чем раньше, а на публике чаще.

Жители За боялись грозы. Когда она миновала, они пели мне благодарственные молитвы на площади. Уж не знаю, почему они не благодарили собственную богиню, кто бы там она ни была; но, впрочем, она ведь еще не проснулась.

На других заседаниях, как Вазкор известил меня, мое присутствие было необязательно им. Я очень устала и радовалась этому.

Прошло пять ночей. На шестую Вазкор прошел через таинственную дверь, соединяющую наши покои.

– Богиня, – уведомил он меня, – все подготовлено к зимней кампании. Через два дня мы выступим на юг, и к тому времени к нам присоединятся основные силы армий Кмисса, Со-Эсса и Аммата.

– А Эшкорек? – спросила я его.

– Мы встретимся с ними по пути к Пурпурной долине.

– Кто там теперь владыка? – поинтересовалась я.

– Один человек.

– Твой?

– Да. Я планировал это давно, богиня, задолго до твоего счастливого пришествия. Твое прибытие лишь ускорило наступление этого дня, вот и все. Он все равно бы настал.

Он разговаривал со мной иным тоном, и вошел без маски. Я чувствовала себя слабее обычного; усталость была очень сильна. Последние дни я ощущала недостаток сна, как оказалось, необходимого мне время от времени, а часы гарантировали, что я его не получу.

– Значит, мы выступаем через два дня, – сказала я.

– Нет, богиня. Не мы. Ты останешься в За.

Тут я поняла, что он наконец настал – миг моего уничтожения – не смерть, а низведение до участи бесполезного существования обычной женщины, – и я была не готова к нему. Верно, я не хотела ехать с ним через холодные заснеженные пустыни на войну с кем-то, чье имя для меня – звук пустой. Но еще меньше мне хотелось играть роль, к которой он меня так осторожно подготавливал.

– Я тоже, – заявила я, – еду на юг. – Хоть ты и богиня, – сказал он, – ты все же женщина. Я знаю о твоей стычке с моими солдатами из-за деревенской сучки. Но твоих сил недостаточно, чтобы уцелеть в битве.

– Я ничего не знаю о тебе, – сказала я. – А ты, Вазкор, ничего не знаешь обо мне. Мир, лежащий по ту сторону Кольца, тебя не интересует, и поэтому я не буду рассказывать, как я жила там.