Текст книги "Бумеранг судьбы"

Глава 21

Пятница после полудня. Я выхожу из офиса, направляясь к отцу. Жара не спадает, Париж превратился в настоящую печку. По улицам, еле передвигая ноги, плетутся изнуренные туристы. Листья на деревьях самым жалким образом обвисли. Пыль и грязь образуют серые, стелющиеся над землей облака. Я решаю идти на авеню Клебер пешком, а это займет сорок пять минут. Для велопробежки слишком жарко, а мое тело просит физической нагрузки.

Последние новости из больницы хорошие. Доктор Бессон и Валери обе звонили мне, чтобы сообщить, что к Мелани возвращаются силы. (Еще я получил несколько SMS-сообщений от Анжель Руватье, от эротичности которых у меня по спине бегают мурашки. Я сохранил их все.) Когда я поворачиваю налево у Дома Инвалидов, в кармане снова вибрирует мобильный. Я смотрю на высветившийся на экране номер. Рабани. Я беру трубку и тут же об этом жалею. Он даже не удосуживается со мной поздороваться. Как обычно. Он на тринадцать лет младше меня, но не проявляет ни малейшего уважения.

– Я только что из садика, – лает он в трубку. – У меня нет слов! Я сражен наповал вашим непрофессионализмом! Я нанял вас, потому что у вас хорошая репутация и кое-кто был очень доволен вашей работой!

Он изрыгает проклятия, я молча слушаю. Все то же самое. Я несколько раз пытался ему объяснить, что во Франции в августе невозможно быстро найти рабочих, да и стройматериалы достать непросто.

– Не думаю, что мэру понравится, если садик не откроется в первых числах сентября, как было задумано, – продолжает Рабани. – Вы об этом подумали? Я знаю, что у вас в семье проблемы, но все чаще думаю о том, что ваши проблемы служат вам прекрасным оправданием!

Не выключая телефон, я опускаю его в кармашек рубашки и ускоряю шаг. Я подхожу к Сене. Этот садик – сплошная череда непредвиденных обстоятельств и недоразумений: неровный потолок, маляр (не из моей бригады), который ошибся в выборе цветов. Все эти проблемы не имеют ко мне никакого отношения. Но Рабани упорно стоит на своем. Он спит и видит, как бы поймать меня на каком-нибудь огрехе. Он с самого начала взял меня в ежовые рукавицы. Что бы я ни говорил и ни делал – все его раздражает. Да еще во время разговора он старается не смотреть мне в глаза и с неодобрительным видом пялится на мои туфли.

Я спрашиваю себя, надолго ли у меня хватит терпения выносить его хамство. Правда, за этот заказ заплатят по повышенной расценке. Я знаю, что должен перебороть себя. Вопрос в том, как это сделать?

Миновав площадь Альма, где орды заплаканных туристов наклоняются, чтобы разглядеть туннель, в котором погибла леди Ди, я начинаю подъем по авеню Президента Вилсона. Здесь меньше машин, потому что это, скорее, жилой район. Шестнадцатый округ и его спокойствие, богатство, хорошие манеры… Жуткое место. Если вы скажете какому-нибудь парижанину, что живете в Шестнадцатом округе, он тут же решит, что у вас денег куры не клюют. Летом здешние улицы пустынны. Их обитатели укатили в Нормандию, в Бретань или на Лазурный берег. Представители старых зажиточных родов более-менее мирно уживаются тут с нуворишами. Я не скучаю по Шестнадцатому округу. Я рад, что живу на левом берегу, в шумном, многоцветном, следящем за модой квартале Монпарнас. Окна моей квартиры выходят на кладбище, и что с того?

Я срезаю путь по улице Лонгшамп. До авеню Клебер теперь рукой подать. Я вспоминаю картинки из своего детства – грустные, неприятные. Интересно, почему эти пустые улицы, обрамленные величественными домами в османском стиле, кажутся такими мрачными? Почему, когда я иду по ним, мне становится трудно дышать?

Дойдя до авеню Клебер, я смотрю на часы. Пришел быстрее, чем ожидал. Я иду дальше, до самой улицы Бель-Фёй. Я не бывал здесь много лет. В моей памяти она осталась оживленной и многолюдной. На эту улицу мы приходили за продуктами. Здесь продавали самую свежую рыбу, самое вкусное мясо, самые хрустящие багеты, только-только из печки. Моя мать приходила сюда каждое утро с продуктовой сумкой в руке. Мы с Мел шли за ней следом, вдыхая ароматы жареной курицы и теплых круассанов, от которых рот наполнялся слюной. Сегодня улица была пуста. «McDonald's» триумфально встал на месте ресторанчика-гастронома, а супермаркет «Picard» – на месте старого кинотеатра. Большая часть продуктовых магазинов уступила место бутикам с роскошной одеждой и обувью. Вкусные запахи исчезли.

Я прошел через всю улицу. Если свернуть направо и пройти по улице де ла Помп, я выйду прямо к дому своей бабушки, на авеню Жоржа Манделя. Секундное колебание – а не зайти ли и к ней? Флегматичный и вежливый Гаспар с улыбкой откроет мне дверь, радуясь тому, что видит «мсье Антуана». Я решаю отложить этот визит. И возвращаюсь к дому отца.

В середине семидесятых, после смерти нашей матери, здесь построили торговый центр «Saint-Didier» – огромный треугольник, для возведения которого пришлось снести несколько очаровательных частных домов. Следом за ним выросли бутики и супермаркет. Огромной постройке время не пошло на пользу: на фасаде полно пятен и ржавчины. Я ускоряю шаг.

Глава 22

Мачеха открывает дверь и дарит мне рассеянный поцелуй. У Режин загар цвета ржаного хлеба, который старит ее, делая еще более морщинистой, чем она есть. Как всегда, на ней одежда от Куррежа, которая пропахла «Chanel № 5». Режин спрашивает, как себя чувствует Мел, и я отвечаю, продвигаясь следом за ней в гостиную. Я не люблю здесь бывать. Словно возвращаюсь в те времена, когда не был счастлив. Мое тело сохранило память о прежних днях, и я чувствую, как оно, попав во власть инстинкта самосохранения, с каждой секундой становится все более напряженным. В квартире, как и на фасаде торгового центра «Saint-Didier», налицо признаки обветшания. Кричащий дизайн кажется вылинявшим, как старые шторы. Декор давно вышел из моды. Сочетание серого и каштаново-коричневого устарело, напольный ковер с длинным ворсом утратил свой блеск и выглядит довольно поношенным. Все кажется испачканным и испорченным.

Шаркая ногами, входит отец. Я поражен тем, как он выглядит. Глядя на него, можно подумать, что он за одну неделю сильно постарел. Кажется, у него совсем нет сил. Цвет лица желтоватый, странный. В представшем передо мной человеке трудно узнать знаменитого адвоката, который превращал противников в ничто одним только своим появлением в зале суда.

В начале семидесятых скандальное дело Валломбрё дало толчок карьере моего отца. Неподвижное тело Эдгара Валломбрё, известного политического советника, нашли в его загородном доме в районе Бордо. Предполагалось, что он пытался совершить самоубийство, узнав ужасные для его партии результаты недавних выборов. Парализованный, безмолвный, погруженный в депрессию, он был приговорен провести остаток жизни на больничной койке. Его жена Маргарита ни секунды не верила в попытку самоубийства. По ее версии, на ее мужа напали, потому что у него имелась некая конфиденциальная информация о нескольких действующих министрах.

Я помню, что газета «Figaro» посвятила целую страницу отцу – молодому дерзкому адвокату, который решился резко заговорить с министром финансов. Через неделю после начала бурного и волнующего умы процесса, за ходом которого следила вся страна, он доказал, что Валломбрё оказался жертвой обширного финансового скандала, вследствие чего полетело несколько голов.

Когда я был подростком, у меня часто спрашивали, не прихожусь ли я родственником «легендарному адвокату». Иногда мне это надоедало и я отвечал «нет». Нас с Мелани не посвящали в дела отца. Мы редко слышали его речи в суде. Зато наверное знали, что его боятся и уважают.

Отец хлопает меня по плечу и направляется к бару. Наливает и протягивает мне виски. Его рука дрожит. Я не люблю этот напиток, но у меня не хватает духу об этом напомнить. Я делаю вид, что пью. Отец садится, бормоча что-то сквозь зубы и потирая колени. Он пенсионер, и это ему не по нраву. Молодые адвокаты заняли его место, и он больше не выходит на юридическую арену. Интересно, чем отец занимается целыми днями? Читает? Ходит в гости к друзьям? Беседует с женой? По сути, я ничего не знаю о его жизни. Так же, как он ничего не знает о моей. А то, что, как он считает, ему известно, моему отцу решительно не нравится.

В комнату входит Жозефин, бормоча что-то в мобильный, который зажат у нее между щекой и плечом. Она с улыбкой протягивает мне что-то. Это купюра в пятьсот евро. Она подмигивает и жестом дает мне понять, что скоро я получу и остальное.

Отец рассказывает о проблемах с водопроводом и канализацией в своем загородном доме, но мои мысли уже далеко. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь вспомнить, как все было в те времена, когда моя мать была жива. У окна стояли живые растения, пол сверкал приятным ореховым цветом, в углу – книжный шкаф и канапе с ситцевой обивкой. А еще – письменный стол, за которым она любила писать солнечными утренними часами. Я спрашиваю себя: что именно она писала? И куда все делось? Ее книги, ее фотографии, ее письма? Я хочу как следует расспросить отца, но не делаю этого. Потому что знаю, что это невозможно. Он как раз что-то рассказывает об интендантской службе и в который раз жалуется на нового садовника, нанятого Режин.

Наша мать умерла здесь. Ее тело пронесли через этот вход и спустили по лестнице, покрытой красным ковром. Где именно она умерла? Мне никто никогда об этом не рассказывал. В своей комнате, которая находится недалеко от входной двери? На кухне, что в противоположном конце коридора? Как это случилось? Кто при этом присутствовал? Кто ее нашел?

Разрыв аневризмы. Такого рода несчастья случаются неожиданно. Молниеносно. И с людьми самого разного возраста. Случаются, и все.

Тридцать три года назад моя мать умерла в квартире, где я сейчас нахожусь. Я не помню того последнего раза, когда я ее целовал. И мне больно думать об этом.

– Да слушаешь ли ты меня, Антуан? – насмешливо спрашивает отец.

Глава 23

Вернувшись домой, я понимаю, что дети уже здесь. Я ощутил их присутствие, еще поднимаясь по лестнице: музыка, шум шагов, возгласы. Люка смотрит телевизор, водрузив грязные ботинки на канапе. Когда я вхожу в комнату, он прыжком вскакивает и бежит ко мне, чтобы поздороваться. В дверном проеме появляется Марго. Я никак не могу привыкнуть к ее оранжевым волосам, но снова воздерживаюсь от замечаний.

– Привет, пап, – говорит она тягучим голосом.

За ее спиной угадывается какое-то движение, и из-за плеча моей дочери выглядывает Полин. Это лучшая подруга Марго с самого раннего детства. Сейчас Полин выглядит на все двадцать. Первым делом в глаза бросаются ее впечатляющих размеров грудь и женственно-округлые бедра. Я уже не целую ее, как это случалось в детстве. Даже в щечку. Мы обмениваемся знаками приветствия издалека.

– Ничего, если Полин переночует у нас?

Я отвечаю не сразу. Я знаю, что если Полин останется, Марго я увижу разве что за ужином. Они закроются в ее комнате и будут болтать до рассвета, так что прощай мои драгоценные минуты общения с дочкой.

– Конечно, – говорю я, но точно в этом не уверен. – Твои родители не против?

Полин передергивает плечами.

– Ага, без проблем.

За это лето она еще больше выросла и теперь намного выше Марго. На Полин джинсовая мини-юбка и сиреневая облегающая футболка. Ну кто даст ей четырнадцать? Кто в это поверит, глядя на ее формы? У нее, наверное, уже начались месячные. Я знаю, что у Марго их пока нет: мне недавно сказала об этом Астрид. С таким развитым телом Полин, должно быть, привлекает внимание самых разных мужчин. Приятелей по лицею и парней постарше. Моих сверстников… Интересно, как ее родители с этим справляются? Может, у нее уже есть постоянный друг и она уже занималась любовью, уже начала принимать противозачаточные таблетки?! И это в четырнадцать лет! В комнату входит Арно и хлопает меня по плечу. Из его телефона доносится противная музыка. Он отвечает на звонок:

– Можешь повисеть секунду?

Арно исчезает. Люка возвращается к телевизору. Девочки закрылись в комнате Марго. А я, один как перст, стою у входа. Как идиот.

Я иду на кухню. Пол поскрипывает у меня под ногами. Что ж, мне остается только приготовить ужин. Салат с макаронами, моцареллой, помидорами-черри, свежим базиликом и нарезанной кубиками ветчиной. Нарезая сыр, я вдруг ощущаю пустоту своей жизни, ощущаю так остро, что мне хочется смеяться. И я смеюсь. Позже, когда еда готова, мне с трудом удается собрать детей за столом. Естественно, у каждого находится куда более важное занятие.

– Прошу, никаких мобильных, «Nintendo», iPod-ов за столом! – заявляю я, расставляя тарелки. Мои требования встречены пожатием плеч и вздохами. Все устраиваются за столом. Установившуюся тишину подчеркивают звуки работающих челюстей. Я осматриваю собравшихся. Мое первое лето без Астрид. Я ненавижу каждое его мгновение.

Вечер простирается передо мной, как заброшенное поле. Моей ошибкой было подключить Wi-Fi[17]17
  Беспроводной доступ в Интернет.


[Закрыть] и подарить всем троим по компьютеру. Дети прячутся в своих комнатах, и я почти их не вижу. Мы больше не смотрим телевизор всей семьей. Интернет, этот бесшумный паразит, заменил собой все.

Я ложусь на канапе и выбираю DVD-диск. Экшн с Брюсом Уиллисом. В какой-то момент я делаю паузу и звоню Валери и Мелани, а потом отправляю SMS-ку Анжель. В SMS речь идет о нашем будущем свидании. Вечер тянется бесконечно долго. Из комнаты Марго доносится смех, из комнаты Люка – звуки компьютерной игры, а от Арно – басы, которые вырываются из наушников. Жара берет надо мной верх. Я засыпаю.

Когда я очумело открываю глаза, на часах почти два ночи. С трудом встаю. Люка я нахожу спящим, его щека покоится на «Nintendo». Я осторожно перекладываю сына на постель, стараясь не разбудить. В комнату к Арно я решаю не входить. В конце концов, у него каникулы, и я не хочу с ним ругаться из-за того, что уже очень поздно, и в это время ему пора быть в постели, и прочее в том же духе. Я направляюсь к комнате дочери. Моих ноздрей достигает запах, который ни с чем не спутаешь, – сигаретный дым. Я на мгновение замираю, сжимая дверную ручку. Полин и Марго все так же смеются, только теперь очень тихо. Я осторожно стучу. Марго открывает дверь. В комнате стоит облако дыма.

– Девочки, вы часом не курите?

Мой голос звучит почти робко, и я злюсь на себя, что я, взрослый, так с ними говорю.

Марго пожимает плечами. Полин лежит на кровати в отделанном оборочками лифчике и прозрачных голубых трусиках. Я отвожу глаза от округлостей ее груди, которые, как назло, первыми бросились мне в глаза.

– Всего пару сигарет, пап, – говорит Марго, поднимая глаза к потолку.

– Ты помнишь, что тебе всего четырнадцать? Это самая большая глупость, которую ты…

– Если это такая глупость, почему ты сам куришь? – с иронией возражает она.

И закрывает дверь у меня перед носом.

Я остаюсь стоять в коридоре, опустив руки. Я намереваюсь постучать снова. Но не решаюсь. Я возвращаюсь к себе в комнату и сажусь на кровать. Как бы повела себя Астрид в этой ситуации? Накричала бы на дочь? Наказала? Пригрозила? Позволяет ли себе Марго курить в доме матери? Ну почему я так остро чувствую свое бессилие? Но хуже уже не будет. Надеюсь.

Глава 24

Даже в своей ужасной больничной униформе Анжель выглядит сексуально. Она обнимает меня, не обращая внимания на то, что мы находимся в морге, в окружении трупов, в то время как безутешные семьи ожидают в комнате по соседству. Каждая ее ласка имеет эффект электрического заряда.

– Когда ты освобождаешься?

Я не видел ее больше трех недель. В свой последний приезд к Мелани я сопровождал отца, поэтому не смог ни минуты провести наедине с Анжель. Мой отец чувствовал себя утомленным, и мне пришлось отвезти его в Париж.

Анжель вздыхает.

– Столкновение на дороге, несколько сердечных приступов, один рак, один разрыв аневризмы… Все словно сговорились умереть в один день.

– Разрыв аневризмы, – повторяю я тихо.

– Молодая женщина, лет тридцати.

Я крепко прижимаю ее к себе, поглаживая гладкие шелковистые волосы.

– Моя мать умерла от разрыва аневризмы. Ей было чуть больше тридцати.

Анжель смотрит мне в глаза.

– Ты в то время был еще маленьким…

– Да.

– Видел ее мертвой?

– Нет. В последний момент я закрыл глаза.

– Умершие от разрыва аневризмы остаются красивыми и после смерти. С этой молодой женщиной мне почти нечего делать.

Помещение, в котором мы находимся, тихое и прохладное, с комнатой ожидания его связывает маленький коридор.

– Ты уже виделся с сестрой? – спрашивает Анжель.

– Я только что приехал. У нее медсестры. Я сразу пойду туда.

– ОК. Подожди меня пару часов. Думаю, больше мне не понадобится.

Она оставляет на моих губах теплый влажный поцелуй. Я иду в то крыло, где располагается палата Мелани. Больница кажется переполненной, вокруг царит куда большее оживление, чем я привык видеть.

Моя сестра уже не такая бледная, ее кожа кажется почти розовой. Глаза Мелани блестят от радости, когда она меня видит.

– Как я хочу поскорее отсюда уехать, – шепотом говорит она. – Они все очень милые, но я хочу домой.

– Что говорит доктор Бессон?

– Она говорит, что мне недолго осталось ждать. Как прошла трудовая неделя?

Я делаю гримасу, не зная, с чего начать. У меня выдалась тяжелая неделя, с какой стороны ни глянь. Возня со скучными бумагами по поводу страховки на машину. Надцатая ссора с Рабани из-за детского сада. Злость в отношении Люси. Трудные выходные с детьми. Начались занятия в школе, все стали нервными… Никогда еще с таким удовольствием я не отвозил их назад в Малакофф. Но я оставляю подробности при себе и отвечаю, что неделя выдалась на удивление паршивой.

Некоторое время я сижу у постели Мелани. Мы говорим о письмах, о цветах, которые она получила, и о звонках. Престарелый красавец прислал ей кольцо с рубином из ювелирного магазина на площади Вандом. Я жду, что рано или поздно Мелани заговорит об аварии, но нет. Воспоминания о последних мгновениях перед аварией пока к ней не вернулись. Мне нужно еще подождать.

– Я с нетерпением жду прихода осени, зимы… – вздыхает моя сестра. – Терпеть не могу конца лета. Жду не дождусь сезона морозных рассветов и горячих грелок.

Входит доктор Бессон. Она пожимает мне руку и говорит, что через некоторое время, где-то в середине октября, Мелани можно будет на «скорой» перевезти в Париж. Период выздоровления она может провести дома, но это займет не меньше двух месяцев. Обязательно под наблюдением массажиста и с регулярными посещениями своего врача.

– Ваша сестра очень храбрая, – добавляет доктор Бессон, когда мы заполняем бумаги в ее кабинете.

Она протягивает мне пачку страховых полисов и других сопроводительных документов. Потом поднимает на меня глаза.

– Как себя чувствует ваш отец?

– Вы думаете, что он болен, не так ли?

Доктор Бессон утвердительно кивает.

– Ни мне, ни сестре он не говорил, что с ним что-то не так. Я заметил, что он быстро устает, но больше ничего не могу вам сказать.

– А ваша мать? – спрашивает она. – Она что-нибудь знает?

– Наша мать умерла, когда мы были детьми.

– О, мне очень жаль.

– Отец снова женился. Но я не уверен, что мачеха нам что-нибудь расскажет о состоянии его здоровья. Мы не слишком близки.

Доктор Бессон на мгновение погружается в раздумья, потом произносит:

– Я хотела удостовериться, что он находится под наблюдением медиков.

– Что вас беспокоит?

– Я хотела бы быть уверена, что он обращается к врачам.

– Может, мне с ним поговорить?

– Да. Спросите, посещает ли он врача.

– Хорошо, я так и сделаю.

Я не виделся с отцом несколько недель. И столько же времени не говорил с ним. Но последние несколько дней он мне снится, как раньше снилась мать. Смутные воспоминания о Нуармутье. В этих снах я вижу отца и мать молодыми на пляже. Мать улыбается, отец смеется. Наша с Мелани поездка мне тоже снится. Вечер дня ее рождения, какой красивой она была в своем черном платье… Элегантная пара за соседним столиком, которая поднимает бокалы в нашу честь. Шеф-повар, восклицающий: «Мадам Рей!» Комната номер двадцать два. В ней жил я. После аварии мысли о Нуармутье преследуют меня днем и ночью.

Глава 25

Надпись на дверной табличке гласит: «Морг». Я стучу один раз, потом два. Никакого ответа. Я несколько долгих минут жду у двери Анжель. Она, скорее всего, еще не закончила. Я сажусь в комнате ожидания для родственников усопших и терпеливо жду. Вокруг никого, и, если честно, для меня это сейчас очень кстати. Чтобы убить время, я беру в руки свой мобильный. Пропущенных звонков нет. Голосовых сообщений нет. SMS-сообщений тоже.

Услышав какой-то новый звук, поднимаю голову. Передо мной стоит некто в огромных очках, маске, матерчатой шапочке, перчатках из латекса и синих брюках, заправленных в резиновые сапоги. Я торопливо встаю. Затянутой в латекс рукой незнакомец снимает очки и маску. Я вижу перед собой прекрасное лицо Анжель.

– Трудный выдался день, – говорит она. – Извини, что тебе пришлось ждать.

Она выглядит утомленной. Ее лицо напряжено.

За ее спиной, в просвете полуоткрытой двери, я вижу небольшое голубоватое помещение. Так вот где она работает… Комната кажется совершенно пустой. На полу постелен линолеум. В глубине помещения имеется еще одна дверь, она тоже открыта. Белые стены, белая плитка на полу. Носилки. Резервуары для химикалий и инструменты, назначения и названия которых я не знаю. Странный запах витает в воздухе. От Анжель пахнет так же. Это и есть запах смерти? Формалин?

– Тебе страшно?

– Нет.

– Хочешь зайти?

Я отвечаю не раздумывая:

– Да, с удовольствием.

Она стягивает перчатки, и наши руки наконец соприкасаются.

– Добро пожаловать к Мортише![18]18
  Имеется в виду Мортиша Адамс, персонаж черной комедии «Семейка Адамсов».


[Закрыть] – говорит она таинственным голосом.

И закрывает за собой тяжелую дверь. Мы попадаем в помещение, где родственникам в последний раз показывают умершего.

Я пытаюсь представить, как это было со мной. Я стою рядом с матерью в такой вот комнате. Мой разум не способен хоть что-нибудь вспомнить. Если бы я видел ее мертвой, если бы не закрыл глаза, я бы вспомнил. Следом за Анжель я перехожу во вторую комнату, белую. Здесь запах ощущается острее – серный, тошнотворный. В гробу лежит покойник, накрытый белой простыней. В комнате очень чисто. Стерильно чисто. Инструменты сверкают. Ни пятнышка. Через занавеси пробивается свет. Слышен рокот кондиционеров. В этой комнате прохладно, прохладнее, чем в любом другом помещении больницы.

– Что тебе хотелось бы узнать? – спрашивает Анжель.

– В чем именно состоит твоя работа?

– Давай рассмотрим ее на примере пациента, поступившего сегодня после полудня.

Она аккуратно снимает простыню. Я моментально напрягаюсь – так же, как и в ту минуту, когда кто-то откидывал простыню с тела моей матери. Открывшееся моему взгляду лицо выглядит умиротворенным. Это старик с густой белой бородой. На нем серый костюм, белая сорочка, бирюзовый галстук и кожаные туфли. Руки сложены на груди.

– Подойди поближе, – говорит Анжель. – Он тебя не укусит.

Кажется, что он просто спит. Но чем ближе я подхожу, тем очевиднее для меня становится неподвижность, свойственная только мертвым.

– Познакомься с мсье Б. Он умер от сердечного приступа в возрасте восьмидесяти пяти лет.

– Его привезли к тебе в таком виде?

– Не совсем. В мои руки он попал в грязноватой пижаме, с перекошенным фиолетовым лицом.

Я вздрогнул.

– Сначала я обмываю тело. Я никуда не тороплюсь, мою тщательно, от головы до кончиков пальцев на ногах. У меня для этого есть специальное приспособление. – Анжель указывает на расположенную поблизости мойку. – Я пользуюсь мочалкой и антисептическим мылом, передвигаю руки и ноги, чтобы уменьшить трупное окоченение. Закрываю глаза специальными колпачками, зашиваю рот… Честно говоря, ненавижу это слово. Я предпочитаю говорить «закрываю рот». Временами я пользуюсь клейкой лентой, потому что это более естественно. Если на теле или лице есть раны, я обрабатываю их воском или латексом. Потом перехожу к бальзамированию. Знаешь, как это делается?

– Не совсем.

– Впрыскиваю особую жидкость для бальзамирования в сонную артерию и отсасываю кровь из яремной вены. Жидкость позволяет сохранить естественный цвет кожи и тормозит разложение, по крайней мере на какое-то время. Благодаря этой инъекции лицо мсье Б. перестало быть фиолетовым. Потом с помощью троакара я освобождаю тело от жидкости – желудок, кишки, легкие, мочевой пузырь. – Она делает паузу. – Мне продолжать или хватит?

– Конечно. Продолжай, – искренне прошу я.

Я первый раз в жизни вижу труп, если не считать тела моей матери под простыней. Мне сорок три, но я никогда не смотрел в лицо смерти. В душе я благодарен мсье Б. за то, что его лицо так безмятежно и цветом похоже на персик. Знать бы, выглядела ли так же и моя мать?

– И что ты делаешь потом?

– Заполняю все полости концентрированными химикалиями, потом накладываю швы на разрезы и отверстия. Это занимает какое-то время. Детали опущу, они не слишком приятны. Потом я одеваю своего пациента.

Я восхищаюсь выражением «мой пациент». Ее «подопечные» мертвее мертвых, и все же она называет их пациентами. Я отмечаю про себя, что все это время, пока Анжель говорит, ее не защищенная перчаткой рука лежит на плече мсье Б.

– Семья мсье Б. уже приходила с ним попрощаться?

– Они приедут завтра. Я очень довольна мсье Б. Именно поэтому я показала его тебе. Чего не скажешь об остальных моих сегодняшних пациентах.

– Почему?

Она отворачивается к окну. И какое-то время молчит.

– Временами смерть бывает очень уродливой. Случается, даже если сделаешь все, что можно, все равно не удается придать лицу и телу умиротворенный вид. Такой, чтобы родственники смотрели на умершего без страха.

Я содрогаюсь при мысли о том, что ей приходится видеть ежедневно.

– Как ты приучила себя относиться к этому спокойно? Анжель поворачивается и смотрит на меня.

– Хм. Я так и не научилась.

Она вздыхает и опускает простыню на лицо мсье Б.

– Я выбрала эту работу из-за отца. Он покончил жизнь самоубийством, когда мне было тринадцать. Я нашла его тело, когда вернулась из школы. Он лежал на кухонном столе, а стены были забрызганы его мозгом.

– Боже!

– Моя мать была в таком состоянии, что мне пришлось взять все хлопоты на себя и организовать похороны. Моя старшая сестра была безутешна. Я же в тот день очень повзрослела, стала «сильным мужиком», которого ты знаешь. Танатолог, поработавший с отцом, прекрасно справился с задачей – он восстановил череп с помощью воска. Моя мать и остальные родственники могли попрощаться с ним, не упав при этом в обморок. Я одна видела его с размозженной головой. Работа танатолога так меня поразила, что я тут же поняла, что вырасту и буду делать то же самое. В двадцать два года я получила диплом.

– Тебе было нелегко?

– Поначалу да. Но я знаю, как это важно – потеряв дорогого человека, иметь возможность посмотреть на него в последний раз и увидеть его спокойное, безмятежное лицо.

– В твоей профессии много женщин?

– Больше, чем ты думаешь. Когда я работаю с младенцами или маленькими детьми, родителям становится немного спокойнее при мысли, что они отдают их в руки женщины. Наверное, считают, что у женщины более ласковые руки, она более внимательна к деталям и уважает достоинство тех, кого они так любили.

Анжель берет меня за руку и улыбается только ей присущей медленной улыбкой.

– Отпусти меня в душ, и я заставлю тебя обо всем этом забыть. Мы пойдем ко мне.

Мы проходим через несколько прилегающих кабинетов. Вот и душевая с выложенными белой плиткой стенами и полом.

– Я быстро, – говорит Анжель и исчезает.

На ее столе я замечаю фотографии. На старом черно-белом снимке запечатлен зрелый мужчина. Он очень на нее похож. Должно быть, это ее отец. Те же глаза и подбородок. Я сажусь за стол. Документы, компьютер, письма. Возле мобильного телефона лежит маленький ежедневник. Я борюсь с искушением в него заглянуть. Я хочу знать все об удивительной Анжель Руватье. О ее любовниках, ее свиданиях… Хочу знать все ее секреты. Я не прикасаюсь к ежедневнику. Я счастлив тем, что жду ее здесь, и пусть я далеко не первый, кто в нее втрескался. Я слышу шум стекающей воды в соседней комнате. И представляю, как она стекает по ее нежной коже, по всему телу. Я без конца вспоминаю теплые влажные губы Анжель. И думаю о том, чем мы займемся, когда попадем к ней домой. Я представляю себе все, минута за минутой. И ощущаю монументальную эрекцию. Не слишком приличное явление для морга.

Впервые за долгие месяцы я чувствую, что моя жизнь проясняется. Так сквозь тучи пробивается первый солнечный луч – тоненький и свежий. Так дамба Гуа появляется в волнах уходящего моря. Я хочу ощутить происходящее полной мерой. Не пропустить ни мгновения…