Текст книги "Просто о любви"

Но на этом Надежда не остановилась, для полного набора ощущений она наняла братков, чтобы поучить бывшего мужа уму-разуму, «посоветовав» ему отступиться.

Встреча с представителями криминальных структур произошла поздно ночью, когда Степан возвращался после затянувшегося тяжелого дежурства.

Братки его заждались, подмерзли немного на ноябрьской-то стуже, а потому обрадовались объекту, как родному – переживали, видно, не случилось ли с ним чего по дороге, и без долгих предисловий начали знакомство:

– Ты, козлина, на… твоя баба сказала… чтобы не рыпался, на… заяву свою, на…

На этом разборки закончились, толком не начавшись и не перейдя к рукоприкладной составляющей, согласно протоколу проведения таких мероприятий, так как один из трех ярких представителей профессии узнал Степана, несколько лет назад вытащившего его с того света.

– Да ладно, Степан Сергеич, – мялся неловкостью братишка, – мы того, скажем, что отоварили вас, как положено… И вы, того, не сдавайте, тоже скажите…

– Скажу, – пообещал Больших, старательно сдерживая смех. – Желудок как? Не болит?

– Не-е, – расплылся в довольной улыбке хлопчик, – как вы залатали, так все в полном порядке!

– Водку не пей и пиво! – напомнил Степан по привычке.

– Да не, я терь того, коньяк глушу!

Получилось как в том старом анекдоте застойных времен, когда два хулигана остановили в темном переходе двоих субтильных юношей и потребовали денег.

– Да нет у нас денег!

– Федя, – приказал старший подельнику, – проверь!

Федя проверил – действительно нет.

– Тогда раздевайтесь: шапки, ботинки, куртки!

– Да мы разденемся, – проблеяли мальчонки, – только они вам не подойдут, все латаное, перелицованное, дырявое.

– Федя, проверь!

Федя проверил – латаное-перелатаное старье. Ботинки дырявые.

– Так вы что, студенты, что ли? – спросил главарь.

– Студенты, – скорбно выдохнув, признались юноши.

– Федя, дай им рубль!

Боевое противостояние с Надеждой тянулось мытарством месяцами и неизвестно чем и когда закончилось бы, не вмешайся тот самый замминистра, который переманил Степана в МЧС. Он вызвал Больших к себе на прием и начал с жесткого сурового выговора за то, что личные дела доктора Больших отражаются на работе, мало того, министерству приходится разбираться с кляузами, отвечать на неприятные вопросы, заниматься мышиной возней, словно у них нет более важных дел, чем разгребать его, Степана, дерьмо!

И полчаса в этом же русле и громыхании…

Затем перешел к вопросам по существу, предложив, наконец, присесть и изложить проблему.

Результатом выволочки на высшем уровне явился один-единственный звонок из министерства его бывшей жене, в ходе которого Надежде спокойно объяснили, чем лично ей и ее бизнесу грозит подобное поведение, напомнив, что уголовной ответственности за сокрытие доходов и работы с черным налом еще никто не отменял.

Выслушав, она сразу же перезвонила Степану и назначила встречу в кафе.

Выглядела она великолепно: помолодевшая, постройневшая, шикарно ухоженная, только глаза потухшие. Не здороваясь, села напротив Степана за столик и внимательно посмотрела на бывшего мужа:

– Я всегда знала, что ты очень талантливый доктор, но не подозревала, до какой степени оцененный в твоем министерстве.

– Я тоже рад тебя видеть, – не выказав голосом этой самой радости, ответил Степан. – Надь, ты слово сдержала, устроила мне собачью жизнь. С особым эстетическим удовольствием обливала дерьмом, и живу я по чужим углам, и начальство мне вставило и грозит увольнением, и братки твои «порадовали» общением. Может, хватит, остановишься на достигнутом?

– Ты это заслужил! – надменно произнесла насмерть обиженная женщина.

– Так! – сорвался Степан. – Пошла ты на хрен!

И резко встал, стул у него за спиной заскрежетал ножками по полу, отъезжая, Степан поддал его ногой и развернулся уходить.

Достало!

Он не мог понять, хоть убей, за что она ему мстит, да еще с особой изощренностью? Виноватым он себя не чувствовал! С любовницами она его не застукивала, ее денег на сауны, девочек и развлечения он не тратил, пренебрежения не выказывал!

Его достало! По горло!

– Подожди, Степан! – подскочила Надя и ухватила его за рукав пиджака. – Извини! Ну, извини! Я хотела договориться!

Он остановился. Перегорел от взрыва эмоций. И главное, ему до одури хотелось покончить со всей этой хренью как можно скорее!

Покончить и забыть!

Он придвинул свой стул, тяжело на него опустился. Надя, поняв, что он останется, села на свое место. Но смотреть в упор на Степана не смогла – отвернулась к окну и смотрела на улицу через огромное витринное стекло.

– Я перегнула. Признаю.

Кому она признавалась? Людям, идущим по улице? Ему не могла?

– Я как в штопор вошла. Так обиделась на тебя, разозлилась ужасно! Думала только об одном – размажу! И не могла остановиться! – Надежда заставила себя повернуть голову и посмотреть на Степана. Далось ей это с трудом, Степан почувствовал, что она приказала себе посмотреть ему в глаза.

– Когда мне сегодня утром господин из твоего министерства спокойно так пояснил, что налоговая проверка и арест счетов уже состоялись, а завтра, в рамках проверки, будет наложен арест на все мое имущество, я как очнулась, поняла, до чего дошла!

– Исключительно под угрозой потери своих денег и бизнеса, – напомнил он расстановку сил.

– Я понимаю, как это выглядит со стороны, – не дрогнула Надежда.

– Ни черта ты не понимаешь! – шумнул и успокоился сразу, как порыв ветра, Больших и продолжил ровно: – Я не со стороны, Надь, я непосредственный участник и объект твоих боевых действий!

Вот теперь взгляд ее стал виноватым, беспомощным. Проняло или так за бабки свои испугалась?

– Я очень обиделась, что ты меня отшвырнул за ненадобностью! А я так старалась, чего только не пережила, и рисковала все время ужасно, когда челночила, ты и не представляешь, как подставлялась, вкалывала, как каторжная, только для того, чтобы мы из нищеты вылезли, чтобы хорошо жили, как люди!

– Чтобы как люди – для этого другое надо, Надь, то, чего мы не сумели. И все, что ты сейчас говоришь, к этому отношения не имеет. Ничем таким я тебя не обидел, да и ты меня. Мы каждый по отдельности справлялись со своими трудностями, страхами, проблемами. Не семьей, вдвоем, а в одиночку. Мы же ни разу не разговаривали нормально, не рассказывали, не делились своими проблемами. Надь, мы не были семьей, это что-то другое! И валить не на кого! Никто не виноват – ни я, ни ты, оба виноваты! Одинаково! Не надо никаких психологических этюдов, покаяний, обвинений… Мы развелись, мы давно чужие люди, и надо по-человечески расстаться.

– Ну разумеется! – зло ответила она. – И как всегда, ты весь в белом, благородный, честный, а я плохая и зловредная!

Степан чуть не взвыл!

– Давай так! – четким командирским тоном распорядился он. – Мы встречаемся в суде и заканчиваем со всей этой бодягой! Все!

Он второй раз начал подниматься со стула.

– Я хотела предложить мировую! – заспешила Надежда, стараясь его остановить.

– У тебя это плохо получается, – заметил Степан. – Я не хочу выслушивать никаких твоих обвинений, претензий, оскорблений. Я сыт этим по горло!

– Нет, Степан! Все! Никаких эмоций, обещаю!

Ей приходилось говорить, запрокинув голову, Больших не потрудился сесть и облегчить ей задачу.

– Я не хочу терять нашу квартиру, я к ней привыкла, – заторопилась, заспешила она. – Я отдам тебе дом в поселке. Мне он не нужен, ты же знаешь, я не люблю жизни на природе. Я ездила туда по необходимости. И это не дача захудалая, а настоящий дом со всеми коммуникациями: электричество, водопровод, отопление индивидуальное и даже Интернет, я провела три месяца назад. Я отдаю тебе его полностью со всем содержимым в доме и на участке, а ты оставляешь мне квартиру, а чтобы не терять московскую прописку, можешь прописаться у родителей. И конечно, я отдам тебе все твои вещи. Это справедливое предложение.

Он так и не сел, стоя выслушал ее и сухо ответил:

– Я подумаю.

На следующий день они с Надеждой провели экскурсионную поездку в дом. После чего за одну неделю оформили все документы, подписали все мировые соглашения, за деталями и юридическими тонкостями проследил его зять Юра.

Ш-шкраб – бросок! Ш-шкраб – бросок! Ш-шкраб – бросок!

Взмыленный от ускоряющегося темпа, подгоняемый тяжелыми воспоминаниями, накатившими без спросу, Степан презрел недовольство собой и с остервенением расчищал снег.

– Нет! – возражал он тяжело дыша неизвестному оппоненту. – Во что превращается любовь и чем заканчивается совместное проживание…

Ш-шкраб – бросок!

– …Мы уже знаем! Научены по самое «не хочу»!

Ш-шкраб – бросок!

– Спасибо, больше не желаю! – Остановился, перевел дыхание, вытер пот рукавом со лба и закончил возмущенную фразу: – Нет уж! Вполне с тебя хватит, Больших, семейной жизни, разборок, ненависти, разводов! Наелся – сыт! Уполне!

Ш-шкраб – бросок, ш-шкраб – бросок!

Обливаясь потом, он разгребал, разгребал и разгребал снег, пытаясь вместе с ним избавиться от не дающего покоя ощущения вины, некоего подозрения, что не прав, что примеряет чужие поношенные одежки на другого, совсем не того размера, человека.

Это мучительное сомнение, а еще надежда, обещание и… желание.

И он изгонял из себя, изгонял, как мог, душевное смятение…

Ш-шкраб – бросок! Ш-шкраб – бросок!

Стаська намучилась, полдня наматывая километры по квартире, слоняясь без дела и без толку из одного угла в другой. Несколько раз принималась за работу и бросала – нет, не можем!

Она оплакивала себя, несчастную, жаловалась на судьбу, выдвигала претензии жизни, кляла Больших за бегство! Ей некуда было деться от переживаемого горя, она не находила успокоения – ну хоть чего-нибудь, за что можно уцепиться и вытащить себя из отчаяния! У Стаськи все болело – и душа, и тело, и мозги! И она удивлялась, почему не плачет, может, полегчало бы?

Хоть в петлю!

И тут затренькала трубка домофона.

Милый простецкий дядька, лет шестидесяти, пригнал ее машину из дома – и имени произносить не будем кого! Она рассыпалась в благодарностях, зазывала пить чай с дороги и надеялась, что он согласится, посидит с ней за столом, они поговорят хоть о чем, только бы не одной оставаться! Но он отказался.

– Нет, благодарю! Вы очень милая девушка, и я бы с удовольствием, но надо идти! Поспешу! Еще хотел на работу заскочить!

Закрыв за ним дверь, Стаська почувствовала, что еще чуть-чуть – и от звенящей тишины притихшей от хозяйского горя квартиры у нее лопнет мозг!

Она в момент собралась и поехала к княгинюшке.

А куда еще?!

– Так! – сказала тетка, открыв дверь и обозрев племянницу. – У нас беда с последствиями?

Княгинюшка все плохие события классифицировала по шести степеням: происшествие и происшествие с последствиями, далее следовало горе и оно же с последствиями, и наивысшая степень досталась беде и беде с последствиями.

– Да! – призналась Стаська, шагнула в квартиру и обняла тетку за шею, как в детстве.

– Ну, ну! – успокаивающе похлопывала ее по спине княгинюшка.

Поцеловала в щеку, отстранила, рассматривая более внимательно, и, услышав за спиной шаги выходящей из кухни встретить Стаську домработницы, распорядилась деловым тоном:

– Зоя Михайловна, у нас беда с последствиями. Давайте-ка пирог, сметану к нему, что у нас там еще вкусненького? Колбаса ее любимая есть?

– Да все у нас есть, Серафима Андреевна! – весело отозвалась Зоя Михайловна. – Щас будем лечить и ликвидировать последствия!

И Стаська, наконец, расплакалась и рассмеялась одновременно.

Обязательно, а как же! И спасут, и вылечат, и по головке погладят, пожалеют, сопли вытрут, и пожурят за что положено, и совет дадут, и всех ее врагов накажут!

Как же ей повезло!

И она, ощущая себя маленькой девочкой, защищенной любящими взрослыми, и размазывая кулаком слезы по щекам, пошла, надежно обнятая теткиной рукой за плечи, в комнату за круглый стол – заедать беду вкусностями, запивать горячим чаем, жаловаться и ждать обещания, что всенепременно все будет хорошо!

Месяца через два после того, как Стаська пошла в первый класс, сбылись все теткины пророчества, предрекаемые в день присвоения племяннице имени, – ее стали дразнить! В основном мальчишки, и особенно старались трое.

Стася терпела, плакала по-тихому, чтобы бабушка не услышала, жаловалась учительнице, вступала в переговоры, увещевая дразнящих: «Я же вас не обзываю!»

Домашние не замечали детских мытарств. Бабушка уставала сильно, тяжело ей было с маленькой внучкой, особенно после смерти дедушки. Родителей никогда не было, они гастролировали, а когда случались дома, работали – занимались музыкой.

Так все и продолжалось, пока не пришла навестить родных Сима, жившая отдельно со вторым, еще не эмигрировавшим мужем.

Она присмотрелась к печальной Стаське, порасспросила про школу, уроки, а когда сели пить чай, стала допытываться у бабушки:

– Мам, а что со Славой?

– Да все нормально! – удивилась та вопросу. – Здорова. Учится. Говорит, что ей нравится.

Княгинюшка промолчала, допила чай и, взяв Стаську за ручку, отвела ее в дальнюю комнату. Села на диван, поставила перед собой ребенка и приступила к опросу:

– Давай, Слава, признавайся, что у тебя случилось?

Стаська отвернулась от теткиного требовательного взгляда и стала всхлипывать.

– Та-ак! Понятно, тебя в школе дразнят! – догадалась Сима. – Да?

Стаська кивнула и пустила одинокую слезу.

– Не бьют? Не обижают? Только дразнят? – выясняла подробности Серафима.

Стаська снова кивнула и выдала порцию слез, готовясь всерьез разрыдаться.

– Ну а ты что?

– Я Наталье Алексеевне пожаловалась, – призналась девочка, – а она сказала: «Не обращай внимания, они и сами отстанут!»

– Хороший совет, но не продуктивный, так можно ждать до десятого класса. И все, больше ты мер никаких не предпринимала?

– Я им говорила, чтоб перестали, я же их не трогаю и не обзываю.

– Как я понимаю, призыв остался безответным, – задумчиво констатировала Сима.

Стася тяжко вздохнула и снова кивнула, подтверждая предположение.

– А как именно дразнят?

– «Стасик пошли в футбол играть!», «Славик юбку надел», «Стасик, мальчик в бантах» и еще по-всякому.

– Понятно. Вот что мы сделаем! – И она дала подробнейшую инструкцию. Потренировала, показала, как правильно вести себя и что говорить.

На следующее утро, придя в класс, Стася стала вынимать из портфельчика пенал, тетрадки и аккуратно раскладывать на углу парты. Тут к ней подскочил самый противный, самый главный ее обидчик Лешка Мишин и, скинув ее тетрадки на пол, громко обозвал:

– Стасик-дурасик! Мальчик в юбке!

Стася его оттолкнула, подняла свои тетрадки, положила на парту, старательно, как учила Сима, сложила кулачок, шагнула к Лешке и молча, без предисловий, со всей силы вмазала ему в переносицу!

Пребольно! Ее кулачку тоже досталось! Но не так, как Лешкиному носу!

Повернулась к замолчавшему от потрясения классу и спокойно поинтересовалась:

– Есть еще желающие обзываться? – и шагнула ко второму своему обидчику. – Может, ты?

– Не-е-ет! – отказался от претензий к ее имени перепуганный до белизны мальчонка. – Я больше не буду, Стася!

– Тогда, может, ты? – перекрикивая вопли Мишина, громко спросила разбушевавшаяся Фемида, шагнув к третьему участнику гонений.

– Нет! Нет! – завопил он и заелозил под партой ногами. – Я не буду! Я тоже не буду больше!

– Хорошо! – сказала девочка и спокойно уселась на свое место за партой готовиться к уроку, не обращая внимание на воцарившийся в классе переполох.

А переполох был совсем не шуточный!

Лешка Мишин орал дурным голосом, двумя ладошками держась за нос, из-под пальцев по губам и подбородку текла кровь, девочки визжали, мальчишки сидели молча, потрясенные до глубины детской души.

И тут вошла Наталья Алексеевна.

– О боже! Что случилось?! – перепугалась молоденькая учительница. – Леша, что с тобой? Ты упал? Ударился?

– М-м-м! – замычал Лешка и замотал головой.

– Тебя ударили?

– Да-а-а! – сквозь слезы и кровавую юшку пожаловался мальчонка.

– Кто? Кто его ударил?! – громко спросила у детей учительница.

И весь класс, с легкой душой, в едином порыве сдал Стаську.

Стаську подвергли допросу, но она молчала по-партизански, не отвечая на один и тот же вопрос взрослых. Сначала учительницы и по возрастающей – завуча и директора, четко следуя инструкциям тетушки.

Станиславу Игнатову отправили домой под конвоем Натальи Алексеевны, лично передавшей «преступницу» с рук на руки бабушке, а также требования директора завтра же родителям явиться в школу!

Вместо гастролирующих по обыкновению родителей, в школу пришла Сима, ожидавшая этого своего театрального выхода на сцену. Одетая по высшему разряду – на каблуках, при царственной прическе, в костюме госчиновницы высшего эшелона.

Держа Стаську за ручку, Серафима прямиком проследовала в кабинет директора. Постучала и сразу вошла, представилась, села, не дожидаясь приглашения, поставила возле себя сбоку Стаську и потребовала привести для выяснения происшествия пострадавшего мальчика и учительницу.

Требование перевыполнили, потому что пострадавший Лешка Мишин с мамой и папой дожидались торжества справедливости и сурового наказания виновной с самого утра.

Когда все заинтересованные стороны собрались, Серафима, не дав никому слова, перехватила инициативу по проведению собрания и предложила высказать претензии.

– Ваша девочка избила моего сына! – воинственно обвинила Лешина мама.

– Как? – спокойно спросила княгинюшка.

– Подошла и ударила кулаком в нос! – возмущенно вступила директорша, чувствуя, что теряет председательские функции.

– Кто это видел? – тем же невозмутимым тоном вела допрос Сима.

– Дети! – подключилась к обвинению Наталья Алексеевна.

– Дети… – повторила Сима. – А кто из преподавателей, взрослых видел?

– В тот момент там были только дети! – не убрав обвинительных ноток из голоса, недовольно сказала учительница.

– Напомните мне, – потребовала чиновничьим холодным тоном Сима. – Если я правильно помню, то по должностной инструкции, учеников младших классов категорически запрещено оставлять одних, без присутствия преподавателя или персонала школы не только на уроках, но и во время перемен?

– Но я всего на пять минут… – покраснела учительница, мгновенно превратившись в обвиняемую, – только в туалет…

Сима величественно и снисходительно посмотрела на нее и перевела на директрису многозначительный взгляд, под которым та заскучала…

– Идем дальше! – перехватив окончательно прокурорские обязанности, продолжила Сима. – Мальчик, подойди сюда, пожалуйста. Не бойся.

Леша развернулся, посмотрел на маму с папой вопрошающе, не узрев видимых возражений, нерешительно подошел. Сима поставила его рядом со скромно молчавшей Стаськой.

Надо сказать, что Леша был мальчиком большеньким – на голову выше Стаськи и раза в два толще, по-хомячьи щекаст, с толстой попищей и выпирающим животиком. Картина вырисовывалась, прямо сказать, неоднозначная…

– Вы хотите убедить меня, что Станислава по собственной инициативе, ни с того ни с сего подошла к вот этому мальчику и ударила его в нос? – делая упор на полной невозможности данного заявления, спросила Сима.

Директриса и учительница уставились на детей в полном замешательстве, словно увидели их в первый раз.

Но Сима только начала!

– Наталья Алексеевна, насколько мне известно, Станислава неоднократно подходила к вам, жаловалась, что ее обижают, и просила принять меры?

– Ну… – учительница еле сдерживала слезы, откровенно не понимая, что происходит, – да, она говорила, что ее дразнят…

– И не только дразнят! – повысила обвиняющее голос Сима. – Значит, признаете, что сигналы поступали?

Теперь уже четверо взрослых – родители Мишины, директриса и Серафима – уставились вопрошающе на юного педагога.

– Ну да! Признаю! – каялась учительница. – Стасенька жаловалась! Но они же дети! Обзывают друг друга, ну и что? И все дети в классе сказали, что она первая ударила!

– Да? – прогремела вопросом Сима. – Я думаю, все было точно наоборот! Но раз в вашей школе обвинения строятся на основании показаний семилетних детей… – И, выдержав многозначительную паузу, строго посмотрела на директрису.

Та уже давно сникла, поняла, что вдряпалась, и успела сто раз пожалеть, что устроила это разбирательство – надо было наказать обоих, и все дела!

И кто эта дама? А если чиновник из министерства?! Вон и инструкцию знает! Чиновник, точно! Сразу с тоской вспомнилось про пенсию, шатающееся директорское кресло, и с ужасом представились все последствия, коими может закончиться для нее это разбирательство…

– …Давайте у детей и спросим! – узрев на лице директора ожидаемый результат, закончила фразу Сима. – Так! Алексей, скажи нам честно, не бойся, тебя никто не будет ругать! Ты обзывал, обижал Станиславу?

Лешка вопросительно посмотрел на родителей, в надежде, что те подадут знак ничего не говорить и не отвечать, не найдя поддержки, шмыгнул недышащим, заклеенным лейкопластырем носом.

– Да… – прошептал он.

– Не слышу? – потребовала всенародного озвучения Сима.

– Да, я ее обзывал, – чуть громче сказал мальчик.

– И только?

Он снова посмотрел на родителей в надежде на поддержку, шмыгнул носом, пустил покаянную слезу.

– Я скинул ее тетрадки с парты.

– И только? – не прониклась Сима. – Ты ее толкал?

– Не-е помню-у-у… – разрыдался Лешка, – толкнул, мо-ожет!

– Это было первый раз? – мягче спросила Сима, убавив напор.

– Не-е-ет! – покаялся мальчонка и кинулся к папе.

– Так! Подведем итог, – осталась довольна проведенным опросом Сима. – Мне картина происшествия совершенно ясна! Станиславу постоянно терроризировали, задирали, обзывали, толкали, шпыняли! Я думаю, в этот раз, когда Леша Мишин стал ее толкать, она отмахнулась и случайно попала ему по носу! Из всего выясненного здесь следует: что должностные инструкции нарушаются, первоклассники предоставлены сами себе, детская жестокость поощряется, жалобы остаются неуслышанными, дети становятся объектом обвинения самих же истязателей. И данное поведение поддерживается преподавательским коллективом! – Прогремев постановлением суда, Сима смягчила впечатление, чтобы не перегнуть палку: – Странно, я о вашей школе имею совершенно иные сведения, как о благополучной, с сильным преподавательским составом…

Наступила тишина. Сима выдержала паузу, дав прочувствовать присутствующим взрослым всю глубину обвинительного приговора.

– Так. Теперь с вами… – И она развернулась к семье Мишиных.

Те затосковали уже давно – в середине судилища, пятой точкой чувствуя, что от этой бабы можно ожидать каких угодно неприятностей, и мечтали лишь об одном – испариться из этого кабинета как можно скорее!

– Вы знаете, что для трудноуправляемых детей, склонных к жестокости, есть специальные учебные заведения? – вкрадчиво-страшным, чиновничьим тоном поинтересовалась Сима.

Степень перепуга четы Мишиных и так уже зашкаливала, а тут с ними случился временный паралич, образно называемый в народе «кондратием», – они живо представили себе перспективку такого специального учреждения и позеленели на глазах у публики.

Сима осталась довольна результатом.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – слегка ослабила она напор. – Будем считать данный инцидент случайным и надеяться, что такое больше не повторится! Мне бы не хотелось переводить Станиславу в другую школу.

Она величественно встала со стула.

– Я думаю, детям и их преподавателю пора на урок! – И, приподняв предостерегающе одну бровь, для проформы спросила: – Или у нас есть еще какие-то непроясненные вопросы?

– Нет, нет! – замахав двумя руками, перепугалась директриса.

– Вот и хорошо!

И Серафима красиво, величественной, неторопливой поступью, в полном соответствии княжескому званию, удалилась.

Больше Стаську никто никогда в школе не обижал. Ее побаивались, уважали, старались не задевать, можно сказать, холили и лелеяли, особенно мальчишки.

А Лешка Мишин стал первым помощником управляющего одного из самых крупных банков в стране.

– Излагай! – дала отмашку тетушка, когда стол был накрыт, чай разлит по чашкам. – Утром я звонила в больницу, Василий Федорович жив и стабилен, из чего делаю вывод, что беда у нас личного порядка.

– Личного! – печально вздохнув, подтвердила Стаська.

Повертела кусок пирога в руке, вздохнула, еще разок примерилась и откусила большой кусок.

– Это обнадеживает, – оптимистично заявила княгинюшка.

– Фто засит обнадевывает?! – возмутилась Стаська, пытаясь разговаривать с набитым ртом.

– Хоть что-то! А то девица тридцати двух лет, а личного у нее только средства гигиены! «Трагедия» – это большой шаг вперед!

– Ты издеваешься? – проглотила пирог, не дожевав и чуть не подавившись от возмущения, Стаська.

– И не думала даже! С нетерпением жду повествования о том, как за одни сутки ты умудрилась заиметь личную беду с последствиями.

– Влюбилась, само собой! А как еще можно заиметь такое «счастье»?

– Способов не счесть, – усмехнулось княгинюшка, – особо если искать истории на пятую точку. Влюбилась – это радует несказанно! И объект твоей страсти, я так понимаю, доктор Больших?

– Других мужчин поблизости не было! – призналась Стаська.

– И что? – хмыкнула саркастически тетушка. – «Осуществилась их любовь»?

– Еще как! – загрустила яркими воспоминаниями Стаська. – Волшебство! Страсти до небес! Фейерверк! Ночь без сна!

И вновь тягостно вздохнула, как старушка над воспоминаниями о былой молодости, подумала пару минут, обнаружила, что все еще держит в руке пирог, откусила, не забыв еще разок вздохнуть печально.

– И подразумевается, что накануне доктор Больших успешно выспался? – улыбалась княгинюшка снисходительно.

– Да ну тебя! – рассмеялась Стаська. – С тобой поговоришь, и все кажется водевилем!

– А жизнь и есть либо водевиль, либо трагедия, с переходной стадией застоя от одного состояния к другому.

Стаська бросила недоеденный кусок пирога на тарелку и отвернулась к окну, чувствуя подступившие слезы, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать.

– Представляешь, я его люблю! – повернулась и посмотрела на Симу больными глазами. – Понятия не имела, что это такое, предположить не могла, а вот… попала! А он… – а-а-а! – безнадежно махнула рукой.

Не справилась, как ни старалась, и таки расплакалась, сквозь горечь и обиду торопливо рассказывая княгинюшке о счастливой перемене, ставшей в одно мгновение «трагедией», неосознанно размазывая слезы по лицу.

– Ну что ж! – выслушав сбивчивый, но подробный рассказ, невозмутимо заметила Сима. – Он не женат. Но у него есть женщина. Не все так безнадежно!

– Да при чем тут женщина?! – возмутилась теткиному непониманию Стаська. – Он испугался, что у нас все получилось как-то всерьез, без обычных игр, флирта, возможности отступления! Я не знаю, как так вышло, но мы оба это чувствовали, понимали! Он переполошился и сбежал! По глазам, движениям было понятно – бесповоротно, навсегда!

– Не факт! – задумчиво возразила княгинюшка. – Ты видишь все однобоко, с позиции своей боли, и вывод делаешь исходя из этого. Может, он не от тебя и ваших разразившихся чувств сбежал, а от своего прошлого. Ты же про него ничего не знаешь. Тридцать девять лет, мужик-орел, умница, молодой, интересный, а семьи и детей нет. Может, ему так досталось, что он не хочет, боится переживать все заново. А вот что заново? Вопрос! Он сильный мужчина, лидер, вождь и привык брать всю меру ответственности на себя, в работе уж наверняка! Но я тебе точно скажу, что так не бывает, чтобы на работе мужик вождь, а дома размазня! Боец, он везде боец! Но и сильные мужики имеют право чего-то бояться и осторожничать, особенно если им жизнь уже так наваляла, что мало не показалось, по полной программе! Ты вон в детстве обожглась, проверяя на ощупь красивый газ, больше в огонь руки не суешь. Вот и он свой рефлекс заимел. Знаешь, как у Зощенко: «Герой и трус ощущают одно и то же, разница в том, как они поступают».

– И к чему твоя защитная речь? – нахохлилась Стаська.

– Да к тому, что вернется твой Больших! – уверенно заявила Сима.

– Нет, – покачала Стаська головой.

Сима махнула на нее рукой, как на дитя неразумное.

– Как я понимаю, для него это был не одноразовый, случайно подвернувшийся секс. Значит, вернется! Он испытал настоящее, сильное, переворачивающее все до дна чувство, и теперь ему не ужиться со слабым его подобием! Помучается, попробует жить, как раньше, вполнакала, без сердца, без любви, без тебя – и вернется!

Стаська задумалась, у нее перед глазами стояло лицо Степана, когда, поговорив по телефону, он вернулся к ней в кухню: лицо все решившего и уже отрезавшего с болью и кровью мужчины.

Бесповоротно. Окончательно. Точка.

– Нет, – тихо повторила Стаська, – не вернется. А я теперь не знаю, как жить.

– По возможности с удовольствием, – предложила княгинюшка. – Это тебе сейчас, когда рана только получена, кажется, что жить невозможно, так больно.

– Только не говори про доктора время!

– Не буду, – мягко улыбнулась Сима.

Она погладила задумчиво Стаську по голове, улыбаясь печально и мудро, и огорошила племянницу, заметив:

– Это было неизбежно.

– Что? – не поняла Стаська.

– Что на тебя обрушатся сильные, глубокие чувства, страдания и радости.

– Я бы обошлась! – недовольно буркнула Стаська. – Вот на фига такие радости? И почему именно на меня?

– С твоей жизненной позицией монфешиста…

– Попрошу без иностранных словечек, особливо французских! Мне они во! – И она обозначила, проведя ребром ладони по шее, степень наполненности. – По работе хватает!

– Хорошо. Сиречь пофигиста и наплевателя! – рассмеялась легко княгинюшка. – Ты так старательно и упорно избегала сильных эмоций, чувств, ситуаций, что провидению это надоело. Сильному человеку многое дается, но и платить приходится гораздо больше, чем людям слабым и безвольным.

– Это ты у нас в семье сильная, – возразила Стася. – У тебя характер! А я так… погулять вышла!

– Не гневи Бога, Слава, уж тебя-то он характером не обидел!

– Да ладно! – категорически не хотела соглашаться племянница. – Когда это я сильной была?

– Всегда. С детства. Напомнить ситуации?

– Ну, например! – потребовала доказательств Стася.

Не хотела она быть сильной! Что еще за дела?! Не надо ей этого! Лучше она побудет слабой, несчастной – вон у тетки под крылом отсидится!

– Например, музыкальная школа, – не предоставила возможности отсидеться Серафима. – Или твои вечные экзамены, или припомнить, как ты на свидания ходишь? Еще фактов?

– Неубедительно! – капризничала Стася.

– Неужели? – задорно рассмеялась тетка.

Обратив внимание на то, как шестилетняя дочка подпевает всем песням, которые услышит, ни разу не сфальшивив, родители пришли в неописуемый восторг, объявили Стаську еще одним семейным дарованием и решительно заявили: в музыкальную школу!