Текст книги "Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи"

– Эвакуация… должна была быть… эвакуация, – каждое слово давалось с большим трудом, но я продолжал, то и дело прерываясь на кашель. – Мы должны были спасти людей из автобусов и… проводить их к указанному месту…

– Должа была быть? – в голосе старухи слышалось удивление, но на её выражении лица это никак не сказалось.

– Да… Я шёл к автобусам… теперь уже поздно… они давно уехали… Они должны были разбомбить всё…

Бабушка пожевала губами и задумалась. Стоящий позади неё охранник терпеливо ждал, время от времени поправляя противогазную маску.

– Каких людей, говоришь, вы должны были спасти?

– Из эвакуационных автобусов… тех, что застряли, так и не выехав…

Охранник издал приглушённый смешок, но тут же замолк, настороженно посмотрев на свою престарелую начальницу, но та не обратила на него никакого внимания.

– Некого, молодой человек, спасать-то… Мы и есть те люди, – тонкие губы слегка изогнулись в подобии улыбки. – А, окромя нас, и не осталося никого. Все к творцу отправились, упокой их души.

– Так это… это вы…

Мысль о том, что я со спецназовцами шёл спасать этих вот зверей, гуляла из стороны в сторону, словно маятник. Ради них? Ради сволочей, которые травили меня газом, били и пытали, даже не объяснив толком – за что?..

Маятник вновь качнулся. Один раз, другой, и вдруг на его пути попала натянутая неведомым шутником струна. Проволока издала пронзительный скрип, вызвавший во всём моём теле неконтролируемую дрожь. Я взорвался смехом. Хохотал, словно безумец! Кровавая слюна попала на светло-зелёный намордник охранника и цветастый платок старухи. Бабка сморщилась, собираясь преподать мне суровый урок этикета, но я никак не мог угомониться.

– Мы… вас… – сквозь выступившие на глазах слёзы, пытался сказать я, но маятник вновь задевал струну, и моё тело сотрясала следующая порция безумного хохота.

– Довольно! – выкрикнула старуха, но я, при всём желании, не мог остановиться. – Все вы одинаковые, сволочи! Нахалы и грубияны! Натерпелась я от вас, сколько молила о воздаянии, и вот оно, наконец, пришло! Кончилось…

Каждое слово этой маразматичной бестии лишь усиливало истерику, что выводило её из себя еще больше. Сморщенное лицо покрыли крупные красные пятна:

– Кончилось ваше время, всё получили, что полагалося! Доса, доса вам сосать кровь нашу! Развалили страну, засрали всё, закоптили! Каждый из вас только и хочет, чтобы набрать побольше, ваши… ваши эти банки, карточки, всё это отправилось в ад!

Голос старухи сошёл на мерзкое верещание:

– Горите вы все в аду, безбожники! Тащи его к остальным, тащи, Станислав! Нечего ему делать среди честных и порядочных, пусть отправляется к подобным ему!

Охранник подскочил к столу и сноровисто развязал верёвки. Подтащил меня к двери, возле которой уже стоял его товарищ, вооружённый древнего вида ранцевым огнемётом.

Это их мы шли спасать?! Их?!

– Мы… вы… вас!..

– Допрыгался, сука, – сквозь зубы процедил Стас. – Нечего было приезжать к нам, нечего…

Меня бросили на пол, огнемётчик встал напротив двери, а его друг, всё еще злобно бормоча, снял с двери два засова и отпёр замок. Охранники переглянулись и едва заметно кивнули друг другу. Скрипнули петли, и меня швырнули внутрь, тут же заперев дверь.

– Жил как животное, и умрёшь – как животное! – донеслось издалека, но ответить я был не в состоянии, всё еще продолжая хохотать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВЕДОМЫЙ

Ветер. Безумец с сотней личностей и тысячей лиц. Целая семья, умещающаяся в невесомом потоке воздуха: любопытный сын, строптивая дочь, сердитый отец, ласковая мать и порывистая любовница. Экспрессивный художник, в ярости сминающий незаконченную композицию из палой листвы и мелкого мусора. Плохо отрепетировавшая музыкальная группа, невпопад бьющая в барабаны оконных стёкол и бормочущая нелепый мотив в заводских трубах. У ветра множество ипостасей, но все они говорят одно и то же: «Скоро зима, скоро зима, скоро зима…»

Потоки холодного воздуха то нежно гладят по волосам, а то норовят столкнуть с крыши, на краю которой я сижу. Щурюсь в ярких лучах полуденного солнца и беспечно качаю ногами над простирающейся внизу городской пропастью. Меня ничего не беспокоит, и никто не тревожит. Голова свободна от планов на будущее, размышлений о настоящем и воспоминаний о прошлом. Я растворяюсь в панораме мегаполиса, растекаюсь по его дорогам, заглядываю в каждое окно, в каждую дверь, в каждый подвал. Заглядываю в самого себя, ибо я и есть Город.

С моего лица аккуратно сбриты все люди и животные, а саднящие щеки пахнут одеколоном испортившихся продуктов и вышедшей из строя канализацией. Аллергия в виде ярких автомобильных фар давным-давно сошла на нет, так же как и зуд от протектора шин. Улыбка, более не испачканная дымом и гарью, чертит синеву моего неба белоснежным перистым облаком. Ощущение покоя и одиночества затапливают пыльные подъезды, я кричу от переполняющей радости вместе с вторящим мне ветром. Бегу с ним по проезжей части и никак не могу надышаться чистым, словно совесть новорождённого ребёнка, воздухом. Эйфория накрывает сознание, руки отталкиваются от края крыши, отправляя тело в бесконечное падение вниз, сквозь асфальтовое покрытие и переплетения труб.

Я – мир в мире! Государство внутри государства! Самая чистая градация белого, и самая густая – чёрного! Я умножаю себя на миллион, рассыпаюсь на осколки, а потом рождаюсь вновь, совершенно другим и абсолютно тем же!

Но проходит миг, и бесконечность испуганно растворяется в солнечных лучах, на кончиках которых я замечаю медленно приближающиеся вертолёты. Каждый оснащён четырьмя людьми, пулемётной установкой, комплектом боеприпасов и средствами радио-химической разведки. Камуфляж на скорую руку закрашен оранжевой краской, делая боевую машину ещё более уродливой на фоне прекрасного неба.

Шум вращающихся лопастей и настороженные взгляды пилотов раздражают меня, заставляют затаиться, прижаться к земле, но и там я не нахожу покоя. По проезжей части издевательски медленно ползёт смердящая выхлопными газами автомобильная колонна. Тяжёлый бульдозер давит мне на грудь гусеницами, фотоаппараты прожигают чувствительное зрение, назойливо бормочут в шлемофоны члены экипажа бронетранспортёра, но я терплю бестактное вторжение в свои владения. Притворяюсь мёртвым, подпуская чужаков поближе. Люди даже не подозревают, что ловушка за их спинами уже захлопнулась, они продолжают переговариваться и тыкать в меня пальцами.

Наступает момент истины, я распрямляю плечи и одним движением срываю занавес. Ярость, кипящая в моих водостоках, более ничем не сдерживается. Она пробегает крупной дрожью по гладким бёдрам многоэтажных домов и устремляется к добыче. Желание уничтожать, неомрачённое рассуждениями о добре и зле, начинает своё победоносное шествие. Хватит нежиться на солнце, хватит рассматривать в зеркале реки своё отражение, пора показать этим глупым людям, что такое ГОРОД!

Я качусь вперёд, растворяясь в собственном безумии, проглатывая радиосигналы, перерабатывая стекло и кирпичи, создавая с нуля новое тело, на этот раз, не испачканное отпечатками пальцев своих создателей. Люди замечают опасность, разворачивают в сторону моей разинутой пасти орудия, кричат что-то в рации. Вертолёты недальновидно зависают на месте, каждая ядовитая пуля, каждая дымная ракета, выпущенная ими, причиняет невыносимые страдания, но это ещё больше раззадоривает зверя. Пара быстрых ударов, и некогда грозные боевые машины растворяются в хаосе новой жизни. Автоколонна боится, автоколонна пытается сбежать, автоколонна смешит меня, и я, не сдерживая полыхающие внутри эмоции, оглушительно хохочу. Жаль, что люди не слышат этого смеха. Жаль, что они умрут под собственные крики ужаса.

Словно неторопливый гурман, дегустирующий новое блюдо, я медленно разжёвываю бульдозер, отставший от своих товарищей. Довольно калорийно, от такого количества масла вполне может появиться изжога. Грузовик с палящими из кузова солдатами выглядит куда выгодней. В нём много витаминов, столь необходимых для моего нового тела. Резина противогазов лишь добавляет пикантности тающему на языке мясу, однако насладиться им в полной мере мне не даёт бронетранспортёр с похабно огромной пушкой. Тяжёлые свинцовые плевки прошивают хрупкую неокрепшую нервную систему, боль пронзает каждую песчинку бурлящего вала, но этого мало. БТР отправляется следом за грузовиком и смешивается с переваренными зданиями.

Оставшийся на десерт автобус, под завязку набитый сочным человеческим мясом, подпрыгивает на неровностях дороги. Заднее стекло откидывается, пулемётная башенка приходит в движение. Горячий, словно кипящая смола, свинец щедро растекается по моему лицу, но азарт погони компенсирует все страдания. Тело корёжит от трансформаций, сознание бурлит новыми возможностями, о которых я раньше и не подозревал. Ощущение всесильности пьянит, ещё немного строительного материала, и я смогу накрыть своей тушей всю планету… Да что там планету! Вселенную!..

Однако судьба вносит в становление нового властелина мира свои поправки. Небо, старый добрый друг, подло предаёт меня. Издевательски свистя, оно накрывает меня толстым слоем обжигающих взрывов. Под градом рвущихся снарядов моё победоносное шествие начинает замедляться, а не успевшее завершиться перерождение расползается по швам. Рвутся мембраны, разлетаются чёрным пеплом сгоревшие внутренности, я с сожалением понимаю, что проигрываю схватку. Резкое превращение из охотника в добычу, что может быть хуже для мотивации к дальнейшему сопротивлению?

Всё кончено, бунт подавлен, однако остановиться не даёт соблазнительно вихляющий задом автобус. Я собираю последние силы в один точный бросок…

Ещё не все потеряно, ещё есть шанс…

Я чувствую страх, излучаемый автомобилем. Его пряный запах сочится из сочленений броневых листов, пробивается сквозь заклёпки и волнами расходится по окрестностям, оставляя позади себя длинный чётко угадываемый шлейф.

Судьба улыбается мне, судьба благосклонна. Судьба направляет руку водителя, и тот допускает ошибку. Транспорт переворачивается, не войдя в очередной поворот, и катится вниз по улице. Летящие в мою сторону вспышки трассеров угасают, а волны страха идут на убыль, но я всё ещё ощущаю его манящий запах… Несколько человек всё еще в сознании, и один из них прямо сейчас находится на Грани…

Взрывы преумножаются, сознание медленно покидает меня… Более удачный случай может и не представится… Я устремляюсь вперёд – не к разрушению, а к спасению. К захлёбывающемуся ужасом человеку, вглубь его памяти, сквозь плоть и кости… Я должен выбраться отсюда, должен…

Когда дверь за спиной захлопнулась – все окружающие звуки смолкли. Я словно оказался в безвоздушном вакууме. Быть может, меня бросили в очередную клетку, где я умру от обезвоживания или прогрессирующей болезни, либо охранники решили скормить пленника тьме, затопившей комнату по самый потолок. Языческое жертвоприношение, наследие тёмного прошлого человеческой расы, дремлющее в каждом из нас в формате памяти поколений. Вера в потустороннее, подсознательный страх перед чернотой ночи и безумная жажда выжить, даже если окружающим придётся заплатить слишком высокую цену. Я внутри, во мгле… Это ваша цена за спокойный сон.

Здравствуй, темнота. Здравствуй, мой старый друг.

Это снова я.

Истерика прошла так же резко, как и началась. Я уже не смеялся, боясь оскорбить тех, кто смотрит на меня из глубины комнаты.

Покажите себя, я не боюсь. Я готов, как никогда.

Тело практически не слушалось, я напоминал мешок с крупой, невесть каким шутником наделённый сознанием. Борясь с карабкающейся по позвоночнику дурнотой, мне удалось проползти пару метров в направлении центра помещения. Круг полумрака сузился, двигаясь в унисон тяжелому дыханию, вместе с паром рвущемуся из ноющей груди. Я попытался продвинуться вперёд еще немного, но руки подогнулись. Лицом уткнулось в холодный кафель. Должно быть, это уборная, а быть может – кухня. Однако вокруг не было ни намёка на интерьер.

Я попытался подняться на ноги. Безрезультатно. Попробовал еще раз, и вновь упал на растерзание стелящейся по полу мгле. В итоге, мне ничего не оставалось, как смириться, перевернуться на спину и ожидать конца. Сил больше не оставалось, так же, как и решительности. Их похоронила под собой неподъёмная плита усталости.

Шум в голове и тошнота немного отступили. Я не двигался. Лежал лицом вверх и пытался понять, открыты мои глаза или закрыты. С какой стороны находится дверь? И откуда это ощущение, что я распластался задом наперёд? Жив ли кто-нибудь из моих недавних сокамерников? Бывали они в этом месте или скончались на пыточном столе? Реален ли лёгкий сквозняк, огибающий тело, или он мне кажется? Интересно, все люди перед смертью задаются такими глупыми вопросами? Или только я?

Ощущение, что я не один в помещении, усилилось. В воздухе продолжала висеть звенящая тишина. Тьма, как и прежде, была непроглядной, но некое чувство подсказывало о чужом приближении. Некто или нечто выползало из углов и осторожно двигалось ко мне. Страх? Нет, лишь безразличие, спаянное с лёгким любопытством.

Что-то коснулось пальцев, кажется, чья-то рука. Она нежно перевернула кисть ладонью вверх и, словно гадалка, на ощупь изучала линию судьбы. Кто-то дотронулся до плеча и волос, и я понял, что существа окружили меня со всех сторон. Когда-то давно, целую вечность назад, я бы закричал, стал отбиваться, но не сейчас. Сейчас я был благодарен теплу, излучаемому местными обитателями.

Где-то далеко-далеко, кажется, в другом измерении, раздался взрыв. До слуха долетели крики боли, которые быстро перешли в рёв пламени. В какой-то момент мне даже почудился слабый запах дыма, но это могло быть лишь игрой воображения. Возможно, вся моя жизнь была сном? Сюрреалистической фантазией, глубокого смысла которой я так и не уловил?

Существа придвинулись ближе, жар бешено колотящихся сердец усилился. Я чувствовал, что кто-то нависает прямо надо мной, лицом к лицу, но не мог рассмотреть даже очертаний незнакомца. Однако тяжёлый взгляд… я уже ощущал его прежде, в другой жизни…

Я встречаюсь взглядом с лейтенантом и моментально успокаиваюсь. Губы офицера двигаются, говоря что-то, но разобрать слова невозможно. В общем-то, этого и не требуется. «Всё хорошо. Скоро всё кончится…»

– Пусть всё будет не напрасно!..

Существа накрыли меня телами, свивая своего рода кокон вокруг умирающего человека. От окружившего жара потёк нос, и в какой-то момент я даже различил окружающие запахи: лёгкий аромат корицы, щекочущий ноздри дым и тяжёлый сырой дух старости. Сознание поплыло, норовя соскользнуть в беспамятство, но в последний момент, когда я уже целиком оказался погребён под телами, раздался ещё один взрыв. Сорванная с петель дверь, вместе с деревянными осколками косяка и обломками засовов, влетела в комнату, а следом за ней вошла обратная тяга. Воздух выгорел в считанные секунды, а облепившие меня тела вспыхнули, словно промасленные тряпки факелов.

Я привычно провалился сквозь пол и соскользнул куда-то вниз…

Вокруг бушевал огонь. Расплавленный пластик капал на руки и растекался ожогами по коже, слабо тлели волосы, норовя вот-вот заняться пламенем. Одежда рассыпалась в труху, оставляя позади след из пепла и искорок, медленно кружащих в воздухе.

Я никак не мог открыть глаза и посмотреть на существо, несущее меня сквозь пламя. Был ли это человек? Монстр? Человекоподобный монстр или человек, подобный монстру? Куда он шёл и зачем нёс меня с собой?

Хотелось сгореть. Боль была неприятным условием спокойствия, следующим за смертью. Я чувствовал её близость, но не мог дотянуться – не давала эта тварь, словно заботливая мать, прижимающая меня к груди. Я попробовал вырваться, но ничего не произошло. Тело не слушалось сигналов…

Рёв пламени достиг критической точки, а затем стал отдаляться. Дыхание пожара сменилось холодом зимнего ветра, а треск сгорающих досок – скрипом снега. Существо и не думало отпускать меня. Более того, в какой-то момент я осознал, как наши тела начали соединяться, если говорить точнее, его плоть принялась поглощать мою. Я забился с удвоенной силой, охваченный ужасом, лишь усиливающимся по мере осознания собственного бессилия. Но, сколько ни метался, всё это не выходило за пределы черепной коробки. Измученное, отравленное болезнями и обгоревшее в пламени тело предало меня, найдя другого, более аккуратного хозяина.

Погружение продолжалось: кровеносные системы накладывались одна на другую, суставы дробились, вставая на уготованные им места, а внутренние органы перемешивались в мелко порубленный салат, – и вот, наступил момент, когда уже Я пробирался через сугробы, а не безымянная тварь, вынесшая безвольное тело из пожара. Процесс более не зависел от моих желаний, не было никаких ощущений, и единственное, что мне оставалось – это взирать на происходящее через телевизионный экран зрения. Чувство чужого присутствия стало невероятным, неподдающимся описанию – клубящийся комок тьмы занял всё сознание, оттеснив меня куда-то на периферию. Я ощущал его мощь, ощущал его всесильность, и вскоре прекратил попытки к сопротивлению, став узником своего же тела.

Я пытался начать диалог с соседом по черепной коробке, мысленно кричал, оскорблял, молил его, но не получил даже намёка на то, что меня услышали. В конце концов, опустил руки и полностью отдался созерцанию ровного снежного покрывала, мёртвых многоэтажек и торчащих тут и там верхушек фонарных столбов. Безоблачное голубое небо щедро поливало город холодными лучами, отражаясь от наста ослепительным сиянием. Наверняка, воздух пропитала обжигающая морозная свежесть. Отличная погода для лыжных прогулок или неторопливой беседы за чашкой кофе где-нибудь на скамейке в парке…

Спустя час или два слева показался торчащий из снега автобус, неведомым образом умудрившийся встать на дыбы, и поэтому не похороненный в толще сугробов. Возле распахнутой двери виднелось с десяток холмиков, в которых без труда угадывались засыпанные тела. Эвакуировали, эвакуировали, да не выэвакуировали… Страшно представить, какие эмоции испытывали пассажиры, которые никак не могли выехать из расширяющегося города. Достигнуть финишной черты и наблюдать, как она вновь отдаляется от тебя – хуже наказания не придумаешь…

Пару раз я пытался забыться сном, но и это уже не было в моей власти. Всё больше я отдавался власти воспоминаний, перебирая в сознании то немногое, что не утонуло в тумане. Я представлял родителей, но никак не мог вспомнить их лица, то и дело возвращаясь к одной и той же фразе отца: «Не уходи далеко, здесь может быть опасно», – ты оказался как никогда прав, пап. Здесь действительно нет места слабакам. Мои боевые товарищи… Штыков, Иванов, Артёмов… Они могли справиться намного лучше. Перед глазами предстал образ сержанта, стоящего над мёртвым телом бабочки-переростка: «Добей…» Палец ложится на спусковой крючок, но я медлю, заворожённый взглядом огромных фасеточных глаз насекомого. Сержант отворачивается, не замечая этого, а через секунду Пинчук с криком падает на землю. Из груди его торчит тонкий хоботок, с лёгкостью пробивший бронежилет… Я выхожу из оцепенения и жму на спуск, но никакого автомата нет, как нет и Пинчука. Нет и Штыкова. Штыков остался там, в аду Города… вместе с остальными пассажирами экскурсионного автобуса…

Ветер развевает красные ленточки, привязанные к торчащим из сугробов рукам. Множество рук, целое поле, все в мольбе о помощи тянутся к солнцу, но удостаиваются лишь свечения флуоресцентной ткани… Мы идём дальше, мимо похороненных под снегом покойников…

Я лежу на песке своей жизни, омываемый приловом. Давным-давно затянувшиеся раны прошлого вновь начинают кровоточить. Вновь умирает Степанченко, застреленный финскими военными из-за того, что я был недостаточно меток. Опять ощущаю на себе удивлённый взгляд ефрейтора Остапенко, погибшего незадолго до дембеля…

Здания вокруг рушатся и вырастают вновь. Видоизменяются, из продуманных проектов превращаясь в аляповатые нагромождения бетона и арматуры. Мы идём на границе Города, каждым своим шагом заставляя его увеличиваться. Мы идём вперёд, распространяя вокруг себя Катаклизм…

Мы и есть Катаклизм…

Вновь исчезают в вихревом потоке вертолёты вместе с высококлассными боевыми офицерами, пилотирующими их. Вновь погибает польская журналистка, случайно убитая трусоватым Протасовым…

Снег покрывается трещинами и проваливается куда-то во тьму, словно под ним нет ничего, кроме бесконечной пустоты космоса, из которой с рёвом выныривают серые столбы иглообразных зданий. Страшно представить, сколько этажей в этих колоссах, и на какую глубину они уходят в земную твердь… Мир уменьшается до размеров маленькой, но смертельно опасной опухоли, и мне вдвойне странно осознавать, что эта опухоль – я. Возможно, именно меня и искали финны? Жаль, что у них так ничего и не вышло…

Я с ужасом смотрю на неподвижные тела пассажиров экскурсионного автобуса, перевёрнутого вверх колёсами. В моей руке сжата трубка радиостанции, и я раз за разом называю неправильные координаты для нанесения артиллерийского удара. Фактически, я называю свои координаты, сам того не желая, вызывая огонь на себя. Не вставая с залитого кровью пола, смотрю на полуживого Козлова. Страх на его лице сменяется спокойствием. Он принимает судьбу такой, какой она ему досталась. Он не осуждает меня за ошибку, ведь в рёве подступающей бури кто угодно мог дать слабину… Чёрт… Четыреста двадцать один, четыреста двадцать один… А не двадцать два…

Впереди виднеется нагромождение бетонных блоков и колючей проволоки. Заметив приближение неизвестной фигуры, солдаты занимают позиции и вскидывают автоматы. Засыпанный снегом танк разворачивает к нам башню. В стороне стоит офицер и кричит что-то в громкоговоритель. Он испуган, как и все вверенные ему в подчинение солдаты. Немудрено – возможно ли остановить разрастающийся Город? Лишённые связи, с крохами боеприпасов, они всё это время оставались на указанных позициях, стойко и бдительно удерживая рубеж, но сейчас их мужество даёт трещину…

Взрывы приближаются, я слышу свист падающих на автобус снарядов и, сжав зубы, ожидаю смерти, но она не спешит, рассчитывая немного помучить жертву…

– Стреляйте! – командует офицер.

Автоматные стволы расцветают огненными вспышками, ухает главный калибр танка, подтверждая свою точку зрения стуком спаренного пулемёта, но свинец, не долетая до нас, оборачивается раскалёнными брызгами и с шипением расплёскивается по округе. Шаг нашего тела не замедляется ни на секунду. Рука вскидывается и делает едва уловимое движение, от которого танк моментально замолкает. Люк распахивается и наружу выползает единственный выживший член экипажа. Остальные, превращённые в кровавый фарш, навсегда остаются внутри. Солдат вырывает из кобуры пистолет и занимает позицию рядом с пехотой, даже не задумываясь над бессмысленностью сопротивления…

Раздаётся взрыв, первое время мне чудится, что я уже умер, но это не более чем заблуждение. За короткое мгновение до того, как один из снарядов падает на перевёрнутый оранжевый автобус, я ощущаю, как нечто чужеродное вторгается в моё тело и мощным ударом выкидывает в разбитое окно. Я лежу на горячем асфальте и смотрю, как термит насквозь прожигает тела товарищей, оставшихся внутри.

Я не могу пошевелиться…

Они всё кричат, кричат и кричат, пожираемые пламенем. Это длится целую вечность. Вечности достаточно, чтобы заглянуть в глаза своих демонов и потеряться в их чёрных зрачках… Вечности достаточно, чтобы запомнить всё до мельчайших подробностей…

Песчаная буря отступает, опадая на проезжую часть толстым слоем перемолотого в труху городского ландшафта, смешанного с железом боевых машин и мясом солдат…

Ещё один взмах рукой, и часть баррикады растекается расплавленной лужей. Огонь облизывает оказавшихся слишком близко людей, и те, крича, падают, не понимая, что снег под ними тоже охвачен пламенем. Их товарищи хватаются за плащ-палатки и пытаются сбить огонь, но ткань тоже занимается всепожирающей стихией…

Вновь растворяются в ночи Линь и Грач, а вместе с ними исчезают и мои сокамерники, убитые спятившими от страха гражданскими. Теми, кого я когда-то мог назвать земляками, но теперь мой дом – совсем иное место…

Высоко над покорёженными домами слышен стрёкот приближающегося вертолёта. Воздушные потоки бьют в землю совсем рядом, но я никак не могу оторвать глаз от разорванного пополам автобуса и неподвижно застывших внутри него обгоревших кусков плоти, что еще недавно были людьми. Торопливый топот и бряканье снаряжения, надо мной нависает человек в санитарной каске…

Пули не причиняют нам никакого дискомфорта, баррикада с остатками защитников приближается, рука поднимается для финального взмаха дирижёрской палочкой…

– Не смотри! Не смотри туда!.. – медик насильно отворачивает моё лицо от остатков транспорта. – Смотри на меня! Всё будет хорошо, мы вытащим тебя отсюда!..

– Не-е-е-ет! Оставьте меня! Уйдите!

Слёзы холодными дорожками стекают по щекам. Это я убил их всех, я убил их…

Санитар отвешивает звонкую пощёчину, втолковывает что-то, но я не понимаю ни слова…

– Не-е-е-ет! – повторяю я и с удивлением понимаю, что слышу свой крик.

Рука замирает, по телу пробегает крупная дрожь. Впервые за время немой прогулки тварь внутри приходит в замешательство. Я же, воспользовавшись моментом, удваиваю усилия, активирую все жизненные резервы организма и кричу:

– Убейте меня!

Тварь не собирается сдаваться. Я чувствую, как рука медленно преодолевает сопротивление и вот-вот закончит начатое…

Щемящая тоска одиночества отступает, кто-то появляется прямо за спиной. Кто-то родной и знакомый. Я вижу руки с обгоревшими обшлагами рукавов, что ложатся поверх лапы чудовища и осторожно надавливают на неё…

– …это Стрекоза, у нас трёхсотый, больше выживших не обнаружено, летим на базу…

– …тебе не в чем себя винить, автобус перевернулся. В любом случае…

– Смирно! За проявленные заслуги рядовой Селезнёв…

– Машина в населённом пункте, берёза…

– Все хорошо, скоро ты будешь дома…

– Н-е-е-ет! – от моего крика в зданиях звенят окна, а лёд покрывается трещинами.

Журналисты, военные, офицеры, патрульные, спецназовцы и многие-многие другие, – все они стоят рядом. Их руки лежат на моей, и я чувствую, как та, не выдержав напора, опускается. Чудовище внутри ревёт под давящим грузом вины, с которым я жил всё это время. Оно бессильно перед ним.

– Мы простили тебя… Теперь ты прости себя, солдат…

– Я бы хотел, да не могу…

– Убейте меня… – едва шевеля непослушными губами, произношу я, и просьба эта оказывается услышанной.

По округе разлетается эхо выстрела. Руки некогда погибших товарищей рассыпаются снежным крошевом, которое тут же подхватывает ледяной ветер. Я падаю навзничь, и бесконечно долго лечу вниз, а в это время вокруг с грохотом рушатся здания, улицы сжимают кольцо, возвращаясь к исходному состоянию.

– Готов! – слышу я чей-то крик, не понимая толком, о ком идёт речь.

Глубокий вдох, ещё один… Перед глазами встаёт залитый солнцем город. Не тот, в котором я родился. Другой. Тот, в котором я навсегда оставил душу. Тот, из которого я так и не смог вырваться…

– Я дома, – с улыбкой шепчу я и закрываю глаза.

Я дома…

СПУСТЯ 13 ЧАСОВ ПОСЛЕ СОБЫТИЯ 22-РФ/З-МО

Задача: экстренная эвакуация экспедиционных подразделений из карантинных зон МО-ПЗ, МО-АП и МО-М.

Особые предписания:

• категорически запрещено вступать в конфликты с гражданами РФ;

• категорически запрещено проводить эвакуацию граждан РФ;

• категорически запрещается выходить на контакт с гражданами РФ.

• игнорировать любые призывы о помощи со стороны граждан РФ;

• игнорировать любые провокации со стороны граждан РФ;

• игнорировать и всячески избегать любые возможные проявления Катаклизма;

• прибыть в точку эвакуации не позднее 21:00 сего дня;

• в случае пропуска окна эвакуации обустроить огневую точку вблизи от границы и вести оборону до подхода подкреплений;

• категорически запрещается самостоятельно пытаться пересечь границу;

– Чёрт, ну и холод, – говорит Калеви, ёжась от резких порывов ветра. – Как думаешь, нас быстро вывезут?

В голосе парня слышится раздражение, и на то есть веские причины. Никому не хотелось рисковать задницей, рыская по эпицентру заражённой местности. Не было дураков, не было героев… Были лишь приказы и только приказы. Настолько туманные, насколько это вообще возможно, но, слава богу, всё закончилось.

– Надеюсь, что да, – отвечаю я. – Долбанные русские.

Калеви кивнул. Никто не доводил до личного состава количество потерь, но и последнему идиоту ясно: переходить границу будет раза в три меньше солдат, чем заходило.

Сплюнув, мой товарищ поудобней перехватил лыжную палку, мы продолжили движение сквозь город. До точки сбора оставалось меньше пары кварталов.

Сколько прошло времени? День? Два? Спросить бы у Калеви, да он нифига не услышит за воем ветра. Поменьше шума, поберечь дыхание, быть настороже. Лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Город успокоился, но осатаневшие русские никуда не исчезли. Пускай официально мы здесь и со спасательной миссией, с них станется пальнуть в спину из охотничьего ружья или швырнуть коктейль Молотова.

– Как думаешь, мы нашли… этот… – Калеви остановился так резко, что я едва не наехал на него. – Генератор?

Хотелось обложить сослуживца руганью, приказать заткнуться, но я сдержался. Мы все сейчас на пределе, надо быть помягче:

– Если и нашли, то ни я, ни ты не узнаем этого.

Парень нервно кивнул, но продолжил оставаться на месте, словно прислушиваясь к чему-то вдалеке.

– Что ещё? – спросил я, потихоньку вскипая.

Калеви не ответил. Взгляд его блуждал среди многоэтажек, едва различимых в бушующем мареве бурана. Я хотел было приказать ему продолжить движение, когда парень выпустил из рук лыжные палки и вскинул оружие. Тренировки дали о себе знать, висящий всё это время на груди автомат подпрыгнул, словно живой, и упёрся прикладом в плечо. Щелчок предохранителя отчётливо сигнализировал о готовности открыть огонь:

– Что там?

– Какой-то звук…

Слух ожесточённо впился в завывания ветра, силясь вычленить из него посторонние нотки. Мать твою… ничего не слышу…

– Какое-то животное, на час. Дистанция… метров пятьдесят…

Я киваю, безоговорочно доверяясь инстинктам товарища:

– Прикрой.

Щёлкают крепления лыжных ботинок. Проваливаясь по колено в сугробах, обхожу предполагаемый источник звука по широкой дуге. Калеви – слева и позади. Неотрывно изучает бурлящую снежную завесу через прицел своего Rk-62.